Forwarded from Андрей Медведев
"Поздняя усталость на твоё плечо
Сколько нам осталось, сколько нам ещё.
Сколько нам пpостоpа, сколько седины
Сколько нам позоpа, сколько нам зимы.
Память моя память, pасскажи о том
Как мы помиpали в небе голубом
Как мы дожидались, как не дождались
Как мы не сдавались, как мы не сдались.
Гоpе моё гоpе, дождик поутpу
Pадуга над полем, знамя на ветpу
Холода, тpевоги - пpаздники войны
Потеpпи немного, отдохнём и мы".
Русскому поэту и музыканту, человеку-эпохе и мастеру русского слова Егору Летову сегодня было бы 60.
Строки из "Дембельской", написанной накануне Первой чеченской, тридцать лет спустя слушают в окопах Новороссии.
Сколько нам осталось, сколько нам ещё.
Сколько нам пpостоpа, сколько седины
Сколько нам позоpа, сколько нам зимы.
Память моя память, pасскажи о том
Как мы помиpали в небе голубом
Как мы дожидались, как не дождались
Как мы не сдавались, как мы не сдались.
Гоpе моё гоpе, дождик поутpу
Pадуга над полем, знамя на ветpу
Холода, тpевоги - пpаздники войны
Потеpпи немного, отдохнём и мы".
Русскому поэту и музыканту, человеку-эпохе и мастеру русского слова Егору Летову сегодня было бы 60.
Строки из "Дембельской", написанной накануне Первой чеченской, тридцать лет спустя слушают в окопах Новороссии.
Forwarded from Мохолит
Егору Летову шестьдесят. Как могло бы выглядеть его творчество, если бы Летов был писателем, а не поэтом?
Он и так писал прозу, но она не была его устремлением. Летов даже музыку считал чем-то вроде почты, вынужденным средством доставки слов. В случае прозы все концерты, звучания и стихи должны уместиться в одном лишь письме. Это новое качество. Простым инвертированием к нему не прийти.
Скорее всего, писать Егор Летов начал бы с подражания русскому авангарду и ОБЭРИУ. Он обожал Введенского, читал Кручёных и Хлебникова, и его проза 1980-х носила бы абсурдный, алогичный, может даже заумный характер. Причём эта проза была бы интуитивной: Летов многое бы открывал заново, как бы переизобретал, ведь русские авангардисты стали кое-как издаваться в СССР только в конце 1980-х, а Введенский и того позже. Столкнувшись с их текстами, Летов, вероятно, отошёл бы от абсурдизма, ведь незачем повторять то, что другие сделали раньше и лучше. Примером служит «История одной радости» (1984), вполне хармсианская вещь, взбодрённая фрейдизмом и матом. Весёлая бессмыслица коротких сжатых историй обязательно передавалась бы самиздатом, но, в отличие от московских концептуальных кругов, в Омске это выглядело бы уездно. Тем не менее, в первых прозаических опытах Летова уже бы чувствовалась дикость, непричёсанность и сильная, манифестационная метафорика.
Расцвет прозы Егора Летова пришёлся бы на конец 1980-х вплоть до конца 1990-х. Летов уходит от бессмыслиц ранних вещей и пишет истошные задиристые рассказы, где бродят маргиналы и дураки. В этих рассказах люди становятся рисунками в подворотнях, а Достоевский никогда не покидал Омск. Несколько рассказов публикуются в журнале «Сибирские огни», но основную часть Летов выпускает собственноручно. Тексты этого периода напоминают грязное, очень вязкое вещество, собранное в тяжкие капли того ненастного настроения, из которого хочется поскорее вырваться за облака. Тягостная, повторяющаяся проза, луковичными слоями покрывающая суть, и нужно счищать, счищать и слезиться, чтобы добраться до наивного святого лиризма.
Вокруг Летова образуется дискуссия: критики пытаются зачислить его в последователи Мамлеева, но сам Летов в интервью замечает, что писал «боевую», а не «коммунальную» метафизику. Абсолютным противником прозы Летова становится Дмитрий Быков: «Это, знаете ли, мушиные крики». Письмо Летова считают неуклюжим и велеречивым, называют «отпетой графоманией» (в этой временной линии иронию высказывания считывают только несколько иркутских торчков). В ответ Летов пишет памфлет «Пошли вы все на хуй». По неясной причине «Сибирские огни» отказываются публиковать его.
К концу 1990-х проза Летова успокаивается и укрупняется. Он много молчит, в перерывах пишет несколько повестей. Магия в них сменяет политику, но вместо жаркого латиноамериканского реализма Летов создаёт что-то холодное и сибирское. Если сперва он напоминал шамана, то после уже не камлал, а так приближал реальность, что она сама по себе начинала казаться волшебной. Ко всем повестям эпиграфом служит первое предложение из «Ста лет одиночества». Новые тексты кажутся отстранёнными, некоторые поклонники Летова разочаровываются в нём. Критика, наоборот, благосклонна. Все ждут от писателя большой роман на стыке Маркеса и Достоевского, но Летов опять выпускает прозаический сборник. В нём девятнадцать тихих, почти колыбельных рассказов, наполненных таким просветлённым лиризмом, что скорая смерть писателя кажется вполне естественной.
