Карл Миллер, научный руководитель Центра исследований социальных медиа DEMOS (Великобритания), разместил интригующий тред. В нём представлены результаты первичного анализа коммуникационных стратегий, которые, по мнению исследователей, реализуются российскими пропагандистскими ресурсами в социальных сетях в период "специальной операции". Данные собраны и обработаны посредством методики семантического моделирования.

Ключевые наблюдения:
1. Основными целями российской пропаганды стали не страны Запада, а государства БРИКС, Африки и Азии.
2. Нет оснований утверждать, что данная коммуникация осуществляется ботами или российскими информационными агентами. Однако поведенческие паттерны и сетевые параметры намекают на то, что это скоординированное действие.
3. Основной упор делается не на легитимацию "специальной операции", а на тематику лицемерия западных лидеров, расширения НАТО, солидарности стран БРИКС и противостояния коллективному Западу.

По ссылке в треде можно найти больше деталей с иллюстрациями в разрезе по языкам, регионам и темам. Напоминаю, что это пока ещё не анализ, а результаты сбора и обработки данных, то есть наблюдения, с научной точки зрения. Вероятно, в конечном итоге на этой основе будет опубликована и научная статья, где результаты будут соотнесены с теоретической рамкой, а также будет подробно описана методология. Кроме того, представляется, что сами результаты необходимо поместить в соответствующие контексты, чтобы выводы были обоснованы и верифицируемы. В нынешнем виде это лишь интересные данные для дальнейшей работы и анализа, так что далеко идущие выводы прямо сейчас я делать не советую.
#сетевойподход

За последний месяц я, как и многие коллеги, получил множество писем от зарубежных университетов, журналов и международных ассоциаций. В большинстве из них нас, российских учёных, информируют, что прекращают институциональное сотрудничество, но готовы продолжать совместную работу на уровне персональных контактов. Одновременно, есть и совершенно полярные стратегии. С одной стороны, открываются специальные позиции и гранты для исследователей из Украины, России и Беларуси. Кроме того, слышал, что на некоторых зарубежных конференциях даже освобождают российских участников от оплаты сборов в связи с блокировкой переводов. С другой стороны, есть и обратные примеры: об отказе публиковать статьи российских учёных пишут @ivoryzoo.

Многие российские коллеги негативно относятся к такой политике зарубежных организаций, считая это одним из проявлений кэнселинга или даже русофобии. Я тоже считаю такие действия контрпродуктивными, так как бьют они в первую очередь по простым учёным. При этом должен заметить, что с политологической точки зрения этому подходу есть объяснение. Подчеркну, что это именно объяснение, а не оправдание.

Во-первых, заметно, что есть только общая логика относительно прекращения партнёрства на уровне организаций. Но, в целом, многие тоже не очень-то понимают, как поступать. Поэтому и такой разброс в решениях, которые зависят от личных оценок происходящего и опыта сотрудничества с россиянами (чем больше и позитивнее опыт, тем больше шансов, что сотрудничество не прерывается).

Во-вторых, возможно, бремя решения будет перекинуто на самих российских ученых, которым придется выбирать между указанием места работы и продолжением научной кооперации. Именно это и неприемлемо для многих отечественных учёных, так как для грантов и премирования указание аффилиации обязательно. Но и здесь важно сделать одно существенное уточнение, чтобы объяснить логику зарубежных коллег.

Российские авторитарные элиты, захватившие органы власти, долгое время старались отождествить себя с государством. И делали это довольно успешно. Такое "врастание" элит не прошло мимо и научно-образовательной сферы, где подавляющее большинство организаций государственные. Подписание администрациями этих учреждений писем в поддержку "специальной операции" лишь подтверждает это наблюдение. Постоянным нарративом, формируемым сверху, стало то, что сотрудники, работающие на государство, не могут это государство критиковать. Так с молчаливого согласия учёных постепенно и происходит трансформация науки и образования из общественного блага в ресурс элит.

Но вообще-то, допустим, политолог, чья работа оплачена налогоплательщиками, как учёный должен быть честен со своим работодателем (налогоплательщиком). Поэтому если он пишет опираясь на научный аппарат, что авторитарные элиты захватили государство, то это не анти-, а самая настоящая прогосударственная позиция. И я считаю, что это нужно обязательно проговаривать в пику антинаучным тезисам элит, отождествляющих себя с государством.

Допускаю, что учёные из других областей могли об этом не задумываться, но мы, социальные исследователи, наверное, не могли не понимать сложившейся ситуации. Конечно, делать вид, что всё нормально, было удобно и очень рационально. Поэтому не стоит и удивляться нежеланию зарубежных коллег сотрудничать с учёными, имеющими аффилиацию в государственных учреждениях. Это лишь обратная сторона медали.
#управлениенаукой #политология

В 2008 году я выступал на конференции в Варшавском университете. В рамках культурной программы организаторы устроили для участников показ фильма Анджея Вайды "Катынь". После был небольшой фуршет, где можно было за бокалом вина пообщаться и с самим режиссёром.

