В августе я цитировал слова редактора Science Г.Х. Торпа о том, что из-за некоторых политиков "научное сообщество проигрывает цифровому левиафану дезинформации". Редакция Nature пошла ещё дальше и назвала, каких именно политиков нужно винить в проблемах американской, а значит, и мировой науки.

Мы не можем оставаться в стороне и позволить разрушать науку. Вера Джо Байдена в правду, факты, науку и демократию делает его единственным возможным кандидатом, которого нужно поддержать на выборах в США.
Дальше идут обвинения Д. Трампа в недофинансировании науки, неуважении к научному знанию, катастрофических последствиях пандемии коронавируса и других грехах.

Я уже не раз отмечал политизированность американского академического сообщества. Неудивительно и то, что большинство учёных поддерживает представителя демократической партии. В связи с прекарным положением большинства работников американских университетов в этой среде сильны левые идеи. Социальная незащищенность, срочные контракты, необходимость постоянно подтверждать квалификацию и, как следствие, высокая неопределённость карьерных траекторий определяют выбор американских учёных и преподавателей за исключением небольшой прослойки, представляющей несколько элитных университетов.

Но агитировать за одного кандидата и параллельно уничтожать другого на страницах научного журнала (пусть и в редакторской колонке) - это какой-то запредельный уровень политизации. Это сложно понять, находясь вне контекста, поэтому просто зафиксируем, как интересный факт.

Стыдная история о прокурорской проверке в РАНХиГС напоминает о той реальности, в которой живет российское академическое сообщество. Можно бесконечно говорить о программах стратегического академического лидерства, поддержке молодых учёных, мегагрантах, привлечении талантливых учёных со всего мира, но именно после таких писем из прокуратуры многие учёные принимают решение уехать за рубеж. Но этот вывод, вроде, и так лежит на поверхности.

Зачем же вообще нужны такие прокурорские проверки, да ещё и в ситуации, когда заведомо известно, что история попадёт в публичное поле? Обратимся к теоретическим подходам, объясняющим устойчивость авторитарных режимов. Известная всем политологам Ханна Арендт в своей работе "Истоки тоталитаризма" выделяет два важнейших признака тоталитарного строя: идеологию и террор. Но разве этого достаточно? Формирование целого ряда авторитарных режимов во второй половине XX века потребовало более четкой концептуализации терминов и их типологии. В результате многие исследователи сошлись в том, что помимо идеологии и террора важным универсальным фактором устойчивости авторитарного режима является достижение приемлемых показателей социально-экономического развития.

Но социально-экономическое развитие в условиях авторитаризма имеет довольно чёткие пределы, так как рано или поздно наступает момент, когда элитные группы, на которые опирается режим, разрастаются и начинают перенаправлять большую часть благ в свою пользу. Кроме того, в эпоху глобализации граждане авторитарных государств могут наблюдать, что в демократиях экономический рост не хуже, а перераспределение богатства даже лучше, чем в их странах. Например, в России авторитарный режим успешно консолидировался на волне экономического роста, вызванного высокими ценами на экспортируемое сырьё. Но экономика в кризисе уже несколько лет, доходы населения падают, а режим, тем не менее, очень даже устойчив. Почему?

Ответ на это вопрос даёт J. Gerschewski в своей статье The three pillars of stability: legitimation, repression, and co-optation in autocratic regimes. Он обосновывает, что в фундаменте стабильности современных авторитарных режимов три столпа: легитимация, репрессии и кооптация. Действительно, для российского режима легитимация посредством выборов играет важнейшую роль, поэтому многие исследователи и описывают его как электоральный авторитаризм. Репрессии и кооптация же совсем не обязательно должны носить массовый характер. Это указатели, которые режим расставляет на распутье: налево пойдешь - коня потеряешь, направо пойдешь - сам погибнешь, прямо пойдёшь - успехов добьёшься. Под кооптацией в данном случае понимается установление и поддержание устойчивых связей и механизмов взаимодействия с лояльными группами. Эта стратегия может быть институционализирована, как конкурс "Лидеры России" или программа президентских грантов для НКО, а может быть спонтанной, как история Игоря Холманских, который будучи работником "Уралвагонзавода" пообещал В. Путину помочь с разгоном митингов, после чего вдруг резко вырос до должности полпреда в Уральском ФО. Это примеры, которые воодушевляют остальных, поддерживают лояльность, но ничего не обещают, так как на всех плюшек не хватит. Репрессии тоже носят сигнальный характер. Это точечные посадки за репосты, за организацию митингов, давление на журналистов и правозащитников. Всех не посадить, да это и не нужно. Главное - показать, чем может закончиться та или иная деятельность. Возможно, эта прокурорская проверка выполняет ту же функцию. Ведь это сигнал академическому сообществу и студентам, что за ними наблюдают, а это значит, нужно следить за собой и быть осторожным. Так что задача выполнена, и уже неважно, что на этот запрос ответит уважаемый ректор РАНХиГС В. Мау.

Возникла интересная дискуссия с подписчиком, поэтому хочу ещё раз обозначить свою позицию.
Я не считаю авторитаризм ни плохим, ни хорошим режимом. Как учёный я не могу давать подобную характеристику. Это просто не входит в задачи науки. Не придёт же в голову арахнологу называть каракурта плохим, потому что тот ядовитый. Точно так же и политический ученый не должен давать подобных оценок, пока он находится в рамках академического дискурса.
А вот в качестве эксперта он может давать рекомендацию типа: "Если встретите такого паучка, не трогайте его, так как это чревато летальным исходом"

Очень точно подчёркивает уважаемый Дмитрий Прокофьев, что министр промышленности и торговли Д. Мантуров в интервью журналистам Bloomberg использует слово awesome, когда речь идёт о девальвации рубля. Мол, круто, что обесценивание национальной валюты делает российскую экономику более конкурентоспособной. Пусть даже и за счёт того, что в первую очередь в добавленной стоимости производимых продуктов дешевеет труд россиян.