После себя прозаик оставляет кучу разрозненных текстов и новый потенциальный жанр. Дать ему точное определение никто не может. Лишь Дмитрий Быков публикует язвительный некролог «Вот и всё стихотворение». За Летовым закрепляется слава гениального самиздатчика и говорливого отшельника, который так и не сказал самого главного. Впрочем, многие с этим решительно не согласны. За неизданными текстами Летова начинается настоящая охота, хотя самые прозорливые ищут прозаика на стенах омских подворотен.
Он и так писал прозу, но она не была его устремлением. Летов даже музыку считал чем-то вроде почты, вынужденным средством доставки слов. В случае прозы все концерты, звучания и стихи должны уместиться в одном лишь письме. Это новое качество. Простым инвертированием к нему не прийти.
Скорее всего, писать Егор Летов начал бы с подражания русскому авангарду и ОБЭРИУ. Он обожал Введенского, читал Кручёных и Хлебникова, и его проза 1980-х носила бы абсурдный, алогичный, может даже заумный характер. Причём эта проза была бы интуитивной: Летов многое бы открывал заново, как бы переизобретал, ведь русские авангардисты стали кое-как издаваться в СССР только в конце 1980-х, а Введенский и того позже. Столкнувшись с их текстами, Летов, вероятно, отошёл бы от абсурдизма, ведь незачем повторять то, что другие сделали раньше и лучше. Примером служит «История одной радости» (1984), вполне хармсианская вещь, взбодрённая фрейдизмом и матом. Весёлая бессмыслица коротких сжатых историй обязательно передавалась бы самиздатом, но, в отличие от московских концептуальных кругов, в Омске это выглядело бы уездно. Тем не менее, в первых прозаических опытах Летова уже бы чувствовалась дикость, непричёсанность и сильная, манифестационная метафорика.
Расцвет прозы Егора Летова пришёлся бы на конец 1980-х вплоть до конца 1990-х. Летов уходит от бессмыслиц ранних вещей и пишет истошные задиристые рассказы, где бродят маргиналы и дураки. В этих рассказах люди становятся рисунками в подворотнях, а Достоевский никогда не покидал Омск. Несколько рассказов публикуются в журнале «Сибирские огни», но основную часть Летов выпускает собственноручно. Тексты этого периода напоминают грязное, очень вязкое вещество, собранное в тяжкие капли того ненастного настроения, из которого хочется поскорее вырваться за облака. Тягостная, повторяющаяся проза, луковичными слоями покрывающая суть, и нужно счищать, счищать и слезиться, чтобы добраться до наивного святого лиризма.
Вокруг Летова образуется дискуссия: критики пытаются зачислить его в последователи Мамлеева, но сам Летов в интервью замечает, что писал «боевую», а не «коммунальную» метафизику. Абсолютным противником прозы Летова становится Дмитрий Быков: «Это, знаете ли, мушиные крики». Письмо Летова считают неуклюжим и велеречивым, называют «отпетой графоманией» (в этой временной линии иронию высказывания считывают только несколько иркутских торчков). В ответ Летов пишет памфлет «Пошли вы все на хуй». По неясной причине «Сибирские огни» отказываются публиковать его.
К концу 1990-х проза Летова успокаивается и укрупняется. Он много молчит, в перерывах пишет несколько повестей. Магия в них сменяет политику, но вместо жаркого латиноамериканского реализма Летов создаёт что-то холодное и сибирское. Если сперва он напоминал шамана, то после уже не камлал, а так приближал реальность, что она сама по себе начинала казаться волшебной. Ко всем повестям эпиграфом служит первое предложение из «Ста лет одиночества». Новые тексты кажутся отстранёнными, некоторые поклонники Летова разочаровываются в нём. Критика, наоборот, благосклонна. Все ждут от писателя большой роман на стыке Маркеса и Достоевского, но Летов опять выпускает прозаический сборник. В нём девятнадцать тихих, почти колыбельных рассказов, наполненных таким просветлённым лиризмом, что скорая смерть писателя кажется вполне естественной.
После себя прозаик оставляет кучу разрозненных текстов и новый потенциальный жанр. Дать ему точное определение никто не может. Лишь Дмитрий Быков публикует язвительный некролог «Вот и всё стихотворение». За Летовым закрепляется слава гениального самиздатчика и говорливого отшельника, который так и не сказал самого главного. Впрочем, многие с этим решительно не согласны. За неизданными текстами Летова начинается настоящая охота, хотя самые прозорливые ищут прозаика на стенах омских подворотен.
День рождения #деньрождения #Ронсар
Пьер де Ронсар
пер. В. Левика
Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.
Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.
Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.
Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу,—
Такой мне Парка жребий начертала.
🔷 11 сентября — 5️⃣0️⃣0️⃣ лет со дня рождения знаменитого французского поэта XVI века Пьера де Ронсара (1524 — 1585). Ронсар создал и возглавил поэтическую школу «Плеяда», в которую вошли ещё 7 поэтов, создававшие в жанрах оды, сонета, элегии, эклоги, комедии и трагедии и развившие эти жанры в духе эпохи Возрождения.Творчество Ронсара оказало сильное влияние на развитие всей европейской поэзии.
Пьер де Ронсар
пер. В. Левика
Любя, кляну, дерзаю, но не смею,
Из пламени преображаюсь в лед,
Бегу назад, едва пройдя вперед,
И наслаждаюсь мукою своею.
Одно лишь горе бережно лелею,
Спешу во тьму, как только свет блеснет,
Насилья враг, терплю безмерный гнет,
Гоню любовь — и сам иду за нею.
Стремлюсь туда, где больше есть преград.
Любя свободу, больше плену рад,
Окончив путь, спешу начать сначала.
Как Прометей, в страданьях жизнь влачу,
И все же невозможного хочу,—
Такой мне Парка жребий начертала.
🔷 11 сентября — 5️⃣0️⃣0️⃣ лет со дня рождения знаменитого французского поэта XVI века Пьера де Ронсара (1524 — 1585). Ронсар создал и возглавил поэтическую школу «Плеяда», в которую вошли ещё 7 поэтов, создававшие в жанрах оды, сонета, элегии, эклоги, комедии и трагедии и развившие эти жанры в духе эпохи Возрождения.Творчество Ронсара оказало сильное влияние на развитие всей европейской поэзии.
#Обинье
Теодор Агриппа д’Обинье (1552 — 1630)
пер.В.Ржевская
Не завести ли нам фруктовый сад?
Я буду в нем рабочим, Вы — хозяйкой,
внесете вклад землею Вы, я — сапкой,
и создадим вдвоем его наряд.
Цветами будут в нем мои стихи,
их содержанье станет семенами,
сад буду орошать любви слезами,
как ветерок, повеет вздох тоски.
Смешается здесь множество даров —
заботы, мысли, розы без шипов, —
и сможете в саду Вы наблюдать
цвет ожидания и постоянства плод;
а после мы разделим наш доход:
все наслажденья — Вам, лишь мне — страдать.
Теодор Агриппа д’Обинье (1552 — 1630)
пер.В.Ржевская
Не завести ли нам фруктовый сад?
Я буду в нем рабочим, Вы — хозяйкой,
внесете вклад землею Вы, я — сапкой,
и создадим вдвоем его наряд.
Цветами будут в нем мои стихи,
их содержанье станет семенами,
сад буду орошать любви слезами,
как ветерок, повеет вздох тоски.
Смешается здесь множество даров —
заботы, мысли, розы без шипов, —
и сможете в саду Вы наблюдать
цвет ожидания и постоянства плод;
а после мы разделим наш доход:
все наслажденья — Вам, лишь мне — страдать.
Forwarded from ПОЭЗИЯ | Стихи нового дня
#СентАман
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Канарская осень
пер. Артём Серебренников
Единственный удел я ныне видеть рад,
Где первенствует Вакх и царствует Помона;
Пусть вихри дерзкие, дыханья аквилона
Покоя сих земель вовек не возмутят.
Здесь смоква с персиком, здесь дыня и мускат
Венчают божество, что к винопитью склонно;
И гордой пальмы ствол, победе посвященной,
Согнулся от плодов, что сок в себе таят.
Здесь сладостный тростник растет не на трясинах –
Он рощами возрос на скалах и теснинах,
Амброзией ветра наполнены окрест.
Дает здесь древо плод в день первого цветенья,
И круглый год одна погода этих мест:
Здесь – лета и весны осеннее смешенье.
Telegram-канал Антона Серебренникова
Антуан де Сент-Аман (1594 – 1661)
Канарская осень
пер. Артём Серебренников
Единственный удел я ныне видеть рад,
Где первенствует Вакх и царствует Помона;
Пусть вихри дерзкие, дыханья аквилона
Покоя сих земель вовек не возмутят.
Здесь смоква с персиком, здесь дыня и мускат
Венчают божество, что к винопитью склонно;
И гордой пальмы ствол, победе посвященной,
Согнулся от плодов, что сок в себе таят.
Здесь сладостный тростник растет не на трясинах –
Он рощами возрос на скалах и теснинах,
Амброзией ветра наполнены окрест.
Дает здесь древо плод в день первого цветенья,
И круглый год одна погода этих мест:
Здесь – лета и весны осеннее смешенье.
Telegram-канал Антона Серебренникова
#Маро
Клеман Маро (1497— 1544)
Об одном сновидении
пер В. Васильев
Приснилось мне полуночной порой,
Что будто ты пришла в мои объятья.