Несмотря на то, что его отец был среди тех расстрелянных НКВД польских офицеров, сам Вайда не переносил ответственность на всех советских людей. И тем более на современных россиян. Хотя и не скрывал своего разочарования, что фильм не вышел в широкий прокат в России. По его словам, был закрытый показ для Президента и Председателя Правительства, где оба выразили Вайде свою поддержку. Но теми словами всё и ограничилось. Видимо, уже тогда стала оформляться политика памяти, активизацию которой мы наблюдаем последние несколько лет. С одной стороны, хотели наладить отношения с Польшей, и правда о Катыни была важной точкой соприкосновения. С другой стороны, развитие этой темы в публичном поле могло пойти вразрез с конструированием характерных для того времени идеологем.

А ещё, говоря о преступлении как явлении, Вайда подчеркнул, что ему в первую очередь были интересны люди: и жертвы, и наблюдатели (случайные или не очень), и преступники. И добавил, что социальным учёным важно не забывать, что во всех их исследованиях за документами, цифрами, моделями кроются люди, их жизни и иногда смерти.

Но это применимо не только к наукам. Преступление превратилось в контент: в фото и видео, в споры и эмоции, в обвинения и оправдания. Но в любом преступлении всегда есть конкретные люди: жертвы и преступники, у которых есть имена. Память об этом позволит оставаться людьми и нам.

Изучая то, что происходит в поле публичных коммуникаций, я время от времени сталкиваюсь с одним и тем же наблюдением. Оно настолько банально, что скорее всего об этом уже кто-то написал. Тем не менее попробую сформулировать свое видение этого феномена. Речь о том, что цифровизация публичного пространства не только расширила возможности для высказывания своей позиции, но и породила новый тип обязанностей. Например, обязанность публичного высказывания. Если раньше можно было отмолчаться или ограничиться кухонными беседами, то сегодня мы всё чаще наблюдаем требования обязательно высказаться публично и оставить об этом цифровой след.

Я уверен, что здесь есть именно политическое содержание цифровизации. Во-первых, проявляются особенности политических контекстов, в которых возникает требование о публичном высказывании. Мы много раз обсуждали "культуру отмены", где в целом ряде ситуаций многие считали себя обязанными зафиксировать свою позицию. А кто не высказывался, тот чувствовал на себе сильнейшее общественное давление. Происходящее сегодня подсвечивает, что авторитарные контексты создают ещё более сложные условия. Чуть ли не каждому приходится лавировать между Сциллой социального одобрения и Харибдой несвободы слова. Первая давит через зависимость от сообществ, в которые индивид включён. Вторая же всегда сочетается с необходимостью постоянно обозначать публичную лояльность политическим элитам.

Во-вторых, цифровые платформы создают новые типы структур. Помимо традиционных отношений, групп, сообществ и сетей возникает, например, структура символической репрезентации (1), оставляющая, как я подчеркнул выше, цифровые следы. Она наполняет публичную дискуссию содержанием политических позиций, которые необходимо регулярно аргументировать и защищать от критики. Обратите внимание, как много сейчас таких следов: от публичных писем с длинными списками подписантов до регулярных "каминг-аутов" в пространстве цифровых платформ. И в этом смысле символическая репрезентация тоже становится обязанностью, а политическим становится то, что раньше таковым не было.

Вообще, в политической науке — а в отечественной особенно — цифровизация в большей степени исследуется через призму инструментальных аспектов публичного управления (governance) и политики (policy). Думаю, это обусловлено доминированием подходов, которые считаются позитивистскими. Как мне кажется, социологи в этом отношении делают намного больше. В том числе и потому, что их инструментарий более широк и свободен от методологических предрассудков.
#цифровизация #методология

(1) Krämer B, Conrad J. (2017). Social Ontologies Online: The Representation of Social Structures on the Internet. Social Media + Society. doi:10.1177/2056305117693648

В политической науке широко известна дилемма диктатора. Она заключается в том, что правящим элитам в авторитарных режимах приходится балансировать между жёсткими мерами в отношении граждан (ограничение свободы слова, репрессии и др.) и мерами, позволяющими гражданам "выпускать пар". Следование любой из этих крайностей чревато для элиты потерей власти в результате либо переворота/революции, либо выборов.

Как и в большинстве моделей в теории общественного выбора, большое внимание здесь уделяется информационной асимметрии, которая, например, приводит к такому парадоксу: чем больше властные элиты используют репрессии, тем меньше у них возможностей для получения достоверной информации. Иллюстрацией тому могут служить результаты опросов общественного мнения, которые сильно искажают отношение граждан к элитам и её стратегиям. Или то, что большие начальники перед принятием решений получают от подчинённых данные, которые хотят слышать, а не которые отражают реальную ситуацию.

Но есть и ещё одна модель, которая получила развитие совсем недавно. Это дилемма охраны (guardianship dilemma). Силовые структуры обладают достаточной мощью, чтобы защищать государство, но также могут быть и угрозой для него. Соответственно, ключевые силовики балансируют свои внутриэлитные стратегии между полюсами абсолютной поддержки правителя с целью защиты от внутренних и внешних врагов и нелояльностью, которая чревата свержением начальника, не учитывающего их интересы. Модель может применяться не только к авторитарным режимам, но ясно, что она наиболее актуальна именно для диктатур (1). В предложенной модели есть "правитель" и "генерал", а равновесие зависит от соотношения "силы" и угроз для режима, которые могут быть, как внутренними (оппозиция, гражданское сопротивление), так и внешними. Авторы предлагают восемь лемм: четыре для ситуаций с обоюдным знанием угроз и четыре с информационной асимметрией.

