«Любовь в философии»
11 сентября, на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрим понятие Любви в философии В. Соловьева.
В своей концепции Всеединства В.Соловьев предполагал преобразование общества при помощи Любви. Труд философа «Смысл любви».
Дата: как всегда по воскресеньям – 11 сентября, в 15.00 на 6 этаже Национальной библиотеки РБ.
#философиявсеединства #Соловьев #философиялюбви #всеединство
090922-Улан-Удэ-БРОДРФ
11 сентября, на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрим понятие Любви в философии В. Соловьева.
В своей концепции Всеединства В.Соловьев предполагал преобразование общества при помощи Любви. Труд философа «Смысл любви».
Дата: как всегда по воскресеньям – 11 сентября, в 15.00 на 6 этаже Национальной библиотеки РБ.
#философиявсеединства #Соловьев #философиялюбви #всеединство
090922-Улан-Удэ-БРОДРФ
«Любовь спасет мир?»
11 сентября на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрели понятие Любви в философии В. Соловьева.
- Тема любви наверно каждому знакома – во всяком случае, из произведений искусства литературы, из масскульта, - начал модератор Алексей Гергенов. - Тем не менее, это очень глубокая тема. Хотя есть недовольные тем, что тема любви затаскана, ведь в поп-музыке 80-90 процентов песен - о любви, что возможно принижает эту тему. Такое тематическое своеобразие европейской песенной поэзии берёт истоки в лирике трубадуров, писавших стихи о возвышенной любви к Прекрасной даме.
Андрей Извеков добавил:
- Это еще одна из тем психологии. У Эриха Фромма была книга «Искусство любить». Это тоже близко к философии. Наверно одно из крупнейших произведений, потому что, скажем, есть древнеримский автор Овидий Назон с книгой «Искусство любить»…
Модератор Алексей Гергенов вернулся к основной теме обсуждения:
- А так, философская теория Вл. Соловьева основана на любви. Россия развивалась тогда когда он жил, в конце 19 века, большими темпами (экономика, техника, наука), но философ видел отрицательные стороны и хотел изменить страну к лучшему при помощи Любви.
- Земной любви или божественной? – спросил Андрей Извеков.
- Божественной, - ответил модератор. – Но и земной, видимо, тоже. Как считали древние греки, нужна гармония телесного и духовного. И любовь земная, в частности, между мужчиной и женщиной подразумевает присутствие в их отношениях и небесной силы, божественной любви… Недаром обложку одного из изданий «Смысла любви» Вл. Соловьева украшает фото древнегреческой скульптуры мужчины и женщины. Где небесное, там и телесное. Они слиты воедино.
Можно ли любовью спасти мир? Интересный вопрос. Любящий человек вряд ли будет унижать кого-то, во всяком случае, объект своей любви, иначе это не любовь. Если распространить на всё общество любовь, может это действительно было бы решением его проблем. Этика будет подчинена любви…
#философиявсеединства #Соловьев #любовь #философиялюбви #всеединство
120922-Улан-Удэ-БРОДРФ
11 сентября на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрели понятие Любви в философии В. Соловьева.
- Тема любви наверно каждому знакома – во всяком случае, из произведений искусства литературы, из масскульта, - начал модератор Алексей Гергенов. - Тем не менее, это очень глубокая тема. Хотя есть недовольные тем, что тема любви затаскана, ведь в поп-музыке 80-90 процентов песен - о любви, что возможно принижает эту тему. Такое тематическое своеобразие европейской песенной поэзии берёт истоки в лирике трубадуров, писавших стихи о возвышенной любви к Прекрасной даме.
Андрей Извеков добавил:
- Это еще одна из тем психологии. У Эриха Фромма была книга «Искусство любить». Это тоже близко к философии. Наверно одно из крупнейших произведений, потому что, скажем, есть древнеримский автор Овидий Назон с книгой «Искусство любить»…
Модератор Алексей Гергенов вернулся к основной теме обсуждения:
- А так, философская теория Вл. Соловьева основана на любви. Россия развивалась тогда когда он жил, в конце 19 века, большими темпами (экономика, техника, наука), но философ видел отрицательные стороны и хотел изменить страну к лучшему при помощи Любви.
- Земной любви или божественной? – спросил Андрей Извеков.
- Божественной, - ответил модератор. – Но и земной, видимо, тоже. Как считали древние греки, нужна гармония телесного и духовного. И любовь земная, в частности, между мужчиной и женщиной подразумевает присутствие в их отношениях и небесной силы, божественной любви… Недаром обложку одного из изданий «Смысла любви» Вл. Соловьева украшает фото древнегреческой скульптуры мужчины и женщины. Где небесное, там и телесное. Они слиты воедино.
Можно ли любовью спасти мир? Интересный вопрос. Любящий человек вряд ли будет унижать кого-то, во всяком случае, объект своей любви, иначе это не любовь. Если распространить на всё общество любовь, может это действительно было бы решением его проблем. Этика будет подчинена любви…
#философиявсеединства #Соловьев #любовь #философиялюбви #всеединство
120922-Улан-Удэ-БРОДРФ
«Два Божества русской методологии»
Если говорить о русской методологии, то надо это делать в контексте русской философии, которая была на рубеже XIX-ХХ вв. В основном она была религиозной. Леонтьев, Флоренский, Вл.Соловьев, С.Франк, Розанов и др.
Не знаю, как тогда связать с ними метафору "божество русской методологии". Но попробую.
Тогда выделим рассуждения Вл. Соловьева о Любви. Ведь Бог есть Любовь.
И теория Соловьёва возвеличивает это чувство человека, выводя его на космический уровень.
По мнению русских мыслителей рубежа 19-20 вв, в феномене любви наиболее ярко проявляется богочеловеческая сущность личности человека.
Например, В. В. Розанов утверждал, что именно посредством телесной любви происходит касание иных миров, - гораздо более, чем через разум или совесть… И зачатие ребенка, по мысли Розанова – есть огонек жизни не от мира сего, где соединяются земля и небо.
В отличие от западных философов, русские мыслители того времени развивали идеалистическую традицию в понимании природы любви.
Божество же отсутствия всякой методологии следует искать на 100 лет позднее, в эпохе Постмодерна.
Обсмеивание и отвергание всего и вся.
Ещё более интересно выглядит обсмеивание Постмодерна. Именно этим с 1990-х годов начал заниматься в своих художественных произведениях российский писатель Виктор Пелевин.
И отсутствие метода не есть метод. Или это тоже метод? Тогда это второе божество русской методологии, ибо для того чтобы что-то отвергнуть, надо знать, что отвергаешь.
Именно такой своеобразный обзор и микс современных философских теорий делает Виктор Пелевин на страницах своей беллетристики, ненавязчиво (или как раз нарочито искусственно) вплетая философию даже в диалоги персонажей, далёких от нее (Чапаев из "Чапаева и Пустоты", девушка лёгкого поведения Наташа из "Жизни насекомых"...).
Приходилось читать характеристику его творчества со стороны одного из лит. критиков: Пелевин обсмеивает Постмодерн методами самого Постмодерна.
Обращения к мистике, сюрреализму, приемам магического реализма, а точнее, их свободное смешение в непредсказуемых пропорциях делает именно Пелевина божеством русской литературы и философии (этот писатель нарочито забивает свои произведения философскими пассажами, популярно и даже вульгарно перелагая идеи современных западных авторов).
Итак Русское божество-1 - Соловьев; Русское божество-2 - Пелевин.