Но здесь есть не только экономический аспект, но и интересный ракурс для политологического анализа. Вообще, мне кажется, что такое направление, как политическая антропология, особенно в контексте изучения политиков и бюрократии, имеет хорошие перспективы для научной работы. Несмотря на наличие хорошо разработанной методологической базы (1) по-настоящему толковых современных работ, посвящённых антропологическому анализу бюрократии, тем более в России, я знаю очень мало.

В контексте же этой ситуации я вспомнил о концепции governmentality, разработанной М. Фуко (2). Это достаточно сложный конструкт, который по-разному проявляется в его работах и записанных лекциях, но в самом общем виде его можно определить как совокупность практик, выражающихся в определённой ментальности, рациональности и техниках, которые лежат в основе политического управления.

На мой взгляд, если применить этот концепт к описанию современной российской бюрократии, то можно предположить, что одной из важнейших составляющих её governmentality является KPI-мышление, то есть концентрация всех усилий на достижении собственных целей. Множество национальных проектов и государственных программ основаны на принципах проектного менеджмента с целевыми показателями во главе угла. Концепция Нового государственного менеджмента, тоже закрепляющая ключевое значение показателей результативности и эффективности, лежит в фундаменте современной административной реформы. Да и в каждом втором выступлении бюрократов мы слышим термин KPI. Заложником такого KPI-мышления становятся долгосрочные универсальные цели публичного управления.

Поэтому ничего удивительного в восторженной реакции министра нет. Снижение себестоимости (пусть и за счет удешевления труда) и, как следствие, повышение конкурентоспособности российского экспорта - важный показатель результативности работы Минпромторга. А вот такой KPI, как уровень жизни россиян, который неизбежно падает в связи с девальвацией, "размазан" по всем министерствам социально-экономического блока, а следовательно, никто за него и не отвечает. При этом я хочу подчеркнуть, что из всех ветвей и органов власти в России, по моему мнению, лучше всего работают именно федеральные министерства. А это KPI-мышление не их вина, а беда - результат ошибок реформирования, сложившейся политико-административной структуры и организационной культуры.

(1) см., например Hoag, Colin; Hull, Matthew. 2017. A Review of the Anthropological Literature on the Civil Service. Policy Research Working Paper;No. 8081. World Bank, Washington, DC. https://openknowledge.worldbank.org/handle/10986/26953
(2) Colin Gordon and Peter Miller (eds). (1991). The Foucault Effect: Studies in Governmentality. Chicago, IL: University of Chicago Press.

А даёт ли политическая наука какие-то рецепты, чтобы преодолеть проблемы, обозначенные в предыдущем посте? Да, результаты исследований показывают, что новые политико-управленческие подходы позволяют достигать положительных результатов даже в условиях современного сложного общественного устройства.

Например, сюда можно отнести методологию Нового публичного управления, о которой я уже много раз писал у себя в канале. Материала этих постов (1, 2, 3, 4) хватит на целый параграф для учебника по государственному управлению. Проблема в том, что её внедрение требует масштабной перестройки: отказа от традиционных управленческих иерархий, делиберации и построения инклюзивных институтов сотрудничества органов власти и негосударственного сектора. Для сегодняшнего российского истеблишмента такой подход неприемлем, так как критически повлияет на устойчивость режима и самой элиты.

Или, допустим, предложенная Марком Муром концепция Менеджмента публичного блага (5), которая сочетается с Новым публичным управлением (6), но может быть и успешно реализована в отдельных направлениях публичной политики. Возьмём, к примеру, науку и образование, которые совершенно точно могут рассматриваться как публичное благо. Однако и здесь камнем преткновения становится KPI-мышление управленцев, которое, как справедливо замечает Дмитрий Прокофьев, нередко обусловлено ещё и личными коммерческими интересами.

Публичное благо - результат совместного производства общества и государства, и приращение его ценности возможно только в условиях равноправного взаимодействия, а не отношения к нему как к подчиненному объекту управления или, того хуже, вотчине для извлечения ренты и достижения корыстных целей. Более того, политический класс воспринимает науку и образование ещё и в качестве инструмента воспроизводства режима, что продемонстрировал нам кейс с прокурорским запросом в РАНХиГС. Чтобы управлять публичным благом, его нужно сначала таковым признать.

Справедливости ради замечу, что и само общество не проявляет готовности к реализации такого подхода. Кто-то задавал вопрос своим депутатам, почему они проголосовали за бюджет, где на науку и образование выделяются средства, составляющие всего 3,7% от ВВП? Думаю, нет. А патерналистски настроенные студенты, учёные и преподаватели могут быть равноправными партнёрами в сопроизводстве публичного блага? Они автономию университетов и научных организаций - важнейший институт равноправия - отстоять не сумели, а такой груз и подавно пока тянуть не готовы. Поэтому я и вспомнил Мишеля Фуко: дело не только в институтах, но также в потенциале их изменения и людях, их заполняющих. Рецепты-то есть, но вот governmentality, судя по всему, пока к трансформации не предрасположено.
#публичноеуправление #управлениенаукой

(5) Moore, M. H. (1995). Creating public value: Strategic management in government. London: Harvard University Press.
(6) Liddle J. (2018) Public Value Management and New Public Governance: Key Traits, Issues and Developments. In: Ongaro E., Van Thiel S. (eds) The Palgrave Handbook of Public Administration and Management in Europe. Palgrave Macmillan, London.

Согласно решению пленума Высшей аттестационной комиссии теперь учёную степень доктора наук можно присуждать по результатам краткого доклада по совокупности опубликованных работ, которые индексируются международными базами данных. По словам председателя ВАК В. Филиппова, "за десять последних лет нужно иметь 50 публикаций в международных базах данных для гуманитарных и социально-экономических направлений, и тридцать - для естественно-научных и технических специальностей."

