Здравствуйте, мне чисто пожаловаться.

Слушала я тут вчера перед сном прекрасный (нет, давайте капсом – ПРЕКРАСНЫЙ) подкаст «Закладка».

«Закладка» – это не то, что подумали коллеги-криминалисты, а беседы о литературе в исполнении Екатерины Шульман и Галины Юзефович. А тут ещё и выпуск про Тэффи – просто счастье какое-то.

И вот, значит, доходит разговор до того момента, что Тэффи – дочь присяжного поверенного Александра Лохвицкого, и юмореска «Модный адвокат» написана вполне себе со знанием дела (кто из коллег её читал, тот в этом, в принципе, и не сомневается).

Так вот, в один момент в ряду известных адвокатов тех времён Галина Юзефович совершенно спокойно и буднично упоминает Анатолия нашего Федоровича Кони, который адвокатом ни дня в своей жизни не был. А был как раз-таки прокурором, а потом судьёй – из таких, каких нам сейчас сильно не хватает.

А Екатерина Шульман, значит, сидит и кивает с понимающим видом.

В общем, не знаю, сколько у меня рукопожатий до Галины Леонидовны и Екатерины Михайловны, но если кто вдруг может, шепните им, пожалуйста, о пользе фактчекинга. В том числе чекинга фактов, которые кажутся общеизвестными.

А из литературных рекомендаций, о которых меня никто не просил, могу посоветовать как раз Анатолия Федоровича Кони – не читанные до дыр всеми (оказывается, не всеми) «Воспоминания о деле Засулич», а книгу 1923 года – «Суд – наука – искусство». Когда ещё доведётся посмотреть на уголовный процесс изнутри головы председательстаующего судьи?

Думаю, настолько откровенные (в процессуальном смысле) воспоминания кого-то из ныне действующих судей будут написаны и изданы нескоро. Так что пока читаем Кони.

Нет чая вкуснее, чем тот, который пьёшь, отправив жалобу в суд за 30 минут до истечения срока.

Сидя на кухне в пижаме-тюлене, закусывая чай шоколадкой из новогоднего набора. И с мурчащим котом на коленях.

Это ощущение хочется закатывать в банки и хранить на будущее, чтобы потом употреблять по одной чайной ложке в дни, когда приходится быть в пяти местах и десяти очередях одновременно.

Красота.

Удивительно, но факт: нынешний декабрь почему-то освещается только гирляндами, а не горящими сроками. Судьи как будто все разом выдохнули, помедитировали и решили уже не торопиться. Зачем пытаться срочно дослушать все дела до конца года, если можно сразу отложить заседания на январь?

Вообще для судов декабрь – это такой отдельный круг ада, где нужно впихивать что-то очень большое (дела) во что-то очень маленькое (промежуток времени). И если не впихнешь, тут тебе и котел с кипящей смолой, и черти, и многое такое, что Данте и не снилось.

И адвоката, в свою очередь, разрывают на части все судьи, которые стараются до конца года успеть вынести все возможные приговоры и другие решения.

Иногда это плюс – если, например, примирение или судебный штраф в октябре-ноябре не клеились, то в декабре шансов кратно больше. С другой стороны, если хочется, чтобы судья всё-таки внимательно подумал над решением, то стратегически совершенно необходимо «протягивать» дело на следующий год. В декабре шансы на «подумать» ничтожно малы.

А в этом году – тишина и благодать.

Даже по делам, которые можно было бы ускорить и успеть с приговором до нового года, разные судьи в разных судах разных уровней вдруг взяли и отложили всё на январь. Причем не сейчас отложили, а ещё эдак в середине ноября.

Дошло до того, что последнее судебное заседание в этом году у меня планируется не в мандаринах и оливье, а вполне себе за полторы недели до праздников.

В связи с чем вопрос: всё это непривычно и очень приятно, но что случилось? Как-то изменились отчётные показатели судов, и остаток дел на конец года больше не страшен? Или введен какой-то новый отчётный коэффициент по work/life balance?

