⚡️Шостакович, Рильке, Клочковский - размышления о стихотворении "DER TOD DES DICHTERS"
Давным-давно (8 лет назад - треть прожитого!), только начиная погружаться в академическое музыкальное искусство, я столкнулся с самой, на мой взгляд, удивительной симфонией Шостаковича.
Симфония №14 - Симфония (о) Смерти.
Самобытность симфонии для меня, прежде всего, проявилась в выборе композитором вокальной партии как ключевого оркестрового инструмента. Симфония эта - "оркестрованные" стихотворения различных авторов, объединённые единой темы.
Темой Смерти.
Это оказалось ключом к пониманию сложного академического искусства: музыкальная идея была понята через идею поэтическую.
Особое внимание привлекло предпоследнее стихотворение:
СМЕРТЬ ПОЭТА
"Поэт был мертв. Лицо его, храня
Все ту же бледность, что-то отвергало.
Оно когда-то все о мире знало,
Но это знанье угасало
и возвращалось в равнодушье дня.
Где им понять, как долог этот путь?
О, мир и он – все было так едино:
Озера и ущелья, и равнина
Его лица и составляли суть.
Лицо его и было тем простором,
что тянется к нему и тщетно льнет, –
А эта маска робкая умрет,
Открыто предоставленная взорам. –
На тленье обреченный, нежный плод".
Так я впервые познакомился с поэзией Райнера Марии Рильке - великого (величайшего?) немецкого поэта - в неизвестном для меня переводе.
Чем привлекло это стихотворение? Идеей единства поэта и мира, вдруг обнаруженного в момент смерти. "Лицо его и было тем простором..." - возможно ли сказать объёмнее?
Пространство поэзии, сочетаясь с пространством музыки, вдруг пробуждало просторное (пустое?) поэтическое сердце, способное вместить весь мир.
Сейчас, 8 лет спустя (ужас - треть!) я вновь увидел "DER TOD DES DICHTERS" в переводе Михаила Клочковского:
СМЕРТЬ СОЧИНИТЕЛЯ
"Лежал. Его на выси обращенный лик
был бледен, отрешенный, на крутых перинах,
с тех пор как мир и знание сие о мировых причинах,
от чувств его отделено бесчинно,
упал и вспомнил безучастный года миг.
Любившие его не ведали вотще,
как был Един он с ними и со всеми.
Ибо всё это: глуби, луги, семя
и эти воды были Лик Его Вообще.
О Лик его и был весь тот простор,
что и сейчас еще к нему стремится.
И его маска, что скоро с трепетом во смерти растворится,
нежна, открыта, как внутренний раствор
плода, который воздухом гноится".
Здесь переводчик раскрывает новые грани известного (как казалось) стихотворения - подобно тому, как чуткий музыкант затрагивает новые струны известного, казалось бы, произведения.
Особенно прекрасно изречение про нежную маску, подобную внутренности плода, которая "воздухом гноится". Сочетание воздуха, носящего на своих лёгких крыльях жизнь, и гниения, разлагающего её в смерть - не случайно. Здесь - о том самом единстве жизни и смерти, выраженного Рильке через единство лика и простора.
Но почему Смерть Поэта в первом переводе у М. Клочковского становится Смертью Сочинителя?
Ключ в немецком глаголе dichten, от которого образовано существительное Der Dichter, стоящее в авторском названии.
Этот глагол имеет два значения: во-первых, сочинять стихи, во-вторых, уплотнять (всё что угодно, в том числе и текст).
А значит, в ходе написания стихов мы (следуя логике немецкого языка, то есть пребывая в немецкой картине мира) сочиняем и уплотняем текст (одновременно).
Но, переходя от частного - к целому, речь не только об уплотнении стиха. Речь - об уплотнении мира, насыщении его смыслами, возникающем в ходе сочинения поэзии.
Смерть Сочинителя, таким образом, означает истончение мира, исчезание смыслов.
Возникновение пустоты (простора?)