Мне сложно судить о естественных и технических специальностях (возможно, 30 публикаций - норма), как и о гуманитарных областях, но для общественных наук это очень странное требование. Давайте посмотрим, сколько публикаций, индексируемых SCOPUS, у нобелевских лауреатов по экономике. Я просто перечислю фамилии лауреатов за последние 11 лет, а в скобках укажу количество публикаций. Жирным шрифтом выделены те, у кого на протяжении всей научной карьеры есть десятилетний период с количеством публикаций больше 50.

P. Milgrom (59), R. Wilson (54), A. Banerjee (99), E. Duflo (89), M. Kremer (98), W. Nordhaus (105), P. Romer (28), R. Thaler (93), O. Hart (47), B. Holmstrom (31), A. Deaton (113), J. Tirole (164), E. Fama (85), L. Hansen (106), R. Shiller (103), A. Roth (157), L. Shapley (37), T. Sargent (126), C. Sims (63), P. Diamond (64), D. Mortensen (41), C. Pissarides (78).

Из 22-х лауреатов с 2010 года только восемь могли бы претендовать на присуждение докторской степени по предлагаемым ВАК требованиям. Нормально, высочайшие стандарты!

Недавно коллеги с канала Политическая наука напомнили, что в политологии есть аналог Нобелевки - Премия Юхана Шютте. Как обстоят дела здесь? Принцип перечисления тот же.

P. Katzenstein (93), M. Levi (61), J. Mansbridge (57), A. Sen (211), J. Elster (116), F. Fukuyama (76), D. Collier (27), R. Axelrod (75), C. Pateman (41), P. Norris (177), R. Inglehart (140), A. Przeworski (76).

Видно, что у политологов соотношение примерно такое же, как и у экономистов.

Так о чём же это всё говорит? ВАК признаёт, что российские учёные могут хитрить и публиковать десятки статей в мусорных журналах, а администраторы науки ничего не могут с этим поделать. Решение простое и лежит на поверхности: статей может быть и 10 за последние 10 лет, но пусть они будут опубликованы в журналах из первого квартиля. Это будет одновременно и реальным стимулом, и планкой качества научной работы.
#управлениенаукой

Проект Varieties of Democracy (V-Dem) опубликовал впечатляющий датасет по политическим партиям в мире, который охватывает 1 955 партий в 196 странах за период 1970-2019гг. Впечатляющий - это мало сказано! Работа проделана колоссальная, и, уверен, в скором времени мы увидим множество публикаций с результатами исследований на основе этих данных.

Кстати, в наборе есть два готовых индекса: антилиберализм и популизм. The Guardian уже не преминул написать о том, что, согласно представленным данным, Республиканская партия в США за последние два десятилетия сильно продвинулась в своей нетерпимости к либеральным ценностям. То есть сейчас риторика республиканцев ближе к авторитарным партиям, таким как Партия справедливости и развития (AKP) во главе с Р. Эрдоганом или Венгерский гражданский союз (Fidesz).

В общем, разнообразных данных в датасете очень много, так что рекомендую покопаться даже тем, кто не занимается партиями и выборами. Возможно, найдёте какие-то переменные, которые удастся задействовать в своих исследованиях.
#ресурсыполитолога #данные #индексы

Все, кто интересуется политикой и экономикой, слышали (или даже читали) о популярной книге Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty (1), в которой они убедительно показывают, что основной причиной экономических и социальных различий между странами является качество институтов. В то время как история, география, культура, религия и другие факторы играют второстепенную роль. Эти выводы регулярно оспариваются элитами в отстающих государствах, но их можно понять: нужно же как-то оправдывать свою некомпетентность. В науке критика этого подхода тоже имеет место, но в общем и целом, экономисты и политологи признают, что институты определяют динамику развития, а другие факторы, скорее, влияют на то, как быстро и результативно можно эти институты сформировать.

В этом русле интерес представляют исследования, посвящённые отдельным аспектам влияния политических факторов на экономику. Например, в работе The dictator effect: How long years in office affect economic development (2) авторы доказывают, что продолжительность правления оказывает негативное воздействие на экономический рост. Предложенная модель демонстрирует статистически значимый эффект, который заключается в том, что каждый дополнительный год нахождения диктатора у власти снижает экономический рост на 0,088%, а после 20 лет - на целых 1,77%. Это логично, так как элита, на которую опирается авторитарный лидер, заинтересована в планомерном развитии экстрактивных институтов, с помощью которых она извлекает ренту. В России таких институтов множество, причём многие из них на словах представляются как инклюзивные (АСИ, РСВ, различные госкорпорации и т.д.), но о них будет отдельный пост.

А что происходит после смены диктатора? Есть ли надежда на то, что стагнация сменится развитием? К сожалению, результаты исследования, опубликованного в свежей статье What happens to growth when a long-term political leader leaves office? (3), рисуют мрачные ожидания. Оказывается, в краткосрочной перспективе после смены власти экономические результаты в лучшем случае остаются на прежнем уровне, а в худшем - критически снижаются. При этом не так важно, произошла ли смена в результате переворота или выборов - автор не находит здесь статистически значимой зависимости. Зато показано, что долгое правление одного лидера точно негативно сказывается на экономике в долгосрочном периоде даже после падения режима. Видимо, времени на построение качественных инклюзивных институтов, даже если новые элиты к этому стремятся, требуется тем дольше, чем дольше существовали и укоренялись институты слабые и экстрактивные.

(1) Acemoglu D., Robinson J. (2012). Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. Crown Publishers (New York)
(2) Papaioannou, K., van Zanden, J. (2015). The dictator effect: How long years in office affect economic development. Journal of Institutional Economics, 11(1), 111-139. doi:10.1017/S1744137414000356
(3) Kolstad, I. What happens to growth when a long‐term political leader leaves office? Governance. 2020; 1– 19. https://doi.org/10.1111/gove.12533

Мы без конца ругаем Минобрнауки, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона пустых тезисов и статей?