Надеюсь, сотрудники судов расскажут как-нибудь кулуарно, что там у них случилось.

Ну а чтобы не сильно пошатнуть традиционные декабрьские ценности, скажу: в следствии всё по-прежнему. Последние дела прокурору планируют направлять буквально под ёлку, очередь в СИЗО забита плотно, помощники следователей заняты экстренным сканированием дел в обмен на быстрое ознакомление.

Что-то стабильное в этом мире всё-таки есть.

Когда-то давно, в далёкой галактике, я писала кандидатскую диссертацию.

Тема звучала красиво: «Обвинение и его изменение в суде первой инстанции». Я была юна и вдохновлена постановлением Конституционного суда по жалобе Гадаева, имела к нему (к суду, а не к Гадаеву) много вопросов, и, несомненно, ещё больше ответов.

Как меня угораздило сформулировать тему именно так (а уполномоченных лиц – утвердить эту формулировку), я не знаю.

Но в процессе работы выяснилось, что конструкция «обвинение + икс обвинения» обязывает меня написать сначала абсолютно всё про обвинение. Ну вот вообще всё: и сравнительного правоведения хлебнуть, и моделей уголовного процесса, и процессуальных функций, и ещё множество всего, о чем нормальным людям знать не положено. То есть чуть ли не докторскую написать, потому что обвинение – как ни крути, фундамент уголовного процесса.

А потом, после фундамента, уже можно было браться за "и его изменение в суде первой инстанции". И там уже пройтись по конкретным процессуальным штукам, вроде фактов и их юридической квалификации, баланса прав обвиняемых и потерпевших, возвращения уголовного дела прокурору, пределов судебного разбирательства и проч., и проч.

То есть в итоге должна была выйти одна целая диссертация и одно диссертачье крылышко. Было очень тяжело и очень интересно.

А потом, через два года, внезапно оказалось, что адвокатура интереснее аспирантуры. Поэтому наработки к диссертации так и лежат где-то в архивах вместе со справкой о сданных кандидатских экзаменах.

И вспоминаю я свой многострадальный ненаписанный диссер редко. Вот сейчас, например, когда читаю новый пленум Верховного Суда о возвращении дела прокурору. И положения, которые я когда-то думала выносить на защиту, горят в моей голове ярким синим пламенем.

Почитать про этот пленум можно у настоящих кандидатов и докторов юридических наук: Александра Брестера, Геннадия Есакова и Максима Никонова.

А я вам принесла теплую и ламповую (в прямом смысле) фотографию из своих аспирантских времён.

В связи с внезапной предновогодней простудой и температурой сил моих 31 декабря хватило только на то, чтобы вставить батарейки в гирлянду, включить аудиокнигу и нырнуть в ванну.

На итоги года сил не то что бы не хватило – скорее, этого просто не было в планах.

Но если вы это читаете, значит, итог года такой: вы живы и на свободе. Многие из вас, как мне думается, и другим помогли добиться этого впечатляющего по нынешним временам результата. Значит, мы молодцы и можем продолжать в том же духе и в 2025 году.

С наступающим. Nolite te bastardes carborundorum*.

(*но книгу я слушаю не эту)

#неадвокатское

Первые новогодние дни посвящаю исключительно книгам, обильному тёплому питью и сну.

После книжек, вынуждающих пять раз за страницу обращаться сначала к Википедии, а потом и к внешним ссылкам из неё, захотелось чего-то, ну, полегче.

Полегче оказался «Охотник» Таны Френч (да, я обещала к ней не возвращаться, но кто без греха?).

И вот средь согласного гуденья ирландских насекомых, про которое очень хорошо читается с температурой, я встретила совершенно незнакомое словосочетание: «пакетик-струна».

Только через некоторое время (но всё-таки без обращения к Википедии) я поняла, что этот пакетик – это то, что я и мои коллеги знаем как прозрачный полимерный пакет с комплементарной застёжкой, а все нормальные люди – как зиплок.