Дальнейшее развитие модели есть, например, в работе Solving the guardianship dilemma by war (2), где автор рассматривает динамическую игру, в которой диктатор позволяет силовикам иметь значительную мощь, но при этом поддерживает равновесие, отправляя их на войну. Получается, что таким образом он может последовательно решить и дилемму диктатора, усиливая репрессивную машину, и дилемму охраны, предупреждая консолидацию силовых элит. Эта теоретическая рамка объясняет, что страны со слабыми институтами либо имеют слабую армию, либо занимают агрессивную позицию на международной арене, имея мощный силовой аппарат.

Д. Пэйн пересматривает классическую модель (3). Он объясняет, что силовики могут выбирать не только между лояльностью и нелояльностью, но и между двумя опциями нелояльности. Например, они могут отказаться защищать диктатора от угрозы народного восстания, так как с высокой вероятностью останутся на своих местах даже в случае смены режима.

Кстати, для интересующихся этой темой есть и статья, где дилемма охраны тестируется на большом эмпирическом материале (4), собранном в виде представительной базы данных.
#методология #теорияигр
(1) McMahon, R., Slantchev, B. (2015). The Guardianship Dilemma: Regime Security through and from the Armed Forces. American Political Science Review, 109(2), 297-313. doi:10.1017/S0003055415000131
(2) Gao J. (2021). Solving the guardianship dilemma by war. Journal of Theoretical Politics. 33(4):455-474. doi:10.1177/09516298211043235
(3) Paine, J. (2022). Reframing the Guardianship Dilemma: How the Military’s Dual Disloyalty Options Imperil Dictators. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000089
(4) Meng, A., Paine, J. (2022). Power Sharing and Authoritarian Stability: How Rebel Regimes Solve the Guardianship Dilemma. American Political Science Review, 1-18. doi:10.1017/S0003055422000296

Глубокое понимание вышеупомянутых 👆моделей и применение их в эмпирических исследованиях требует знаний в области математической теории игр и математической статистики. Тем не менее с их помощью можно проиллюстрировать некоторые политические процессы тем, кто не знаком с этим методологическим аппаратом или даже не очень знаком с политической наукой.

Возьмём, к примеру, информационную асимметрию. В одном из своих курсов я предлагаю студентам простую игру, которая на начальном этапе является кооперативной с ненулевой суммой (то есть выиграть могут все). Однако игроки об этом не знают. Если им не удается снять неопределённость, то на одном из первых шагов они, сами того не понимая, могут превратить её в антагонистическую игру с нулевой суммой, где победа одной команды означает поражение других. Потом на разборе мы видим, как возникающая информационная асимметрия влияет на поведение игроков и, соответственно, на исход всей игры.

А теперь поделюсь двумя наблюдениями. О первом пишут и говорят многие коллеги. Ограничение свободы слова и фактический запрет на любое альтернативное мнение становятся важнейшими факторами усиления информационной асимметрии. Преобладание лжи в публичной сфере приводит к тому, что сами источники всё больше верят в неё. Возникает порочный круг, в котором принимающие решения не только не знают реального положения дел, но и становятся заложниками своих же мифов. В итоге сами решения становятся менее адекватными, а вероятность ошибок растёт.

Второе — моё частное наблюдение. Недавно я увидел, как в СМИ и на социальных платформах обсуждаются результаты одного политического исследования. Но дело в том, что рукопись статьи, где тоже были представлены эти результаты, я рецензировал для одного научного журнала. И два раза дал отрицательную рецензию, так как там были серьёзные ошибки в операционализации понятий и индикаторов, выборке для анализа, а также в интерпретации результатов. По сути авторы подогнали методику под заранее сформулированные выводы. Не так важно, что это за авторы и журнал. Как не важно и будет ли статья в итоге опубликована в научном издании. Таких статей в наших журналах полным-полно из-за очень низкого качества рецензирования в российской политологии. Но важно то, что множество таких статей и авторов являются источниками ещё большей информационной асимметрии, так как это знание подаётся как научное или экспертное.

Нам сложно предсказать, когда произойдёт столкновение с реальностью, которое разрушит эту конструкцию. Можно лишь предположить, что вероятность этого с каждым днём растёт. И хотя мы не знаем, кто в конечном итоге проиграет в этой "игре", пока она идёт, проигрывают все.
#методология #теорияигр #политология

Наткнулся на новый полезный инструмент Elicit, который может помочь исследователям, особенно начинающим. Да и не только учёным, но и всем, кто уже не просто гуглит, а ищет знание в научной литературе.

Например, здесь можно задать исследовательский вопрос и получить на него ответ со ссылкой на научную статью. То есть не просто ссылку, а полноценный ответ на вопрос, который этот алгоритм, видимо, научен доставать из текста аннотации. Статьи в выдаче можно фильтровать и ранжировать по типам публикаций, журналам, цитированиям и т.д. На самом деле очень удобно для подготовки обзора литературы.

