Продолжим 👆
Область governance and policy studies на Западе сформировалась как междисциплинарное поле, где совместно работают экономисты, политологи и социологи. Постепенно во многих университетах сложились профессиональные сообщества и оформились экспертные центры (think tanks), которые оказывают аналитическую поддержку в разработке публичной политики. Так в академии сочетаются фундаментальная наука и прикладные исследования в области публичного управления. Отечественная же политология, которая появилась и стала развиваться на кафедрах философии, истории и иногда социологии, так и осталась методологической заложницей этих наук. Как итог, в её фокусе politics, а не policy. Это не плохо и не хорошо, но это важно для понимания того, на основе какой экспертизы принимаются политические решения.

На многие органы власти в России, особенно в исполнительной ветви на федеральном уровне, работают вполне профессиональные эксперты, которые успешно совмещают научную работу с аналитической поддержкой в выработке и оценке государственной политики, программ, стратегий и проектов. Но, как я уже заметил в предыдущем посте, подавляющее большинство этих экспертов составляют экономисты. На мой взгляд, они обеспечивают качественную экспертизу, основанную на апробированных эконометрических методах, методологии оценивания политики, оценке регулирующего воздействия, менеджериальных подходах в имплементации политики и т.д. Но разрабатываемые документы очень часто не учитывают политико-административный контекст, в котором политика будет реализовываться. Например, в процессе целеполагания ставится вопрос: "Как достичь целевых показателей?" Хотя правильный вопрос должен звучать так: "Как достичь целевых показателей в условиях централизованного авторитарного режима и элиты, ориентированной на извлечение ренты?" Думаю, специализирующиеся на policy политологи могли бы в этом помочь, но их почти нет. И я сейчас не критикую режим: он такой какой есть, но его особенности существенно влияют на то, как принимаются и имплементируются решения, и это обязательно нужно принимать во внимание.

Возьмём Программу стратегического академического лидерства (ПСАЛ), о которой так много говорили в нашей научно-образовательной сфере. Уважаемый Русский research написал об этой программе почти целую "поэму" (начинается здесь и далее ещё более десятка постов). Я внимательно изучил документ и должен заметить, что он, в целом, сделан на высоком уровне. Не буду сейчас вдаваться в подробности, но отмечу, что там во многом учтены ошибки Проекта 5-100, помимо количественных индикаторов есть целый ряд качественных содержательных показателей, сама программа довольно сбалансирована и реалистична. Видно, что над разработкой трудились профессионалы и, если бы на заключительном этапе ещё была обеспечена широкая профессиональная и общественная дискуссия, то ПСАЛ была бы совершенна. Но дело в том, что даже в таком добротном виде её результативность и, тем более, эффективность сомнительны. Потому что контекст не учтён. А в этом контексте неизбираемые и неподотчётные сотрудникам ректоры, непрозрачные закупки, наличие групп интересов и их подковёрная возня, отсутствие стимулов к достижению реальных результатов и множество лазеек для их имитации, прекарное положение учёных и преподавателей и т.д.

В заключение напомню, откуда взялась вообще вся эта тематика "прорыва". Она появилась в связи с Концепцией социально-экономического развития России до 2020 года. Почитайте и посмейтесь, или поплачьте. И так почти везде: как лодка любви разбивается о быт, так и хорошие программы и стратегии разбиваются о реальность российской политики. И эту проблему могла бы решать политическая наука.
#управлениенаукой #публичноеуправление

В отличие от работ лауреатов прошлых двух лет, П. Милгрома я уже читал до вручения премии. Когда разбирался с возможностями применения теории игр в политических исследованиях, наткнулся на идею, что теория аукционов тоже может быть использована в качестве методической рамки.

Поднял свои заметки от 2013 года:
П. Милгром предлагает использовать "mechanism design theory" для разработки моделей политических механизмов (1). Например, участники могут быть законодателями, а результатом аукциона - принятые нормы. В таком случае модель позволяет оценить, как особенности нормотворческого процесса влияют на вероятность возникновения патовой ситуации (у Милгрома - stalemate). Или участниками являются избиратели, а результатом - избранные представители. Тогда с помощью модели можно проанализировать влияние электоральной системы на потенциал "искажения" (у Милгрома - distortion) выбора желающими переизбраться политиками.

Я не придумал, как применить эту модель в своих исследованиях, поэтому дальше разбираться не стал. Но если моим читателям интересно, то могу написать подробнее.
#методология

(1) Milgrom, P. (2004). Putting Auction Theory to Work (Churchill Lectures in Economics). Cambridge: Cambridge University Press. doi:10.1017/CBO9780511813825

И ещё один пост по поводу Нобелевских премий.
За 20 лет учёбы и потом работы в университете я не так часто сталкивался с проявлениями сексизма. Уверен, что женщины на этот счёт могут поведать намного больше, но мне кажется, что в академии это явление, хоть и имеет место, не проявляется так сильно. Особенно в сравнении с другими профессиональными средами, где мне приходилось работать или наблюдать в качестве исследователя. Тем неожиданней для меня стало то, что на публичном мероприятии я оказался невольным свидетелем странного обсуждения: мол, Нобелевский комитет, следуя моде на политкорректность, присудил в этом году премию сразу трём женщинам (Э. Шарпантье и Д. Дудна по химии, А. Гез по физике).