Сегодня (через 8 лет!) я вновь слушаю предпоследний номер из 14-й симфонии Шостаковича, вновь открываю для себя Рильке (благодаря точному переводу М. Клочковского) и вновь ощущаю в груди просторное сердце поэзии.
Давным-давно (8 лет назад - треть прожитого!), только начиная погружаться в академическое музыкальное искусство, я столкнулся с самой, на мой взгляд, удивительной симфонией Шостаковича.
Симфония №14 - Симфония (о) Смерти.
Самобытность симфонии для меня, прежде всего, проявилась в выборе композитором вокальной партии как ключевого оркестрового инструмента. Симфония эта - "оркестрованные" стихотворения различных авторов, объединённые единой темы.
Темой Смерти.
Это оказалось ключом к пониманию сложного академического искусства: музыкальная идея была понята через идею поэтическую.
Особое внимание привлекло предпоследнее стихотворение:
СМЕРТЬ ПОЭТА
"Поэт был мертв. Лицо его, храня
Все ту же бледность, что-то отвергало.
Оно когда-то все о мире знало,
Но это знанье угасало
и возвращалось в равнодушье дня.
Где им понять, как долог этот путь?
О, мир и он – все было так едино:
Озера и ущелья, и равнина
Его лица и составляли суть.
Лицо его и было тем простором,
что тянется к нему и тщетно льнет, –
А эта маска робкая умрет,
Открыто предоставленная взорам. –
На тленье обреченный, нежный плод".
Так я впервые познакомился с поэзией Райнера Марии Рильке - великого (величайшего?) немецкого поэта - в неизвестном для меня переводе.
Чем привлекло это стихотворение? Идеей единства поэта и мира, вдруг обнаруженного в момент смерти. "Лицо его и было тем простором..." - возможно ли сказать объёмнее?
Пространство поэзии, сочетаясь с пространством музыки, вдруг пробуждало просторное (пустое?) поэтическое сердце, способное вместить весь мир.
Сейчас, 8 лет спустя (ужас - треть!) я вновь увидел "DER TOD DES DICHTERS" в переводе Михаила Клочковского:
СМЕРТЬ СОЧИНИТЕЛЯ
"Лежал. Его на выси обращенный лик
был бледен, отрешенный, на крутых перинах,
с тех пор как мир и знание сие о мировых причинах,
от чувств его отделено бесчинно,
упал и вспомнил безучастный года миг.
Любившие его не ведали вотще,
как был Един он с ними и со всеми.
Ибо всё это: глуби, луги, семя
и эти воды были Лик Его Вообще.
О Лик его и был весь тот простор,
что и сейчас еще к нему стремится.
И его маска, что скоро с трепетом во смерти растворится,
нежна, открыта, как внутренний раствор
плода, который воздухом гноится".
Здесь переводчик раскрывает новые грани известного (как казалось) стихотворения - подобно тому, как чуткий музыкант затрагивает новые струны известного, казалось бы, произведения.
Особенно прекрасно изречение про нежную маску, подобную внутренности плода, которая "воздухом гноится". Сочетание воздуха, носящего на своих лёгких крыльях жизнь, и гниения, разлагающего её в смерть - не случайно. Здесь - о том самом единстве жизни и смерти, выраженного Рильке через единство лика и простора.
Но почему Смерть Поэта в первом переводе у М. Клочковского становится Смертью Сочинителя?
Ключ в немецком глаголе dichten, от которого образовано существительное Der Dichter, стоящее в авторском названии.
Этот глагол имеет два значения: во-первых, сочинять стихи, во-вторых, уплотнять (всё что угодно, в том числе и текст).
А значит, в ходе написания стихов мы (следуя логике немецкого языка, то есть пребывая в немецкой картине мира) сочиняем и уплотняем текст (одновременно).
Но, переходя от частного - к целому, речь не только об уплотнении стиха. Речь - об уплотнении мира, насыщении его смыслами, возникающем в ходе сочинения поэзии.
Смерть Сочинителя, таким образом, означает истончение мира, исчезание смыслов.
Возникновение пустоты (простора?)