Ссылка на встречу Лаб.философии о Любви у русских философов
#мышление #сознание
#жизнь #философия #познание #метод #пелевин #Соловьев
251223-Улан-Удэ-БРОДРФ
Если говорить о русской методологии, то надо это делать в контексте русской философии, которая была на рубеже XIX-ХХ вв. В основном она была религиозной. Леонтьев, Флоренский, Вл.Соловьев, С.Франк, Розанов и др.
Не знаю, как тогда связать с ними метафору "божество русской методологии". Но попробую.
Тогда выделим рассуждения Вл. Соловьева о Любви. Ведь Бог есть Любовь.
И теория Соловьёва возвеличивает это чувство человека, выводя его на космический уровень.
По мнению русских мыслителей рубежа 19-20 вв, в феномене любви наиболее ярко проявляется богочеловеческая сущность личности человека.
Например, В. В. Розанов утверждал, что именно посредством телесной любви происходит касание иных миров, - гораздо более, чем через разум или совесть… И зачатие ребенка, по мысли Розанова – есть огонек жизни не от мира сего, где соединяются земля и небо.
В отличие от западных философов, русские мыслители того времени развивали идеалистическую традицию в понимании природы любви.
Божество же отсутствия всякой методологии следует искать на 100 лет позднее, в эпохе Постмодерна.
Обсмеивание и отвергание всего и вся.
Ещё более интересно выглядит обсмеивание Постмодерна. Именно этим с 1990-х годов начал заниматься в своих художественных произведениях российский писатель Виктор Пелевин.
И отсутствие метода не есть метод. Или это тоже метод? Тогда это второе божество русской методологии, ибо для того чтобы что-то отвергнуть, надо знать, что отвергаешь.
Именно такой своеобразный обзор и микс современных философских теорий делает Виктор Пелевин на страницах своей беллетристики, ненавязчиво (или как раз нарочито искусственно) вплетая философию даже в диалоги персонажей, далёких от нее (Чапаев из "Чапаева и Пустоты", девушка лёгкого поведения Наташа из "Жизни насекомых"...).
Приходилось читать характеристику его творчества со стороны одного из лит. критиков: Пелевин обсмеивает Постмодерн методами самого Постмодерна.
Обращения к мистике, сюрреализму, приемам магического реализма, а точнее, их свободное смешение в непредсказуемых пропорциях делает именно Пелевина божеством русской литературы и философии (этот писатель нарочито забивает свои произведения философскими пассажами, популярно и даже вульгарно перелагая идеи современных западных авторов).
Итак Русское божество-1 - Соловьев; Русское божество-2 - Пелевин.
Соловьев - божество метода. И Пелевин - божество антиметода, точнее божество опровержения всяких методов.
Иначе говоря, это Божества Любви и Хаоса?
Ссылка на встречу Лаб.философии о Любви у русских философов
#мышление #сознание
#жизнь #философия #познание #метод #пелевин #Соловьев
251223-Улан-Удэ-БРОДРФ
Telegram
Отделение # 1 РОД «Русская Философия»
«Любовь спасет мир?»
11 сентября на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрели понятие Любви в философии В. Соловьева.
- Тема любви наверно каждому знакома – во всяком случае…
11 сентября на заседании Лаборатории философии в г. Улан-Удэ (организованной БРО ДРФ по заданию РОД «Русская философия»), рассмотрели понятие Любви в философии В. Соловьева.
- Тема любви наверно каждому знакома – во всяком случае…
«Мир будущего в русской идее»
Меня уже более 20 лет привлекают идеи Вл.Соловьева о всеединстве и о Любви в будущем преображении общества.
Сама по себе идея вечной женственности - очень мощное учение. Я читал книгу Соловьева "Смысл любви" и был весьма впечатлён энергетикой мысли русского философа.
"Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь больше, чем разумное сознание".(Соловьев, Смысл любви).
Эта сила и способна переустроить мир.
#русскаяфилософия
#всеединство #руссаяидея #соловьев
090224-Улан-Удэ-БРОДРФ
Меня уже более 20 лет привлекают идеи Вл.Соловьева о всеединстве и о Любви в будущем преображении общества.
Сама по себе идея вечной женственности - очень мощное учение. Я читал книгу Соловьева "Смысл любви" и был весьма впечатлён энергетикой мысли русского философа.
"Любовь, как действительное упразднение эгоизма, есть действительное оправдание и спасение индивидуальности. Любовь больше, чем разумное сознание".(Соловьев, Смысл любви).
Эта сила и способна переустроить мир.
#русскаяфилософия
#всеединство #руссаяидея #соловьев
090224-Улан-Удэ-БРОДРФ
Путями Владимира Сергеевича Соловьева...
Мы продолжаем читать и анализировать работу Вл.С. Соловьева "Русская идея", написанную в 1888 году на французском языке. Используется перевод Г.А. Рачинского.
В прошлый раз мы остановились на конце первой части, где Соловьев пишет знаменитые слова "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" и заканчивает скепсисом в отношении тезиса "долг патриота сводится к тому, чтобы поддерживать свою страну и служить ей в этой национальной политике, не навязывая ей своих субъективных идей".
Соловьев недоумевает: "какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями".
Во второй части философ укрепляет сомнения в приведенном выше тезисе о патриотизме как национальной идее. Соловьев обращается к религиозной истории (что логично, зная биографию мыслителя) и находит в ней подтверждение скепсису. Философ считает, что народ или нация могут неверно истолковать свою идею.
Так, иудеи, по мнению Соловьева, обладают мессианским призванием, связанным, в конем счете, с христианством. Иудеи — это "народ пророков и апостолов, народ Иисуса Христа и Пресвятой Девы". Однако, как известно, иудеи не приняли учение Христа, что говорит о том, что иудеи исполнили свою миссию против собственной воли. Следовательно, "не может уже считаться дозволенным теперь говорить, что общественное мнение нации всегда право и что народ никогда не может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его".
Таким образом, понимание национальной идеи выходит за рамки временно'го и современного. Равно как выходит оно, по Соловьеву, за рамки только народного, что разбивает претензии почвенников и народников, а также славянофильскую идею "народ-богоносца".
Окончательный аргумент в сторону христианской миссии еврейского народа со стороны Соловьева заключается в том, что иудейский канонический текст "как простой исторический и литературный памятник" оканчивается призывом персидского языческого царя Кира строить Второй Иерусалимский храм. Христианский же священный текст предстает "произведением законченным и гармоничным", ведь от сотворения мира, через падение Адама и восстановление Христом мир приходит к " откровению преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает".
Соловьев делает вывод, что "вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение". Окончательный же вывод Соловьева во второй части "Русской идеи" — "народ может при случае не понять своего призвания".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
270125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы продолжаем читать и анализировать работу Вл.С. Соловьева "Русская идея", написанную в 1888 году на французском языке. Используется перевод Г.А. Рачинского.
В прошлый раз мы остановились на конце первой части, где Соловьев пишет знаменитые слова "идея нации есть не то, что она сама думает о себе во времени, но то, что Бог думает о ней в вечности" и заканчивает скепсисом в отношении тезиса "долг патриота сводится к тому, чтобы поддерживать свою страну и служить ей в этой национальной политике, не навязывая ей своих субъективных идей".
Соловьев недоумевает: "какому из национальных мнений должен я пожертвовать моими субъективными идеями".
Во второй части философ укрепляет сомнения в приведенном выше тезисе о патриотизме как национальной идее. Соловьев обращается к религиозной истории (что логично, зная биографию мыслителя) и находит в ней подтверждение скепсису. Философ считает, что народ или нация могут неверно истолковать свою идею.