Спешу разочаровать тех, кто так и думает. В первую очередь причиной растущего количества женщин в науке, в целом, и среди лауреатов множества научных премий, в частности, стала эмансипация, которая произошла примерно 40-50 лет назад, когда женщины получили полноценный доступ к качественному высшему образованию. Примерно в это время и получали свои первые степени нынешние лауреатки. Так что ждите, что в ближайшие лет 15 среди обладателей Нобелевской премии проявится и расовое разнообразие - совсем не по причине политкорректности.

Сегодня проходит онлайн-конференция Ассоциации специалистов по оценке программ и политики (АСОПП). В рамках панельной дискуссии «Оценка госполитик, как инструмент повышения эффективности работы органов власти» прозвучал ряд интересных и содержательных докладов, посвящённых состоянию дел в области оценивания политики (policy evaluation) в России. И я в очередной раз убедился в том, что фундаментальной проблемой здесь является ограниченная применимость методологий к анализу реальной практики.

Методическую основу подходов к оцениванию политики, которые разработаны и апробированы западными учёными, составляют в основном эконометрические модели и методики, разработанные в рамках институциональной теории. Дело в том, что на Западе анализ программ и политик фокусируется на администрировании, так как бюрократы не занимаются politics. Их удел - policy. Да, даже в странах, где кабинет министров формируют избираемые политики, устойчивая система сдержек и противовесов позволяет успешно разделять политическое и административное. В России же всё по-другому: источником politics являются элитные группы, которые по-разному институционализированы во всех ветвях и уровнях власти, а содержание politics обусловлено их интересами и конфигурацией отношений между ними. Таким образом, политическое и административное совмещается, а почти все органы власти занимаются одновременно и politics, и policy.

В таких условиях оценивание политики с использованием подходов, ориентированных на административную составляющую, резко сужает коридор исследовательских возможностей. Для объективного анализа существующая методология должна быть дополнена неоинституциональным политологическим инструментарием. Почему же этого не происходит? Полагаю, что это связано с прикладной спецификой оценивания политики. Эта деятельность подразумевает постоянное взаимодействие с теми, кто политику вырабатывает и имплементирует. И без запроса со стороны бюрократов, многие из которых действительно заинтересованы в качественной экспертизе, профессиональная деятельность в этой области невозможна. Но как только исследователь начнёт анализировать и обсуждать политические аспекты, которые критично влияют на policy, он сразу станет "либералом", "агентом влияния" или ещё кем-то, кому свой нос совать во внутреннюю кухню не следует. Вот никто и не лезет туда. Те же, кто пытается это изучать, остаются в рамках академического, а не прикладного дискурса. В результате страдает качество и результативность оценивания, и, следовательно, качество самих государственных политик, программ и проектов.

В августе я цитировал слова редактора Science Г.Х. Торпа о том, что из-за некоторых политиков "научное сообщество проигрывает цифровому левиафану дезинформации". Редакция Nature пошла ещё дальше и назвала, каких именно политиков нужно винить в проблемах американской, а значит, и мировой науки.

Мы не можем оставаться в стороне и позволить разрушать науку. Вера Джо Байдена в правду, факты, науку и демократию делает его единственным возможным кандидатом, которого нужно поддержать на выборах в США.
Дальше идут обвинения Д. Трампа в недофинансировании науки, неуважении к научному знанию, катастрофических последствиях пандемии коронавируса и других грехах.

Я уже не раз отмечал политизированность американского академического сообщества. Неудивительно и то, что большинство учёных поддерживает представителя демократической партии. В связи с прекарным положением большинства работников американских университетов в этой среде сильны левые идеи. Социальная незащищенность, срочные контракты, необходимость постоянно подтверждать квалификацию и, как следствие, высокая неопределённость карьерных траекторий определяют выбор американских учёных и преподавателей за исключением небольшой прослойки, представляющей несколько элитных университетов.

Но агитировать за одного кандидата и параллельно уничтожать другого на страницах научного журнала (пусть и в редакторской колонке) - это какой-то запредельный уровень политизации. Это сложно понять, находясь вне контекста, поэтому просто зафиксируем, как интересный факт.

Стыдная история о прокурорской проверке в РАНХиГС напоминает о той реальности, в которой живет российское академическое сообщество. Можно бесконечно говорить о программах стратегического академического лидерства, поддержке молодых учёных, мегагрантах, привлечении талантливых учёных со всего мира, но именно после таких писем из прокуратуры многие учёные принимают решение уехать за рубеж. Но этот вывод, вроде, и так лежит на поверхности.

Зачем же вообще нужны такие прокурорские проверки, да ещё и в ситуации, когда заведомо известно, что история попадёт в публичное поле? Обратимся к теоретическим подходам, объясняющим устойчивость авторитарных режимов. Известная всем политологам Ханна Арендт в своей работе "Истоки тоталитаризма" выделяет два важнейших признака тоталитарного строя: идеологию и террор. Но разве этого достаточно? Формирование целого ряда авторитарных режимов во второй половине XX века потребовало более четкой концептуализации терминов и их типологии. В результате многие исследователи сошлись в том, что помимо идеологии и террора важным универсальным фактором устойчивости авторитарного режима является достижение приемлемых показателей социально-экономического развития.

Но социально-экономическое развитие в условиях авторитаризма имеет довольно чёткие пределы, так как рано или поздно наступает момент, когда элитные группы, на которые опирается режим, разрастаются и начинают перенаправлять большую часть благ в свою пользу. Кроме того, в эпоху глобализации граждане авторитарных государств могут наблюдать, что в демократиях экономический рост не хуже, а перераспределение богатства даже лучше, чем в их странах. Например, в России авторитарный режим успешно консолидировался на волне экономического роста, вызванного высокими ценами на экспортируемое сырьё. Но экономика в кризисе уже несколько лет, доходы населения падают, а режим, тем не менее, очень даже устойчив. Почему?