А пробудясь, был одинок опять я.
И к Фебу обратился я с мольбой:
«О, сбудется ли сон волшебный мой,
Феб Аполлон, поведай мне скорее!»
Но нежной красотой твоей пленен,
«Не сбудется!» — изрек ревниво он.
Любовь моя, ты проучи злодея
И докажи: обманщик Аполлон!
_____
Об отвергнутом поцелуе
Амур, когда я мучился без сна,
Мне так сказал, приникнув к изголовью:
«Хотя Мадлен с тобой была скромна
И поцелуй отвергла, но она
Смягчится, тронута твоей любовью».
«Ах, нет, Амур, все для меня мертво,
И милости ее напрасно жду я.
Холодным будет ложе у того,
Кому от милых губ ни одного
Не удалось добиться поцелуя».
Клеман Маро (1497— 1544)
Об одном сновидении
пер В. Васильев
Приснилось мне полуночной порой,
Что будто ты пришла в мои объятья.
А пробудясь, был одинок опять я.
И к Фебу обратился я с мольбой:
«О, сбудется ли сон волшебный мой,
Феб Аполлон, поведай мне скорее!»
Но нежной красотой твоей пленен,
«Не сбудется!» — изрек ревниво он.
Любовь моя, ты проучи злодея
И докажи: обманщик Аполлон!
_____
Об отвергнутом поцелуе
Амур, когда я мучился без сна,
Мне так сказал, приникнув к изголовью:
«Хотя Мадлен с тобой была скромна
И поцелуй отвергла, но она
Смягчится, тронута твоей любовью».
«Ах, нет, Амур, все для меня мертво,
И милости ее напрасно жду я.
Холодным будет ложе у того,
Кому от милых губ ни одного
Не удалось добиться поцелуя».
Илья Эренбург
Там телеграф и рахитик-подсолнечник,
Флюс у дежурного, в одури, в мякоти,
Храп аппарата, собака, до полночи
Можно заполнить листок и расплакаться.
Слезы врастут, станут памятью, матрицей,
Проволок током, звонком неожиданным.
Эту тоску с перепутанным адресом
Ты не узнаешь, ты примешь за выдумку.
Ты же была «на чаек» или краденой.
Вместо тебя пересадки, попутчики.
Муха брюзжит над оплывшей говядиной
Все о таком же мушином, умученном.
Руки отучатся миловать милую
Станут дорожными верстами, веслами.
Сердце хотело еще одну вылазку,
Ты мне ответила: надо быть взрослыми!
Что же прибавить мне к дребезгу чайника
К мухе и к флюсу, чтоб ты не оставила,
Чтоб ты узнала походку отчаяния
В каждом нажиме ленивого клавиша?
Если ж не станет дыханья от нежности,
В зале, махоркой и кашлем замаенном,
Трубка, упавшая на пол, по-прежнему
Будет дымить еще после хозяина.
Нудный дежурный все жалобы выдавит,
Капнув на зуб, чтобы ты отозвался,
Чтобы тебя, что далеко за тридевять,
Как-нибудь вызволить, вызвать, разжалобить
Там телеграф и рахитик-подсолнечник,
Флюс у дежурного, в одури, в мякоти,
Храп аппарата, собака, до полночи
Можно заполнить листок и расплакаться.
Слезы врастут, станут памятью, матрицей,
Проволок током, звонком неожиданным.
Эту тоску с перепутанным адресом
Ты не узнаешь, ты примешь за выдумку.
Ты же была «на чаек» или краденой.
Вместо тебя пересадки, попутчики.
Муха брюзжит над оплывшей говядиной
Все о таком же мушином, умученном.
Руки отучатся миловать милую
Станут дорожными верстами, веслами.
Сердце хотело еще одну вылазку,
Ты мне ответила: надо быть взрослыми!
Что же прибавить мне к дребезгу чайника
К мухе и к флюсу, чтоб ты не оставила,
Чтоб ты узнала походку отчаяния
В каждом нажиме ленивого клавиша?
Если ж не станет дыханья от нежности,
В зале, махоркой и кашлем замаенном,
Трубка, упавшая на пол, по-прежнему
Будет дымить еще после хозяина.
Нудный дежурный все жалобы выдавит,
Капнув на зуб, чтобы ты отозвался,
Чтобы тебя, что далеко за тридевять,
Как-нибудь вызволить, вызвать, разжалобить
#Слуцкий
Борис Слуцкий
История над нами пролилась.
Я под ее ревущим ливнем вымок.
Я перенес размах ее и вымах.
Я ощутил торжественную власть.
Эпоха разражалась надо мной,
как ливень над притихшею долиной,
то справедливой длительной войной,
а то несправедливостью недлинной.
Хотел наш возраст или не хотел,
наш век учел, учил, и мчал, и мучил
громаду наших душ и тел,
да, наших душ, не просто косных чучел.