Так, иудеи, по мнению Соловьева, обладают мессианским призванием, связанным, в конем счете, с христианством. Иудеи — это "народ пророков и апостолов, народ Иисуса Христа и Пресвятой Девы". Однако, как известно, иудеи не приняли учение Христа, что говорит о том, что иудеи исполнили свою миссию против собственной воли. Следовательно, "не может уже считаться дозволенным теперь говорить, что общественное мнение нации всегда право и что народ никогда не может заблуждаться в своем истинном призвании или отвергать его".
Таким образом, понимание национальной идеи выходит за рамки временно'го и современного. Равно как выходит оно, по Соловьеву, за рамки только народного, что разбивает претензии почвенников и народников, а также славянофильскую идею "народ-богоносца".
Окончательный аргумент в сторону христианской миссии еврейского народа со стороны Соловьева заключается в том, что иудейский канонический текст "как простой исторический и литературный памятник" оканчивается призывом персидского языческого царя Кира строить Второй Иерусалимский храм. Христианский же священный текст предстает "произведением законченным и гармоничным", ведь от сотворения мира, через падение Адама и восстановление Христом мир приходит к " откровению преображенного и прославленного мира, Нового Иерусалима, нисходящего с небес, скинии, где Бог с людьми обитает".
Соловьев делает вывод, что "вне христианства историческое дело Израиля потерпело крушение". Окончательный же вывод Соловьева во второй части "Русской идеи" — "народ может при случае не понять своего призвания".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
270125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Продолжая путь за Владимиром Соловьевым.
В третьей части текста Вл.С. Соловьев обращается к современным для него взглядам на Россию и ее историю. Мыслитель выделяет две ключевых фигуры в отечественной истории — Владимира Святого, крестившего Русь, и Петра Великого, который, "отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, <...> не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима".
Крещение Руси и петровские реформы — два ключевых исторических события, через которые Соловьев рассматривает русскую идею. Эти же две личности и два периода, связанные с их активной деятельностью, задают, по Соловьеву, самый высокий уровень для осмысления призвания России: "сколь велико и прекрасно должно быть в своем конечном осуществлении национальное дело, имевшее таких предшественников, и как высоко должна, если она не хочет упасть, ставить свою цель страна, имевшая во времена своего варварства своими представителями Святого Владимира и Петра Великого".
Философ критикует "наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания", ведь для них "истинное величие России — мертвая буква", а национальным делом в их понимании "является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия".
Соловьев обсуждает т.н. "греческий проект", выпестованный еще Екатериной Великой. Его смысл заключался в окружении Османской империи, разделе ее территорий и восстановлении Константинополя, то есть Второго Рима, силами Рима Третьего. Фантастическая по размаху идеализма задача, которая не была осуществлена в силу международных политических причин. Ведущие европейские державы того времени однозначно негативно отреагировали бы на попытку осуществления проекта, ведь она поставила бы под угрозу торговые отношения в Средиземноморье. Так греческий проект остался проектом, и будничность жизни победила широкую мечту, которую вполне можно именовать историософской.
И этот проект философ решительно отвергает: "Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу".
"В истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных", — пишет Соловьев. Бессмысленных событий истории, из которых не можем извлечь уроков, из которых мы не можем понять себя современных и свое место в мире, не существует. Такова, вероятно, главная мысль данной части. Опираясь на это убеждение, Соловьев критикует существовавшие в его время идеи нации, явно указывая на их историческую непоследовательность и нецелостность.
В следующей, четвертой части мыслитель вновь обратится к религиозному измерению, а текст обретет более трансцендентный характер. Как это часто бывает у Соловьева, он последовательно рассматривает ответы на поставленный им вопрос и также последовательно отвергает эти ответы, вырабатывая, тем самым, свой философский ответ.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
280125-Улан-Удэ-БРОДРФ
В третьей части текста Вл.С. Соловьев обращается к современным для него взглядам на Россию и ее историю. Мыслитель выделяет две ключевых фигуры в отечественной истории — Владимира Святого, крестившего Русь, и Петра Великого, который, "отбросив слепой национализм Москвы, проникнутый просвещенным патриотизмом, видящим истинные потребности своего народа, <...> не останавливается ни перед чем, чтобы внести, хотя бы насильственно, в Россию ту цивилизацию, которую она презирала, но которая была ей необходима".
Крещение Руси и петровские реформы — два ключевых исторических события, через которые Соловьев рассматривает русскую идею. Эти же две личности и два периода, связанные с их активной деятельностью, задают, по Соловьеву, самый высокий уровень для осмысления призвания России: "сколь велико и прекрасно должно быть в своем конечном осуществлении национальное дело, имевшее таких предшественников, и как высоко должна, если она не хочет упасть, ставить свою цель страна, имевшая во времена своего варварства своими представителями Святого Владимира и Петра Великого".
Философ критикует "наших лжепатриотов, желающих навязать русскому народу историческую миссию на свой образец и в пределах своего понимания", ведь для них "истинное величие России — мертвая буква", а национальным делом в их понимании "является нечто, чего проще на свете не бывает, и зависит оно от одной-единственной силы — силы оружия".
Соловьев обсуждает т.н. "греческий проект", выпестованный еще Екатериной Великой. Его смысл заключался в окружении Османской империи, разделе ее территорий и восстановлении Константинополя, то есть Второго Рима, силами Рима Третьего. Фантастическая по размаху идеализма задача, которая не была осуществлена в силу международных политических причин. Ведущие европейские державы того времени однозначно негативно отреагировали бы на попытку осуществления проекта, ведь она поставила бы под угрозу торговые отношения в Средиземноморье. Так греческий проект остался проектом, и будничность жизни победила широкую мечту, которую вполне можно именовать историософской.
И этот проект философ решительно отвергает: "Нет! Не этой России, какой мы ее видим теперь, России, изменившей лучшим своим воспоминаниям, урокам Владимира и Петра Великого, России, одержимой слепым национализмом и необузданным обскурантизмом, не ей овладеть когда-либо вторым Римом и положить конец роковому восточному вопросу".
"В истории мира есть события таинственные, но нет бессмысленных", — пишет Соловьев. Бессмысленных событий истории, из которых не можем извлечь уроков, из которых мы не можем понять себя современных и свое место в мире, не существует. Такова, вероятно, главная мысль данной части. Опираясь на это убеждение, Соловьев критикует существовавшие в его время идеи нации, явно указывая на их историческую непоследовательность и нецелостность.
В следующей, четвертой части мыслитель вновь обратится к религиозному измерению, а текст обретет более трансцендентный характер. Как это часто бывает у Соловьева, он последовательно рассматривает ответы на поставленный им вопрос и также последовательно отвергает эти ответы, вырабатывая, тем самым, свой философский ответ.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
280125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Чем нация и национальность отличаются от национализма в "Русской идее" Вл.С. Соловьева.
После разоружения "лжепатриотов", осуществленного Соловьевым в третьей части "Русской идеи", а также неудачного прогноза о возрастающей роли болгар, в четвертой части философ обращается к дорогому его сердцу христианству, чтобы через него разрешить насущный вопрос — что есть нация и как это слово связано с национализмом.
Мыслитель противопоставляет понятия национальности и общественного мнения, именуя последний "фильсифицированным продуктом", в то время как национальности присуща "национальная совесть". На нее и уповает философ: она "сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи". По его мнению, "истинная русская идея" "здесь, близко", "засвидетельствованная религиозным характером народа, прообразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории".
Это утверждение может показаться идеалистически народническим, однако мысль Соловьева явно шире: философ уповает на национальную совесть — глубокое религиозное чувство, иногда именуемое "внутренним богом" и рассматриваемое как Божий дар от самого сотворения человека.
Однако далее Соловьев разворачивает мысль еще шире, обращаясь с Священному Писанию: "откровенное Слово Божие. Я не хочу сказать, чтобы в этом Слове можно было найти что-либо о России: напротив, молчание его указует нам истинный путь".