Ответ на это вопрос даёт J. Gerschewski в своей статье The three pillars of stability: legitimation, repression, and co-optation in autocratic regimes. Он обосновывает, что в фундаменте стабильности современных авторитарных режимов три столпа: легитимация, репрессии и кооптация. Действительно, для российского режима легитимация посредством выборов играет важнейшую роль, поэтому многие исследователи и описывают его как электоральный авторитаризм. Репрессии и кооптация же совсем не обязательно должны носить массовый характер. Это указатели, которые режим расставляет на распутье: налево пойдешь - коня потеряешь, направо пойдешь - сам погибнешь, прямо пойдёшь - успехов добьёшься. Под кооптацией в данном случае понимается установление и поддержание устойчивых связей и механизмов взаимодействия с лояльными группами. Эта стратегия может быть институционализирована, как конкурс "Лидеры России" или программа президентских грантов для НКО, а может быть спонтанной, как история Игоря Холманских, который будучи работником "Уралвагонзавода" пообещал В. Путину помочь с разгоном митингов, после чего вдруг резко вырос до должности полпреда в Уральском ФО. Это примеры, которые воодушевляют остальных, поддерживают лояльность, но ничего не обещают, так как на всех плюшек не хватит. Репрессии тоже носят сигнальный характер. Это точечные посадки за репосты, за организацию митингов, давление на журналистов и правозащитников. Всех не посадить, да это и не нужно. Главное - показать, чем может закончиться та или иная деятельность. Возможно, эта прокурорская проверка выполняет ту же функцию. Ведь это сигнал академическому сообществу и студентам, что за ними наблюдают, а это значит, нужно следить за собой и быть осторожным. Так что задача выполнена, и уже неважно, что на этот запрос ответит уважаемый ректор РАНХиГС В. Мау.

Возникла интересная дискуссия с подписчиком, поэтому хочу ещё раз обозначить свою позицию.
Я не считаю авторитаризм ни плохим, ни хорошим режимом. Как учёный я не могу давать подобную характеристику. Это просто не входит в задачи науки. Не придёт же в голову арахнологу называть каракурта плохим, потому что тот ядовитый. Точно так же и политический ученый не должен давать подобных оценок, пока он находится в рамках академического дискурса.
А вот в качестве эксперта он может давать рекомендацию типа: "Если встретите такого паучка, не трогайте его, так как это чревато летальным исходом"

Очень точно подчёркивает уважаемый Дмитрий Прокофьев, что министр промышленности и торговли Д. Мантуров в интервью журналистам Bloomberg использует слово awesome, когда речь идёт о девальвации рубля. Мол, круто, что обесценивание национальной валюты делает российскую экономику более конкурентоспособной. Пусть даже и за счёт того, что в первую очередь в добавленной стоимости производимых продуктов дешевеет труд россиян.

Но здесь есть не только экономический аспект, но и интересный ракурс для политологического анализа. Вообще, мне кажется, что такое направление, как политическая антропология, особенно в контексте изучения политиков и бюрократии, имеет хорошие перспективы для научной работы. Несмотря на наличие хорошо разработанной методологической базы (1) по-настоящему толковых современных работ, посвящённых антропологическому анализу бюрократии, тем более в России, я знаю очень мало.

В контексте же этой ситуации я вспомнил о концепции governmentality, разработанной М. Фуко (2). Это достаточно сложный конструкт, который по-разному проявляется в его работах и записанных лекциях, но в самом общем виде его можно определить как совокупность практик, выражающихся в определённой ментальности, рациональности и техниках, которые лежат в основе политического управления.

На мой взгляд, если применить этот концепт к описанию современной российской бюрократии, то можно предположить, что одной из важнейших составляющих её governmentality является KPI-мышление, то есть концентрация всех усилий на достижении собственных целей. Множество национальных проектов и государственных программ основаны на принципах проектного менеджмента с целевыми показателями во главе угла. Концепция Нового государственного менеджмента, тоже закрепляющая ключевое значение показателей результативности и эффективности, лежит в фундаменте современной административной реформы. Да и в каждом втором выступлении бюрократов мы слышим термин KPI. Заложником такого KPI-мышления становятся долгосрочные универсальные цели публичного управления.

Поэтому ничего удивительного в восторженной реакции министра нет. Снижение себестоимости (пусть и за счет удешевления труда) и, как следствие, повышение конкурентоспособности российского экспорта - важный показатель результативности работы Минпромторга. А вот такой KPI, как уровень жизни россиян, который неизбежно падает в связи с девальвацией, "размазан" по всем министерствам социально-экономического блока, а следовательно, никто за него и не отвечает. При этом я хочу подчеркнуть, что из всех ветвей и органов власти в России, по моему мнению, лучше всего работают именно федеральные министерства. А это KPI-мышление не их вина, а беда - результат ошибок реформирования, сложившейся политико-административной структуры и организационной культуры.

(1) см., например Hoag, Colin; Hull, Matthew. 2017. A Review of the Anthropological Literature on the Civil Service. Policy Research Working Paper;No. 8081. World Bank, Washington, DC. https://openknowledge.worldbank.org/handle/10986/26953
(2) Colin Gordon and Peter Miller (eds). (1991). The Foucault Effect: Studies in Governmentality. Chicago, IL: University of Chicago Press.

