Forwarded from КЫРГСОЦ | KYRGSOC
Изнанка кыргызской трудовой миграции в РФ
Мы давно привыкли к тому, что множество кыргызстанцев ежегодно отправляются на заработки в Россию. Однако мало кто представляет себе масштаб этого явления и его природу.
В этом материале мы расскажем, почему миграция из Кыргызстана в Россию приобрела такой размах, какую выгоду получают обе страны и как изменилась жизнь мигрантов на фоне войны.
Мы давно привыкли к тому, что множество кыргызстанцев ежегодно отправляются на заработки в Россию. Однако мало кто представляет себе масштаб этого явления и его природу.
В этом материале мы расскажем, почему миграция из Кыргызстана в Россию приобрела такой размах, какую выгоду получают обе страны и как изменилась жизнь мигрантов на фоне войны.
☭☭☭ Джорджо Агамбен:
Сегодняшнего человека отделили от собственной неспособности, лишили представления о том, чего он может не делать, и в итоге он верит в своё всемогущество и повторяет радостное «Проще простого!» или безответственное «Будет сделано!», когда на самом деле он должен понять, что он каким-то непостижимым образом оказался во власти сил и процессов, контролировать которые он совершенно не в состоянии. Он слеп не к своим способностям, а к своим неспособностям, не к тому, что он может делать, а к тому, чего он не может делать или же чего он может не делать.
Сегодняшнего человека отделили от собственной неспособности, лишили представления о том, чего он может не делать, и в итоге он верит в своё всемогущество и повторяет радостное «Проще простого!» или безответственное «Будет сделано!», когда на самом деле он должен понять, что он каким-то непостижимым образом оказался во власти сил и процессов, контролировать которые он совершенно не в состоянии. Он слеп не к своим способностям, а к своим неспособностям, не к тому, что он может делать, а к тому, чего он не может делать или же чего он может не делать.
Radio Ljubljana 🍌
Photo
☭☭☭ Славой Жижек:
Интересно, что Сталинизм оказался в похожем тупике в поисках объективной детерминации классовой принадлежности; вспомним классификационные трудности, с которыми Сталинистские идеологи и политические активисты столкнулись в своей борьбе за коллективизацию в 1928-33 гг. Пытаясь отобразить сопротивление крестьян в «научном» Марксистском ключе, они разделил их на три категории (класса): бедные крестьяне (у которых нет земли или минимальные рабочие наделы), естественные союзники рабочих; независимые середняки, которые оказались между эксплуатируемыми и эксплуататорами; «кулаки» (нанимающие других крестьян, ссужающие им деньги и т.п.), эксплуататоры и «классовые враги», которые как таковые должны были быть «ликвидированны».
Однако на практике эта классификация становилась все более и более размытой и неприменимой: в условиях всеобщего обнищания, не было ясности в применимости этих критериев, и иногда к кулакам в их сопротивлении принудительной коллективизации присоединялись две другие категории крестьянства. Тогда была введена дополнительная категория – «подкулачник», крестьянин, который, несмотря на свою экономическую ситуацию в свете которой его нельзя напрямую отнести к кулакам, тем не менее демонстрирует вполне кулаческое «контрреволюционное» поведение…
Неудивительно, что, в итоге, официальные идеологи и экономисты наконец отказались от самих попыток сформировать «объективное» определение кулака… искусство распознавания кулаков перестало определяться объективным социальным анализом, оно превратилось в сложную «герменевтику подозрения», определения «истинных политических взглядов» того или иного человека, спрятанных за обманчивыми публичными прокламациями, так что в конце концов «Правда» вынуждена была заключить, что «даже самые лучшие активисты часто не могут распознать кулака».
