Беглый олигарх Борис Березовский называет захват заложников «способом остановить войну». Он призывает власть пойти на переговоры с лидером чеченских сепаратистов Асланом Масхадовым:

— Остановить войну и прекратить уничтожение нации. Басаев предпринял рейд, когда понял, что другого способа остановить войну нет. В России наступает понимание, что срочно нужно начать переговоры и подписать мирное соглашение. И вести их должна только центральная власть и только с Масхадовым. А Кадыров — пустое место. Боюсь, только власть еще к этому не готова, особенно Путин. До него медленно доходит, а мы за его тупость расплачиваемся жизнями тысяч людей.

Несколько московских фастфудов бесплатно привозят в штаб силовиков сотни обедов для заложников. Но террористы не разрешают занести их внутрь. Еду решают раздать стоящим в оцеплении солдатам и милиционерам.

Несколько заложниц отпрашиваются в туалет и выпрыгивают из его окна. Одна, будучи на каблуках, прыгает босиком и повреждает связки.

Вытаскивая ее из-под огня автоматов и гранатометов, открытого террористами по убегающим, ранен майор «Альфы» Константин Журавлев.

Телеканал Аль-Джазира транслирует обращение Бараева, записанное за несколько дней до захвата театра.

На вопрос, как к ним попала пленка, шеф московского бюро отвечает:

— Секрет фирмы! У нас есть свои люди везде!

Заложница Алёна Михайлова пишет на программке «Норд-Оста» прощальное письмо родителям.

Мамочка, папочка. Боюсь, что это всё. Поэтому я вас очень люблю, за всё благодарна. Надеюсь, что вам хватит сил поднять мальчишек на ноги. Надеюсь, что они нас будут помнить. Помните, что есть мои дневники о детях.

Прощайте. Держитесь. Здоровья и мира всем вам. Целуем.

P. S. Заберите машину со стоянки на пл. Чернышевского за белым забором

Муж Алёны Михайловой тоже пишет на программке прощальные строки.

Мама, папа, Максимка, я вас очень люблю. Не разлучайте пацанов, пусть растут вместе. Простите за всё. Пока

Максим

«Максимка — сын от первого брака, старший. Я ужасно боялась, что его отдадут после моей смерти отцу, и ничего не останется от семьи», — объясняет Михайлова.

Взбешенные побегом заложников из туалета, террористы запрещают туда ходить. Его роль начинает играть оркестровая яма.

«Туда разрешалось ходить в определенное время по очереди. За этим следили шахидки. Если время истекало, доступ в яму прекращался. И это была пытка.

В пытку превращалось и само посещение этой ямы. Чтобы туда попасть, надо было вскарабкаться на стул, а затем на высокий барьер. С барьера надо было слезать задом, сначала нащупав ногами шаткий высокий табурет, а с него умудриться спуститься на какую-то подставку, на которой этот табурет стоял, и не сломать при этом ноги. Мне это удавалось проделывать с большим трудом.

Раз от раза места, куда можно было безбоязненно вступить, становилось всё меньше и меньше, а соответствующие запахи — всё сильнее и сильнее. Сверху за происходящим наблюдала пара террористов с автоматами. Вместо туалетной бумаги в ход шли ноты еще недавно звучавшей музыки», — вспоминает заложница Татьяна Жаботинская.

Заложница Галина Делятицкая пытается отвлечь подростков, рассказывая им смешные истории. Например, как она была на гастролях и ночь провела в туалете. Их это очень смешит. Начинается цепная реакция: каждый рассказывает свои истории, все расслабляются, на мгновения пропадает страх

Министр печати Михаил Лесин резко критикует Эхо Москвы за «предоставление эфира террористам». Он подразумевает звонки заложников в прямой эфир, которые передавали требования боевиков.

Ведомство объявляет всем СМИ, что теперь за это грозит отключение вещания.

Председатель Совета Федерации Сергей Миронов от имени государства объявляет: если террористы отпустят заложников, им гарантируют безопасность. Они смогут свободно покинуть Россию.

В разгар переговоров главный телеканал страны в программе «Время» показывает авторский комментарий Михаила Леонтьева. Он прямо говорит, что никакого соглашения быть не может и называет боевиков уродами и выродками.

Те, разумеется, смотрят это по телевизору в захваченном театре.

Корреспондент «Комсомолки», одессит Вячеслав Воронков уже сутки дозванивается до своих земляков, оказавшихся в заложниках. Наконец кто-то берет трубку.