А даёт ли политическая наука какие-то рецепты, чтобы преодолеть проблемы, обозначенные в предыдущем посте? Да, результаты исследований показывают, что новые политико-управленческие подходы позволяют достигать положительных результатов даже в условиях современного сложного общественного устройства.

Например, сюда можно отнести методологию Нового публичного управления, о которой я уже много раз писал у себя в канале. Материала этих постов (1, 2, 3, 4) хватит на целый параграф для учебника по государственному управлению. Проблема в том, что её внедрение требует масштабной перестройки: отказа от традиционных управленческих иерархий, делиберации и построения инклюзивных институтов сотрудничества органов власти и негосударственного сектора. Для сегодняшнего российского истеблишмента такой подход неприемлем, так как критически повлияет на устойчивость режима и самой элиты.

Или, допустим, предложенная Марком Муром концепция Менеджмента публичного блага (5), которая сочетается с Новым публичным управлением (6), но может быть и успешно реализована в отдельных направлениях публичной политики. Возьмём, к примеру, науку и образование, которые совершенно точно могут рассматриваться как публичное благо. Однако и здесь камнем преткновения становится KPI-мышление управленцев, которое, как справедливо замечает Дмитрий Прокофьев, нередко обусловлено ещё и личными коммерческими интересами.

Публичное благо - результат совместного производства общества и государства, и приращение его ценности возможно только в условиях равноправного взаимодействия, а не отношения к нему как к подчиненному объекту управления или, того хуже, вотчине для извлечения ренты и достижения корыстных целей. Более того, политический класс воспринимает науку и образование ещё и в качестве инструмента воспроизводства режима, что продемонстрировал нам кейс с прокурорским запросом в РАНХиГС. Чтобы управлять публичным благом, его нужно сначала таковым признать.

Справедливости ради замечу, что и само общество не проявляет готовности к реализации такого подхода. Кто-то задавал вопрос своим депутатам, почему они проголосовали за бюджет, где на науку и образование выделяются средства, составляющие всего 3,7% от ВВП? Думаю, нет. А патерналистски настроенные студенты, учёные и преподаватели могут быть равноправными партнёрами в сопроизводстве публичного блага? Они автономию университетов и научных организаций - важнейший институт равноправия - отстоять не сумели, а такой груз и подавно пока тянуть не готовы. Поэтому я и вспомнил Мишеля Фуко: дело не только в институтах, но также в потенциале их изменения и людях, их заполняющих. Рецепты-то есть, но вот governmentality, судя по всему, пока к трансформации не предрасположено.
#публичноеуправление #управлениенаукой

(5) Moore, M. H. (1995). Creating public value: Strategic management in government. London: Harvard University Press.
(6) Liddle J. (2018) Public Value Management and New Public Governance: Key Traits, Issues and Developments. In: Ongaro E., Van Thiel S. (eds) The Palgrave Handbook of Public Administration and Management in Europe. Palgrave Macmillan, London.

Согласно решению пленума Высшей аттестационной комиссии теперь учёную степень доктора наук можно присуждать по результатам краткого доклада по совокупности опубликованных работ, которые индексируются международными базами данных. По словам председателя ВАК В. Филиппова, "за десять последних лет нужно иметь 50 публикаций в международных базах данных для гуманитарных и социально-экономических направлений, и тридцать - для естественно-научных и технических специальностей."

Мне сложно судить о естественных и технических специальностях (возможно, 30 публикаций - норма), как и о гуманитарных областях, но для общественных наук это очень странное требование. Давайте посмотрим, сколько публикаций, индексируемых SCOPUS, у нобелевских лауреатов по экономике. Я просто перечислю фамилии лауреатов за последние 11 лет, а в скобках укажу количество публикаций. Жирным шрифтом выделены те, у кого на протяжении всей научной карьеры есть десятилетний период с количеством публикаций больше 50.

P. Milgrom (59), R. Wilson (54), A. Banerjee (99), E. Duflo (89), M. Kremer (98), W. Nordhaus (105), P. Romer (28), R. Thaler (93), O. Hart (47), B. Holmstrom (31), A. Deaton (113), J. Tirole (164), E. Fama (85), L. Hansen (106), R. Shiller (103), A. Roth (157), L. Shapley (37), T. Sargent (126), C. Sims (63), P. Diamond (64), D. Mortensen (41), C. Pissarides (78).

Из 22-х лауреатов с 2010 года только восемь могли бы претендовать на присуждение докторской степени по предлагаемым ВАК требованиям. Нормально, высочайшие стандарты!

Недавно коллеги с канала Политическая наука напомнили, что в политологии есть аналог Нобелевки - Премия Юхана Шютте. Как обстоят дела здесь? Принцип перечисления тот же.

P. Katzenstein (93), M. Levi (61), J. Mansbridge (57), A. Sen (211), J. Elster (116), F. Fukuyama (76), D. Collier (27), R. Axelrod (75), C. Pateman (41), P. Norris (177), R. Inglehart (140), A. Przeworski (76).

Видно, что у политологов соотношение примерно такое же, как и у экономистов.