Это все указывает на то что, в условиях диалектического разворачивания категорий «субъективного» и «объективного» «подкулачники» выражали не «объективную» социальную категорию; они обозначали точку, в которой объективный социальный анализ сталкивается с разломом, а субъективное политическое отношение напрямую вписывает себя в «объективный» порядок; говоря языком Лакана, «подкулачник» это точка субъективации «объективной» цепочки бедный крестьянин – середнячок – кулак. Это не «объективная» подкатегория (или подтип) класса «кулаков», но просто наименование для «кулацкой» субъективной политической позиции; здесь ясно проявляется парадокс: хотя кажется, что «подкулачник» является подвидом класса «кулаков», на самом деле он представляет собой вид, который преодолевает свой род («кулак»), поскольку «подкулачника» также можно найти среди средних и бедных крестьян. Короче говоря, «подкулачник» является обозначением для политического деления как такового, Врагом чье присутствие пересекает все политическое тело крестьянства, и именно поэтому его можно обнаружить повсюду в этом теле, во всех трех его классах: «подкулачник» обозначает все избыточные элементы, которые пересекают все эти классы, нарост, который должен быть устранен.
Поэтому в любой «объективной» классификации социальных групп присутствует элемент, который функционирует как «подкулачники» - точка, в которой субъективация замаскирована как подвид «объективного» элемента социального тела. Этот элемент субъективации в самом строгом смысле этого слова сшивает «объективную» социальную структуру ...: точка субъективации не «сшивает» идеологическое Внутреннее, но сшивает Внешнее как таковое: «сшивка» это точка субъективации, которая гарантирует постоянство «объективного» поля как такового. Это также значит что процедура механического деления не бесконечна: она достигает конца тогда, когда разделение больше не представляет собой разделение на два вида, но разделение на вид и экскрементальный остаток, бесформенное замещение ничто, «часть от бесчастия». В этой финальной точке сингулярный экскремент объединяется со своей противоположностью, универсальным, т.е. экскрементальный остаток функционирует как прямое замещение Универсального.
Интересно, что Сталинизм оказался в похожем тупике в поисках объективной детерминации классовой принадлежности; вспомним классификационные трудности, с которыми Сталинистские идеологи и политические активисты столкнулись в своей борьбе за коллективизацию в 1928-33 гг. Пытаясь отобразить сопротивление крестьян в «научном» Марксистском ключе, они разделил их на три категории (класса): бедные крестьяне (у которых нет земли или минимальные рабочие наделы), естественные союзники рабочих; независимые середняки, которые оказались между эксплуатируемыми и эксплуататорами; «кулаки» (нанимающие других крестьян, ссужающие им деньги и т.п.), эксплуататоры и «классовые враги», которые как таковые должны были быть «ликвидированны».
Однако на практике эта классификация становилась все более и более размытой и неприменимой: в условиях всеобщего обнищания, не было ясности в применимости этих критериев, и иногда к кулакам в их сопротивлении принудительной коллективизации присоединялись две другие категории крестьянства. Тогда была введена дополнительная категория – «подкулачник», крестьянин, который, несмотря на свою экономическую ситуацию в свете которой его нельзя напрямую отнести к кулакам, тем не менее демонстрирует вполне кулаческое «контрреволюционное» поведение…
Неудивительно, что, в итоге, официальные идеологи и экономисты наконец отказались от самих попыток сформировать «объективное» определение кулака… искусство распознавания кулаков перестало определяться объективным социальным анализом, оно превратилось в сложную «герменевтику подозрения», определения «истинных политических взглядов» того или иного человека, спрятанных за обманчивыми публичными прокламациями, так что в конце концов «Правда» вынуждена была заключить, что «даже самые лучшие активисты часто не могут распознать кулака».