Уважаемые коллеги с канала Политическая наука рефлексируют по поводу "физиков" и "лириков" и приходят к выводу, что пока у руля науки стоят "физики", политология будет в глазах большинства функционеров "ненаукой". Правда, авторы признают, что мы сами в этом виноваты. И если с первым я готов поспорить, то с последним я полностью согласен.

Недавно в качестве слушателя принял участие в представительной российской политологической конференции, которая в этом году вынужденно проходила в режиме онлайн, но собрала довольно статусный состав выступающих. Я прослушал 15 докладов, из них:
- 1 доклад был посвящен концептуальному обоснованию нового методического подхода;
- 1 выступление по результатам качественно сделанного эмпирического исследования, сопровождавшееся скрупулёзным описанием исследовательского дизайна и обоснованием выводов относительно теории;
- 2 доклада содержали результаты прикладных исследований с хорошими и методически структурированными эмпирическими данными, но без теоретического осмысления выводов;
- 11 докладов представляли из себя пересказ эмпирических наблюдений без какой-то методической рамки или концептуализации выводов относительно теории.

После такого и я могу сомневаться, можно ли политологию назвать наукой. И, к большому сожалению, так выглядит большинство российских политологических конференций. Исключения - ряд секций на ежегодных конференциях РАПН и Апрельской конференции ВШЭ, а также локальные научные семинары по узкой проблематике.

На международных конференциях эта проблема - не уникальная для России - решается жёстким отбором заявок, перекрёстным рецензированием докладов и культурой отсутствия авторитетов. В России же в большинстве случаев ничего этого нет. А на таком фоне воспитываются студенты, аспиранты, молодые учёные, и "ненаука" успешно воспроизводит сама себя. #политология

На носу президентские выборы в США, и наше информационное поле пестрит прогнозами, сценариями и различного рода аналитическими материалами. Мы помним, что одной из ключевых характеристик выборов в демократиях является сочетание "прозрачность процедур - непредсказуемость результатов". Но есть ли подходы в политической науке, которые всё-таки позволяют нам с большой вероятностью прогнозировать исход выборов? Тем более, что предвыборные опросы в современных условиях далеко не всегда отражают истинный расклад.

Например, уважаемый Дмитрий Прокофьев взял модель, разработанную А. Лихтманом и В. Кейлис-Бороком специально для американских выборов, которая обращает наше внимание на 13 "ключей" (1). На основе этой модели автор предсказывает победу Джо Байдена, хотя у Д. Прокофьева получается 5,5. Несмотря на то, что сам А. Лихтман ещё ни разу не ошибся (то есть уже 9 раз дал правильный прогноз), модель не так уж популярна в американской политической науке, так как основана на феноменологическом подходе. Дело в том, что большинство из факторов-ключей измеряется с определённой долей субъективных оценок, а сама интерпретация модели носит интуитивный характер. Если в отечественной и даже европейской традиции политических наук феноменологические методологии имеют свою нишу, то в американской - они уже давно на периферии.

Доминирующим подходом в США стали регрессионные модели, методологическую основу которых составляет теория ретроспективного голосования, а в качестве предикторов и контрольных переменных используются результаты опросов общественного мнения и целый набор макроэкономических индикаторов (2). При этом в последние годы растёт количество исследований и публикаций, демонстрирующих существенный вклад неэкономических факторов в итоги голосования. Я частично писал об этом здесь, но добавлю, что, по моему мнению, ценностные, ситуативные и коммуникативные факторы оказывают всё большее влияние, особенно в краткосрочной перспективе. Это не значит, что их вклад становится решающим, но в условиях очень конкурентных выборов они могут сработать. Источником такого влияния в американских выборах являются пандемия и движение BLM, но опять же феноменологически можно предположить, что оно будет в пользу демократов.

Наконец, есть и совсем уникальные модели, которые основаны на ретроспективном анализе данных и обладают высокой объяснительной силой. Я уже писал, например, о таком интересном исследовании, где физики используют модель Изинга, которая применяется для описания намагничивания материалов, и обнаруживают устойчивую тенденцию "отрицательной репрезентации" в американских выборах последних 50 лет. Если электоральные предпочтения слегка сдвинулись "влево", то в результате выборов значительно большую поддержку получит "правый" кандидат. Так и произошло на прошлых выборах, когда неожиданно победил Д. Трамп. Но теперь сдвиг "влево" стал уже существенным, поэтому, скорее всего, президентом станет Д. Байден. #выборы

(1) Lichtman A. J., Keilis-Borok, V. I. (1981). Pattern recognition applied to presidential elections in the United States, 1860-1980: Role of integral social, economic, and political traits. Proceedings of the National Academy of Sciences, 78 (11) 7230-7234; DOI: 10.1073/pnas.78.11.7230
(2) Lewis-Beck, M. S., & Rice, T. W. (1984). Forecasting Presidential Elections: A Comparison of Naïve Models. Political Behavior, 6, 9−21.
(3) Siegenfeld, A.F., Bar-Yam, Y. Negative representation and instability in democratic elections. Nat. Phys. 16, 186–190 (2020). DOI: 10.1038/s41567-019-0739-6

В тему к дискуссиям об американских выборах пришла рассылка от National Bureau of Economic Research. Про "фабрику троллей" из Санкт-Петербурга писали уже много, и мы, конечно, понимаем, что существенного влияния ее деятельность на исход выборов не оказывает. Но вот появилось ещё одно нетривиальное исследование. Учёные из Колумбийского университета обнаружили, что в 2015-2017 годах количество твитов в поддержку Трампа резко снижалось в дни, когда в России были государственные праздники. Ещё одно интересное наблюдение - число твитов также значительно было меньше в дни, когда в Санкт-Петербурге холодало. Авторы предполагают, что низкие температуры в офисе отрицательно влияют на продуктивность, или в холода "троллям" сложнее было добираться до работы. Интересно! #выборы

Уважаемые коллеги с канала Политическая наука обнаружили диалог В.В. Путина и магистрантки МПГУ, изучающей политологию, и предполагают, что это может быть сигналом к появлению нового предмета в школьной программе. На мой взгляд, никакого особенного подтекста здесь нет. Это традиционный для таких церемоний постановочный разговор, соответствующий смысловому наполнению вчерашнего праздника. Вопрос тут возникает только один: почему они все без масок в центре Москвы?