Так о чём же это всё говорит? ВАК признаёт, что российские учёные могут хитрить и публиковать десятки статей в мусорных журналах, а администраторы науки ничего не могут с этим поделать. Решение простое и лежит на поверхности: статей может быть и 10 за последние 10 лет, но пусть они будут опубликованы в журналах из первого квартиля. Это будет одновременно и реальным стимулом, и планкой качества научной работы.
#управлениенаукой

Проект Varieties of Democracy (V-Dem) опубликовал впечатляющий датасет по политическим партиям в мире, который охватывает 1 955 партий в 196 странах за период 1970-2019гг. Впечатляющий - это мало сказано! Работа проделана колоссальная, и, уверен, в скором времени мы увидим множество публикаций с результатами исследований на основе этих данных.

Кстати, в наборе есть два готовых индекса: антилиберализм и популизм. The Guardian уже не преминул написать о том, что, согласно представленным данным, Республиканская партия в США за последние два десятилетия сильно продвинулась в своей нетерпимости к либеральным ценностям. То есть сейчас риторика республиканцев ближе к авторитарным партиям, таким как Партия справедливости и развития (AKP) во главе с Р. Эрдоганом или Венгерский гражданский союз (Fidesz).

В общем, разнообразных данных в датасете очень много, так что рекомендую покопаться даже тем, кто не занимается партиями и выборами. Возможно, найдёте какие-то переменные, которые удастся задействовать в своих исследованиях.
#ресурсыполитолога #данные #индексы

Все, кто интересуется политикой и экономикой, слышали (или даже читали) о популярной книге Д. Аджемоглу и Дж. Робинсона Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty (1), в которой они убедительно показывают, что основной причиной экономических и социальных различий между странами является качество институтов. В то время как история, география, культура, религия и другие факторы играют второстепенную роль. Эти выводы регулярно оспариваются элитами в отстающих государствах, но их можно понять: нужно же как-то оправдывать свою некомпетентность. В науке критика этого подхода тоже имеет место, но в общем и целом, экономисты и политологи признают, что институты определяют динамику развития, а другие факторы, скорее, влияют на то, как быстро и результативно можно эти институты сформировать.

В этом русле интерес представляют исследования, посвящённые отдельным аспектам влияния политических факторов на экономику. Например, в работе The dictator effect: How long years in office affect economic development (2) авторы доказывают, что продолжительность правления оказывает негативное воздействие на экономический рост. Предложенная модель демонстрирует статистически значимый эффект, который заключается в том, что каждый дополнительный год нахождения диктатора у власти снижает экономический рост на 0,088%, а после 20 лет - на целых 1,77%. Это логично, так как элита, на которую опирается авторитарный лидер, заинтересована в планомерном развитии экстрактивных институтов, с помощью которых она извлекает ренту. В России таких институтов множество, причём многие из них на словах представляются как инклюзивные (АСИ, РСВ, различные госкорпорации и т.д.), но о них будет отдельный пост.

А что происходит после смены диктатора? Есть ли надежда на то, что стагнация сменится развитием? К сожалению, результаты исследования, опубликованного в свежей статье What happens to growth when a long-term political leader leaves office? (3), рисуют мрачные ожидания. Оказывается, в краткосрочной перспективе после смены власти экономические результаты в лучшем случае остаются на прежнем уровне, а в худшем - критически снижаются. При этом не так важно, произошла ли смена в результате переворота или выборов - автор не находит здесь статистически значимой зависимости. Зато показано, что долгое правление одного лидера точно негативно сказывается на экономике в долгосрочном периоде даже после падения режима. Видимо, времени на построение качественных инклюзивных институтов, даже если новые элиты к этому стремятся, требуется тем дольше, чем дольше существовали и укоренялись институты слабые и экстрактивные.

(1) Acemoglu D., Robinson J. (2012). Why Nations Fail: The Origins of Power, Prosperity, and Poverty. Crown Publishers (New York)
(2) Papaioannou, K., van Zanden, J. (2015). The dictator effect: How long years in office affect economic development. Journal of Institutional Economics, 11(1), 111-139. doi:10.1017/S1744137414000356
(3) Kolstad, I. What happens to growth when a long‐term political leader leaves office? Governance. 2020; 1– 19. https://doi.org/10.1111/gove.12533

Мы без конца ругаем Минобрнауки, и, разумеется, за дело. И все же я хочу спросить — кто написал четыре миллиона пустых тезисов и статей?

Уважаемые коллеги с канала Политическая наука рефлексируют по поводу "физиков" и "лириков" и приходят к выводу, что пока у руля науки стоят "физики", политология будет в глазах большинства функционеров "ненаукой". Правда, авторы признают, что мы сами в этом виноваты. И если с первым я готов поспорить, то с последним я полностью согласен.

Недавно в качестве слушателя принял участие в представительной российской политологической конференции, которая в этом году вынужденно проходила в режиме онлайн, но собрала довольно статусный состав выступающих. Я прослушал 15 докладов, из них:
- 1 доклад был посвящен концептуальному обоснованию нового методического подхода;
- 1 выступление по результатам качественно сделанного эмпирического исследования, сопровождавшееся скрупулёзным описанием исследовательского дизайна и обоснованием выводов относительно теории;
- 2 доклада содержали результаты прикладных исследований с хорошими и методически структурированными эмпирическими данными, но без теоретического осмысления выводов;
- 11 докладов представляли из себя пересказ эмпирических наблюдений без какой-то методической рамки или концептуализации выводов относительно теории.

После такого и я могу сомневаться, можно ли политологию назвать наукой. И, к большому сожалению, так выглядит большинство российских политологических конференций. Исключения - ряд секций на ежегодных конференциях РАПН и Апрельской конференции ВШЭ, а также локальные научные семинары по узкой проблематике.