Это все указывает на то что, в условиях диалектического разворачивания категорий «субъективного» и «объективного» «подкулачники» выражали не «объективную» социальную категорию; они обозначали точку, в которой объективный социальный анализ сталкивается с разломом, а субъективное политическое отношение напрямую вписывает себя в «объективный» порядок; говоря языком Лакана, «подкулачник» это точка субъективации «объективной» цепочки бедный крестьянин – середнячок – кулак. Это не «объективная» подкатегория (или подтип) класса «кулаков», но просто наименование для «кулацкой» субъективной политической позиции; здесь ясно проявляется парадокс: хотя кажется, что «подкулачник» является подвидом класса «кулаков», на самом деле он представляет собой вид, который преодолевает свой род («кулак»), поскольку «подкулачника» также можно найти среди средних и бедных крестьян. Короче говоря, «подкулачник» является обозначением для политического деления как такового, Врагом чье присутствие пересекает все политическое тело крестьянства, и именно поэтому его можно обнаружить повсюду в этом теле, во всех трех его классах: «подкулачник» обозначает все избыточные элементы, которые пересекают все эти классы, нарост, который должен быть устранен.
Поэтому в любой «объективной» классификации социальных групп присутствует элемент, который функционирует как «подкулачники» - точка, в которой субъективация замаскирована как подвид «объективного» элемента социального тела. Этот элемент субъективации в самом строгом смысле этого слова сшивает «объективную» социальную структуру ...: точка субъективации не «сшивает» идеологическое Внутреннее, но сшивает Внешнее как таковое: «сшивка» это точка субъективации, которая гарантирует постоянство «объективного» поля как такового. Это также значит что процедура механического деления не бесконечна: она достигает конца тогда, когда разделение больше не представляет собой разделение на два вида, но разделение на вид и экскрементальный остаток, бесформенное замещение ничто, «часть от бесчастия». В этой финальной точке сингулярный экскремент объединяется со своей противоположностью, универсальным, т.е. экскрементальный остаток функционирует как прямое замещение Универсального.
☭☭☭ Джорджо Агамбен:
В начале семидесятых годов в парижских кинотеатрах крутили рекламный ролик известной фирмы–производителя колготок. Эти колготки демонстрировались на фоне группы танцующих девушек. Даже тем, кто смотрел рассеянно, наверняка запомнилось некое странное ощущение, которое производили фигуры этих улыбающихся танцовщиц, ибо в нем причудливо сочетались синхронность и диссонанс, хаос и гармония, открытость и отчуждение. Эффект достигался определенным приемом: каждую девушку снимали отдельно, а потом отдельные части монтировались все вместе на фоне единой фонограммы. Однако благодаря такому незатейливому трюку от тщательно продуманной асимметрии движений длинных ног танцовщиц, одинаково обтянутых этими совсем недорогими колготками, от этих предельно выразительных жестов вдруг веяло надеждой на счастье, недвусмысленно связанным с человеческим телом...
Превращение человеческого тела в товар, с одной стороны, конечно же, подчинило его железным законам массового производства и товарооборота, но в то же время тело словно освободилось от стигматов невыразимости, которыми оно было отмечено тысячелетиями. Освободясь от двойных оков — биологической судьбы и индивидуальной биографии, — оно распрощалось как с нечленораздельным воплем трагического тела, так и с немотой тела комического, и впервые явилось как абсолютно коммуникабельное и целиком высвеченное. В танцах girls, в рекламных картинках, в дефиле манекенщиц завершился вековой процесс эмансипации человеческого образа, его освобождения от теологических основ; процесс, принявший промышленные масштабы еще в начале XIX века, когда изобретение литографии и фотографии дало толчок буму дешевых порнографических открыток, и тело теперь — это не некое тело вообще, но это уже и не индивидуальное тело, это не божественный образ, но и не форма живого — тело стало теперь воистину любым...
