​Доброе утро, друзья! 📕

Сегодня поговорим о личной жизни Германа Гессе.

Все началось после смерти Марии. В июне 1903 года Гессе написал Иоганнесу: «Я нахожусь в странном состоянии размышления по поводу возможности жениться. Молодая женщина, которая уже некоторое время связана со мной узами дружбы и немногим старше меня, мне подошла бы».
Пастор был несколько удивлен: сын казался ему явно неподходящим на роль степенного супруга из-за своего шаткого денежного положения и страсти к путешествиям. «Никому об этом не говори, — шепчет Герман, — это по секрету». Теперь у него не было матери, и он блуждал в тумане собственного детства, ища образ, который пробудил бы в нем юношеский пыл. Он хотел видеть рядом с собой женщину более сильную, способную примирить его с самим собой, понять побуждения уязвимого сердца и избавить его от мучительных внутренних сомнений.

Марии Бернулли почти сорок. Она дочь знаменитого математика, часто радовавшего публику на музыкальных вечерах незаурядной игрой на скрипке в дуэте с Элизабет Ларош, исполнявшей партию фортепьяно. Вместе с сестрой Мария открыла в Базеле мастерскую художественной фотографии, кроме того, она славилась своим мастерством в исполнении Шопена. На портретах она собранная, полненькая, с тяжелым шиньоном. У нее большие щеки, крупный подбородок, сосредоточенный взгляд, густые тесно сомкнутые брови. Она твердо смотрит на вас из-под невообразимых шляп, в которых любила фотографироваться, по тогдашней моде украшенных венчиками цветов, ягодами или листьями. Взгляд Марии почти всегда полон глубокой задумчивости. Ее кожа не выглядит на фотографии слишком гладкой. Она кажется одной из тех решительных женщин, которые, не дожидаясь чуда, едва вы на них обращаете внимание, стараются непременно вас на себе женить.

Мария занималась технической стороной дела и проводила день в темной комнате, проявляя фотографии, а ее сестра тем временем принимала в студии артистов, художников, архитекторов и путешествующих иностранцев.

«Я забыл вам сказать, — написал Гессе Стефану Цвейгу 5 февраля 1903 года, — что, вообще общаясь мало, делаю исключение для художников… Я хорошо себя чувствую в мастерских, где витает дух творчества, где разложены наброски на ученических картонах». В мастерской сестер царили артистический беспорядок и атмосфера святилища, напоминавшего место собрания какого-нибудь тайного общества. Решительность, с которой Мария, а для близких Мия, управлялась с делами, была весьма привлекательна.
Герман, привыкший коротать там периоды дурного расположения духа, скоро заметил, что Мия частенько задерживала на нем взгляд, ничуть, притом, не смущаясь. Перспектива поддаться воле этой предприимчивой пышненькой женщины явно не вызывала у него внутреннего протеста. Иногда холодно-отчужденная, иногда фамильярная, она то излучала рядом с ним непомерное веселье, то расточала ласковые знаки внимания, а однажды даже рискнула его поцеловать, от чего его бросило в жар и охватил мучительный страх.
Должен ли он жениться?
«Я боюсь женитьбы!» — признавался он отцу. Однако жажда любви владела им и требовала решительных действий.
Мария, казалось, склонна была ускорить ход событий. Одна из ее подруг, художница, уехала из Базеля в Италию, и бойкая Мия восклицает:
«Почему бы не отправиться к ней? Поедем втроем! Скоро Пасха. На улице весна. Альпы все залиты светом. Вокруг царит красота».
«Я не собирался их сопровождать, — объясняет немного жалостливо Герман своему отцу, — но сестры Бернулли, вдохновленные задуманным предприятием, убедили меня путешествовать вместе с ними».

И вот они уже собираются, переодеваются, садятся на поезд, и Герман едет в третьем классе, из соображений экономии, к Милану в компании двух девушек-фотографов. Там на заре они посещают Ла Чертоза ди Павиа и оказываются во Флоренции на следующий день ближе к вечеру.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Давайте немного разбавим наши разговоры о биографии Гессе его чудесной поэзией.