Пришлось идти в личку к неюристам (или, на худой конец, не криминалистам) с весьма неожиданным для 2 января вопросом, что это за пакетик и как его назвать.

Комплементарную застёжку, к счастью, не упомянул никто. Были зиплок, застегивающийся пакетик, один раз даже гриппер. Струна же никак не фигурировала, даже когда я начинала спрашивать про варианты – мол, а если не в разговорной речи, а в тексте?

Поэтому теперь вопрос к вам: а вы как этот пакетик называете? Если отвечаете про комплементарную застёжку, пишите и профессию в комментарии.

«На усмотрение суда» – эта адвокатская фраза часто вызывает презрительную ухмылку у коллег. Мол, так адвокат (особенно защитник) говорить не должен.

В общем виде я, конечно, согласна. Если ходатайство, про которое надо высказаться, тебя процессуально не волнует и не задевает, всё равно можно блеснуть знанием УПК и возразить обоснованно. Ну или поддакнуть коллегам, если твоего подзащитного вопрос не касается, а другим важен.

Но всё равно иногда никакой другой вариант, кроме как «на усмотрение», не подходит.

Вот, например, дело вдруг улетает по подсудности туда, куда никто не ожидал. Одна сторона от неожиданности идёт в апелляцию, а ты сидишь и думаешь – ладно, поддержу жалобу, потому что по существу коллега прав.

Но тогда после приговора не придётся ли мне уже другой суд убеждать, что с подсудностью всё было нормально? Ну или наоборот, если карта иначе ляжет. Плодить шизофрению (тем более свою) на ровном месте – так себе идея. Вот и говоришь – на усмотрение, вашчесть, думайте сами.

Или вот скоро у меня другая ситуация будет.

У подзащитного мера пресечения – запрет определенных действий. Но единственное, что ему запрещено – это общаться с соучастниками.

И в ближайшее время суд будет решать, продлевать эту меру или менять на что помягче. Вариантов у меня немного: возражать против продления (дайте подзащитному общаться с соучастниками, они соскучились, да и вообще у них группа лиц по предварительному сговору!), не возражать (оставьте моему подзащитному меру пожёстче, нечего ему на подписке делать!), или... ага, на усмотрение суда.

Все три варианта так себе. Но первые два явно предполагают, что я буду нести бред, а третий – неявно. И хоть обоснование придумывать не нужно.

В общем, утренняя моя мысль такая – отстаньте от адвокатов, которые «на усмотрение суда». Они это не от глупости делают (иногда), а от безысходности.

А вы, коллеги, употребляете эту ужасную и выдающую непрофессионализм фразу? И в каких случаях, если да?

Вчера была в Петушках на оглашении приговора коллегам – адвокатам Алексея Навального.

В двух шагах от Петушинского городского суда – большая вывеска «Адвокаты». За углом ещё одна, поменьше. В часе езды – город Владимир, где пара сотен коллег, наверное, наберётся. В двух часах в другой стороне Москва – там нашего брата хватит на то, чтобы заселить полностью небольшой город (как в «Трассе 60»).

Но ни одного незнакомого адвоката на оглашении приговора я не встретила.

Последние два года замечаю, что лучшие судебные корреспонденты водятся в небольшом, но смелом издании MR7.

Сегодня Верховный суд лишил его статуса СМИ за эпизодическое отсутствие сноски со звёздочкой под именами иноагентов.

Думаю, мы всё равно продолжим встречаться в судах с их цепкими судкорами. Сил всем журналистам MR7.

Если в СИЗО у вас что-то заболело, вы окажетесь в карцере на 15 суток.

Ну да, несколько оговорок сделать надо. Для начала, вы должны быть в СИЗО-5 в Петербурге (в народе – Арсеналка). Это у нас женско-детское учреждение.

Там вам два месяца не будут выдавать ваши собственные «вольные» обезболивающие, которые назначены вам врачом от болей в спине.