Молчание говорит больше, чем слова: "Если единственный народ, о котором специально пеклось божественное провидение, был народ израильский, если смысл существования этого единственного в своем роде народа лежал не в нем самом, но в приуготованном им христианском откровении и если, наконец, в Новом Завете уже нет речи о какой-либо отдельной национальности и даже определенно указывается, что никакой национальный антагонизм не должен более иметь места, то не следует ли вывести из всего этого, что в первоначальной мысли Бога нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества?"
В подобной замысловатой и тяжеловесной форме Соловьев подводит нас к главному выводу: "Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве". Человечество оказывается выше, ценнее и значительнее, чем отдельные нации. Человечество — слишком абстрактное понятие, лишенное реального бытия? Этот мереологический нигилизм Соловьев разбивает: "С таким же правом можно было бы сказать, что рука и нога реально существуют, а человек в его целом есть лишь абстрактное существо".
Более того, в дохристианскую эпоху, считает философ, была лишь "disjecta membra вселенского человека" — его разрозненные и разбросанные части, члены, фрагменты, которые лишь потенциально содержали в себе объединение.
Как актуальное понятие появляется человечество, по Соловьеву, именно с христианством: "эта идея [человечества] стала плотью, когда абсолютный центр всех существ открылся во Христе. С тех пор великое человеческое единство, вселенское тело Богочеловека, реально существует на земле".
Из этого следует прескриптивный вывод, что "участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих, вот в чем, следовательно, единственная истинная цель, единственная истинная миссия всякого народа". И из этого следует, что национализм, который часто ассоциируют с понятием нации, есть противодействие этому замыслу:
"Таким образом, христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм".
Примечательно в этом фрагменте и то, как изысканно и глубоко Соловьев опережает Ленина в идее прав национальностей.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
290125-Улан-Удэ-БРОДРФ
После разоружения "лжепатриотов", осуществленного Соловьевым в третьей части "Русской идеи", а также неудачного прогноза о возрастающей роли болгар, в четвертой части философ обращается к дорогому его сердцу христианству, чтобы через него разрешить насущный вопрос — что есть нация и как это слово связано с национализмом.
Мыслитель противопоставляет понятия национальности и общественного мнения, именуя последний "фильсифицированным продуктом", в то время как национальности присуща "национальная совесть". На нее и уповает философ: она "сумеет найти более достоверное выражение для истинной русской идеи". По его мнению, "истинная русская идея" "здесь, близко", "засвидетельствованная религиозным характером народа, прообразованная и указанная важнейшими событиями и величайшими личностями нашей истории".
Это утверждение может показаться идеалистически народническим, однако мысль Соловьева явно шире: философ уповает на национальную совесть — глубокое религиозное чувство, иногда именуемое "внутренним богом" и рассматриваемое как Божий дар от самого сотворения человека.
Однако далее Соловьев разворачивает мысль еще шире, обращаясь с Священному Писанию: "откровенное Слово Божие. Я не хочу сказать, чтобы в этом Слове можно было найти что-либо о России: напротив, молчание его указует нам истинный путь".
Молчание говорит больше, чем слова: "Если единственный народ, о котором специально пеклось божественное провидение, был народ израильский, если смысл существования этого единственного в своем роде народа лежал не в нем самом, но в приуготованном им христианском откровении и если, наконец, в Новом Завете уже нет речи о какой-либо отдельной национальности и даже определенно указывается, что никакой национальный антагонизм не должен более иметь места, то не следует ли вывести из всего этого, что в первоначальной мысли Бога нации не существуют вне их органического и живого единства, — вне человечества?"
В подобной замысловатой и тяжеловесной форме Соловьев подводит нас к главному выводу: "Смысл существования наций не лежит в них самих, но в человечестве". Человечество оказывается выше, ценнее и значительнее, чем отдельные нации. Человечество — слишком абстрактное понятие, лишенное реального бытия? Этот мереологический нигилизм Соловьев разбивает: "С таким же правом можно было бы сказать, что рука и нога реально существуют, а человек в его целом есть лишь абстрактное существо".
Более того, в дохристианскую эпоху, считает философ, была лишь "disjecta membra вселенского человека" — его разрозненные и разбросанные части, члены, фрагменты, которые лишь потенциально содержали в себе объединение.
Как актуальное понятие появляется человечество, по Соловьеву, именно с христианством: "эта идея [человечества] стала плотью, когда абсолютный центр всех существ открылся во Христе. С тех пор великое человеческое единство, вселенское тело Богочеловека, реально существует на земле".
Из этого следует прескриптивный вывод, что "участвовать в жизни вселенской Церкви, в развитии великой христианской цивилизации, участвовать в этом по мере сил и особых дарований своих, вот в чем, следовательно, единственная истинная цель, единственная истинная миссия всякого народа". И из этого следует, что национализм, который часто ассоциируют с понятием нации, есть противодействие этому замыслу:
"Таким образом, христианская истина утверждает неизменное существование наций и прав национальности, осуждая в то же время национализм, представляющий для народа то же, что эгоизм для индивида: дурной принцип, стремящийся изолировать отдельное существо превращением различия в разделение, а разделения в антагонизм".
Примечательно в этом фрагменте и то, как изысканно и глубоко Соловьев опережает Ленина в идее прав национальностей.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
290125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Христианский характер русской идеи и противодействие религиозному национализму у Вл.С. Соловьева.
Переходим к пятой части "Русской идеи" Вл.С. Соловьева.
Утверждая, что "русский народ — народ христианский", Соловьев далее предполагает (философ, как мы отмечали ранее, именно предполагает, рассматривает гипотетически возможные варианты, проверяя их на прочность логической аргументации), что, "чтобы познать истинную русскую идею", России "всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление, в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой".
Однако Соловьев видит препятствие: "дух национального эгоизма не так-то легко отдает себя на жертву", что означает: "Церковь, которая в действительности есть нерушимая скала вселенского единства и солидарности, становится для России палладиумом узкого национального партикуляризма, а зачастую даже пассивным орудием эгоистической и ненавистнической политики". В национализме и "национализации" церкви видит Соловьев главную угрозу осознанию идеи нации.
Идея же эта, полагает Соловьев, может быть постигнута через православие — "Русская Церковь <...> участвует по существу в единстве Вселенской Церкви, основанной Христом". Однако, "к несчастью, это единство существует у нас только в скрытом состоянии и не достигает живой действительности", ибо существуют "вековые цепи, сковывающие тело нашей Церкви с нечистым трупом, удушающим ее своим разложением".
Крайне резкое нападение на официальную церковь своего времени!
Как известно, Вл.С. Соловьев был сторонником и автором проекта объединения церквей (отсюда и описанное ранее обращение мыслителя к "греческому проекту" восстановления Византийской церкви). Кроме этого, философ выступает против национализма как такового, ведь тот противоположен органической включенности нации в человечество. Национализм, по Соловьеву, подобен нежизнеспособному органу, который вредит целостному организму.
По этим причинам философ не следует популярной линии поиска самобытности России в критике Запада. Соловьев убежден в обратном. И в качестве примера обращается к наследию И.С. Аксакова — русского философа-славянофила — и подробно разбирает некоторые положения его учения в шестой части работы. С нею мы ознакомимся уже завтра.