И пусть эпиграфом к первому стихотворению станет цитата Германа Гессе:
«Знание можно передать, мудрость же − никогда. Ее можно найти, ею можно жить, ее можно сделать своим парусом, ею можно творить чудеса, но облечь ее в слова, научить ей кого-либо невозможно».

Я начну с философского стихотворения «Ступени» в переводе Соломона Апта. Это стихотворение из ранних сочинений Йозефа Кнехта, главного героя романа «Игра в Бисер»:

«Цветок сникает, юность быстротечна,
И на веку людском ступень любая,
Любая мудрость временна, конечна,
Любому благу срок отмерен точно.
Так пусть же, зову жизни отвечая,
Душа легко и весело простится
С тем, с чем связать себя посмела прочно,
Пускай не сохнет в косности монашьей!
В любом начале волшебство таится,
Оно нам в помощь, в нем защита наша.

Пристанищ не искать, не приживаться,
Ступенька за ступенькой, без печали,
Шагать вперед, идти от дали к дали,
Все шире быть, все выше подниматься!
Засасывает круг привычек милых,
Уют покоя полон искушенья.
Но только тот, кто с места сняться в силах,
Спасет свой дух живой от разложенья.

И даже возле входа гробового
Жизнь вновь, глядишь, нам кликнет клич призывный,
И путь опять начнется непрерывный…
Простись же, сердце, и окрепни снова».

Знаете, эти строки наполнены какой-то необычайной энергией, они побуждают к действию, выводят из состояния оцепенения и как будто шепчут: «Стремись, развивайся, двигайся вперед, чтобы отвоевать на пути к смерти лишнюю яркую минуту, не окутанную ароматом могильного тлена».

Как Вы наверное заметили, Герман Гессе был замечательным лириком и с упоением наблюдал за природой, тонко чувствуя и созерцая ее красоту. Одним из любимых мест, доставляющих ему экстатическое удовольствие, стала «Венеция», которой поэт посвятил следующие строки:

«Чуть слышно сыплет лёгкая капель,
Случайный всплеск, прерывистая трель –
И вновь молчит канал: ни голосов,
Ни звуков лютни, ни ночных шагов,
Ни шелеста гондол, ни пенья птиц!
На хладном ложе распростёршись ниц,
Я словно в дивной, сказочной дали,
На острове, отрезан от земли,
Что человечьим склокам отдана.
И всюду мрак! Ни звёзды, ни луна
Не высветлят изломов чёрных крыш
В бессонном мире, погружённом в тишь.
Но где же я? Лежу ль в лесу глухом,
Где молкнет павший лист, объятый мхом?
Иль в замке околдованном застыл,
Где молодых забав иссякнул пыл
И в древних залах реют меж колонн
Бесстрастно тьма – преданье – вечный сон?
Иль, вживе погребён в сырую твердь,
Пью одиночество – забвенье – смерть?
Как, близкий мир отринув невзначай,
Спустился я в безмолвный этот край,
Где протянулся в пустоте ночной
Таинственный и тягостный покой?
Не знаю. Только жду, что в тишине
Вдруг отворится узенькая дверь
И дева робко-страстная ко мне
Войдёт из мглы – дождя и ночи дщерь –
И поцелует ... Вот из темноты
Донёсся скрип. Принцесса, это ты?»

Эти волшебные строки были написаны Гессе в 1902 году.
Как звучит ночь у Гессе?
Она безмолвна и в то же время, осязаема, вещественна. Поэт как будто потихоньку нащупывает струны своей души, настраивает их на определенный лад, ожидая наступления чуда, которое позволит закончить поиски собственного «Я», обрести долгожданную гармонию.