— Григорий Маркович?!

— Нет, его нет, — отвечает усталый хриплый голос с кавказским акцентом.

— Кто у телефона?

— Что ты хочешь?

— С Григорием Марковичем все в порядке?

— Не волнуйся, у него все хорошо.

— Как тебя зовут?

— Руслан.

— Сколько тебе лет?

— Какое тебе дело?

— У людей, которые рядом с вами, все нормально? Есть вода, продукты?

— Все есть — холодная вода есть, иншаллах.

— Когда вы собираетесь их отпустить?

— На все воля всевышнего. Наши жизни находятся в руках всевышнего.

— Как самочувствие людей?

— А какое может быть самочувствие у тех, кто находится под бомбами?

— Нужна ли какая-нибудь помощь?

— Если хотите их спасти, приезжайте сюда. Ты откуда звонишь?

— Из Одессы. Ты бывал, Руслан, в Одессе?

— Нет, не был. На телефоне могут кончиться деньги — присылай деньги, я тебе потом их верну.

— Мы очень переживаем и хотим, чтобы все кончилось миром.

— Мы выйдем отсюда живыми.

Британскому журналисту Марку Франкетти удается договориться с Бараевым о телеинтервью.

Помощник президента Ястржембский просит его снимать внутри как можно больше, а пленку потом передать штабу. Но журналист отказывается выступать информатором силовиков:

— Я иду туда делать свою работу, а не вашу.

Марк Франкетти записывает первое интервью террористов. Они заявляют, что подчиняются Шамилю Басаеву — организатору аналогичного теракта в Буденновске.

Рассказывают о расстреле Ольги Романовой, проникшей в театр и пытавшейся воодушевить заложников на сопротивление.

«Альфа» начинает отрабатывать штурм на здании-близнеце театра на Дубровке — доме культуры «Меридиан» на Профсоюзной улице.

«Это нам очень помогло. Оказалось, в [архитектурном] проекте предусмотрен проход между корпусами, который должен вести прямо в холл театра», — вспоминает командир штурмовой группы Александр Михайлов.

В захваченный театр заходит еще один переговорщик — политик Григорий Явлинский.

«Когда идешь туда, физически чувствуешь, что находишься под прицелом целого ряда снайперов: и с этой стороны, и с той. Краем глаза видишь, а больше понимаешь, что они в тебя целятся», — вспоминает он.

Явлинский начинает переговоры с лидерами террористов:

— Зачем вы этих людей захватили?

— Мы хотим прекратить войну.

— Но эти люди-то причём?

— Как же? Они же голосовали за войну.

— Нет, неправда. А мои избиратели против войны. Вместе со мной.

Явлинского бьют автоматом в ухо.

«Никого старше 30 лет там не было. Это поколение, выросшее за 10 лет войны. У них было совершенно другое представление о жизни. Разговора не получилось», — вспоминает Явлинский.

— Мы сильнее вас, — говорят ему террористы.

— Да? Почему вы так думаете?

— А потому что мы пришли умирать. А вы все хотите жить.

Явлинский понимает, что у террористов нет никаких конкретных требований:

«„Мы хотим прекратить войну“ — и всё. И никакого шага вперед. Невозможно было сдвинуться никуда.

— Как вы себе это представляете? Как это должно произойти?

И вот дальше они не знали, что им нужно говорить».

Явлинский начинает сам придумывать за террористов: «что они могут хотеть и что за это можно обменять». Удается договориться, что если Путин позвонит Масхадову и начнет вывод войск хотя бы из одного района Чечни, террористы отпустят половину заложников. С этим предложением Явлинский выезжает в Кремль.

Глава МВД Борис Грызлов проводит консультации о спасении заложников со специалистами ФБР. Предложения помощи поступили также от спецслужб Германии, Британии, Франции, Испании и Австрии.

Явлинский приезжает в Кремль на встречу с главой администрации президента Александром Волошиным. Политик передает требования, которые он сформулировал вместе с террористами.

В ответ Волошин просит гарантий, «что они там всё не взорвут». Явлинский недоумевает: какие здесь вообще могут быть гарантии?

«Было понятно, что они эту позицию не примут. Им надо было тянуть время, поэтому они и не хотели отказываться. Но было ясно, что они не готовы к обсуждению. У них свой план. Какой именно, я не знал. Но то, что он какой-то другой, я видел», — вспоминает Явлинский.