Но если допустить, что политологию в школе всё-таки введут, боюсь, это превратится в уроки политинформации и идеологический ликбез о единственно верной политике Партии. К сожалению, такой подход время от времени имеет место даже на профильных факультетах, а что уж говорить о школе.

Для начала неплохо бы существенно повысить качество преподавания обществознания. Наша школа, мало изменившаяся с советских времен, неплохо готовит к освоению естественно-научных, технических и инженерных специальностей, но до сих пор мало внимания обращает на общественные дисциплины. Я сужу по первокурсникам-политологам, которые, кстати, обществознание должны знать хорошо. Они не понимают даже элементарных вещей, которые должен знать гражданин: какие налоги они платят (знают только о подоходных 13%), как соотносятся государственная и муниципальная власть и т.д. О концептуальных подходах к исследованию общества они и вовсе не знают. Хорошо, что в школе учат законам Ома и Авогадро, но было бы неплохо, если бы изучался и закон Дюверже.

Rule by law против rule of law.

Одним из ключевых критериев качества публичного управления считается соблюдение принципа верховенства права (rule of law). Это важнейший институт, определяющий правила, по которым функционируют общество и государство. Если принцип соблюдается, то в обществе снижается неопределенность относительно устойчивости правил и соглашений, а индивиды и организации могут планировать более долгосрочные стратегии. Прозрачные и одинаковые для всех условия повышают доверие, как друг к другу, так и к институтам, в целом.

Однако в авторитарных государствах чаще встречается обратный принцип, который заключается в управлении посредством права (rule by law). Это значит, что законодательство вместо свода общих для всех правил становится инструментом, с помощью которого осуществляется управление. Такой подход диктует ситуативное и избирательное применение правовых норм, что дает значительные преимущества тем, кто имеет возможность прямо и неформально влиять на исполнительную и судебную ветви власти. И это логичное развитие событий в странах со слабыми институтами: когда государство не в силах (или не желает) наделять властью формальные институты, неформальные правила начинают доминировать.

В России мы можем наблюдать это повсеместно. Существует множество норм, которые применяются избирательно, и ни для кого это не секрет. С точки зрения политической науки, тут всё однозначно - принцип rule by law существенно снижает качество публичного управления. Да и, в целом, его применение чревато негативными экономическими и социальными эффектами: от ухудшения бизнес-климата до утечки мозгов. Правда, есть мнение, что реализация этого принципа позволяет стабилизировать сам режим, поддерживать его устойчивость и снизить неопределенность для той части элиты, которая имеет наибольшее политическое влияние.

Но в этом посте я бы хотел отдельно отметить ещё одно следствие rule by law - это возникновение огромного числа правовых норм, которые принимаются (часто в спешке) для решения конкретной проблемы управления, а потом "живут своей жизнью". Обычно это карательные нормы, которые в дальнейшем используются для борьбы с оппонентами, или нормы регулирования бизнеса, применяемые для недобросовестной конкуренции, но бывают и совсем экстраординарные ситуации. В качестве примера можно привести очередной абсурдный случай в российской науке: Роскомнадзор составил протокол об административном правонарушении в отношении Амурского государственного университета за выпуск научного журнала "Теоретическая и прикладная лингвистика". В лицензии указано, что журнал издается на русском и английском языках. Но вот в какой-то статье на русском языке были приведены примеры из немецкого языка, и у сотрудника РКН сразу возникли вопросы.

А совсем недавно мы возмущались запросом Прокуратуры в РАНХиГС, который возник тоже как инструмент управления посредством права. И в этом ещё один важный аспект реализации rule by law: если изначально он используется верхушкой элиты для решения проблем, как им кажется, национального масштаба, то в дальнейшем происходит диффузия этой управленческой практики по всем этажам властной иерархии. И когда инструмент попадает в руки недобросовестных правоприменителей на низших этажах, контролировать эти процессы уже нет возможности, кроме как в ручном режиме, ведь верховенство права не работает. Тогда управление посредством права превращается из института, поддерживающего режим, в фактор его разбалансировки и нестабильности.
#публичноеуправление

Коллеги печалятся, что на Пленуме ВАК принято решение сократить число научных специальностей по политическим наукам. Пишут, что теперь "не будет у нас отдельных кандидатских и докторских по конфликтологии, политкультуре и идеологиям, регионалистике и этнополитике". А я, наоборот, склонен поддержать это решение. Более того, я вообще за более радикальные изменения. На мой взгляд, пора преодолеть пережиток в виде старого подхода к защитам на большом диссовете, состоящем из представителей разных специальностей, а потом ещё и процедурой утверждения присвоенной степени в ВАК. Я, кстати, вообще не помню реального, не связанного с формально-бюрократическими процедурами случая, когда мне приходилось бы указывать номер своей специальности.

Значительно более ответственный подход заключается в том, чтобы под каждую защиту собирать совет из 5-7 квалифицированных и признанных специалистов, имеющих публикации по теме. Это уже проверенная мировая практика, когда вместе с присуждением степени указывается и учреждение, где она присвоена. Тогда и университет, и члены совета несут репутационную ответственность за принятое решение. Уверен, в таком случае и липовых защит станет меньше.

Однажды, когда я высказал эту идею, один аспирант возразил мне, что по его теме - непризнанным республикам на пост-советском пространстве - нет достаточного числа специалистов с публикациями. На что я спросил про методологию, которую он использовал. Новая институциональная теория? Пожалуйста, много авторитетных учёных. Политические режимы? Тоже полным-полно. Электоральные процессы? И здесь немало специалистов. А если в исследовании нет оптики, через призму которой изучается объект, так это и не научная работа вовсе.
#управлениенаукой

Хочу добавить свои три копейки в копилку рассуждений о будущем РФ в связи с приходом, как это модно стало выражаться, «поколения принцев» - ну, что будет, когда нынешние начальники наконец-то сделают начальниками (министрами, владельцами корпораций) своих детей. (Чем они, в принципе, сейчас и заняты, в этом и суть «транзита власти»).