Сегодня (через 8 лет!) я вновь слушаю предпоследний номер из 14-й симфонии Шостаковича, вновь открываю для себя Рильке (благодаря точному переводу М. Клочковского) и вновь ощущаю в груди просторное сердце поэзии.
Audio
Самобытность симфонии для меня, прежде всего, проявилась в выборе композитором вокальной партии как ключевого оркестрового инструмента. Симфония эта - "оркестрованные" стихотворения различных авторов, объединённые единой темы.
Темой Смерти.
Это оказалось ключом к пониманию сложного академического искусства: музыкальная идея была понята через идею поэтическую.
Темой Смерти.
Это оказалось ключом к пониманию сложного академического искусства: музыкальная идея была понята через идею поэтическую.
Отходя от темы скифства и евразийства, хочу поделиться своим пониманием японской поэзии хайку.
Позже изложу принципы, которые легли в основу стихотворения: я старался передать не букву, но дух хайку и воплотить его с опорой на возможности русского языка.
Позже изложу принципы, которые легли в основу стихотворения: я старался передать не букву, но дух хайку и воплотить его с опорой на возможности русского языка.
Закликание жизни
Озарение!
В золоте зол подземных
Зреет зарница.
Бор бушует в убранстве
Брани багряной.
Бог — брызг бронз.
Жар! Жизни жажда!
В жжёную жатву
Жертвою пал дождь…
Торжество!
Тьма.
Только-то?
Сьвить! — свиристели.
Вьюжит свирепо.
Ветер вьёт рвемя.
Вспыхнуло —
Выхолодило.
Рыхлыми хлопьями прах.
Синим зияньем
Сияет слияние
Исчезновенья.
27.10.2020
Озарение!
В золоте зол подземных
Зреет зарница.
Бор бушует в убранстве
Брани багряной.
Бог — брызг бронз.
Жар! Жизни жажда!
В жжёную жатву
Жертвою пал дождь…
Торжество!
Тьма.
Только-то?
Сьвить! — свиристели.
Вьюжит свирепо.
Ветер вьёт рвемя.
Вспыхнуло —
Выхолодило.
Рыхлыми хлопьями прах.
Синим зияньем
Сияет слияние
Исчезновенья.
27.10.2020
Мы установили, что подражание, мимезис также глубинной своей причиной имеет ужас. Рассмотрим под этим углом театральную маску.
Принято считать, что маска – некий обобщённый образ, символически отображающий типичного персонажа или состояние. С точки зрения прямого подражания, маска – собирательный образ мимических проявлений того или иного состояния, переживаемого человеком. Но что такое маска с точки зрения ужаса?
Отличительной чертой ужаса является оцепенение – т. е. мгновенный паралич и фиксация всех мышц, в том числе – мышц лица. В практике языка это подтверждается оборотами «застыл от ужаса», «леденящий ужас». Понятая в этом ключе, маска не что иное, как слепок ужаса, снятый с лица человека.
Комическая маска поддаётся тому же правилу, поскольку переживаемое событие может быть ужасно смешным.
Принято считать, что маска – некий обобщённый образ, символически отображающий типичного персонажа или состояние. С точки зрения прямого подражания, маска – собирательный образ мимических проявлений того или иного состояния, переживаемого человеком. Но что такое маска с точки зрения ужаса?
Отличительной чертой ужаса является оцепенение – т. е. мгновенный паралич и фиксация всех мышц, в том числе – мышц лица. В практике языка это подтверждается оборотами «застыл от ужаса», «леденящий ужас». Понятая в этом ключе, маска не что иное, как слепок ужаса, снятый с лица человека.
Комическая маска поддаётся тому же правилу, поскольку переживаемое событие может быть ужасно смешным.
Обобщим. Взор источает пламя и обнаруживает кого-то против его воли - "палит". Кто-то, будучи обнаруженным, стремится уйти от опаляющего взора, сокрыться в тьму - "загаситься".
Именно так мы мыслили мальчишками в нашем дворе: если вдруг наступило "палево" (а оно всегда наступает "вдруг"), то следует "загаситься". Исчезнуть.