Никогда прежде человеческое тело, и в особенности женское, не было объектом столь масштабной манипуляции, ибо технология рекламы и товарное производство делают его, так сказать, объектом чистого воображения, буквально — с головы до ног: транссексуальное тело лишает различия полов всякой таинственности; став частью массмедийного спектакля, невыразимая природа индивидуума утратила уникальность фюзиса, сама смертность органического тела вызывает сомнение, коль скоро перед нами уже тело без органов, ставших товаром, а порнография лишает эротические отношения какой–либо интимности. Тем не менее, процесс технизации как раз и не затрагивает материальное бытие тела — напротив, он направлен на создание некоей самостоятельной сферы, которая с ним практически не соприкасается: технизированно не само тело, а лишь его образ. Сияющее рекламируемое тело стало своего рода маской, за которой маленькое, хрупкое человеческое тело продолжает свое ненадежное, опасное существование; геометрическое великолепие танцующих girls скрывает длинные ряды безымянных нагих тел, ведомых на смерть в лагерях, или тысячи истерзанных трупов повседневной автодорожной бойни.
В начале семидесятых годов в парижских кинотеатрах крутили рекламный ролик известной фирмы–производителя колготок. Эти колготки демонстрировались на фоне группы танцующих девушек. Даже тем, кто смотрел рассеянно, наверняка запомнилось некое странное ощущение, которое производили фигуры этих улыбающихся танцовщиц, ибо в нем причудливо сочетались синхронность и диссонанс, хаос и гармония, открытость и отчуждение. Эффект достигался определенным приемом: каждую девушку снимали отдельно, а потом отдельные части монтировались все вместе на фоне единой фонограммы. Однако благодаря такому незатейливому трюку от тщательно продуманной асимметрии движений длинных ног танцовщиц, одинаково обтянутых этими совсем недорогими колготками, от этих предельно выразительных жестов вдруг веяло надеждой на счастье, недвусмысленно связанным с человеческим телом...
Превращение человеческого тела в товар, с одной стороны, конечно же, подчинило его железным законам массового производства и товарооборота, но в то же время тело словно освободилось от стигматов невыразимости, которыми оно было отмечено тысячелетиями. Освободясь от двойных оков — биологической судьбы и индивидуальной биографии, — оно распрощалось как с нечленораздельным воплем трагического тела, так и с немотой тела комического, и впервые явилось как абсолютно коммуникабельное и целиком высвеченное. В танцах girls, в рекламных картинках, в дефиле манекенщиц завершился вековой процесс эмансипации человеческого образа, его освобождения от теологических основ; процесс, принявший промышленные масштабы еще в начале XIX века, когда изобретение литографии и фотографии дало толчок буму дешевых порнографических открыток, и тело теперь — это не некое тело вообще, но это уже и не индивидуальное тело, это не божественный образ, но и не форма живого — тело стало теперь воистину любым...
Никогда прежде человеческое тело, и в особенности женское, не было объектом столь масштабной манипуляции, ибо технология рекламы и товарное производство делают его, так сказать, объектом чистого воображения, буквально — с головы до ног: транссексуальное тело лишает различия полов всякой таинственности; став частью массмедийного спектакля, невыразимая природа индивидуума утратила уникальность фюзиса, сама смертность органического тела вызывает сомнение, коль скоро перед нами уже тело без органов, ставших товаром, а порнография лишает эротические отношения какой–либо интимности. Тем не менее, процесс технизации как раз и не затрагивает материальное бытие тела — напротив, он направлен на создание некоей самостоятельной сферы, которая с ним практически не соприкасается: технизированно не само тело, а лишь его образ. Сияющее рекламируемое тело стало своего рода маской, за которой маленькое, хрупкое человеческое тело продолжает свое ненадежное, опасное существование; геометрическое великолепие танцующих girls скрывает длинные ряды безымянных нагих тел, ведомых на смерть в лагерях, или тысячи истерзанных трупов повседневной автодорожной бойни.
☭☭☭ Джорджо Агамбен:
...жизнь современного человечества в этом плане похожа на рекламный фильм, в котором от самого рекламируемого товара не осталось и следа. Противоречие мелкого буржуа в том, что он все же ищет в этом фильме товар, которого его лишили, упорно стремясь вопреки всему присвоить себе идентичность, на самом деле ему абсолютно чуждую и не нужную. Стыдливость и наглость, конформизм и маргинальность — вот вездесущие полюса любых его эмоциональных проявлений.