Что отчетливо бросается в глаза, когда читаешь Соловьева, так это его христианская интенция, отдающая в некотором смысле абсолютизацией христианства. Безусловно, Соловьев — философ религиозный и человек верующий. Однако сложно игнорировать тот факт, что и Российская Империя, и советская Россия, и Российская Федерация — государства многонациональные и, следовательно, полирелигиозные. И взаимодействие разных народов, проживающих в России разных периодов, внесло колоссальный вклад в содержание национальной идеи, в самосознание всех людей и всех народов.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
300125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Переходим к пятой части "Русской идеи" Вл.С. Соловьева.
Утверждая, что "русский народ — народ христианский", Соловьев далее предполагает (философ, как мы отмечали ранее, именно предполагает, рассматривает гипотетически возможные варианты, проверяя их на прочность логической аргументации), что, "чтобы познать истинную русскую идею", России "всем сердцем и душой войти в общую жизнь христианского мира и положить все свои национальные силы на осуществление, в согласии с другими народами, того совершенного и вселенского единства человеческого рода, непреложное основание которого дано нам в Церкви Христовой".
Однако Соловьев видит препятствие: "дух национального эгоизма не так-то легко отдает себя на жертву", что означает: "Церковь, которая в действительности есть нерушимая скала вселенского единства и солидарности, становится для России палладиумом узкого национального партикуляризма, а зачастую даже пассивным орудием эгоистической и ненавистнической политики". В национализме и "национализации" церкви видит Соловьев главную угрозу осознанию идеи нации.
Идея же эта, полагает Соловьев, может быть постигнута через православие — "Русская Церковь <...> участвует по существу в единстве Вселенской Церкви, основанной Христом". Однако, "к несчастью, это единство существует у нас только в скрытом состоянии и не достигает живой действительности", ибо существуют "вековые цепи, сковывающие тело нашей Церкви с нечистым трупом, удушающим ее своим разложением".
Крайне резкое нападение на официальную церковь своего времени!
Как известно, Вл.С. Соловьев был сторонником и автором проекта объединения церквей (отсюда и описанное ранее обращение мыслителя к "греческому проекту" восстановления Византийской церкви). Кроме этого, философ выступает против национализма как такового, ведь тот противоположен органической включенности нации в человечество. Национализм, по Соловьеву, подобен нежизнеспособному органу, который вредит целостному организму.
По этим причинам философ не следует популярной линии поиска самобытности России в критике Запада. Соловьев убежден в обратном. И в качестве примера обращается к наследию И.С. Аксакова — русского философа-славянофила — и подробно разбирает некоторые положения его учения в шестой части работы. С нею мы ознакомимся уже завтра.
Что отчетливо бросается в глаза, когда читаешь Соловьева, так это его христианская интенция, отдающая в некотором смысле абсолютизацией христианства. Безусловно, Соловьев — философ религиозный и человек верующий. Однако сложно игнорировать тот факт, что и Российская Империя, и советская Россия, и Российская Федерация — государства многонациональные и, следовательно, полирелигиозные. И взаимодействие разных народов, проживающих в России разных периодов, внесло колоссальный вклад в содержание национальной идеи, в самосознание всех людей и всех народов.
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
300125-Улан-Удэ-БРОДРФ
Соловьев о том, можно ли найти источник русской идеи в церкви XIX столетия.
В VI части "Русской идеи" Соловьев, как мы отмечали ранее, обращается к наследию славянофила И.С. Аксакова, а точнее — к его статьям разных лет — "Об отношении православия к русской народности и западных исповеданий к православию", "Свобода совести — самая стихия и условие жизни Православной Церкви", "Что может ответить наша церковь на духовные запросы западного человечества" и др.
Соловьев обращается к работам Аксакова, как он пишет сам, потому что тот "не может быть заподозрен в предвзятом нерасположении к нашей национальной церкви как таковой", но при этом "стоял выше обыденных панславистов не только по своему таланту, но и по своей добросовестности, по искренности своей мысли и прямоте своих слов". Иными словами, Аксаков кажется Соловьеву прекрасным и талантливым выразителем славянофильского и панславистского мышления, достойным заочным собеседником, на которого можно опираться для отражения панславистских представлений о церкви.
Однако и Аксаков крайне критически относился к положению православия в России XIX века, в первую очередь, к огосударствлению религии: "случилась только одна безделица: убыла душа; подмене идеал, [курсив оригинальный] т. е. на месте идеала церкви очутился идеал государственный и правда внутренняя замещена правдой формальною, внешнею..." При таком государственном подходе в церковную жизнь неминуемо попадает "государственное миросозерцание", которое "почти нечувствительно прокралось в ум и душу едва ли не всей, за немногими исключениями, нашей церковной среды и стеснило разумение до такой степени, что живой смысл настоящего призвания церкви становится уже ей теперь малодоступен..."
И это "государственное миросозерцание" действует весьма строго и карательно: "На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечом", — пишет уже сам Соловьев. "Господствующая церковь", таким образом, нуждается в "уголовных законах с их "острогом"", которым отучает "от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего". Следовательно, если бы не законы и острог, церковь раскололась бы минимум надвое, соглашается с Аксаковым Соловьев.
"Там, где нет живого внутреннего единства и целости, там внешность единства и целости церкви может держаться только насилием и обманом...", — цитирует Соловьев Аксакова, явно соглашаясь с его словами и резюмируя написанное. Из-за этого "коснеет религиозная мысль", "водворяется мерзость запустения на месте святе", и "мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет".
Наконец, Соловьев подводит итог размышлениям, цитируя Аксакова: "Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы... в его спасительном веянии нуждается русская церковь!"
Эти утверждения и выводы в русле духовных исканий русской философии, кружка ищущих духовного просвещения и обновления, вполне в духе того, что писал Н.А. Бердяев уже в своей "Русской идее", возлагая ответственность за произошедшую в России революцию именно на церковь.
Следовательно, сама церковная жизнь России XIX века не представляет собой полноценного источника русской идеи, ведь жизнь эта, по мнению и Соловьева, и Аксакова, не была исполнена духом христианской истины, живым словом, но держалась лишь на силе "обмана", "уголовных законов и острога", являя тем самым, искусственные единство и целостность.
Однако Соловьев критичен по отношению к церкви исторической, но не церкви евангельской, и потому уже VII часть он начнет оптимистичными словами: "Установление, покинутое Духом истины, не может быть истинной Церковью Бога. Чтобы признать это, нам нет надобности отрекаться от религии отцов наших, отказываться от благочестия православного народа, от его священных преданий, от всех чтимых им святынь <...> единственное, чем мы должны пожертвовать истины ради, это — лжецерковным учреждением <...>, основанным на раболепстве и материальном интересе и действующим путем обмана и насилия".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
310125-Улан-Удэ-БРОДРФ
В VI части "Русской идеи" Соловьев, как мы отмечали ранее, обращается к наследию славянофила И.С. Аксакова, а точнее — к его статьям разных лет — "Об отношении православия к русской народности и западных исповеданий к православию", "Свобода совести — самая стихия и условие жизни Православной Церкви", "Что может ответить наша церковь на духовные запросы западного человечества" и др.
Соловьев обращается к работам Аксакова, как он пишет сам, потому что тот "не может быть заподозрен в предвзятом нерасположении к нашей национальной церкви как таковой", но при этом "стоял выше обыденных панславистов не только по своему таланту, но и по своей добросовестности, по искренности своей мысли и прямоте своих слов". Иными словами, Аксаков кажется Соловьеву прекрасным и талантливым выразителем славянофильского и панславистского мышления, достойным заочным собеседником, на которого можно опираться для отражения панславистских представлений о церкви.