На международных конференциях эта проблема - не уникальная для России - решается жёстким отбором заявок, перекрёстным рецензированием докладов и культурой отсутствия авторитетов. В России же в большинстве случаев ничего этого нет. А на таком фоне воспитываются студенты, аспиранты, молодые учёные, и "ненаука" успешно воспроизводит сама себя. #политология

На носу президентские выборы в США, и наше информационное поле пестрит прогнозами, сценариями и различного рода аналитическими материалами. Мы помним, что одной из ключевых характеристик выборов в демократиях является сочетание "прозрачность процедур - непредсказуемость результатов". Но есть ли подходы в политической науке, которые всё-таки позволяют нам с большой вероятностью прогнозировать исход выборов? Тем более, что предвыборные опросы в современных условиях далеко не всегда отражают истинный расклад.

Например, уважаемый Дмитрий Прокофьев взял модель, разработанную А. Лихтманом и В. Кейлис-Бороком специально для американских выборов, которая обращает наше внимание на 13 "ключей" (1). На основе этой модели автор предсказывает победу Джо Байдена, хотя у Д. Прокофьева получается 5,5. Несмотря на то, что сам А. Лихтман ещё ни разу не ошибся (то есть уже 9 раз дал правильный прогноз), модель не так уж популярна в американской политической науке, так как основана на феноменологическом подходе. Дело в том, что большинство из факторов-ключей измеряется с определённой долей субъективных оценок, а сама интерпретация модели носит интуитивный характер. Если в отечественной и даже европейской традиции политических наук феноменологические методологии имеют свою нишу, то в американской - они уже давно на периферии.

Доминирующим подходом в США стали регрессионные модели, методологическую основу которых составляет теория ретроспективного голосования, а в качестве предикторов и контрольных переменных используются результаты опросов общественного мнения и целый набор макроэкономических индикаторов (2). При этом в последние годы растёт количество исследований и публикаций, демонстрирующих существенный вклад неэкономических факторов в итоги голосования. Я частично писал об этом здесь, но добавлю, что, по моему мнению, ценностные, ситуативные и коммуникативные факторы оказывают всё большее влияние, особенно в краткосрочной перспективе. Это не значит, что их вклад становится решающим, но в условиях очень конкурентных выборов они могут сработать. Источником такого влияния в американских выборах являются пандемия и движение BLM, но опять же феноменологически можно предположить, что оно будет в пользу демократов.

Наконец, есть и совсем уникальные модели, которые основаны на ретроспективном анализе данных и обладают высокой объяснительной силой. Я уже писал, например, о таком интересном исследовании, где физики используют модель Изинга, которая применяется для описания намагничивания материалов, и обнаруживают устойчивую тенденцию "отрицательной репрезентации" в американских выборах последних 50 лет. Если электоральные предпочтения слегка сдвинулись "влево", то в результате выборов значительно большую поддержку получит "правый" кандидат. Так и произошло на прошлых выборах, когда неожиданно победил Д. Трамп. Но теперь сдвиг "влево" стал уже существенным, поэтому, скорее всего, президентом станет Д. Байден. #выборы

(1) Lichtman A. J., Keilis-Borok, V. I. (1981). Pattern recognition applied to presidential elections in the United States, 1860-1980: Role of integral social, economic, and political traits. Proceedings of the National Academy of Sciences, 78 (11) 7230-7234; DOI: 10.1073/pnas.78.11.7230
(2) Lewis-Beck, M. S., & Rice, T. W. (1984). Forecasting Presidential Elections: A Comparison of Naïve Models. Political Behavior, 6, 9−21.
(3) Siegenfeld, A.F., Bar-Yam, Y. Negative representation and instability in democratic elections. Nat. Phys. 16, 186–190 (2020). DOI: 10.1038/s41567-019-0739-6

В тему к дискуссиям об американских выборах пришла рассылка от National Bureau of Economic Research. Про "фабрику троллей" из Санкт-Петербурга писали уже много, и мы, конечно, понимаем, что существенного влияния ее деятельность на исход выборов не оказывает. Но вот появилось ещё одно нетривиальное исследование. Учёные из Колумбийского университета обнаружили, что в 2015-2017 годах количество твитов в поддержку Трампа резко снижалось в дни, когда в России были государственные праздники. Ещё одно интересное наблюдение - число твитов также значительно было меньше в дни, когда в Санкт-Петербурге холодало. Авторы предполагают, что низкие температуры в офисе отрицательно влияют на продуктивность, или в холода "троллям" сложнее было добираться до работы. Интересно! #выборы

Уважаемые коллеги с канала Политическая наука обнаружили диалог В.В. Путина и магистрантки МПГУ, изучающей политологию, и предполагают, что это может быть сигналом к появлению нового предмета в школьной программе. На мой взгляд, никакого особенного подтекста здесь нет. Это традиционный для таких церемоний постановочный разговор, соответствующий смысловому наполнению вчерашнего праздника. Вопрос тут возникает только один: почему они все без масок в центре Москвы?

Но если допустить, что политологию в школе всё-таки введут, боюсь, это превратится в уроки политинформации и идеологический ликбез о единственно верной политике Партии. К сожалению, такой подход время от времени имеет место даже на профильных факультетах, а что уж говорить о школе.