В действительности бессмысленность его существования сталкивается с главной бессмысленностью, о которую разбивается вдребезги любая реклама, — со смертью. Здесь мелкий буржуа подвергается последней экспроприации, переживает последнюю личностную травму, это нечто — нагая жизнь, — нечто абсолютно несообщаемое; и здесь–то его стыдливость наконец угасает. Смерть оказывается для него способом скрыть от самого себя тайну, в которой он в конце концов вынужден сам себе признаться: даже нагая жизнь на самом деле ему абсолютно чужда, и нет для него на Земле никакого места.
Это означает, что всемирная мелкая буржуазия и есть, вероятно, та форма, в которой человечество движется к самоуничтожению.
...жизнь современного человечества в этом плане похожа на рекламный фильм, в котором от самого рекламируемого товара не осталось и следа. Противоречие мелкого буржуа в том, что он все же ищет в этом фильме товар, которого его лишили, упорно стремясь вопреки всему присвоить себе идентичность, на самом деле ему абсолютно чуждую и не нужную. Стыдливость и наглость, конформизм и маргинальность — вот вездесущие полюса любых его эмоциональных проявлений.
В действительности бессмысленность его существования сталкивается с главной бессмысленностью, о которую разбивается вдребезги любая реклама, — со смертью. Здесь мелкий буржуа подвергается последней экспроприации, переживает последнюю личностную травму, это нечто — нагая жизнь, — нечто абсолютно несообщаемое; и здесь–то его стыдливость наконец угасает. Смерть оказывается для него способом скрыть от самого себя тайну, в которой он в конце концов вынужден сам себе признаться: даже нагая жизнь на самом деле ему абсолютно чужда, и нет для него на Земле никакого места.
Это означает, что всемирная мелкая буржуазия и есть, вероятно, та форма, в которой человечество движется к самоуничтожению.
Forwarded from Insolarance Cult
Сергей Ребров перевел текст о децизионизме Карла Шмитта, в котором британский социолог Пол Хирст рассказывает о политической теории Шмитта и подробно анализирует то, как он критикует либерализм, обосновывая собственную теорию суверенитета.
☭☭☭ Карл Маркс
Свобода личности, печати, слова, союзов, собраний, преподавания, совести и т. д. — непременный генеральный штаб свобод 1848г. — были облачены в конституционный мундир, делавший их неуязвимыми. Каждая из этих свобод провозглашается безусловным правом французского гражданина, но с неизменной оговоркой, что она безгранична лишь в той мере, в какой ее не ограничивают «равные права других и общественная безопасность» или «законы», которые именно и должны опосредствовать эту гармонию индивидуальных свобод друг с другом и с общественной безопасностью...
Поэтому конституция [1848 года] постоянно ссылается на будущие органические законы, которые должны дать подробное истолкование этим оговоркам и так урегулировать пользование этими неограниченными свободами, чтобы они не сталкивались ни друг с другом, ни с общественной безопасностью.
В дальнейшем эти органические законы были созданы друзьями порядка, и все эти свободы были так урегулированы, что буржуазия может ими пользоваться, не встречая никакого препятствия со стороны равных прав других классов. Там, где она совершенно отказала в этих свободах «другим» или позволила ими пользоваться при условиях, каждое из которых было полицейской ловушкой, это делалось всегда только в интересах «общественной безопасности», т. е. безопасности буржуазии, как это и предписывает конституция.
Поэтому впоследствии на конституцию с полным правом ссылались обе стороны: как друзья порядка, упразднившие все эти свободы, так и демократы, требовавшие возврата всех этих свобод.
Каждый параграф конституции содержит в самом себе свою собственную противоположность, свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу — в общей фразе, упразднение свободы — в оговорке.