Однако и Аксаков крайне критически относился к положению православия в России XIX века, в первую очередь, к огосударствлению религии: "случилась только одна безделица: убыла душа; подмене идеал, [курсив оригинальный] т. е. на месте идеала церкви очутился идеал государственный и правда внутренняя замещена правдой формальною, внешнею..." При таком государственном подходе в церковную жизнь неминуемо попадает "государственное миросозерцание", которое "почти нечувствительно прокралось в ум и душу едва ли не всей, за немногими исключениями, нашей церковной среды и стеснило разумение до такой степени, что живой смысл настоящего призвания церкви становится уже ей теперь малодоступен..."
И это "государственное миросозерцание" действует весьма строго и карательно: "На страже русского православия стоит государственная власть, с обнаженным, подъятым мечом", — пишет уже сам Соловьев. "Господствующая церковь", таким образом, нуждается в "уголовных законах с их "острогом"", которым отучает "от алкания духовной пищи, не предлагая взамен ничего". Следовательно, если бы не законы и острог, церковь раскололась бы минимум надвое, соглашается с Аксаковым Соловьев.
"Там, где нет живого внутреннего единства и целости, там внешность единства и целости церкви может держаться только насилием и обманом...", — цитирует Соловьев Аксакова, явно соглашаясь с его словами и резюмируя написанное. Из-за этого "коснеет религиозная мысль", "водворяется мерзость запустения на месте святе", и "мертвенность духа заступает жизнь духа, и меч духовный — слово — ржавеет".
Наконец, Соловьев подводит итог размышлениям, цитируя Аксакова: "Дух истины, дух любви, дух жизни, дух свободы... в его спасительном веянии нуждается русская церковь!"
Эти утверждения и выводы в русле духовных исканий русской философии, кружка ищущих духовного просвещения и обновления, вполне в духе того, что писал Н.А. Бердяев уже в своей "Русской идее", возлагая ответственность за произошедшую в России революцию именно на церковь.
Следовательно, сама церковная жизнь России XIX века не представляет собой полноценного источника русской идеи, ведь жизнь эта, по мнению и Соловьева, и Аксакова, не была исполнена духом христианской истины, живым словом, но держалась лишь на силе "обмана", "уголовных законов и острога", являя тем самым, искусственные единство и целостность.
Однако Соловьев критичен по отношению к церкви исторической, но не церкви евангельской, и потому уже VII часть он начнет оптимистичными словами: "Установление, покинутое Духом истины, не может быть истинной Церковью Бога. Чтобы признать это, нам нет надобности отрекаться от религии отцов наших, отказываться от благочестия православного народа, от его священных преданий, от всех чтимых им святынь <...> единственное, чем мы должны пожертвовать истины ради, это — лжецерковным учреждением <...>, основанным на раболепстве и материальном интересе и действующим путем обмана и насилия".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
310125-Улан-Удэ-БРОДРФ
О вселенском характере христианства у Владимира Соловьева.
Мы продолжаем чтение "Русской идеи" Вл.С. Соловьева. Сегодня — VII часть статьи, где мыслитель связывает историю России с самим ее смыслом, критикует лжепатриотизм, пытается вынести уроки из прошлого и указывает на необходимость духовного освобождения для становления народом вселенским.
Верующий человек и философ-платоник, Владимир Соловьев критически относится к материализму, доминирующему, по его мнению, в современной ему России: "Система правительственного материализма, опиравшаяся исключительно на грубую силу оружия и не ставившая ни во что моральное могущество мысли и свободного слова, — эта материалистическая система привела уже нас однажды к севастопольскому разгрому".
Однако из военной неудачи последовало, как считает мыслитель, социальное благо — освобождение крестьян от крепостной зависимости. Как пишет Соловьев, "Совесть русского народа нашла правдивое выражение в лице его монарха и громко заговорила. Россия принесла покаяние и воспрянула в акте справедливости", которым и стал знаменитый манифест "О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей".
Известна ироничная фраза о том, что мужика освободили на следующий день после барина: манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", иногда именуемый "манифестом о вольности дворянства" был подписан 18 февраля 1762 года, а манифест Александра II об освобождении крестьян — 19 февраля 1861. Прошло 99 лет и один день, прежде чем низшее сословие получило свободу вслед за высшим. Выдача крестьянам паспортов началась еще более чем через 100 лет.
Владимир Соловьев, как и многие мыслители его времени, концентрируется на крестьянской реформе и дает ей историософское осмысление. Философ считает крестьянскую реформу освобождением "тела России" , в то время как "национальный дух все еще ждет своего 19-го февраля".
Мыслитель сравнивает "религиозное и умственное освобождение России" с освобождением от крепостничества. Как последнее было некогда полезным, но со временем превратилось в отягчающую Россию институцию, так и "официальная опека, наложенная на национальный дух России, могла быть благодетельной, когда этот дух был еще в детском состоянии", но "в настоящее время она может только придушить его". Здесь в словах Соловьева угадывается трехступенчатый путь веры, который философ излагал своей кузине (см. более ранние посты в настоящем канале).
России, считает Соловьев, нужно "принять вторичное крещение духом истины и огнем любви", сделать следующий шаг по пути Христову. Однако этому шагу противостоит "национальный эгоизм", выражающийся в желании "во что бы то ни стало <...> иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь".
Именно в преодолении национализированности церкви видит Соловьев необходимые шаги к обретению идеи нации: "Прежде всего необходимо дать свободный доступ чистому воздуху и свету, — пишет Соловьев, — Снять искусственные преграды, удерживающие религиозный дух нашей нации в обособлении и бездеятельности, надо открыть ему прямой путь к полной и живой истине".
В другой своей работе "Три разговора" Соловьев говорит о союзе католической, православной и протестантской церквей как трех ветвях единой церкви. Следовательно, под "чистым воздухом и светом", очевидно, следует понимать открытость церкви миру, приобщению ее к "высшему и вселенскому Божеству".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
050225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Мы продолжаем чтение "Русской идеи" Вл.С. Соловьева. Сегодня — VII часть статьи, где мыслитель связывает историю России с самим ее смыслом, критикует лжепатриотизм, пытается вынести уроки из прошлого и указывает на необходимость духовного освобождения для становления народом вселенским.
Верующий человек и философ-платоник, Владимир Соловьев критически относится к материализму, доминирующему, по его мнению, в современной ему России: "Система правительственного материализма, опиравшаяся исключительно на грубую силу оружия и не ставившая ни во что моральное могущество мысли и свободного слова, — эта материалистическая система привела уже нас однажды к севастопольскому разгрому".
Однако из военной неудачи последовало, как считает мыслитель, социальное благо — освобождение крестьян от крепостной зависимости. Как пишет Соловьев, "Совесть русского народа нашла правдивое выражение в лице его монарха и громко заговорила. Россия принесла покаяние и воспрянула в акте справедливости", которым и стал знаменитый манифест "О Всемилостивейшем даровании крепостным людям прав состояния свободных сельских обывателей".
Известна ироничная фраза о том, что мужика освободили на следующий день после барина: манифест "О даровании вольности и свободы всему российскому дворянству", иногда именуемый "манифестом о вольности дворянства" был подписан 18 февраля 1762 года, а манифест Александра II об освобождении крестьян — 19 февраля 1861. Прошло 99 лет и один день, прежде чем низшее сословие получило свободу вслед за высшим. Выдача крестьянам паспортов началась еще более чем через 100 лет.
Владимир Соловьев, как и многие мыслители его времени, концентрируется на крестьянской реформе и дает ей историософское осмысление. Философ считает крестьянскую реформу освобождением "тела России" , в то время как "национальный дух все еще ждет своего 19-го февраля".