Именно так мы мыслили мальчишками в нашем дворе: если вдруг наступило "палево" (а оно всегда наступает "вдруг"), то следует "загаситься". Исчезнуть.
О пламенной природе зрения
«Глаза юношей пылают огнем, но очи старцев излучают свет».
Поль Верлен
Уважаемые друзья, хочу поделиться с Вами своими наблюдениями, касательно некоторых слов русского языка. Надеюсь, что подобные размышления войдут у нас в привычку.
Речь пойдёт о глаголах «палить» и «гаситься».
Впервые с этими словами я столкнулся во дворе, услышал их в просторечьи, а не вычитал в книгах. Слово «палить» означало «подсматривать», «зырить», «выводить на чистую воду»: «я тебя спалил», «чего ты палишь меня» – отсюда происходит и существительное «палево». «Палево» – это то, что подсмотрено, обнаружено против воли: скорее, некоторое состояние «обнаруженности».
«Палить», очевидно, напрямую связано со зрением, корнями же восходит к пламени: «пал/пыл/пол». «Опала», «запальчивый», «вспыльчивый», «полымя», «пылкий» – всё это однокоренные слова. Следовательно, «палить» несёт в себе некоторую пылкость: недаром существует словосочетание «пылкий взор» (иначе – «пламенный взор»). Более того, я предполагаю, что само слово «взор» содержит пламя в своей основе: корнем его является «зор», относящийся к ряду «зар/зор/зыр/зир» – «зарево», «зорька», «позариться», «взирать», «зыреть».
Часто это сводится к корню «зр» – «зрение», например. Также стоит отменить тождественность корней «зар/зор», «гар/гор», «жар/жор» – «гарь», «зарево» и «жар» явно относятся к одному смысловому ряду. К ним стоит добавить ещё корень «яр», особняком стоящий в русском языке: «ярко», «ярость", «яр» – все эти слова имеют прямое отношение к «огню». Отметим, что написанное латиницей «jar» также может иметь родственный смысл, поскольку сочетание букв «ja» тождественно русской «я».
К тому же, заслуживает внимания сходство корней «зр» и «жр» – «зреть» и «жрать» (отсюда – «жрец», «прожорливость», «жар»). Кажется, что зрение обладает способностью пожирать – что подкреплено устойчивым оборотом «пожирает очами».
Обобщим. Глагол «палить» содержит в себе, во-первых, источник огня и света (что обуславливается корнем «пал»); во-вторых, очевидно связан со зрением (что подкрепляется наблюдениями за использованием). Из этого, в-третьих, делаем вывод, что само зрение имеет «огненную» (возможно – световую) природу: «пламенный взор», «пожирать очами».
Отсюда вывожу смелое заключение («про-зрение»), что природа взора состоит, как принято считать, не в поглощении света – но, наоборот, в источении его, в испускании огня. «Запалить» (обнаружить против воли, вывести на свет) кого-то можно как раз потому, что смотрящий обладает «пламеннным взором»: причём «запалить» можно только резко, единовременно, мгновенно – то есть "мигом" (что родственно глаголу «мигать», связанному в языке, опять-таки, со взглядом, взором).
Теперь обратимся к глаголу «гаситься». Понять его будет вовсе не трудно, поскольку он являет собой противоположность глаголу «палить». «Гасить» что-то («тушить», «прекращать горение») имеет смысл лишь тогда, когда уже что-то «запалено». Учитывая соотношение «палить" и «обнаружить», выводим дополнительное значение слова «гаситься» – значит «скрыться от взора», «уйти от освещающего огня», «исчезнуть». Подчеркнём суффикс «ся», означающий возвратность – то есть действие от первого лица («гаситься» – скрываться самому, а не скрывать кого-то).
Обобщим. Взор источает пламя и обнаруживает кого-то против его воли – «палит». Кто-то, будучи обнаруженным, стремится уйти от опаляющего взора, сокрыться в тьму – «загаситься». Именно так мы мыслили мальчишками в нашем дворе: если вдруг наступило «палево» (а оно всегда наступает «вдруг»), то следует «загаситься». Исчезнуть.