Можно попросить алгоритм помочь с постановкой вопросов в режиме мозгового штурма, поиском подходящих определений или с разъяснением какой-либо концепции. Инструментарий, как я понял постоянно расширяется. Так что интересующиеся могут посмотреть, что уже есть в разделе Tasks.
#инструменты

Уже много сказано про то, что российские политики и пропагандисты упорно отрицают чужую субъектность, когда говорят о политике, в целом, и об Украине, в частности. Добавлю ещё несколько слов от себя.

Однажды на большой российской конференции меня по недоразумению определили дискутантом на секцию, посвященную проблематике "мягкой силы". Я не был уверен, что смогу задать хорошие вопросы или грамотно отрецензировать исследования, но менять программу было уже поздно. Однако проблема проявилась совсем с другой стороны. На самой секции большинство докладов поразило меня очень высоким уровнем абстракции, не свойственным для современных эмпирических исследований. По сути это было похоже не на научное мероприятие, а на обмен мнениями по теме "геополитики", где есть несколько субъектов "мягкой силы", а остальные — лишь пешки на этой шахматной доске. Мои вопросы о субъектах, операционализациях и измерении влияния вызвали непонимание со стороны почти всех участников. Руководитель секции так прямо и заявила: "А, вы, наверное, не международник, а политолог?" (sic!). На мой утвердительный ответ она снисходительно улыбнулась и многозначительно окинула взглядом аудиторию. Меня это, конечно, не задело, но как циника сильно позабавило. Я теперь рассказываю об этом опыте коллегам в качестве анекдота.

Дело в том, что современные теории в социальных науках, наоборот, наделяют субъектностью изучаемых. Это даже проявляется в терминологии, где помимо субъектов есть ещё, например, акторы и агенты. Да, не всегда рациональные, имеющие разные ценностные ориентации, подверженные искажениям и влиянию, но при этом почти всегда принимающие решения и действующие самостоятельно. Картина же, которую видят многие наши политики, обыватели и, как оказывается, многие учёные и эксперты, сильно упрощена и остается на уровне абстракций. Одним из векторов этого упрощения как раз стало лишение субъектности тех, кто попадает в поле зрения. Особенно, если поведение наблюдаемых индивидов и общностей не согласуется с этой картиной мира. Их логика проста: "Если кто-то поступает не так, как я, значит он мыслит неправильно, глупо, нерационально, да и вообще выступает марионеткой в чужих руках".

Обывателям такой подход простителен. На мой взгляд, он во многом может объясняться низким качеством образования в области общественных наук (об этом я скоро напишу отдельно). Но наблюдать такое в среде учёных, политиков и управленцев по меньшей мере странно. Не проводя нормальных эмпирических исследований, оставаясь на том же уровне абстракции, как и политические идеологии, сложно осуществлять достойную поддержку в принятии решений.
#политология

Эксцессы диалога между учёными и политиками (и бюрократами) регулярно напоминают о провалах публичного управления в России и том, как по-разному мыслят "управляющие" и "управляемые". Для нас же это хорошая иллюстрация bad governance.

Сначала контекст. Президент РАН А. Сергеев выступил в ГосДуме на заседании Комитета по науке и высшему образованию. А первый заместитель председателя Комитета (sic!) К. Горячева, по данным газеты "Поиск", поинтересовалась, что сделала РАН «для улучшения жизни простых людей». Кроме того она призвала А.М. Сергеева «оставить рефераты до лучших времен» и «выйти за пределы сферы комфорта». В дальнейшем оказалось, речь шла о том, что нужно заниматься не только фундаментальной наукой, но и прикладными разработками. Хотя академик А. Сергеев в своем двухчасовом докладе о положении дел в российской науке рассказывал и о том, и о другом.

Во-первых, не буду упрекать депутата из профильного комитета в незнании взаимосвязей между фундаментальной и прикладной наукой. Оно часто встречается даже среди моих коллег в общественных науках. Но само по себе это незнание — индикатор того, что депутаты из профильного комитета редко общаются с учеными. Не с "представителями" научного сообщества на разнообразных форумах и форсайт-сессиях, не с многочисленными администраторами науки, а непосредственно с теми, кто с понедельника по субботу занимается исследованиями. Такие расширенные заседания Комитета представляют собой лишь имитацию сотрудничества, а не инклюзивный институт. А я напомню, что с точки зрения институциональной теории и, конкретно, концепции нового публичного управления, именно инклюзивные институты выступают основой good governance. Остаётся лишь констатировать, что такие институты у нас так и не сформированы.

Во-вторых, я хочу даже похвалить Ксению Горячеву, которая не постеснялась прийти в комментарии и попытаться понять, в чем заключаются претензии ученых. Но к сожалению, уверен, что скоро её энтузиазм улетучится, и дальше разговоров дело не пойдёт. Важнейшим фактором некачественного управления в России уже давно стало то, что политика (politics) имеет приоритет над политическим управлением (policy and governance). Вместо университетской автономии — управленческая вертикаль и борьба со свободомыслием, вместо международного сотрудничества — административные препоны и списки учёных и организаций из "недружественных стран" и т.д. В научной сфере цели и стратегии policy прямо противоположны целям и стратегиям современной российской politics. И мы знаем, что первыми обязательно поступятся ради вторых.