В какую ткань вплеталась наша нить,
в каких громах звучала наша нота,
теперь все это просто объяснить:
судьба — ее порывы и длинноты.
Клеймом судьбы помечены столбцы
анкет, что мы поспешно заполняли.
Судьба вцепилась, словно дуб, корнями
в начала, середины и концы.
Борис Слуцкий
История над нами пролилась.
Я под ее ревущим ливнем вымок.
Я перенес размах ее и вымах.
Я ощутил торжественную власть.
Эпоха разражалась надо мной,
как ливень над притихшею долиной,
то справедливой длительной войной,
а то несправедливостью недлинной.
Хотел наш возраст или не хотел,
наш век учел, учил, и мчал, и мучил
громаду наших душ и тел,
да, наших душ, не просто косных чучел.
В какую ткань вплеталась наша нить,
в каких громах звучала наша нота,
теперь все это просто объяснить:
судьба — ее порывы и длинноты.
Клеймом судьбы помечены столбцы
анкет, что мы поспешно заполняли.
Судьба вцепилась, словно дуб, корнями
в начала, середины и концы.
#Кузнецов
Юрий Кузнецов
А над нами всё грозы и грозы,
Льются слёзы, кровавые слёзы,
Да не только от ран ножевых.
Матерь Божья над Русью витает,
На клубок наши слёзы мотает,
Слёзы мёртвых и слёзы живых,
Слёзы старых, и малых, и средних,
Слёзы первых и слёзы передних…
А клубок всё растёт и растёт.
А когда небо в свиток свернётся,
Превратится он в новое солнце,
И оно никогда не зайдёт.
Юрий Кузнецов
А над нами всё грозы и грозы,
Льются слёзы, кровавые слёзы,
Да не только от ран ножевых.
Матерь Божья над Русью витает,
На клубок наши слёзы мотает,
Слёзы мёртвых и слёзы живых,
Слёзы старых, и малых, и средних,
Слёзы первых и слёзы передних…
А клубок всё растёт и растёт.
А когда небо в свиток свернётся,
Превратится он в новое солнце,
И оно никогда не зайдёт.
#современник #Гундарин
Михаил Гундарин. Дорожная песня
Белое, чужое, молодое,
Со шпаною-вечностью на ты.
Я родился, может быть, героем
На вершинах Русской Пустоты.
А теперь, когда осталось мало
И высот, и сказочных пустот,
Я стою у старого вокзала.
Скоро мой плацкартный подойдет.
Добрый день вам, хмурые соседи
По забронирОванным местам!
Я надеюсь, мы куда-то едем,
Я надеюсь, мы еще не там.
За окном безропотно мерцает
Грустная, тяжелая луна.
Скоро будет молодость вторая -
Жаль, что скоро кончится она.
Кажется, летят по небу перья,
Если глянуть в сонное окно.
Даже тот, кто вышел, хлопнув дверью,
Он сюда вернется все равно.
Черную невкусную селедку
Режем на буклете РЖД.
Время продолжает перемотку
От беды к очередной беде.
Что же вы, товарищи, молчите
Будто бы не видите меня?
Между нами порванные нити,
Всякая халявная фигня.
Мы запьем селедку сладким кофе.
За окном опавшая листва.
Есть еще печенье и картофель,
Есть еще забытые слова.
Русская алмазная дорога -
Толстая цыганская игла -
От Калуги до Владивостока
Через 10 тысяч верст легла.
И по ней мы катимся, как слезы,
Как стальные гаечки по льду.
Я сюда явился, неопознан,
Так же неопознанным уйду.
Где тихонько стынет в отдаленьи
Некогда горячая звезда,
В том настолько тайном отделеньи,
Что туда не ходит поезда.
Telegram-канал Михаила Гундарина
Михаил Гундарин. Дорожная песня
Белое, чужое, молодое,
Со шпаною-вечностью на ты.
Я родился, может быть, героем
На вершинах Русской Пустоты.
А теперь, когда осталось мало
И высот, и сказочных пустот,
Я стою у старого вокзала.
Скоро мой плацкартный подойдет.
Добрый день вам, хмурые соседи
По забронирОванным местам!
Я надеюсь, мы куда-то едем,
Я надеюсь, мы еще не там.
За окном безропотно мерцает
Грустная, тяжелая луна.
Скоро будет молодость вторая -
Жаль, что скоро кончится она.
Кажется, летят по небу перья,
Если глянуть в сонное окно.
Даже тот, кто вышел, хлопнув дверью,
Он сюда вернется все равно.
Черную невкусную селедку
Режем на буклете РЖД.
Время продолжает перемотку
От беды к очередной беде.
Что же вы, товарищи, молчите
Будто бы не видите меня?
Между нами порванные нити,
Всякая халявная фигня.
Мы запьем селедку сладким кофе.
За окном опавшая листва.
Есть еще печенье и картофель,
Есть еще забытые слова.
Русская алмазная дорога -
Толстая цыганская игла -
От Калуги до Владивостока
Через 10 тысяч верст легла.