В качестве утешительного приза вас «поставят в очередь к неврологу», но сама по себе постановка в очередь ещё никого ни от чего не вылечила.

Потом два месяца постоянной боли приведут к тому, что вы почти перестанете подниматься с кровати. И в определенный момент вы не сможете встать, чтобы поехать в суд.

Тогда вам измерят давление и пульс и дадут справку, что вы совершенно здоровы. А когда вы (вдруг) начнёте требовать свои лекарства, без которых не выдержите несколько часов сидя в холодном автозаке, вас отправят в карцер – якобы за «некорректное поведение» и «оскорбление сотрудников медицинской службы».

На 15 суток за боль в спине. Такая цепочка. Хочешь принять свою, переданную родными, таблетку диклофенака – добро пожаловать в карцер.

Теперь 15 суток у вас не будет возможности прилечь, кроме как ночью, что, конечно, быстро излечит больную спину. Не будет посылок, передач и свиданий с родными.

Но да, вы всё ещё в очереди к неврологу. Можно радоваться.

Вот что, как выяснилось, произошло с моей подзащитной Анной Александровой. Очень похоже на необоснованное водворение в карцер. И на нарушение условий содержания. И на неоказание медицинской помощи. Да и попросту на пытки, если звать вещи своими именами.

Так что теперь будем разбираться с этим в судебном порядке.

Не каждый день узнаешь новое для себя слово.

Я много раз видела у СИЗО людей, которые вписывают адвокатов и родственников обвиняемых в волшебные списки на дверях изолятора. В полночь эти суровые мужчины, кроме прочего, контролируют, что список не будет разорван, сожжён или съеден недовольными своим порядковым номером в очереди.

И вот вчера впервые в жизни я обратилась к такому специалисту. Немного смущаясь, как будто это что-то плохое (не знаю, откуда такое ощущение – может, из-за некоторой неловкости перед коллегами, которые, как и я обычно, проделывают все эти манипуляции без посторонней помощи).

У меня было ощущение, что это что-то подпольное и полулегальное. Как будто сейчас надо будет оплатить услуги криптой и удалить переписку.

Каково же было моё удивление, когда после оплаты мне пришел самый настоящий чек, в котором было написано: «услуги трамитадора».

Всё легально и официально. Уффф.

Так что вот, новое слово узнала. Красивое, испанское и волшебным образом открывающее перед людьми двери СИЗО (но не в том смысле, в котором можно было подумать).

Снова с вами рубрика «Анастасия Владимировна и профессиональная деформация», выпуск праздничный, романтический.

Итак, вот такую рекламу увидела в сторис одного бара.

Первая мысль: почему свидания быстрые? Правильно говорить «краткосрочные»!

P.S. Да и бар мне этот знаком не из-за ассортимента коктейлей, а из-за новостей от пресс-службы судов.

Редко пишу процессуальные документы с планшета, поэтому автозамена на нём нашей юридической лексике ещё не обучена.

Так что привлекать лицо предлагает не в качестве обвиняемого, а в качестве подарка (примера, бонуса, образца – нужное подчеркнуть).

– Прошу приобщить к материалам дела следующие документы. Два свидетельства о рождении детей, 2017 и 2019 года рождения, где в качестве отца указан мой подзащитный...

Судья перебивает меня посреди ходатайства вопросом, с кем живут дети.

И в этом вопросе («а с кееееем?»), даже скорее в этом коротком слове, в вопросительно выходящем на высокие тона звуке «е» я слышу ноту, которая сразу врезается куда-то в череп, прямо за глазные яблоки.

И в момент, когда нота начинает дребезжать там, и не снижает оборотов ни в тишине, после вопроса, ни пока я отвечаю на него, я понимаю – это мигрень.

Не головная боль, от которой можно отделаться таблеткой цитрамона, а приключение на сутки. Что-то покруче, чем боль.

Чтобы проверить, не ошибаюсь ли я, достаточно посмотреть на дневной свет, лампочку или даже слишком белый лист бумаги. Проверку я уже давно провожу автоматически.