В-третьих, обратим внимание на классическую ошибку российских политических управленцев, которые считают, что ученые (можно подставить в это утверждение бизнес, граждан и др.) что-то должны. Дело в том, что это может работать только в условиях мобилизационных политических стратегий, которые пока не наблюдаются. В нашем же случае прежде, чем спрашивать, что сделала РАН для улучшения жизни простых людей, нужно задать другой вопрос: что сделали законодатели и бюрократы, чтобы у ученых и предпринимателей возникли стимулы для развития прикладной науки и внедрения её достижений на благо общества? В экономике и публичном управлении стимулы — одно из центральных понятий. И одним из эффектов bad governance в российской экономике уже давно стал недостаток таких стимулов.
#публичноеуправление #управлениенаукой

В марте я принял участие в нескольких научных и экспертных семинарах, лейтмотивом которых была проблематика функционирования российской экономики в новых условиях. Большинство решений там крутилось вокруг идей о либерализации экономики, снижении административных барьеров и мобилизационной модернизации. В целом, эти подходы можно концептуализировать как построение либеральной экономики, сочетающейся с ужесточением авторитаризма.

Сейчас эти дискуссии поутихли. Вероятно, в связи с тем, что российская экономика пока выдерживает санкционное давление. Но на мой взгляд, это та ситуация, когда Аннушка уже разлила масло. Негативные эффекты так или иначе проявятся в долгосрочной перспективе, поэтому высока вероятность, что к обсуждению такой модели вернутся. И в этом отношении хочу поделиться мыслями, которые меня не покидали, когда я слушал доклады экономистов и специалистов по регулированию.

Исходной предпосылкой к моим рассуждениям стало то, что, по моему мнению, большинство используемых в анализе публичной политики и регулирования моделей не учитывают контексты. Хотя в настоящий момент здесь наблюдается существенный прогресс: помимо традиционной эконометрики, которая долгое время была главной методологической основой, всё чаще используются нормативные доказательные подходы, и даже активно внедряются смешанные методы. Но в анализе публичной политики всё ещё мало политической науки. Не то чтобы я настаивал на обязательном включении политологических аспектов в модели, но нужно заметить, что все эти подходы сложились в западной научной традиции, и их применение в современной России сильно ограничено именно политическим контекстом.

Поясню. Предлагаемые модели трансформации российской экономики гипотетически выглядят очень даже здраво, если отталкиваться от теории вне политического контекста. Но я вижу практически непреодолимую проблему в том, что для их реализации нужны очень сильные институты, разграничивающие политическое и экономическое. Это нужно, например, чтобы в экономике действительно заработал принцип верховенства права (rule of law). Но он разрушителен для российского авторитарного режима (где действует rule by law), поэтому институциональная отстройка необходима (например, полностью независимый арбитражный суд). Кроме того, в России укоренено множество неформальных институтов, которые за долгие годы пронизали насквозь экономику и политику: политики имеют бизнес-интересы, а бизнесу постоянно приходится пересекаться с политикой. Разорвать эти взаимосвязи и сформировать устойчивые институциональные отстройки очень сложно. Нормативная либерализация экономики и регуляторная гильотина не помогут, так как элиты, извлекающие ренту, и группы интересов, имеющие политический ресурс всё равно отыграют своё. Наконец, целые отрасли управляются политическими элитами, и сами они оттуда не уйдут. А это значит, что продолжат существенно влиять на экономику в своих интересах.

Поэтому вместо целостного подхода по трансформации экономики экономическая политика будет продолжаться в виде авральных мероприятий по затыканию дыр. Более-менее в отдельных случаях такое затыкание может иметь даже среднесрочные положительные эффекты. Но слабая институциональная среда всё равно возьмёт своё. #публичноеуправление

В комментариях к предыдущему посту подписчик задал очень интересный вопрос: "Почему до сих пор никто не разработал рабочую технологию трансформации от rule by law к rule of law?" Кажется, что в самом общем виде ответ здесь банален до невозможности, так как дело не в технологии. Нужно всего лишь, чтобы элиты стремились к построению качественных институтов (в первую очередь — к соблюдению принципа "верховенства права"), а граждане имели возможности для контроля элит и их смены. Но это только кажется простым и банальным. Естественно, всё намного сложнее. Да и учёные занимаются в первую очередь не "рецептами", а изучением того, как функционируют общества и формируемые ими институты и практики.

Но меня в этом вопросе зацепило ещё кое-что. А именно заложенный в нём детерминизм. Мы уже привыкли, что в современной политологии всё большее внимание уделяется объяснительным моделям, выявлению зависимостей и закономерностей. Это не плохо, само собой, но такая тенденция серьезно смещает исследовательские стратегии политической науки. Я и за собой нередко замечаю намеренные акценты на детерминизме, вызванные необходимостью постоянно объяснять окружающим, в чем отличие политологии от "политологии".

Совсем недавно закончил читать книгу Дмитрия Травина "Почему Россия отстала?" (1). Это только первая часть большого труда автора, и ответа на вынесенный в название вопрос в ней нет. Но думаю, что ответа не будет и во второй части, которая в большей степени посвящена России. Я прочитал также пару препринтов, которые лягут в основу следующей книги, и понимаю, что автор скорее всего оставляет возможность ответить самим читателям. И именно этим мне понравилась книга. В ней нет детерминизма, доминирующего в современных общественных науках. Д. Травин скрупулезно описывает контекст, которого так не хватает во многих работах в общественных науках. С большим вниманием к деталям он погружает читателя в атмосферу, где в итоге, по его мнению, зарождаются и консолидируются институты и практики.