Независимо от характера своих ожиданий (кто-то говорит - будет хорошо, кто то ждет, что будет плохо), участники сетевых дискуссий согласны, что многое будет зависеть от того, как сами эти «принцы» представляют себе «прекрасное будущее». Оптимизм связан с тем, что «принцы» могут быть с людьми помягче, чем их родители. Подобрее как бы.

И вот тут какая есть проблема. Принято считать, что молодежь не разделяет политических взглядов своих родителей. Но это не про РФ.

В исследовании «Поколение Z», опубликованном журналом «Вестник общественного мнения» (№1–2 (130) январь–июнь 2020), о политических взглядах российской молодежи среди прочего говорится следующее.

"...Главный фактор, определяющий согласие и несогласие в политических взглядах молодежи и их родителей, это, как ни странно, имущественный статус, доходы семьи.
В бедных семьях расхождения в отношении к политике между старшим и младшим поколением наиболее заметны.
В этой группе 31% молодых людей говорят о полном расхождении позиций в политических вопросах между ними и их родителями, в то время как в семьях с высоким достатком таких ответов зафиксировано лишь 19%.

То же самое прослеживается и в ответах респондентов, проживающих в разных типах поселений: в Москве у молодых людей и их родителей отмечается максимальный уровень совпадения взглядов и убеждений (46%, на расхождения указывают лишь 12%), в то время как в самой бедной и депрессивной социальной среде — в среде малых городов — о расхождениях такого рода говорят 28% опрошенных".

То есть, градус конфликта отцов и детей - это производная от уровня благосостояния семьи. И чем богаче семья в РФ - тем меньше политических разногласий между старшими и младшими. В социальных исследованиях экстраполяция не работает, но все- таки логично предположить, что в «верхних 10 000 семей» расхождения во взглядах между «королями» и «принцами» нет никакого. И потенциальные начальники в смысле политического поведения окажутся копиями своих родителей. Как вы думаете?

- Я собираюсь рассказать вам всю правду. Я назову вам людей, с которыми вам нужно поговорить, и тогда вы встанете перед самым сложным выбором в вашей жизни.
- О, да? И что же это?
- Решение, публиковать это или нет.
"Убить гонца" (реж. М. Куэста, 2014 г.)

Пост уважаемого Дмитрия Прокофьева 👆 снова напомнил о том, что мы довольно плохо понимаем элиты. Точнее, мы очень хорошо знаем институциональные аспекты действий элит, вполне сносно можем объяснять их рациональные стратегии и даже владеем аналитическим инструментарием для анализа процессов выработки политических решений. Но при этом целый ряд поведенческих аспектов, которые могли бы дать основу для понимания тех или иных действий, остаются вне исследовательского фокуса.

Я не так давно замечал, что политическая антропология, хотя и стала популярным направлением научной работы, всё ещё мало внимания обращает на изучение элит. Мне удалось найти монографию The Anthropology of Elites (1), но она представляет из себя не результат целостного исследования, а набор отдельных работ, посвящённых изучению различных кейсов. Допустим, для развитых демократий - где и возникают мейнстримные темы в общественных науках - эта проблематика не очень значима, так как политологи исходят из презумпции, что регулярно сменяемые политики не так уж и отличаются от избирающих их граждан. Есть исследования политической культуры элит, но они тоже в большей степени апеллируют к рациональностям или ценностям. Однако последние тенденции, связанные, например, с ростом поддержки популистов и их влиянием на политику, ставят под сомнение адекватность традиционных подходов. Ещё более туманные перспективы у концепций, которые пытаются объяснять поведение элит в авторитарных режимах, где политический истеблишмент - это закрытый клуб со своими правилами, ценностями и практиками.

Здесь необходимо внести важное уточнение. В политической науке сложился обоснованный инструментарий, позволяющий объяснять мотивы и логику поведения авторитарных политических элит в стратегической перспективе. Однако сейчас я акцентирую внимание на том, что зачастую можно лишь предполагать, чем продиктованы конкретные слова или действия. По роду деятельности мы, политологи, нередко общаемся с политиками и бюрократами, но исследовательские интервью обычно бывают слишком формальными, а наблюдения, почерпнутые в живом общении, сложно операционализировать и использовать в научной работе. Поэтому, хотя я считаю себя позитивистом, приходится признавать, что здесь могут быть полезны конструктивистские подходы из социальной психологии или антропологии.

А пока нет научных объяснений, остаётся доверять работам журналистов, которые тоже умеют наблюдать, а также искать и систематизировать полученную информацию. Да, они не используют научную методологию и не концептуализируют выводы, зато очень хорошо связывают факты. Речь, конечно, о настоящей журналистике (поэтому я и взял для эпиграфа цитату из фильма об истории Гэри Уэбба). Например, на прошлой неделе вышло сразу два хороших материала, проливающих свет на то, как может функционировать российская элита. Интересная статья о государственно-правовом управлении президента и его руководителе Ларисе Брычевой раскрывает особенности политико-административной элиты и нормотворческого процесса в современной России. А отрывок из новой книги М. Зыгаря даёт возможное объяснение, почему наша элита считает шамана угрозой, не меньшей, чем А. Навальный. Ну, а мы ждём, когда, наконец, появится больше научных исследований политических элит под антропологическим углом зрения.

(1) The Anthropology of Elites. Power, Culture, and the Complexities of Distinction. (2013). Abbink, J., Salverda, T. (Eds.). Palgrave Macmillan. DOI: 10.1057/9781137290557

Не прошло и трёх месяцев, как российские законодатели отреагировали на появление Свободного университета. В Государственную Думу внесён законопроект, в котором закрепляется понятие просветительской деятельности. Если закон будет принят в таком виде, то под ней будут понимать осуществляемую вне рамок образовательных программ деятельность, направленную на распространение знаний, умений, навыков, ценностных установок, опыта и компетенции в целях интеллектуального, духовно-нравственного, творческого, физического и (или) профессионального развития человека, удовлетворения его образовательных потребностей и интересов.