И еще одно стихотворение «Экзальтация» хочу Вам показать:

«Упоительная ночь.
Я вдыхаю лес и дали,
синевы и звезд печали,
грез тщету, порывов мощь.
Словно времени поток,
словно женщина у сердца
жжет – куда от муки деться –
опьяняющий глоток.
Из зияющих просторов
стоны зверя, трепет птицы,
отзвуки забытых споров,
павших черные глазницы,
кровью купленное злато,
монастырское смиренье,
подвиг, подлость, боль, прозренье
– сущее светло и свято.
Нет ни внешнего, ни тела,
низа, верха, близи, дали;
крепости, оковы – пали,
нет законов, нет предела...
Стоны неба выдыхаю,
звездами наполнив грудь,
в их мерцании читаю
каждой жизни смысл и суть.
Не судя, всё принимаю,
муку, страсть, безумства битвы,
все грехи и все молитвы,
в сердце мира пребывая».

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #поэзия #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Сегодня мы продолжаем наши разговоры о биографии Германа Гессе и снова в фокусе будет личная жизнь писателя.

Несколько месяцев Гессе общается с адептами натуризма, которые создали в Асконе центр приверженцев диетологии «Вершина истины». Там не только постятся — там спят на кроватях из ветвей, устроенных между стен под деревянной кровлей. И главное удовольствие — там раздеваются. Нудизм вызывает в душе Германа сладострастные побуждения. Горящие ступни, жадные руки, ноги молодого оленя — он пробует соединиться со вселенной, угрожающей ему потерей разума. Причем в нем остается достаточно юмора, чтобы улыбаться причудам своих компаньонов, тысяче резонов, по которым эти вегетарианцы, плотоядные и зерноядные, стремятся к общению с ним на сеансах массажа, оккультизма и магнетизма. Однако все это заканчивается тем, что в самый разгар лета Гессе попадает в руки врачей Баденвейлера, курорта с минеральными водами, который он описывает под названием Баден в предисловии к «Курортнику». У него строгий режим: санитар в белом завертывает его в льняные полотенца, погружает в холодную воду, помогает растереться. Превратившись в легкомысленного весельчака, он спит подряд двенадцать часов и обретает активность лишь вечером в казино или на танцевальных вечеринках, которые вдохновляют «больных» несравненно больше, чем окрестности Шварцвальда.
Здесь, в этой чудесной атмосфере, где «светятся белые одежды, блистают драгоценные женские головные уборы, благоухают цветы и разносится запах дорогих духов, звучат десять языков», Гессе пишет одному из корреспондентов: «Теперь я сам ошущаю себя простофилей: осторожно двигаюсь в приличной одежде по проторенной дороге, отдыхаю после полудня, растянувшись в шезлонге, разглядываю работающих крестьян, и мое лицо имеет то самое вялое и немного беспомощное выражение, которое, когда я был еще мальчишкой, появлялось у меня от мысли, что все туристы — идиоты…»

К счастью, он знакомится с профессором Френкелем — знаменитым медиком, которого считают новатором. Он работает с двумя ассистентами и принимает ежедневно от тридцати до сорока больных. Он знаменит не только достижениями в области медицины, но и своим знанием человеческой души. Герман Гессе от него в восторге.
Френкель интересуется не только анализом крови и графиком изменения температуры больного, но также его настроением, мыслями, мировоззрением. Встреча талантливого врача с пациентом-интеллектуалом, одаренным глубокой чувственностью и утонченным воображением, становится событием для обоих, между ними рождается взаимное доверие. Наблюдая за состоянием Гессе, выслушивая, расспрашивая, анализируя, Френкель приходит к выводу, что невроз писателя является источником силы, которая питает его ум и воображение. Нужно лишь избавиться от негативного опыта. Гессе не был обязан своим исцелением ни прогулкам в еловом лесу, где под ногами росли плакуны и наперстянки, ни даже отдыху. Это случилось благодаря тому, что он искал, по совету психолога, силы для выздоровления в глубинах своей души.