Для начала неплохо бы существенно повысить качество преподавания обществознания. Наша школа, мало изменившаяся с советских времен, неплохо готовит к освоению естественно-научных, технических и инженерных специальностей, но до сих пор мало внимания обращает на общественные дисциплины. Я сужу по первокурсникам-политологам, которые, кстати, обществознание должны знать хорошо. Они не понимают даже элементарных вещей, которые должен знать гражданин: какие налоги они платят (знают только о подоходных 13%), как соотносятся государственная и муниципальная власть и т.д. О концептуальных подходах к исследованию общества они и вовсе не знают. Хорошо, что в школе учат законам Ома и Авогадро, но было бы неплохо, если бы изучался и закон Дюверже.

Rule by law против rule of law.

Одним из ключевых критериев качества публичного управления считается соблюдение принципа верховенства права (rule of law). Это важнейший институт, определяющий правила, по которым функционируют общество и государство. Если принцип соблюдается, то в обществе снижается неопределенность относительно устойчивости правил и соглашений, а индивиды и организации могут планировать более долгосрочные стратегии. Прозрачные и одинаковые для всех условия повышают доверие, как друг к другу, так и к институтам, в целом.

Однако в авторитарных государствах чаще встречается обратный принцип, который заключается в управлении посредством права (rule by law). Это значит, что законодательство вместо свода общих для всех правил становится инструментом, с помощью которого осуществляется управление. Такой подход диктует ситуативное и избирательное применение правовых норм, что дает значительные преимущества тем, кто имеет возможность прямо и неформально влиять на исполнительную и судебную ветви власти. И это логичное развитие событий в странах со слабыми институтами: когда государство не в силах (или не желает) наделять властью формальные институты, неформальные правила начинают доминировать.

В России мы можем наблюдать это повсеместно. Существует множество норм, которые применяются избирательно, и ни для кого это не секрет. С точки зрения политической науки, тут всё однозначно - принцип rule by law существенно снижает качество публичного управления. Да и, в целом, его применение чревато негативными экономическими и социальными эффектами: от ухудшения бизнес-климата до утечки мозгов. Правда, есть мнение, что реализация этого принципа позволяет стабилизировать сам режим, поддерживать его устойчивость и снизить неопределенность для той части элиты, которая имеет наибольшее политическое влияние.

Но в этом посте я бы хотел отдельно отметить ещё одно следствие rule by law - это возникновение огромного числа правовых норм, которые принимаются (часто в спешке) для решения конкретной проблемы управления, а потом "живут своей жизнью". Обычно это карательные нормы, которые в дальнейшем используются для борьбы с оппонентами, или нормы регулирования бизнеса, применяемые для недобросовестной конкуренции, но бывают и совсем экстраординарные ситуации. В качестве примера можно привести очередной абсурдный случай в российской науке: Роскомнадзор составил протокол об административном правонарушении в отношении Амурского государственного университета за выпуск научного журнала "Теоретическая и прикладная лингвистика". В лицензии указано, что журнал издается на русском и английском языках. Но вот в какой-то статье на русском языке были приведены примеры из немецкого языка, и у сотрудника РКН сразу возникли вопросы.

А совсем недавно мы возмущались запросом Прокуратуры в РАНХиГС, который возник тоже как инструмент управления посредством права. И в этом ещё один важный аспект реализации rule by law: если изначально он используется верхушкой элиты для решения проблем, как им кажется, национального масштаба, то в дальнейшем происходит диффузия этой управленческой практики по всем этажам властной иерархии. И когда инструмент попадает в руки недобросовестных правоприменителей на низших этажах, контролировать эти процессы уже нет возможности, кроме как в ручном режиме, ведь верховенство права не работает. Тогда управление посредством права превращается из института, поддерживающего режим, в фактор его разбалансировки и нестабильности.
#публичноеуправление

Коллеги печалятся, что на Пленуме ВАК принято решение сократить число научных специальностей по политическим наукам. Пишут, что теперь "не будет у нас отдельных кандидатских и докторских по конфликтологии, политкультуре и идеологиям, регионалистике и этнополитике". А я, наоборот, склонен поддержать это решение. Более того, я вообще за более радикальные изменения. На мой взгляд, пора преодолеть пережиток в виде старого подхода к защитам на большом диссовете, состоящем из представителей разных специальностей, а потом ещё и процедурой утверждения присвоенной степени в ВАК. Я, кстати, вообще не помню реального, не связанного с формально-бюрократическими процедурами случая, когда мне приходилось бы указывать номер своей специальности.

Значительно более ответственный подход заключается в том, чтобы под каждую защиту собирать совет из 5-7 квалифицированных и признанных специалистов, имеющих публикации по теме. Это уже проверенная мировая практика, когда вместе с присуждением степени указывается и учреждение, где она присвоена. Тогда и университет, и члены совета несут репутационную ответственность за принятое решение. Уверен, в таком случае и липовых защит станет меньше.

Однажды, когда я высказал эту идею, один аспирант возразил мне, что по его теме - непризнанным республикам на пост-советском пространстве - нет достаточного числа специалистов с публикациями. На что я спросил про методологию, которую он использовал. Новая институциональная теория? Пожалуйста, много авторитетных учёных. Политические режимы? Тоже полным-полно. Электоральные процессы? И здесь немало специалистов. А если в исследовании нет оптики, через призму которой изучается объект, так это и не научная работа вовсе.
#управлениенаукой

Хочу добавить свои три копейки в копилку рассуждений о будущем РФ в связи с приходом, как это модно стало выражаться, «поколения принцев» - ну, что будет, когда нынешние начальники наконец-то сделают начальниками (министрами, владельцами корпораций) своих детей. (Чем они, в принципе, сейчас и заняты, в этом и суть «транзита власти»).