Раз уж день выдался солнечным, а судебное заседание ранним, выбираю самое простое – взгляд в окно. И это становится таким ударом по глазам, что я радуюсь тому, что теперь сижу. Если бы стояла, как две минуты назад, когда заявляла ходатайство, могла бы и покачнуться. А качаться адвокатам в суде – плохая идея.

Делаю для себя заметку, что сегодня, когда меня начнут жутко раздражать абсолютно все вокруг, дело будет не в них и даже не во мне. Просто свет будет слишком ярким, чужие духи – слишком резкими, любая еда будет отвратительно вонять, а люди будут говорить невыносимо громко – как вот эта судья с её «кеееееем». Ну спроси ты, с кем дети живут? Так ведь нет: с кееееем.

И ещё мебель в зале так расположена, что солнце бьёт в глаза только мне и моему подзащитному. Судья сбоку в тени, прокурор спиной к окну. И только я щурюсь и прикрываюсь рукой от света. Ненавижу.

Так вот, заметка: это просто мигрень. В другие дни мне даже нравится вид из этого окна.

Но сейчас хочется уйти в самый темный и тихий угол и лежать там, пока всё не закончится.

Роль темного тихого угла сегодня выполнит другой суд. Ехать туда придется между заснеженными полями. Белыми. И хорошо отражающими зимнее солнце.

Но зато там я на стороне потерпевших, и до некоторой степени могу спрятаться за прокурора. Разделим между собой допрос свидетелей защиты, и будет чуть легче.

Радуюсь, что это будет перекрестный допрос. Мигрень делает меня резкой и язвительной, и пугать этим «своих» свидетелей не стоит. А с чужими, возможно, даже будет полезно.

...
Выходим с подзащитным из суда. Он спрашивает, не угостить ли меня кофе. Я отвечаю, что, к сожалению, очень тороплюсь (что неправда, до следующего заседания времени ещё достаточно), и если у него нет ко мне срочных вопросов, то большое спасибо, но я поехала.

На самом деле мне просто хочется немного посидеть одной, закрыв глаза. Без кофе, само собой. Максимум со стаканом воды.

Пока мы были в суде, я пропустила тот короткий отрезок, эти ключевые два часа, когда я ещё успеваю купировать приступ лекарствами. А раз пропустила, добро пожаловать в ад.

Но если я ошибаюсь в своих атеистических воззрениях, и ад на самом деле существует (и я вдруг туда попаду), то пробную версию я уже проходила. Значит, справлюсь и с полной.

Совсем не разбираюсь в психологии и прочем таком, но интересные явления отследить могу.

Вот, например, как человеческая голова (в частности, моя) защищается от перенапряжения и старается открыть клапаны и сбросить лишнее.

Как и все адвокаты, я привыкла строго дозировать эмпатию и совсем уж близко к сердцу чужие страдания не принимать.

Потому что как их принимать, если к адвокату (особенно криминалисту) идут нередко с насилием, смертью, разрушенной жизнью (и иногда не одной), болезнями, тюрьмами, пытками, невезением и несправедливостью? Надо отгораживаться. Поэтому учишься всё это класть в папку, обзывать "фактическими обстоятельствами", использовать по прямому юридическому назначению, и потом без необходимости не открывать.

Это имеет побочный эффект: чужие истории, не связанные с работой, тоже не вызывают особой эмоциональной реакции. Да, способность к оценке не отключается, и ужасное ложится в положенную ему папку «Ужасное», заслуживающее сочувствия и сострадания – тоже, но на этих полках и так много чего стоит. Но папки закрыты.

И вот ты уже начинаешь думать, что отсутствие реакции – это то же самое, что отсутствие эмоций.

А потом открываешь за кофе новость о том, что в петербургском океанариуме умер тюлень Гоша, и сию секунду начинаешь рыдать. Прямо в кафе. Посреди дня. За мертвых подзащитных, за перепуганных матерей у бюро передач СИЗО, за севших на долгие сроки ни за что, за людей, у которых забрали всё и никогда не вернут, за все те трагедии, исправить которые ты бессилен. За всё и за всех разом.