Почувствовав себя лучше, Гессе отправляется по делам в Гослар и Брем, но на обратном пути во Франкфурте-на-Майне у него обостряется аппендицит. Возбужденный хлороформом, он смеется над своими несчастьями и обменивается с Финком ироничными письмами: «Дорогой Югель, в первый раз я отправился к настоящему писсуару, вместо того чтобы воспользоваться ужасной стеклянной бутылкой». Проведя шесть месяцев вдали от дома, он считает себя готовым к любой работе, к любой битве.
Но увы: нет больше друга и идейного вдохновителя Европейского издательского общества: Альберт Ланген умер. Его не стало в последний день апреля — ему было всего сорок лет. Кроме общих литературных пристрастий с мюнихским издателем Гессе сближала общность убеждений.

В 1910 году Герман и Мия отправились в длинный пеший поход через кантон Аппензель. Вероятно, они оставили детей у Финков или с няней. Этот внезапный отъезд трудно объяснить: вряд ли они хотели повторить медовый месяц — скорее просто нуждались в покое.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, друзья! 📕

Вчера мы остановились на дурных предчувствиях Германа Гессе после написания романа «Росхальде».
Думаю, пришло время узнать: что же произошло?

Однажды весенним вечером Мартин, младший из его сыновей, почувствовал себя плохо. «Лечащий врач считает, что у него нервное расстройство», — пишет Герман сестре Адели. Мия не оставляет сына ни днем, ни ночью. Жизнь ребенка висит на волоске. Его мучает жар, он бредит, у него все признаки недомогания, которыми страдал «маленький Пьер» из «Росхальде». Писатель начал эту книгу в Баденвейлере, где основательно изучил некоторые болезни. Ученик Самюэля Френкеля, молодой Гейнеке, рассказал ему о симптомах болезни, которая стала символом романа. И вот теперь события развивались будто по роману — Мартин, как и Пьер, болел менингитом. Несколько месяцев весь дом следил, затаив дыхание, за каждым движением маленького больного. Мартин начал выздоравливать только в первые дни августа, а совершенно измученная Мия еще плотнее задернула шторы: случилось то, чего она так боялась в последнее время, — разразилась война.

Фрау Гессе готовилась к худшему.
Французские и немецкие войска сходились у Рейна. В Верхнем Эльзасе французы были отброшены 7-й немецкой армией. Но, по мнению Германа, «интересы союзников были настолько противоречивы, что оставалась полная неопределенность». Многие друзья из Берна, Базеля, Цюриха были призваны в армию. Многие из Гайенхофена пали под Мульхаузе.
В Швейцарии было неспокойно. В Берне большинство поддерживало Германию, другие симпатизировали французам. Все с тревогой следили за наступлением русских из Галиции, которое угрожало перенести театр военных действий скорее к северу, к Танненбергу, чем к югу, к Карпатам.

Герман хотел записаться добровольцем, но в консульстве ему отказали: он был негоден к военной службе. Он не отчаялся и обратился в «Комитет спасения» с просьбой о мобилизации в «Ландштурм». Он готов драться, потому что любит свою страну, потому что и швабы Гундерты, и Гессе с севера — германцы, потому что на вокзалах, на улицах, в деревнях, в пригородах, в университетах поднимается на борьбу весь народ. Правда, война не является оправданием для уничтожения культуры: «Мне мучительно видеть, как беспардонно презираются и оплевываются духовные ценности… Бойкот достижений искусства и литературы „вражеских“ народов — серьезная оплошность и ясно показывает, что мы, считающие себя прогрессивными, с нашими гуманистическими идеями, представляем собой слабое меньшинство».

С сентября 1914 года Ромен Роллан призывает всех в союз «Над толпой», и Гессе его услышал, как, вероятно, услышит в 1915 году физика Альберта Эйнштейна и будет приветствовать рождение пацифистской организации «Новая родина». «Как немец я испытываю определенные чувства, — пишет он 26 декабря 1914 года Волкмару Андреа, одному их своих друзей-музыкантов, — национализм для меня своего рода воспитание в человеке качеств, способствующих совершенствованию человечества. Как самоцель он никогда не был мне близок…».