В этом отношении я вспоминаю ещё и новую работу известных институционалистов Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона, авторов популярнейшей книги с похожим названием. Об этом препринте я писал год назад. Они тоже обращают внимание на контекст, но уже, как им и положено, с детерминистских позиций (2). По их мнению, исторические и культурные условия могут оказывать существенное влияние на качество институтов. Авторы разделяют культуры по тому, насколько они подвижны. В свою очередь подвижность зависит от того, как складывается конфигурация их атрибутов в разрезах "специфические-абстрактные" и "связанные-свободные". Пробное приложение своей теоретической рамки авторы находят в анализе ряда разных культур: английской, китайской, некоторых африканских и исламских, индийской кастовой системы и индейского племени кроу (Apsáalooke). А методология основана на теории графов и сетевом анализе взаимосвязей между различными компонентами культуры.

Так или иначе, гонка за выявлением причинно-следственных связей (такие результаты проще опубликовать в хорошем журнале) часто приводит к тому, что мы не обращаем внимание на контекст. А ведь он очень важен, хотя и не всегда сам по себе является ключевым аспектом, определяющим вектор социальных процессов. Но без него любая объяснительная модель будет неполной.
#методология

(1) Травин, Д.Я. Почему Россия отстала? Изд-во ЕУСПб, 2021. - 367 с.
(2) Acemoglu, D., Robinson, J.A. (2021). Culture, Institutions and Social Equilibria: A Framework. NBER Working Paper No. 28832

На прошлой неделе активно обсуждались две новости, характеризующие происходящие в России политические процессы: смерть ученого Дмитрия Колкера в СИЗО и экстренный призыв в армию хоккеиста Ивана Федотова. Кажется странным, что политические элиты посылают такие угрожающие сигналы тем, кто в нынешних условиях может дать "хлеба" (импортозамещение) и "зрелищ". Но по моему мнению, ничего удивительного здесь нет. Такие эксцессы на местах — это индикаторы низкого уровня управляемости самой политической системы (в политологии — governability).

Чтобы пояснить свою позицию, начну издалека. Сложности изучения и типологизации политических режимов, особенно авторитарных, кроются в том, что они несмотря на множество общих черт могут значительно различаться в деталях. Именно поэтому ученые сходятся, что в России консолидировался авторитаризм, но при этом продолжают дискутировать о том, как он проявляется в разных аспектах. Кроме того, некоторую сложность привносит и терминология, о которой спорят исследователи. А уж неспециалистов такие дискуссии еще больше запутывают.

Например, в академических кругах регулярно обсуждается то, как российские элиты осуществляют стратегическое управление. Часто в этом контексте используется термин диктатура. С одной стороны, он достаточно точно описывает природу режима. Но в то же время сильно сужает понимание того, как принимаются и реализуются решения: будто у них один централизованный источник. И действительно сложившийся политический режим очень похож на жестко централизованную структуру, где нет разделения властей, реального федерализма, политической конкуренции и смены элит, и где институт суперпрезидента подчинил себе всю власть. Однако мой тезис заключается в том, что элитная верхушка лишь принимает ключевые решения, но имеет ограниченные возможности для контроля их имплементации, а итоговый дизайн политик и самой системы (её норм и практик) складывается под существенным влиянием средних и нижних этажей политико-управленческой конструкции.

Да, на начальном этапе политический режим складывался в контексте построения вертикали власти, в том числе с целью повышения управляемости. Но если взглянуть на сложившуюся вертикаль с институциональной точки зрения, то ее ориентация на извлечение ренты обусловила "пористость" этого института, имеющего сетевую природу. Включаемые в структуру управления и извлечения ренты индивиды на правах патронов постепенно кооптировали в нее своих клиентов и родственников. Последовавшая размытость границ иерархии в итоге привела снижению управляемости.

Поддержание высокого уровня управляемости в условиях усложнения структуры и размытия институциональных границ возможно посредством децентрализации, делегирования полномочий и внедрения координационных механизмов управления вместо директивных. Но это работает лишь в том случае, если существуют четкие нормы и правила. В нашем же случае механизмы управления посредством права (rule by law), которые режим использовал в публичном управлении, благодаря "пористости" проникли и внутрь самой системы. Верхние этажи элиты координируют деятельность нижних посредством сигналов, которые управляемые трактуют достаточно широко и часто действуют угадывая желания начальства и пытаясь параллельно преследовать свои интересы. Например, чтобы получить "палку" за поимку "шпиона", которому все равно скоро помирать из-за терминальной стадии рака, или наказать спортсмена за то, что слишком борзый и вообще хочет слинять в Америку.

Так что элиты, конечно, несут ответственность за ту систему, которую построили, за ее неуправляемость и за эксцессы, которые она генерирует. Но во-первых, это ситуативный дизайн, а не тот, который они стратегически хотели сформировать. А во-вторых, управляемость и устойчивость этой конструкции под большим сомнением. Она может рухнуть в любой момент.
#публичноеуправление

​​Нападения волков на домашний скот — предиктор голосования за крайне правых?