Действительно, что-то много просветителей развелось, которые сегодня обучают людей, неудовлетворённых качеством государственного образования или просто желающих получить новые знания и навыки. Совсем недавно я проводил онлайн-мероприятие, где, согласно этой формулировке, просвещал коллег. Тема моего выступления была посвящена современным подходам к публичному управлению и, говоря о России, я подчеркнул, что наши управленцы в подавляющем большинстве случаев используют прямое регулирование и контроль, так как не владеют другими инструментами или не желают их использовать. И в качестве одного из примеров я как раз и предположил, что будет попытка каким-то образом зарегулировать деятельность тех, кто преподаёт вне институциональных рамок. Дело в том, что российские власти очень опасаются любой низовой самоорганизации, которую не контролируют, поэтому попытки внедрить регулирование этой сферы были лишь делом времени.

Но это ещё не всё. В проекте предлагается следующее дополнение к "Закону об образовании в РФ":
Подписание образовательными организациями договоров [с зарубежными партнёрами], ... за исключением договоров об оказании образовательных услуг иностранным гражданам, осуществляется при наличии заключения федерального органа исполнительной власти, осуществляющего функции по выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере высшего образования, или федерального органа исполнительной власти, осуществляющего функции по выработке и реализации государственной политики и нормативно-правовому регулированию в сфере общего
образования.

То есть проект предлагает наделение органов исполнительной власти дополнительными функциями, которые приведут к усилению контроля за международной деятельностью образовательных организаций и просветительской работой отдельных граждан, разрастанию бюрократического аппарата и инструментов регулирования. В пояснительной записке тоже интересные формулировки:

Отсутствие соответствующего правового регулирования создает предпосылки для бесконтрольной реализации антироссийскими силами в школьной и студенческой среде под видом просветительской деятельности широкого круга пропагандистских мероприятий, в том числе поддерживаемых из-за рубежа и направленных на дискредитацию проводимой в Российской Федерации государственной политики, пересмотр истории, подрыв конституционного строя.

Да, в обоснованиях законодатели тоже не блещут оригинальностью и опять вспоминают про "антироссийские силы". Напоминаю, что в условиях доминирования принципа управления посредством права нормы будут использоваться для борьбы с нелояльными просветителями, а также в качестве дополнительного инструмента контроля за международной деятельностью вузов. Как далеко могут зайти в таких условиях регуляторы, мы можем только предполагать.

Например, этот канал и каналы многих коллег здесь в Телеграме легко в этой парадигме станут объектами регулирования, так как в соответствии с формулировкой нашу деятельность можно определить как просветительскую.
#управлениенаукой

На досуге, как и обещал, попробовал разобраться с применением теории аукционов. Оказывается, пока она не так широко используется в политологии. Думаю, это связано со сложностями в измерении факторов и, следовательно, тестировании моделей в эмпирических исследованиях. Если в экономике в моделях используются количественные данные (цена), то в предложенных П. Милгромом механизмах законотворческого процесса или выборов их оценка намного сложней. Даже если удастся операционализировать элементы, мы всё равно столкнёмся с проблемой измерений, и без использования качественных методов здесь не обойтись. Возникает опасность, что модель может стать "сферическим конём в вакууме". Это не значит, что она будет обладать низкой объяснительной способностью, но, скорее всего, будет хорошо работать в конкретном случае, а в каждом новом исследовании будет требовать тщательной настройки. С другой стороны, это почти непаханое поле для учёных, которые ищут перспективные области для своих изысканий. Здесь можно неплохо развернуться и застолбить за собой первенство.

Как мы знаем, аукционные модели подходят для изучения стратегий в условиях неполной или асимметричной информации. Например, можно рассматривать выборы как ситуацию общего блага (common-value situation), когда все участники имеют представление о том, кто сравнительно "лучший" кандидат. В таком случае избиратели склонны объединиться в голосовании за него, чем придерживаться позиции, разделяющейся по индивидуальным предпочтениям (1). Ситуация, которая в народе называется прямо противоположно - "выбрать меньшее из зол". Если принять во внимание парадокс Кондорсе, то такая модель больше подходит для бинарных выборов (например, между Байденом и Трампом), в то время как выборы со множеством кандидатов сильно усложнят моделирование.

Ещё в одной работе на опыте контролируемых лабораторных экспериментов демонстрируют, что рациональные неинформированные избиратели могут игнорировать голосование, так как надеются, что обладающие более полной информацией индивиды сделают правильный выбор (2). Тот самый "сферический конь в вакууме", так как в реальности избиратели не такие уж и рациональные, а также всегда есть "ядерный электорат", голосующий за одну и ту же партию. Тем не менее, эвристический потенциал у этой модели есть, если её адаптировать для конкретных ситуаций. Думаю, можно зайти и с обратной стороны: объяснить, как "замещается" информированность избирателей, голосующих за политиков-популистов.

На теорию аукционов также обращают внимание и в контексте принятия политических решений. Выработка политики в различных конфигурациях управленческого аппарата и доступа к информации (например, экспертному знанию об объекте управления) может анализироваться через призму моделей аукционов (3). Более того, в этом случае исследователь имеет больше оснований рассматривать стратегии как рациональные.