И по ней мы катимся, как слезы,
Как стальные гаечки по льду.
Я сюда явился, неопознан,
Так же неопознанным уйду.
Где тихонько стынет в отдаленьи
Некогда горячая звезда,
В том настолько тайном отделеньи,
Что туда не ходит поезда.
Telegram-канал Михаила Гундарина
Telegram
5 гвоздей в кожаный переплет
Литература, кино, театр, культурная политика - от участника процесса, прозаика, поэта, критика, доцента, лауреата, финалиста/полуфиналиста и все такое Михаила Гундарина
#современник #Шмелев
Алексей Шмелёв
Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый.
В этом мире есть столько всего, что не нàчало быть.
Я хотел бы тебе рассказать обо всëм и сразу —
но скажу только то, что ещë не успел забыть.
И огонь, и вода, и тем более медные трубы —
разрушают лишь тех, кто совсем не усвоил азы.
Это ты сейчас говоришь языком ютуба,
а увидишь вечность — придумаешь свой язык.
Это ты сейчас замурован в квадрат планшета,
и пока ты слеп — ты не спутник своей судьбе.
А увидишь смерть и обнимешь свою планету —
как никто никогда. Что ещë рассказать тебе?
Что дорога в небо крута, а к греху — поката.
Что над всяким законом — тот кто писал закон.
Что плакаты пестры, но однажды сгорят плакаты —
и останутся лишь стихи на торцах икон.
Что любой, кто хочет унизить тебя —
был сам унижен.
Что любой, кто тебя полюбит —
тобой спасëн.
Постарайся по мере сил не влюбляться в рыжих —
а хотя, если хочешь влюбляйся,
на этом — всë.
2024
Telegram-канал Алексея Шмелёва
Алексей Шмелёв
Мой красивый, добрый, задумчивый, голубоглазый.
В этом мире есть столько всего, что не нàчало быть.
Я хотел бы тебе рассказать обо всëм и сразу —
но скажу только то, что ещë не успел забыть.
И огонь, и вода, и тем более медные трубы —
разрушают лишь тех, кто совсем не усвоил азы.
Это ты сейчас говоришь языком ютуба,
а увидишь вечность — придумаешь свой язык.
Это ты сейчас замурован в квадрат планшета,
и пока ты слеп — ты не спутник своей судьбе.
А увидишь смерть и обнимешь свою планету —
как никто никогда. Что ещë рассказать тебе?
Что дорога в небо крута, а к греху — поката.
Что над всяким законом — тот кто писал закон.
Что плакаты пестры, но однажды сгорят плакаты —
и останутся лишь стихи на торцах икон.
Что любой, кто хочет унизить тебя —
был сам унижен.
Что любой, кто тебя полюбит —
тобой спасëн.
Постарайся по мере сил не влюбляться в рыжих —
а хотя, если хочешь влюбляйся,
на этом — всë.
2024
Telegram-канал Алексея Шмелёва
#ДаниловаСтефания
Стефания Данилова
Финиш сам по себе есть полоска света.
Выстраданное, маленькое "Домой".
Смерть ждёт с цветами за флюоресцентной лентой,
ради которой бег во тьму по прямой.
Смерть проступает алым опять и снова.
Перед глазами вверх летят этажи.
Смерть не бывает с тем, кто в основу слова
бережно вложит всё, что дарует жизнь.
Кто не боится странных и иностранных.
Путает вечно "дорога" и "города".
Смерть не бывает с тем, кто пьёт из под крана
воду, и полусухим отдаёт вода.
Кто иноходца видит в младенце пони
и разливает музыку во дворы.
Смерть не бывает с тем, кто себя не помня,
в память вмещает мир и еще миры.
Две стороны медали: миндаль и калий.
Выберет кто-то третью и будет — нить.
Смерть не бывает с тем, кто из зазеркалий
вынес тебя, оставив мораль там гнить.
Кто не боится проклятых и проклятий.
В море открытом спит, как на простыне.
Смерть не бывает с тем, кто бежит не глядя.
Тем, для которого финиша просто нет.
2017
Telegram-канал Стефании Даниловой
Стефания Данилова
Финиш сам по себе есть полоска света.
Выстраданное, маленькое "Домой".
Смерть ждёт с цветами за флюоресцентной лентой,
ради которой бег во тьму по прямой.
Смерть проступает алым опять и снова.
Перед глазами вверх летят этажи.
Смерть не бывает с тем, кто в основу слова
бережно вложит всё, что дарует жизнь.
Кто не боится странных и иностранных.
Путает вечно "дорога" и "города".
Смерть не бывает с тем, кто пьёт из под крана
воду, и полусухим отдаёт вода.
Кто иноходца видит в младенце пони
и разливает музыку во дворы.
Смерть не бывает с тем, кто себя не помня,
в память вмещает мир и еще миры.
Две стороны медали: миндаль и калий.
Выберет кто-то третью и будет — нить.