Следовательно, пока имя свободы окружалось почетом и лишь ставились препятствия ее действительному осуществлению — разумеется, на законном основании, — до тех пор конституционное существование свободы оставалось невредимым, неприкосновенным, как бы основательно ни было уничтожено ее существование в повседневной действительности.
Свобода личности, печати, слова, союзов, собраний, преподавания, совести и т. д. — непременный генеральный штаб свобод 1848г. — были облачены в конституционный мундир, делавший их неуязвимыми. Каждая из этих свобод провозглашается безусловным правом французского гражданина, но с неизменной оговоркой, что она безгранична лишь в той мере, в какой ее не ограничивают «равные права других и общественная безопасность» или «законы», которые именно и должны опосредствовать эту гармонию индивидуальных свобод друг с другом и с общественной безопасностью...
Поэтому конституция [1848 года] постоянно ссылается на будущие органические законы, которые должны дать подробное истолкование этим оговоркам и так урегулировать пользование этими неограниченными свободами, чтобы они не сталкивались ни друг с другом, ни с общественной безопасностью.
В дальнейшем эти органические законы были созданы друзьями порядка, и все эти свободы были так урегулированы, что буржуазия может ими пользоваться, не встречая никакого препятствия со стороны равных прав других классов. Там, где она совершенно отказала в этих свободах «другим» или позволила ими пользоваться при условиях, каждое из которых было полицейской ловушкой, это делалось всегда только в интересах «общественной безопасности», т. е. безопасности буржуазии, как это и предписывает конституция.
Поэтому впоследствии на конституцию с полным правом ссылались обе стороны: как друзья порядка, упразднившие все эти свободы, так и демократы, требовавшие возврата всех этих свобод.
Каждый параграф конституции содержит в самом себе свою собственную противоположность, свою собственную верхнюю и нижнюю палату: свободу — в общей фразе, упразднение свободы — в оговорке.
Следовательно, пока имя свободы окружалось почетом и лишь ставились препятствия ее действительному осуществлению — разумеется, на законном основании, — до тех пор конституционное существование свободы оставалось невредимым, неприкосновенным, как бы основательно ни было уничтожено ее существование в повседневной действительности.
☭☭☭ Славой Жижек
Прежде всего, необходимо видеть проблему сегодняшней ситуации непосредственно в капитализме. Что это значит? Это значит видеть проблему не в технологиях, природе человека, авторитарной политике, даже не в расизме или сексизме, не в экологической угрозе; но видеть проблему в тотальности капитализма...нам нужно стремиться, пусть это звучит и утопично, к преодолению капитализма как к конечной цели. Не к капитализму с человеческим лицом, как когда-то мы стремились к социализму с человеческим лицом. Давайте будем честны, большинство левых сегодня играют в игры капитализма с человеческим лицом.
Давайте будем честны - это неоспоримый минимум того, чтобы сегодня быть революционным коммунистом. Ни капитализм с человеческим лицом (у которого, кстати, могут быть разные выражения: государство благосостояния, толерантность, и так далее, и так далее), ни возвращение к старым формам ..., даже если они выглядят как борьба против колониализма.
Прежде всего, необходимо видеть проблему сегодняшней ситуации непосредственно в капитализме. Что это значит? Это значит видеть проблему не в технологиях, природе человека, авторитарной политике, даже не в расизме или сексизме, не в экологической угрозе; но видеть проблему в тотальности капитализма...нам нужно стремиться, пусть это звучит и утопично, к преодолению капитализма как к конечной цели. Не к капитализму с человеческим лицом, как когда-то мы стремились к социализму с человеческим лицом. Давайте будем честны, большинство левых сегодня играют в игры капитализма с человеческим лицом.
Давайте будем честны - это неоспоримый минимум того, чтобы сегодня быть революционным коммунистом. Ни капитализм с человеческим лицом (у которого, кстати, могут быть разные выражения: государство благосостояния, толерантность, и так далее, и так далее), ни возвращение к старым формам ..., даже если они выглядят как борьба против колониализма.