«Глаза юношей пылают огнем, но очи старцев излучают свет».
Поль Верлен
Уважаемые друзья, хочу поделиться с Вами своими наблюдениями, касательно некоторых слов русского языка. Надеюсь, что подобные размышления войдут у нас в привычку.
Речь пойдёт о глаголах «палить» и «гаситься».
Впервые с этими словами я столкнулся во дворе, услышал их в просторечьи, а не вычитал в книгах. Слово «палить» означало «подсматривать», «зырить», «выводить на чистую воду»: «я тебя спалил», «чего ты палишь меня» – отсюда происходит и существительное «палево». «Палево» – это то, что подсмотрено, обнаружено против воли: скорее, некоторое состояние «обнаруженности».
«Палить», очевидно, напрямую связано со зрением, корнями же восходит к пламени: «пал/пыл/пол». «Опала», «запальчивый», «вспыльчивый», «полымя», «пылкий» – всё это однокоренные слова. Следовательно, «палить» несёт в себе некоторую пылкость: недаром существует словосочетание «пылкий взор» (иначе – «пламенный взор»). Более того, я предполагаю, что само слово «взор» содержит пламя в своей основе: корнем его является «зор», относящийся к ряду «зар/зор/зыр/зир» – «зарево», «зорька», «позариться», «взирать», «зыреть».
Часто это сводится к корню «зр» – «зрение», например. Также стоит отменить тождественность корней «зар/зор», «гар/гор», «жар/жор» – «гарь», «зарево» и «жар» явно относятся к одному смысловому ряду. К ним стоит добавить ещё корень «яр», особняком стоящий в русском языке: «ярко», «ярость", «яр» – все эти слова имеют прямое отношение к «огню». Отметим, что написанное латиницей «jar» также может иметь родственный смысл, поскольку сочетание букв «ja» тождественно русской «я».
К тому же, заслуживает внимания сходство корней «зр» и «жр» – «зреть» и «жрать» (отсюда – «жрец», «прожорливость», «жар»). Кажется, что зрение обладает способностью пожирать – что подкреплено устойчивым оборотом «пожирает очами».
Обобщим. Глагол «палить» содержит в себе, во-первых, источник огня и света (что обуславливается корнем «пал»); во-вторых, очевидно связан со зрением (что подкрепляется наблюдениями за использованием). Из этого, в-третьих, делаем вывод, что само зрение имеет «огненную» (возможно – световую) природу: «пламенный взор», «пожирать очами».
Отсюда вывожу смелое заключение («про-зрение»), что природа взора состоит, как принято считать, не в поглощении света – но, наоборот, в источении его, в испускании огня. «Запалить» (обнаружить против воли, вывести на свет) кого-то можно как раз потому, что смотрящий обладает «пламеннным взором»: причём «запалить» можно только резко, единовременно, мгновенно – то есть "мигом" (что родственно глаголу «мигать», связанному в языке, опять-таки, со взглядом, взором).
Теперь обратимся к глаголу «гаситься». Понять его будет вовсе не трудно, поскольку он являет собой противоположность глаголу «палить». «Гасить» что-то («тушить», «прекращать горение») имеет смысл лишь тогда, когда уже что-то «запалено». Учитывая соотношение «палить" и «обнаружить», выводим дополнительное значение слова «гаситься» – значит «скрыться от взора», «уйти от освещающего огня», «исчезнуть». Подчеркнём суффикс «ся», означающий возвратность – то есть действие от первого лица («гаситься» – скрываться самому, а не скрывать кого-то).
Обобщим. Взор источает пламя и обнаруживает кого-то против его воли – «палит». Кто-то, будучи обнаруженным, стремится уйти от опаляющего взора, сокрыться в тьму – «загаситься». Именно так мы мыслили мальчишками в нашем дворе: если вдруг наступило «палево» (а оно всегда наступает «вдруг»), то следует «загаситься». Исчезнуть.
Обещал себе каждый день писать сюда. Слово не держу. Увяз опять в пустяках каких-то.
А на дворе - осень, первая московская осень. Завтра выложу стихотворение, осенью петербургской вдохновлённое.