Смерть не бывает с тем, кто из зазеркалий
вынес тебя, оставив мораль там гнить.
Кто не боится проклятых и проклятий.
В море открытом спит, как на простыне.
Смерть не бывает с тем, кто бежит не глядя.
Тем, для которого финиша просто нет.
2017
Telegram-канал Стефании Даниловой
#современник #Комаров
Константин Комаров
На ясли средь тихого хлева
ликуя гляди и скорбя,
и громом средь ясного гнева
смиренье настигнет тебя.
Ругают тебя или хвалят
в рассаднике сорных вестей —
нет разницы, раз за волхвами
отправился в путь по звезде.
Мечтательно дышит вол в окнах,
молча о безмерно простом:
о в ткань воплощённых волокнах,
о радости быть со Христом.
И слёзы выходят, не прячась,
в прозрачные слившись узлы,
за ячество выменяв зрячесть
краснеющих яблок глазных.
6.09.
ВК Константина Комарова
Константин Комаров
На ясли средь тихого хлева
ликуя гляди и скорбя,
и громом средь ясного гнева
смиренье настигнет тебя.
Ругают тебя или хвалят
в рассаднике сорных вестей —
нет разницы, раз за волхвами
отправился в путь по звезде.
Мечтательно дышит вол в окнах,
молча о безмерно простом:
о в ткань воплощённых волокнах,
о радости быть со Христом.
И слёзы выходят, не прячась,
в прозрачные слившись узлы,
за ячество выменяв зрячесть
краснеющих яблок глазных.
6.09.
ВК Константина Комарова
#современник #Кальнов
Денис Кальнов
Мотивы иллюзорные плывут,
как смешанные краски на эмали,
и множатся сонатные детали,
рисуя свой пространственный маршрут.
Везде барочной ноты тайный след:
в скульптуре прокаженной и на крыше,
в подвалах, катакомбах, ниже, выше
и даже там, где недоступен свет.
Сплетаются частицы изнутри
в копилке форм, увиденных когда-то:
эфирный город, росписи, преграда,
и зрение выводит во дворы.
А там гончарный мастер и кувшин
с печатью лапы любопытной кошки,
а дальше книжный — пестрые обложки:
портрет Корелли, скрипка, апельсин.
Вот сумерки окутывают быт.
Стесняется заезжий иностранец
акцента (на щеках уже румянец)…
Но кто вот эту сцену сохранит?
В финальной части каждый приглашен
увидеть незнакомую обитель;
вот шкаф, на нем крылатый небожитель;
гербарий (в книге клевер, липа, клен).
Мелодия в себя вбирает цвет
в мгновении тобой запечатленном…
В вещах и в преломлении оконном —
везде барочной ноты тайный след.
Опубликовано литературный журнал"Дети Ра"
Денис Кальнов
Мотивы иллюзорные плывут,
как смешанные краски на эмали,
и множатся сонатные детали,
рисуя свой пространственный маршрут.
Везде барочной ноты тайный след:
в скульптуре прокаженной и на крыше,
в подвалах, катакомбах, ниже, выше
и даже там, где недоступен свет.
Сплетаются частицы изнутри
в копилке форм, увиденных когда-то:
эфирный город, росписи, преграда,
и зрение выводит во дворы.
А там гончарный мастер и кувшин
с печатью лапы любопытной кошки,
а дальше книжный — пестрые обложки:
портрет Корелли, скрипка, апельсин.
Вот сумерки окутывают быт.
Стесняется заезжий иностранец
акцента (на щеках уже румянец)…
Но кто вот эту сцену сохранит?
В финальной части каждый приглашен
увидеть незнакомую обитель;
вот шкаф, на нем крылатый небожитель;
гербарий (в книге клевер, липа, клен).
Мелодия в себя вбирает цвет
в мгновении тобой запечатленном…
В вещах и в преломлении оконном —
везде барочной ноты тайный след.
Опубликовано литературный журнал"Дети Ра"
Стихотворение вечера #стихотворениевечера #современник #Гаммер
Александр Гаммер
Джаз-концерт окончен на эстраде,
Быстро обезлюдел старый сад.
Нотные,
забытые,
тетради
Тихо на асфальте шелестят.
На листах чужой какой-то почерк
И не мною сыгранная роль.
На аккордах
параллельных
строчек
Грязь выводит жирно «си-бемоль».
Всё, увы, по графику…
Маэстро
Заведёт в ночи,
суров и груб,
Серенаду струнного оркестра
С гулким
переливом
сточных труб.
Но грустить не надо,
Бога ради!
Сохраните пропуск именной.
Ваш оркестр
любимый
на эстраде
Джаз ещё сыграет…
Но весной.
Telegram-канал Александра Гаммера
Александр Гаммер
Джаз-концерт окончен на эстраде,
Быстро обезлюдел старый сад.
Нотные,
забытые,
тетради
Тихо на асфальте шелестят.