Мыслитель сравнивает "религиозное и умственное освобождение России" с освобождением от крепостничества. Как последнее было некогда полезным, но со временем превратилось в отягчающую Россию институцию, так и "официальная опека, наложенная на национальный дух России, могла быть благодетельной, когда этот дух был еще в детском состоянии", но "в настоящее время она может только придушить его". Здесь в словах Соловьева угадывается трехступенчатый путь веры, который философ излагал своей кузине (см. более ранние посты в настоящем канале).
России, считает Соловьев, нужно "принять вторичное крещение духом истины и огнем любви", сделать следующий шаг по пути Христову. Однако этому шагу противостоит "национальный эгоизм", выражающийся в желании "во что бы то ни стало <...> иметь свою особую религию, русскую веру, императорскую Церковь".
Именно в преодолении национализированности церкви видит Соловьев необходимые шаги к обретению идеи нации: "Прежде всего необходимо дать свободный доступ чистому воздуху и свету, — пишет Соловьев, — Снять искусственные преграды, удерживающие религиозный дух нашей нации в обособлении и бездеятельности, надо открыть ему прямой путь к полной и живой истине".
В другой своей работе "Три разговора" Соловьев говорит о союзе католической, православной и протестантской церквей как трех ветвях единой церкви. Следовательно, под "чистым воздухом и светом", очевидно, следует понимать открытость церкви миру, приобщению ее к "высшему и вселенскому Божеству".
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
050225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Вновь о преодолении национального эгоизма и исторических уроках России.
Владимир Соловьев, "Русская идея", часть XIII.
В восьмой части "Русской идеи" Владимир Сергеевич Соловьев настаивает на необходимости ясно взглянуть на то, к чему ведет "национальный эгоизм": "Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм".
Напомним, в это понятие Соловьев вкладывает движение к замыканию на чисто национальных интересах. Это замыкание выражается, по мнению мыслителя, в ставке "на силу оружия", стремлении к национальной церкви. В рамках концепции Соловьева этот процесс можно уподобить инволюции, инверсии вселенского характера христианского учения.
Как мы видим, понятие идеи нации или в данном случае русской идеи совершенно противоположно, по Соловьеву, национальной гордыне, самовосхвалению и волюнтаристскому самовольному выбору мессианской роли. Напротив, идея нации — и эта позиция Соловьева уже просматривается на данном этапе чтения — состоит в открытости всемирному человечеству, в обнаружении в себе уникальных черт, способных внести неоценимый вклад во всемирную историю. Разумеется, здесь философ опирается на христианскую картину мира и через нее решает философскую эту проблему.
Соловьев убежден, что "у русского народа есть брат, имеющий тяжелые обвинения против него", "и нам нужно помириться с этим народом <...> для начала принесения в жертву нашего национального эгоизма на алтарь Вселенской Церкви". В XIX столетии под этим врагом понималась Польша.
Мыслитель выступает против "тиранической русификации", ибо "обрусить Польшу — значит убить нацию, имеющую весьма развитое самосознание, имевшую славную историю и опередившую нас в своей интеллектуальной культуре, нацию, которая и теперь еще не уступает нам в научной и литературной деятельности". Как мы сказали бы сегодня, Соловьев стоит на антиколониальных позициях. Однако не стоит видеть в Соловьеве оголтелого антиконсерватора: философ стоит на позиции всеобщности исторической судьбы народов, и потому его призыв к прекращению русификации — это не выпад против России как таковой, но критика навязывания узконациональных интересов в ущерб раскрытию национального своеобразия. Не вызывает сомнений, что данную позицию Соловьев занимал бы по отношению к любым проявлениям презираемого им национализма.
Считая, что Россия уже испытала "два тяжелых урока, два строгих предостережения" — сдача Севастополя (итог знаменитой обороны Севастополя 1854-55 гг. и последующее поражение России в Крымской войне) и Берлинский конгресс, пересмотревший Сан-Стефанский мирный договор — Соловьев подчеркивает: "не следует ждать третьего предостережения, которое может быть и последним".
"Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить требованиям справедливости, — пишет философ, — Отречься от национального эгоизма, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу, — вот единственное средство для России приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительной национальной идеи, которая <...> не есть отвлеченная идея или слепой рок, но прежде всего нравственный долг".
Национальная идея — это нравственный долг, считает Соловьев, а конкретно русская идея — "определенный аспект идеи христианской", и потому "миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства".
В данной части философ уделяет достаточно много внимания истории России, осмысляет ее не только как историофилософ, но и как историк (вспомним, что отец Владимира Соловьева, профессор Сергей Соловьев — выдающийся отечественный историк), смотрит на конкретные события. Тем не менее, размышляя о национальной идее, Соловьев пытается разглядеть в исторических событиях нечто, выходящее за пределы лишь исторического и военно-бюрократического — нечто, что связывает историю, народ и религиозную миссию.
Осталось всего две части "Русской идеи"!
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
060225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Владимир Соловьев, "Русская идея", часть XIII.
В восьмой части "Русской идеи" Владимир Сергеевич Соловьев настаивает на необходимости ясно взглянуть на то, к чему ведет "национальный эгоизм": "Чтобы удержать и проявить христианский характер России, нам нужно окончательно отречься от ложного божества нашего века и принести в жертву истинному Богу наш национальный эгоизм".
Напомним, в это понятие Соловьев вкладывает движение к замыканию на чисто национальных интересах. Это замыкание выражается, по мнению мыслителя, в ставке "на силу оружия", стремлении к национальной церкви. В рамках концепции Соловьева этот процесс можно уподобить инволюции, инверсии вселенского характера христианского учения.
Как мы видим, понятие идеи нации или в данном случае русской идеи совершенно противоположно, по Соловьеву, национальной гордыне, самовосхвалению и волюнтаристскому самовольному выбору мессианской роли. Напротив, идея нации — и эта позиция Соловьева уже просматривается на данном этапе чтения — состоит в открытости всемирному человечеству, в обнаружении в себе уникальных черт, способных внести неоценимый вклад во всемирную историю. Разумеется, здесь философ опирается на христианскую картину мира и через нее решает философскую эту проблему.
Соловьев убежден, что "у русского народа есть брат, имеющий тяжелые обвинения против него", "и нам нужно помириться с этим народом <...> для начала принесения в жертву нашего национального эгоизма на алтарь Вселенской Церкви". В XIX столетии под этим врагом понималась Польша.
Мыслитель выступает против "тиранической русификации", ибо "обрусить Польшу — значит убить нацию, имеющую весьма развитое самосознание, имевшую славную историю и опередившую нас в своей интеллектуальной культуре, нацию, которая и теперь еще не уступает нам в научной и литературной деятельности". Как мы сказали бы сегодня, Соловьев стоит на антиколониальных позициях. Однако не стоит видеть в Соловьеве оголтелого антиконсерватора: философ стоит на позиции всеобщности исторической судьбы народов, и потому его призыв к прекращению русификации — это не выпад против России как таковой, но критика навязывания узконациональных интересов в ущерб раскрытию национального своеобразия. Не вызывает сомнений, что данную позицию Соловьев занимал бы по отношению к любым проявлениям презираемого им национализма.
Считая, что Россия уже испытала "два тяжелых урока, два строгих предостережения" — сдача Севастополя (итог знаменитой обороны Севастополя 1854-55 гг. и последующее поражение России в Крымской войне) и Берлинский конгресс, пересмотревший Сан-Стефанский мирный договор — Соловьев подчеркивает: "не следует ждать третьего предостережения, которое может быть и последним".
"Раскаяться в своих исторических грехах и удовлетворить требованиям справедливости, — пишет философ, — Отречься от национального эгоизма, отказавшись от политики русификации и признав без оговорок религиозную свободу, — вот единственное средство для России приуготовить себя к откровению и осуществлению своей действительной национальной идеи, которая <...> не есть отвлеченная идея или слепой рок, но прежде всего нравственный долг".