Как мы знаем, электоральное поведение в большей степени объясняется рациональными факторами. Чем лучше динамика макроэкономических показателей, тем больше вероятность, что избиратели поддержат правящую элиту на очередных выборах. И наоборот, в случае ухудшения экономической ситуации инкумбенты проигрывают выборы. Но у этой теории ретроспективного голосования (1, 2, 3) есть и ограничения, о которых я не раз уже здесь писал. Во-первых, она работает только для стран, где институт выборов не сломан. А во-вторых, "в большей степени объясняется рациональными" означает, что в теоретических моделях есть ещё и другие факторы, которые делают свой вклад электоральное поведение. Именно этому и посвящено множество исследований: экзогенные шоки (4), стихийные бедствия (5), даже результаты спортивных событий (6) и лотерей (7), — всё это может оказывать влияние на поведение избирателей. Кроме того, эти факторы рассматриваются и через призму ценностных и культурных оснований в различных обществах.

И вот новое исследование из Германии (8). В последние годы в Европе восстанавливается популяция волков, практически исчезнувших в XX в. Усилия немцев по развитию зеленой экономики, восстановлению лесов и ареалов видов диких животных привели к тому, что волки совершили "впечатляющий камбэк". Это в свою очередь привело к росту нападений волков на домашний скот. Ученые построили модель на основе детальных пространственных данных о зафиксированных случаях волчьих атак (рисунок ⬇️) и результатах голосования в муниципалитетах. Они используют метод "разность разностей" (difference-in-difference) — регрессию с дополнительными фиксированными временными и индивидуальными эффектами. Кроме того, авторы включили в модель дополнительные контрольные переменные, которые в муниципалитетах различаются и по времени, и по месту: количество мигрантов, занятость и использование земель.

Результаты проведенного анализа демонстрируют, что в муниципалитетах с ростом нападений волков на домашний скот резко возрастает и популярность крайне правых кандидатов на выборах (Alternative für Deutschland). При этом рост поддержки правых, в целом, сочетается со снижением поддержки "зеленых", но авторы пока не находят подтверждений, что первые выигрывают за счет вторых.

Я много раз слышал, что популярность AfD вызвана недовольством мигрантами, скрытой поддержкой российских элит или ценностными ориентациями избирателей (обратите внимание, что на карте нападения волков преобладают на территории бывшей ГДР). Как видно, научный анализ дает и новую пищу для размышлений. На первый взгляд это не совсем очевидно, но результаты исследования делают больший вклад в рациональные модели голосования. Дело в том, что нападения волков, скорее всего, убеждают граждан предпочесть экономический рост защите природы. Поэтому они и голосуют за "анти-зеленую" AfD, а атаки волков на домашний скот выступают здесь в качестве триггера. Более того, оказывается, что в агитационных материалах AfD (буклеты, посты в соцсетях) волк нередко фреймируется как экономическая угроза.

Пока результаты исследования опубликованы в виде Brief report, поэтому до полноценной научной статьи, где наверняка будут ещё и дополнительные контрольные переменные в модели, ещё далеко. Но сам заход очень интересен, так что подождем. Ссылок на литературу много, поэтому убрал их в комментарии к посту.
#выборы #методология

Высокая самоуверенность может быть связана с антинаучными взглядами

Раньше поведение людей, находящихся в оппозиции научному консенсусу по какому-то сложному предмету, объяснялось моделью дефицита. Модель дефицита подразумевает дефицит матчасти, заполняемый слухами, мифами и мнением "одного знакомого, который шарит". Раз такое дело, "научных оппозиционеров" с целью возврата в лоно здравого смысла предлагалось обучать.
Попытки обучения не закончились примерно ничем, значит "модель дефицита" к реальности отношения имела мало и нужно было её пересматривать.

Науке в принципе присуще понимание неопределённости окружающего и временности имеющихся концепций, смены научных парадигм и всего прочего, что вы проходили на курсе истории и философии науки.

В общем, стали думать дальше, какой же дефицит имеет место, если проблема не в матчасти. Перебрали культурно-ценностные стереотипы; избирательный отбор информации, соответствующей уже имеющемуся мировоззрению и ряд других параметров. Интересно, что фактор наличия высшего образования не предохранял от впадания в теории заговоров. Понятно, что каждая из этих переменных свой вклад вносила, но в целом ясности о причинах конспирологических взглядов не складывалось.

По всей видимости, на след напали сразу несколько исследовательских групп, т.к. в разных работах были получены сходные результаты.

"Научных оппозиционеров" отличала не только и сколько неважная матчасть, сколько высокая самоуверенность и неспособность замечать пробелы в своих знаниях. У таких людей наблюдалась завышенная оценка собственных компетенций и вытекающая из нее закрытость к новой информации: "зачем мне что-то читать, если и я и так все знаю лучше этих ваших безмозглых экспертов? Вот сейчас на пальцах объясню, как собирали геном вируса!"

Этот феномен сходен с переоценкой своих знаний новичками в профессии, по сравнению с опытными специалистами.

В этом же исследовании было выявлено, как влияли на оценку собственных знаний политическая и религиозная поляризация мнений, причем важной оказалась не принадлежность к конкретной партии или религии, а степень соответствующей поляризации мнений у конкретного человека. Идиотские рассуждения обнаруживались как у либералов, так и у консерваторов.