И ещё раз пообещаю себе: писать - каждый день.
И ещё раз пообещаю себе: писать - каждый день.
Холодно.
Мир, будто старая дева, рядится в золото,
Стыдится озяблой немочи.
Дивится: как из кудрявой девочки алоланитной
Стала каргой, с рожей изрытой щелочью мороси мёрзлой,
Что осень со вдовьей щедростью
Льёт по усопшему солнцу?
И не смирившись с ветхостью
стылой,
Кутает тощую шейку рыжим роскошным воротом,
Думая: великолепье юное
Коротко.
Ветрено.
Пара и праха соитье клубится медленно,
С шорохом тихим змеится петлями,
Хочет овиться вкруг небосвода бледного -
И удушить, не давая лучу отразиться от дола медного;
Воспламенить его,
Сохлые травы насытить багрянцем, как брань свирепую,
Где соплетаются, равенства в смерти требуя
Змей-Богатырь, преисполнены буйства гордого,
Лязгая в яростной пляске бронями, мордами
- Язва луча и служила б копьём Георгию,
Ржавый как жар кровоток воскресил бы жертвою
Дол индевелый - но ветхое небо густо...
И тучи тягучие душат простор
Мертвенно.
Временно.
Что велелепной красой человечьему зренью вверено
Божьим (- но вовсе, быть может, ничьим) велением,
Всё отдохнёт от бремени жизни:
До срока - позже ли.
...вот новый лист, обретая свободу, под ропот
"Пожили - досыта",
Кружится ниц: так ездок выпускает вожжи и
Бьётся о твердь, заплетаясь в стремени.
Заворожённый тлением,
Пью горемычную песнь мгновения
оком и слухом;
И в этом пении - всеупоенье
Распадом, краткостью.
И дышит пространство усталой радостью
Путника,
Что в землю уходит, разъятый старостью,
Семенем.
26.11.2015
Мир, будто старая дева, рядится в золото,
Стыдится озяблой немочи.
Дивится: как из кудрявой девочки алоланитной
Стала каргой, с рожей изрытой щелочью мороси мёрзлой,
Что осень со вдовьей щедростью
Льёт по усопшему солнцу?
И не смирившись с ветхостью
стылой,
Кутает тощую шейку рыжим роскошным воротом,
Думая: великолепье юное
Коротко.
Ветрено.
Пара и праха соитье клубится медленно,
С шорохом тихим змеится петлями,
Хочет овиться вкруг небосвода бледного -
И удушить, не давая лучу отразиться от дола медного;
Воспламенить его,
Сохлые травы насытить багрянцем, как брань свирепую,
Где соплетаются, равенства в смерти требуя
Змей-Богатырь, преисполнены буйства гордого,
Лязгая в яростной пляске бронями, мордами
- Язва луча и служила б копьём Георгию,
Ржавый как жар кровоток воскресил бы жертвою
Дол индевелый - но ветхое небо густо...
И тучи тягучие душат простор
Мертвенно.
Временно.
Что велелепной красой человечьему зренью вверено
Божьим (- но вовсе, быть может, ничьим) велением,
Всё отдохнёт от бремени жизни:
До срока - позже ли.
...вот новый лист, обретая свободу, под ропот
"Пожили - досыта",
Кружится ниц: так ездок выпускает вожжи и
Бьётся о твердь, заплетаясь в стремени.
Заворожённый тлением,
Пью горемычную песнь мгновения
оком и слухом;
И в этом пении - всеупоенье
Распадом, краткостью.
И дышит пространство усталой радостью
Путника,
Что в землю уходит, разъятый старостью,
Семенем.
26.11.2015
Одиночество - первопричина творчества.
Горечь ей имя, кручина - отчество
И неизбывность - общество.
Горечь ей имя, кручина - отчество
И неизбывность - общество.
"Все начинается с точки.
Царство точки беспредельно.
Точка в нашем представлении является теснейшей и единственной в своём роде связью молчания и речи.
Нуль — геометрическая точка — связан с высшей степенью самоограничения, то есть с величайшей сдержанностью, которая тем не менее говорит.