Независимо от характера своих ожиданий (кто-то говорит - будет хорошо, кто то ждет, что будет плохо), участники сетевых дискуссий согласны, что многое будет зависеть от того, как сами эти «принцы» представляют себе «прекрасное будущее». Оптимизм связан с тем, что «принцы» могут быть с людьми помягче, чем их родители. Подобрее как бы.

И вот тут какая есть проблема. Принято считать, что молодежь не разделяет политических взглядов своих родителей. Но это не про РФ.

В исследовании «Поколение Z», опубликованном журналом «Вестник общественного мнения» (№1–2 (130) январь–июнь 2020), о политических взглядах российской молодежи среди прочего говорится следующее.

"...Главный фактор, определяющий согласие и несогласие в политических взглядах молодежи и их родителей, это, как ни странно, имущественный статус, доходы семьи.
В бедных семьях расхождения в отношении к политике между старшим и младшим поколением наиболее заметны.
В этой группе 31% молодых людей говорят о полном расхождении позиций в политических вопросах между ними и их родителями, в то время как в семьях с высоким достатком таких ответов зафиксировано лишь 19%.

То же самое прослеживается и в ответах респондентов, проживающих в разных типах поселений: в Москве у молодых людей и их родителей отмечается максимальный уровень совпадения взглядов и убеждений (46%, на расхождения указывают лишь 12%), в то время как в самой бедной и депрессивной социальной среде — в среде малых городов — о расхождениях такого рода говорят 28% опрошенных".

То есть, градус конфликта отцов и детей - это производная от уровня благосостояния семьи. И чем богаче семья в РФ - тем меньше политических разногласий между старшими и младшими. В социальных исследованиях экстраполяция не работает, но все- таки логично предположить, что в «верхних 10 000 семей» расхождения во взглядах между «королями» и «принцами» нет никакого. И потенциальные начальники в смысле политического поведения окажутся копиями своих родителей. Как вы думаете?

- Я собираюсь рассказать вам всю правду. Я назову вам людей, с которыми вам нужно поговорить, и тогда вы встанете перед самым сложным выбором в вашей жизни.
- О, да? И что же это?
- Решение, публиковать это или нет.
"Убить гонца" (реж. М. Куэста, 2014 г.)

Пост уважаемого Дмитрия Прокофьева 👆 снова напомнил о том, что мы довольно плохо понимаем элиты. Точнее, мы очень хорошо знаем институциональные аспекты действий элит, вполне сносно можем объяснять их рациональные стратегии и даже владеем аналитическим инструментарием для анализа процессов выработки политических решений. Но при этом целый ряд поведенческих аспектов, которые могли бы дать основу для понимания тех или иных действий, остаются вне исследовательского фокуса.

Я не так давно замечал, что политическая антропология, хотя и стала популярным направлением научной работы, всё ещё мало внимания обращает на изучение элит. Мне удалось найти монографию The Anthropology of Elites (1), но она представляет из себя не результат целостного исследования, а набор отдельных работ, посвящённых изучению различных кейсов. Допустим, для развитых демократий - где и возникают мейнстримные темы в общественных науках - эта проблематика не очень значима, так как политологи исходят из презумпции, что регулярно сменяемые политики не так уж и отличаются от избирающих их граждан. Есть исследования политической культуры элит, но они тоже в большей степени апеллируют к рациональностям или ценностям. Однако последние тенденции, связанные, например, с ростом поддержки популистов и их влиянием на политику, ставят под сомнение адекватность традиционных подходов. Ещё более туманные перспективы у концепций, которые пытаются объяснять поведение элит в авторитарных режимах, где политический истеблишмент - это закрытый клуб со своими правилами, ценностями и практиками.

Здесь необходимо внести важное уточнение. В политической науке сложился обоснованный инструментарий, позволяющий объяснять мотивы и логику поведения авторитарных политических элит в стратегической перспективе. Однако сейчас я акцентирую внимание на том, что зачастую можно лишь предполагать, чем продиктованы конкретные слова или действия. По роду деятельности мы, политологи, нередко общаемся с политиками и бюрократами, но исследовательские интервью обычно бывают слишком формальными, а наблюдения, почерпнутые в живом общении, сложно операционализировать и использовать в научной работе. Поэтому, хотя я считаю себя позитивистом, приходится признавать, что здесь могут быть полезны конструктивистские подходы из социальной психологии или антропологии.

А пока нет научных объяснений, остаётся доверять работам журналистов, которые тоже умеют наблюдать, а также искать и систематизировать полученную информацию. Да, они не используют научную методологию и не концептуализируют выводы, зато очень хорошо связывают факты. Речь, конечно, о настоящей журналистике (поэтому я и взял для эпиграфа цитату из фильма об истории Гэри Уэбба). Например, на прошлой неделе вышло сразу два хороших материала, проливающих свет на то, как может функционировать российская элита. Интересная статья о государственно-правовом управлении президента и его руководителе Ларисе Брычевой раскрывает особенности политико-административной элиты и нормотворческого процесса в современной России. А отрывок из новой книги М. Зыгаря даёт возможное объяснение, почему наша элита считает шамана угрозой, не меньшей, чем А. Навальный. Ну, а мы ждём, когда, наконец, появится больше научных исследований политических элит под антропологическим углом зрения.

(1) The Anthropology of Elites. Power, Culture, and the Complexities of Distinction. (2013). Abbink, J., Salverda, T. (Eds.). Palgrave Macmillan. DOI: 10.1057/9781137290557