А вот что делать с самоуверенностью, Лайт с Фернбахом не пояснили. Видимо, сами пока не уверены.

#наука_показала #научпопс
@paragnomen - история безумия в постнеклассическую эпоху

​​Прошу прощения, что долго здесь не писал. Работал над двумя статьями, которые требовали major revision. Пришлось много доработать, а для этого предварительно ещё и поучиться и даже осилить пару учебников. Так что следующие рецензии с требованием major revision будут уже для существенно улучшенных текстов.

Надеюсь, теперь появится время, чтобы быть активнее здесь. А пока немного юмора вам ⬇️ Отрывок из задачки в учебнике по физике:
"Вас похитили студенты-политологи (которые расстроены вашими словами о том, что политология не настоящая наука)..."
#юмор

​​Месяц назад я написал, что сложности классификации политических режимов, особенно авторитарных, кроются в том, что они, хотя и имеют множество общих черт, могут значительно различаться в деталях. Такое положение вещей оставляет большой простор для критики, как подходов, посвящённых изучению режимов, так и политической науки, в целом. Эта тематика на слуху, а неточности операционализации понятий и размытость типологий дают возможность некоторым политологам и комментаторам по-разному характеризовать режимы в странах, исходя из своих предпочтений, а не научной объективности. Особенно забавляет (точнее — огорчает), что не только от "экспертов" в российских СМИ, но и от некоторых людей, называющих себя политологами, я всё чаще слышу термин "Киевский режим". То есть само понятие "режим" уже стало иметь негативную окраску.

Похожую идею встретил в рассуждениях Эдварда Голдринга из Универститета Йорка в блоге на платформе The Loop Европейского консорциума политических исследований. На иллюстрации очень хорошо видно, как по-разному оценивали политический режим в России авторитетные политологи и научные группы. Важно, что оценки эти используют разные методологии, но основаны на количественных данных. Обратите внимание, кстати, что согласно индексу Polity в 90-е в России был авторитаризм, а вот первые шесть лет при Путине — демократия.

Какой вывод? Существующие типологии и методы, наверное, хороши, когда мы хотим сгруппировать страны со схожими режимными характеристиками и дать им приближенную оценку. Но на этом, видимо, почти всё. Дальше идут детали, которых очень много. И именно они дают возможность адекватно описывать, как сами режимы, так и динамику политических изменений.

Что касается сравнительных исследований, то здесь кроется потенциал для разработки новых подходов. И касается это не только типологий режимов. Например, когда речь заходит об индикаторах, характеризующих качество публичного управления, здесь наблюдается похожая ситуация: высокая корреляция между разными показателями на уровне межстрановых сравнений и низкая (а иногда даже отрицательная) в случаях с лонгитюдными исследованиями конкретных стран (1).
#методология

(1) Marta Kołczyńska & Paul-Christian Bürkner (2021) Marketplace of indicators: inconsistencies between country trends of measures of the rule of law, Political Research Exchange, 3:1, DOI: 10.1080/2474736X.2021.1989984

Хоть и с опозданием, но очень хочу написать о том, что вселяет в меня оптимизм в связи с началом нового учебного года. Когда пару лет назад я радовался появлению Свободного университета, честно говоря не думал, что он так быстро соберет внушительную аудиторию слушателей и будет предлагать не только отдельные курсы, но и целые программы. Однако перспективы гражданского просвещения я связываю и с тем, что это практически бескрайнее поле здоровой конкуренции и сотрудничества.

К сожалению, реальность такова, что даже в Москве и Петербурге нет ни одного университета, где можно получить полноценное качественное образование в области политических и смежных наук. По крайней мере, в том виде, как я себе его представляю. Где-то неплохо преподают политическую философию и теорию, но проваливаются в методах. Где-то, наоборот, хорошо обучают методам исследования и анализа, но упускают важные фундаментальные аспекты. В большинстве же случаев плохо и с первым, и со вторым. Так происходит по множеству причин: от недостатка квалифицированных ученых и преподавателей до идеологического давления административной вертикали в государственных вузах, — но это тема для отдельной серии постов.

Этот же пост об образовательных инициативах моих коллег, со многими из которых я знаком лично. И это тот ресурс, который можно использовать, чтобы восполнить пробелы в образовании или просто расширить свои знания в области общественных наук. Набор на некоторые из них уже закончен (да, я слоупок), и по отзывам коллег группы набрались очень быстро. Но если кто-то заинтересуется, то следите. Очень надеюсь, что эти инициативы станут долгосрочными, а также появится много новых — возможности, а главное, и запрос точно есть.

Новая школа политических наук — независимый образовательный онлайн-проект для всех, кто хочет понять, как устроена политика: внутренняя и международная, в демократиях и авторитарных режимах.

Курс по современной социологической теории «Сети, системы, поля, миры» от Андрея Герасимова, автора канала @structurestrikesback

Курс по политической философии Нового времени от Сергея Коретко, автора канала @leftconservativenotes (здесь набор в группу еще идет)

Курс по антикоррупции в вузах от Лаборатории университетской прозрачности (заявки принимаются до 07.10) — не совсем политологический, но думаю, что аудитории моего канала тоже может быть интересен.
#ресурсыполитолога