Звук молчания, привычно связанный с точкой, столь громок, что он полностью заглушает все прочие ее свойства".
В. Кандинский
Царство точки беспредельно.
Точка в нашем представлении является теснейшей и единственной в своём роде связью молчания и речи.
Нуль — геометрическая точка — связан с высшей степенью самоограничения, то есть с величайшей сдержанностью, которая тем не менее говорит.
Звук молчания, привычно связанный с точкой, столь громок, что он полностью заглушает все прочие ее свойства".
В. Кандинский
Точка
Я дремлю, забвением занесён...
Смерть расставила точки над словом "всё":
И теперь - ничего. Ни меня. Ни вне.
Око сверлит точку в глухой стене.
Солнце меркнет. И мрак, как утроба дня,
Разлился, меня с утварью породня,
В тишину жилищ, в пустоту глазниц -
И неведомо, чудится или снится...
Взор зудит, постигая нутро вещей:
Ищет точку (любое "вообще" - вотще),
Глухо щеря в безмолвную ночь укор
Сотни лет.
Ведь опор, что пророчил нам Архимед,
Вовсе нет.
Никакого "вскоре", "теперь", "вчера"
- Только прах, что достанется в песнь ветрам,
Только зрак сводящая в ничерта
Пустота.
Впрочем, я... - но, задуматься, что есть я?
Отправная точка небытия:
И её, одиночку, морочит явь,
Опьяняя слияньем - так ночь теням
Обещает приют, колыбель и сон...
Стрелки льют многоточьем капель часов,
Совершая круг, возводя его
В ни-че-го.
Но я верую в смерть - лишь она честна.
Лишь она нашу жизнь отделит от сна,
Лишь она чиста,
Ибо начисто
Лишена числа.
Только смерть - вещь,
Существом насыщение всех мечт,
Так звучит наизнанку Благая Весть:
Ибо смерть - есть.
Только смерть - твердь.
И хоть ею и всяк лишён черт, стерт -
Но ведь зрак
Не тогда ли с тоской вспоминает закат,
Лишь он смерк?
Некто я продолжало дремать в пыли,
Созерцать, как закат умирает в блик,
Как в безмерье, недели, столетья, дни
Истлевает миг...
По черновикам 2014 года, закончено в марте 2017 года.
Я дремлю, забвением занесён...
Смерть расставила точки над словом "всё":
И теперь - ничего. Ни меня. Ни вне.
Око сверлит точку в глухой стене.
Солнце меркнет. И мрак, как утроба дня,
Разлился, меня с утварью породня,
В тишину жилищ, в пустоту глазниц -
И неведомо, чудится или снится...
Взор зудит, постигая нутро вещей:
Ищет точку (любое "вообще" - вотще),
Глухо щеря в безмолвную ночь укор
Сотни лет.
Ведь опор, что пророчил нам Архимед,
Вовсе нет.
Никакого "вскоре", "теперь", "вчера"
- Только прах, что достанется в песнь ветрам,
Только зрак сводящая в ничерта
Пустота.
Впрочем, я... - но, задуматься, что есть я?
Отправная точка небытия:
И её, одиночку, морочит явь,
Опьяняя слияньем - так ночь теням
Обещает приют, колыбель и сон...
Стрелки льют многоточьем капель часов,
Совершая круг, возводя его
В ни-че-го.
Но я верую в смерть - лишь она честна.
Лишь она нашу жизнь отделит от сна,
Лишь она чиста,
Ибо начисто
Лишена числа.
Только смерть - вещь,
Существом насыщение всех мечт,
Так звучит наизнанку Благая Весть:
Ибо смерть - есть.
Только смерть - твердь.
И хоть ею и всяк лишён черт, стерт -
Но ведь зрак
Не тогда ли с тоской вспоминает закат,
Лишь он смерк?
Некто я продолжало дремать в пыли,
Созерцать, как закат умирает в блик,
Как в безмерье, недели, столетья, дни
Истлевает миг...
По черновикам 2014 года, закончено в марте 2017 года.