На листах чужой какой-то почерк
И не мною сыгранная роль.
На аккордах
параллельных
строчек
Грязь выводит жирно «си-бемоль».
Всё, увы, по графику…
Маэстро
Заведёт в ночи,
суров и груб,
Серенаду струнного оркестра
С гулким
переливом
сточных труб.
Но грустить не надо,
Бога ради!
Сохраните пропуск именной.
Ваш оркестр
любимый
на эстраде
Джаз ещё сыграет…
Но весной.
Telegram-канал Александра Гаммера
#Бунин
Иван Бунин. Последний шмель
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной?
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди - и в засохшей татарке,
На подушечке красной, усни.
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!
Иван Бунин. Последний шмель
Черный бархатный шмель, золотое оплечье,
Заунывно гудящий певучей струной,
Ты зачем залетаешь в жилье человечье
И как будто тоскуешь со мной?
За окном свет и зной, подоконники ярки,
Безмятежны и жарки последние дни,
Полетай, погуди - и в засохшей татарке,
На подушечке красной, усни.
Не дано тебе знать человеческой думы,
Что давно опустели поля,
Что уж скоро в бурьян сдует ветер угрюмый
Золотого сухого шмеля!
"В чужом саду", художник Андрей Подшивалов
#Исаковский
Михаил Исаковский
Попрощаться с теплым летом
Выхожу я за овин.
Запылали алым цветом
Кисти спелые рябин.
Всё молчит - земля и небо,
Тишина у всех дорог.
Вкусно пахнет свежим хлебом
На току соломы стог.
Блекнут травы. Дремлют хаты.
Рощи вспыхнули вдали.
По незримому канату
Протянулись журавли.
Гаснет день. За косогором
Разливается закат.
Звонкий месяц выйдет скоро
Погулять по крышам хат.
Скоро звезды тихим светом
Упадут на дно реки.
Я прощаюсь с теплым летом
Без печали и тоски.
#Исаковский
Михаил Исаковский
Попрощаться с теплым летом
Выхожу я за овин.
Запылали алым цветом
Кисти спелые рябин.
Всё молчит - земля и небо,
Тишина у всех дорог.
Вкусно пахнет свежим хлебом
На току соломы стог.
Блекнут травы. Дремлют хаты.
Рощи вспыхнули вдали.
По незримому канату
Протянулись журавли.
Гаснет день. За косогором
Разливается закат.
Звонкий месяц выйдет скоро
Погулять по крышам хат.
Скоро звезды тихим светом
Упадут на дно реки.
Я прощаюсь с теплым летом
Без печали и тоски.
#Рубцов
Николай Рубцов. Сентябрь
Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября...
Николай Рубцов. Сентябрь
Слава тебе, поднебесный
Радостный краткий покой!
Солнечный блеск твой чудесный
С нашей играет рекой,
С рощей играет багряной,
С россыпью ягод в сенях,
Словно бы праздник нагрянул
На златогривых конях!
Радуюсь громкому лаю,
Листьям, корове, грачу,
И ничего не желаю,
И ничего не хочу!
И никому не известно
То, что, с зимой говоря,
В бездне таится небесной
Ветер и грусть октября...
Forwarded from ПОЭЗИЯ | Стихи нового дня
#современник #Мориц
Юнна Мориц
За окнами рассвет, деревья сентября,
Там живопись висит, листвой шумят полотна,
В полотнах – птичий свист, и воздух серебря,
Сверкают слитки туч, ворочаясь полётно.
Скажи, какой Кузьма освоил стиль письма,
Где ветер, воробей, и кошка, и собака
Шныряют, как хотят, а живопись весьма
Похожа на мультфильм, и критик скажет: бяка!
В компьютере такой используют приём,
Там книги с беготнёй, там бегает Каштанка,
Там бегают глаза! Но здесь, в окне моём, -
Дыхания объём, и это – не обманка!
Дыхания объём – с изнанки и с лица,
А не портрет листвы с одышкой репетиций.
За окнами рассвет и живопись Творца,
Где птица – из яйца, которое – из птицы.
Telegram-канал Юнны Мориц
Юнна Мориц
За окнами рассвет, деревья сентября,
Там живопись висит, листвой шумят полотна,
В полотнах – птичий свист, и воздух серебря,
Сверкают слитки туч, ворочаясь полётно.
Скажи, какой Кузьма освоил стиль письма,
Где ветер, воробей, и кошка, и собака
Шныряют, как хотят, а живопись весьма
Похожа на мультфильм, и критик скажет: бяка!
В компьютере такой используют приём,
Там книги с беготнёй, там бегает Каштанка,
Там бегают глаза! Но здесь, в окне моём, -
Дыхания объём, и это – не обманка!
Дыхания объём – с изнанки и с лица,
А не портрет листвы с одышкой репетиций.
За окнами рассвет и живопись Творца,
Где птица – из яйца, которое – из птицы.
Telegram-канал Юнны Мориц