И за Гошу, конечно.

Сегодня, кстати, один из самых юридических праздников, которые я знаю. По этому поводу даже видеопоздравление записала, держите.

До Питера докатилась напасть, которая в столице известна уже больше года – отключение сайта, который есть, наверное, в быстрых вкладках у любого адвоката – я, конечно, про ФСИН-визит.

Это такой волшебный сайт, где адвокаты ловили номерки в СИЗО (по большей части в Кресты, потому что так называемой "живой очереди" там нет). Если номерков не оказывалось, можно было записаться (там же, на ФСИН-визите) в лист ожидания – на случай, если кто-то откажется от своей записи. Это срабатывало в большинстве случаев, потому что у кого-нибудь из полусотни адвокатов до обеда и ещё полусотни после точно менялись планы. Ну а если и лист ожидания не срабатывал, можно было поймать номерок даже день-в-день. Особенно если встать ради этого в пять-шесть утра.

Но все эти блага (кроме раннего утреннего подъёма, конечно) нам вот уже почти неделю недоступны. Больше никакого нам ФСИН-визита.

Только госуслуги, где запись ни в полночь, ни в 5 утра, ни вечером не поймать никак на ближайший месяц. А в СИЗО нам нужно обычно не через месяц, а как-то, ну, чуть более срочно. Особенно к тем подзащитным, которые туда вот только попали – но и к «старичкам» зачастую надо внезапно, а не планово.

И вот сегодня, в этот печальный пасмурный и совсем как будто не мартовский день, я приехала в Кресты по своей последней, оставшейся с лучших времён, записи через ФСИН-визит.

Около четверти кабинетов после обеда стояли пустыми. В конце коридора сквозняк гонял бумажки и мертвого паука (это там каждый день, но сегодня смотрелось особенно колоритно).
Сотрудницы, выписывающие пропуск, развели руками – «живой» очереди не планируется. Госуслуги молчали, выдавая грустные нули не только на март, но и на апрель.

Я пообщалась с подзащитным и ушла, впервые не сказав ему, когда я приду в следующий раз. Было неуютно. Думаю, что обоим.

Интересно, что в московских СИЗО, где давно такая система (госуслуги вместо ФСИН-визита), есть живая очередь. В питерской Арсеналке тоже. А вот Кресты (где сидит большинство наших подзащитных, и для свидания с ними выделено аж почти 50 кабинетов) решили, видимо, закрыться от адвокатов окончательно.

И вот думаю, что делать. Конечно, ловить заветные номерочки с госуслуг, куда без этого.

Но одновременно можно просить отложить все «стражные» судебные заседания (как заседать, не согласовав с подзащитным позицию?), получать от СИЗО письменный отказ в свидании и обжаловать его, писать обращения в приемную УФСИН... Не знаю, что из этого будет эффективнее.

Ну а пока я в раздумьях, коллеги, расскажите: вдруг уже понятно, в какое время «выкидывают» места в СИЗО на госуслугах? Есть ли там санкции за неявку по записи? Можно ли гарантированно поменяться номерками с коллегой, у которого изменились планы? Пройти вдвоем по одной записи к разным подзащитным?

Да, у меня много вопросов, которые в пенитенциарной системе здорового человека даже не возникают. Но решать их всё равно придётся.

Все владельцы телеграм-каналов когда-нибудь приходят к этому решению. Настал тот час, когда это сделаю и я.

Итак, я завела второй канал, который будет совершенно не про работу. Он – про музыку.

Те, кто подписан на меня в инстаграме, знают, что меня часто тянет поделиться тем, что я слушаю на повторе последние сутки. Но сторис – это несчастные 15 секунд, за которые ничего не расскажешь и не покажешь.

Поэтому теперь я говорю и показываю как Женщина в наушниках.

Присоединяйтесь.