В качестве резюме ещё раз подчеркну, что применение теории аукционов имеет хорошие перспективы в политической науке. Действия политических акторов в условиях недостаточной или асимметричной информации можно изучать во множестве разных аспектов: от законотворчества и администрирования до лоббизма и функционирования политических сетей. #методология

(1) Dewan, T., Shepsle K.A. (2011). Political Economy Models of Elections. Annual Review of Political Science. 14 (1). P. 311–330. DOI: 10.1146/annurev.polisci.12.042507.094704.
(2) Battaglini, M., Morton, R.B. and Palfrey, T.R. (2008). Information Aggregation and Strategic Abstention in Large Laboratory Elections. American Economic Review. 98 (2). P. 194-200. DOI: 10.1257/aer.98.2.194
(3) Dewan, T., Galeotti, A., Ghiglino, C. and Squintani, F. (2015), Information Aggregation and Optimal Structure of the Executive. American Journal of Political Science, 59: 475-494. DOI: 10.1111/ajps.12121

Наткнулся на очень странную статью Generation 0-100: Russian Universities Fail to Offer World Class Education, где автор в категоричном ключе рассматривает неудачи проекта "5-100". Напомню, что в его рамках избранные российские университеты получили огромное дополнительное финансирование в целях попадания в топ мировых рейтингов. Как мы знаем, в целом, особых успехов на этой ниве наши университеты не снискали, хотя в предметных рейтингах по отдельным направлениям некоторым удалось все-таки продвинуться в первую мировую сотню.

Для нас не секрет, что проект "5-100" провалился, а деньги по большей части потрачены неэффективно. Мы с коллегами, в том числе и с авторами научно-образовательных каналов в Телеграме, много раз писали о проблемах реализации этой стратегии. Почему же статья странная? Дело в том, что даже учитывая наше очень критическое отношение к результатам проекта, этот текст смотрится совсем уж предвзятым. Во-первых, автор чудовищно ошибается в цифрах. Например, он пишет, что в рамках проекта потрачены миллиарды долларов, хотя на самом деле речь идёт о миллиардах рублей. Во-вторых, статья в большей степени представляет из себя разрозненный набор фактов, а иногда даже утверждений, не объединённых ни логикой, ни аргументацией.

Пикантности ситуации добавляет то, что статья опубликована в уже засветившемся недавно журнале. И это очередное подтверждение тому, какой уровень "научности" можно порой наблюдать в изданиях из 4-го квартиля международных наукометрических баз. Помню, какая дискуссия разгорелась у нас с коллегами, когда мы обсуждали статью В. Путина в этом журнале. Оказалось, что дело не в политической конъюнктуре, а в общем уровне The National Interest и "разборчивости" редакции и самого экспертного центра. Ну, а низким качеством статей могут похвастать не только российские учёные-общественники, но и представители американских университетов.

В последние недели очень много обсуждают институты развития и их реформу. И в самом деле, тема актуальна и для учёных, и для практикующих и пишущих экономистов, и, конечно, для политологов.
То, что институты есть, а развития не было и нет, не новость. Но почему так происходит? Политическая наука даёт вполне конкретный ответ - природа институтов развития в России наполнена экстрактивным содержанием. Да, это очень абстрактное объяснение, и для каждого конкретного случая есть множество нюансов, но, в целом, это видится основной причиной неудач.

Вообще, институты развития стали популярны в публичном дискурсе в связи с возросшим в мире вниманием к исследованиям, которые наилучшим образом систематизировали Д. Аджемоглу и Дж. Робинсон. Я писал об их работе совсем недавно. Они очень точно подразделяют институты на инклюзивные и экстрактивные и последовательно доказывают, что инклюзивные институты являются основой для экономического роста и развития. Именно под этим "соусом" и подавались имплементируемые институты развития. Но на деле все они стали экстрактивными, то есть платформами для извлечения ренты и "кормления" политико-административной элиты. Это, кстати, не значит, что они такими задумывались изначально. Возможно, задача обеспечить развитие стояла, но политическая целесообразность, приоритет целей politics над целями policy и интересы элит в конечном счёте сформировали экстрактивную природу институтов развития. Хочу подчеркнуть, что в политической науке и исследованиях России эта проблема не является дискуссионной. Споры идут не о том, экстрактивны ли институты, а том, в чём причины того, что они стали экстрактивными. Правда, некоторые исследования демонстрируют, что на этом фоне время от времени имеют место "карманы эффективности" - выделенные области, где концентрируются усилия и ресурсы и не применяются общие управленческие нормы и правила. Но это пример того, когда исключения подтверждают правило.

А я бы обратил внимание ещё на одну особенность. На мой взгляд, в создании экстрактивных институтов большую роль играет то, что здесь "удачно" сходятся два важных аспекта. Во-первых, политические управленцы уверены в том, что институты должны создаваться и управляться государством. Эта уверенность произрастает из разных оснований: стремления контролировать любую низовую активность, неверия в рыночную экономику, свойственных большинству российских граждан этатизма и патернализма, уверенности политиков и бюрократов в своей исключительной квалификации и т.д.
Во-вторых, это много раз уже упомянутая ориентация элит на извлечение ренты, которое очень успешно можно реализовать именно в условиях, когда государство институционально внедряется в экономику и другие сферы, где есть финансовые потоки. Этим и объясняется установление государственного капитализма в современной России: нужно было одновременно взять управление экономикой под свой контроль и дать элитам доступ к ренте.

Получив доступ к управлению ключевыми бизнес-активами, элита, которая в процессе достижения и поддержания политической стабильности сильно разрослась, была заинтересована в расширении рентной базы. Так под шумок создания институтов развития возникла практика учреждения некоммерческих организаций, посредством которых извлекается рента. Не только упомянутые институты имеют организационно-правовую форму АНО или фондов, но и целый ряд госкорпораций, а также "Агентство стратегических инициатив", "Россия - страна возможностей" и множество других. Позиционируя себя как инклюзивные, они получают огромное финансирование из бюджета, но при этом выводятся из под действия законодательства о государственных закупках и требований к прозрачности. За фасадом инклюзивности прячется гибрид инклюзивного и экстрактивного институтов. Это совсем не значит, что там процветает коррупция. Более того, частично инклюзивные цели реализуются. Но с точки зрения экономической и политологической институциональной теории, все вышеперечисленные институты склонны к неэффективности.