Национальная идея — это нравственный долг, считает Соловьев, а конкретно русская идея — "определенный аспект идеи христианской", и потому "миссия нашего народа может стать для нас ясна, лишь когда мы проникнем в истинный смысл христианства".
В данной части философ уделяет достаточно много внимания истории России, осмысляет ее не только как историофилософ, но и как историк (вспомним, что отец Владимира Соловьева, профессор Сергей Соловьев — выдающийся отечественный историк), смотрит на конкретные события. Тем не менее, размышляя о национальной идее, Соловьев пытается разглядеть в исторических событиях нечто, выходящее за пределы лишь исторического и военно-бюрократического — нечто, что связывает историю, народ и религиозную миссию.
Осталось всего две части "Русской идеи"!
Продолжение следует...
#философия #идея #Соловьев
060225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Об объединительном значении церкви.
Вл.С. Соловьев, "Русская идея", часть IX, предпоследняя.
В настоящей части Соловьев уже явно говорит от себя. Философ неизменно следует идее всеединства и стремится объединить прошлое, настоящее и будущее, а также все народы под церковным куполом. Время и пространство, враждующие и плачущие, по Соловьеву, находят единство в объединенной церкви.
Будучи видным религиозным мыслителем своей эпохи, Соловьев, разумеется, критиковал церковь историческую — и ранее мы обращали на это внимание — за ее непоследовательность Евангельским принципам. Однако в настоящем тексте философ не стремится радикально утвердить раскол между церквями исторической и евангельской, а также самыми разными формами атеистической мысли его времени, ведь историческая церковь есть путь к идеалу:
"Идеал, если он только не пустая мечта, не может быть ничем другим, как осуществимым совершенством того, что уже дано". Следовательно, Соловьев задается вопросом: "Разве отказом от прошлого Вселенской Церкви и разрушением ее формы, как она нам дана в настоящем, можем мы прийти к идеальному царству братства и совершенной любви?" И дает на это отрицательный ответ: "Это было бы лишь довольно неуместным приложением закона отцеубийства, правящего нашей смертной жизнью".
"Во Вселенской Церкви, — считает Соловьев, — Прошлое и будущее, традиция и идеал не только не исключают друг друга, но равно существенны и необходимы для создания истинного настоящего человечества", очевидно, стремясь объединить различные направления социально-философской и политической мысли. Центром этого объединения философ считает "отческий принцип религии в церковной монархии, которая действительно могла бы объединить вокруг себя все национальные и индивидуальные элементы", где те самые элементы собраны вокруг Верховного Первосвященника.
Вселенская церковь, таким образом, является "хранительницей религии всеобщего отчества, великого и вечного прошлого нашего рода, не исключает, однако, наличного многообразия наций и государств", которые обладают своей мирской автономией. Роль Церкви же заключается в поддержании мира и предотвращении межнациональной и межгосударственной вражды, ведь "Истинная Церковь всегда осудит доктрину, утверждающую, что нет ничего выше национальных интересов, это новое язычество, творящее себе из нации верховное божество, этот ложный патриотизм, стремящийся стать на место религии".
Стремясь не допустить вражды, философ еще раз высказывается против отрицания прошлого, каким бы оно ни было: "Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании". И уже совсем в федоровском духе утверждает Соловьев путь к этому объединению: "Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца".
Основную же роль в выполнении это миссии занимает Вселенская Церковь "в широком смысле этого слова", ведь "общение Бога с людьми" через Вселенскую Церковь действует по принципу единого и многого — "в священстве орудие своего основного религиозного единства и в мирской власти орудие своей наличной национальной множественности". Церковь "должна выявить также свою абсолютную целостность, свое свободное и совершенное единство при посредстве пророков, свободно воздвигаемых Духом Божиим для просвещения народов и их властителей и непрестанно указывающих им на совершенный идеал человеческого общества".
Только на таких основаниях возможно, по Соловьеву, "вселенское братство, исходящее из вселенского отчества чрез непрестанное моральное и социальное сыновство".
Заключительная часть следует...
#философия #идея #Соловьев
100225-Улан-Удэ-БРОДРФ
Вл.С. Соловьев, "Русская идея", часть IX, предпоследняя.
В настоящей части Соловьев уже явно говорит от себя. Философ неизменно следует идее всеединства и стремится объединить прошлое, настоящее и будущее, а также все народы под церковным куполом. Время и пространство, враждующие и плачущие, по Соловьеву, находят единство в объединенной церкви.
Будучи видным религиозным мыслителем своей эпохи, Соловьев, разумеется, критиковал церковь историческую — и ранее мы обращали на это внимание — за ее непоследовательность Евангельским принципам. Однако в настоящем тексте философ не стремится радикально утвердить раскол между церквями исторической и евангельской, а также самыми разными формами атеистической мысли его времени, ведь историческая церковь есть путь к идеалу:
"Идеал, если он только не пустая мечта, не может быть ничем другим, как осуществимым совершенством того, что уже дано". Следовательно, Соловьев задается вопросом: "Разве отказом от прошлого Вселенской Церкви и разрушением ее формы, как она нам дана в настоящем, можем мы прийти к идеальному царству братства и совершенной любви?" И дает на это отрицательный ответ: "Это было бы лишь довольно неуместным приложением закона отцеубийства, правящего нашей смертной жизнью".
"Во Вселенской Церкви, — считает Соловьев, — Прошлое и будущее, традиция и идеал не только не исключают друг друга, но равно существенны и необходимы для создания истинного настоящего человечества", очевидно, стремясь объединить различные направления социально-философской и политической мысли. Центром этого объединения философ считает "отческий принцип религии в церковной монархии, которая действительно могла бы объединить вокруг себя все национальные и индивидуальные элементы", где те самые элементы собраны вокруг Верховного Первосвященника.
Вселенская церковь, таким образом, является "хранительницей религии всеобщего отчества, великого и вечного прошлого нашего рода, не исключает, однако, наличного многообразия наций и государств", которые обладают своей мирской автономией. Роль Церкви же заключается в поддержании мира и предотвращении межнациональной и межгосударственной вражды, ведь "Истинная Церковь всегда осудит доктрину, утверждающую, что нет ничего выше национальных интересов, это новое язычество, творящее себе из нации верховное божество, этот ложный патриотизм, стремящийся стать на место религии".
Стремясь не допустить вражды, философ еще раз высказывается против отрицания прошлого, каким бы оно ни было: "Чтобы достигнуть идеала совершенного единства, нужно опираться на единство не совершенное, но реальное. Прежде чем объединиться в свободе, нужно объединиться в послушании". И уже совсем в федоровском духе утверждает Соловьев путь к этому объединению: "Чтобы возвыситься до вселенского братства, нации, государства и властители должны подчиниться сначала вселенскому сыновству, признав моральный авторитет общего отца".
Основную же роль в выполнении это миссии занимает Вселенская Церковь "в широком смысле этого слова", ведь "общение Бога с людьми" через Вселенскую Церковь действует по принципу единого и многого — "в священстве орудие своего основного религиозного единства и в мирской власти орудие своей наличной национальной множественности". Церковь "должна выявить также свою абсолютную целостность, свое свободное и совершенное единство при посредстве пророков, свободно воздвигаемых Духом Божиим для просвещения народов и их властителей и непрестанно указывающих им на совершенный идеал человеческого общества".
Только на таких основаниях возможно, по Соловьеву, "вселенское братство, исходящее из вселенского отчества чрез непрестанное моральное и социальное сыновство".
Заключительная часть следует...
#философия #идея #Соловьев
100225-Улан-Удэ-БРОДРФ