Эти слова на фоне всеобщей истерии, отметившей первые месяцы войны, звучали как крамола. Вся Германия кидается за Вильгельмом II в битву с военными песнями на устах. Соратники Гессе по «Мерц» карикатурист Теодор Гейне и журналист Людвиг Тома заставляют нонконформистскую газету приобрести крайне националистическую направленность. Учителя и люди искусства присоединяются к милитаристски настроенной буржуазии и индустриальным магнатам. Интеллигенция одержима военной горячкой. Даже писатель Людвиг Финк, дорогой друг Финк, раненный при захвате Бельгии, осмеливается написать, что «замечательно жить именно в этот исторический период». Для тех, кто в это верит, «все на фронте замечательно».

Гессе в крайнем возмущении пишет своим старым друзьям: «Я оказываюсь по отношению к войне в очень мучительном положении. Все мои симпатии на стороне Германии, и я понимаю, что дух национализма там торжествует. Но я не могу его разделить… великий психоз… царящий в Германии, который ей, быть может, необходим, чтобы вести войну.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем доброе утро! 📕

Сегодня поговорим о дальнейших событиях в жизни Германа Гессе, о новых гранях его таланта.

После смерти отца Герман вернулся к себе в состоянии более глубокой депрессии, чем после смерти дедушки с бабушкой и матери, и пишет Алели: «Мне необходимо раз в неделю показываться доктору в Люцерне». В комнате, куда солнце с трудом пробивается сквозь жалюзи, сидит суровая Мия и держит на руках Мартина. Он сверяет счета своих военных библиотек и работает над «Дневником военнопленных».
У Гессе развивается болезнь, вызванная глубоким внутренним кризисом. Из Люцерны, где лечился весной, он написал Елене Вельти: «Я ощущаю симптомы плохого настроения и упадок духа, то, что копилось во мне многие годы и теперь требует каких-то действий». К чему все это его вело? Неясно: «Может быть, к возвращению в мир, может быть, к еще более глубокому одиночеству».

Смерть отца, развитие у Мии шизофрении, болезни, которой страдал и их младший сын, — это было уже слишком! «У вас болезнь, которая, к сожалению, теперь в моде и которую часто встречаешь у интеллигентных людей, — заставил писатель сказать в 1909 году одного из персонажей „Гертруды“. — Она сродни нравственному безумию, ее можно назвать также индивидуализмом или воображаемым одиночеством». Он еще не читал трудов по психоанализу ни Зигмунда Фрейда, ни Карла Густава Юнга, но предчувствовал существование бессознательного и в трепещущем внутреннем пространстве «Германа Лаушера» обозначил вибрации этих таинственных проявлений души, ощущаемых им самим. Он не может больше один справляться со всем этим. «В ком, в самом деле, — спрашивает он себя, — обнаружится столько сил, чтобы потребовать от меня откровенности и прервать мое одиночество?».

Сорокалетний Гессе ощущает себя в круговращении вещей, в тесном пространстве нищеты, развлечений, слов, бедной измученной души, противопоставленной существующему миропорядку. Он не в состоянии объяснить себе множество вещей. Как в полной мере стать самим собой? Как приручить этого загадочного брата-двойника, присутствие которого он постоянно ощущает, как использовать эту землю, опасную и неизведанную?
Радикальные изменения в мировоззрении Гессе приходятся на рубеж 1916–1917 годов. Он скрывается от мира. Напрасно искать его за рубкой деревьев в бернском саду, или среди организаторов помощи военнопленным, или взявшимся в очередной раз за перо. Есть замечательная фотография: он, бледный, со взглядом отшельника за тонкими стеклами очков. Его внимательный взгляд, кажется, устремлен в глубину собственного сознания.

В клинике Люцерны Гессе познакомился с учеником Юнга доктором Лангом. Этот крупный тридцатипятилетний мужчина был моложе своего пациента. У него круглые, широко поставленные глаза, удивительно проникновенные, и привычка смотреть всегда прямо в лицо собеседнику. «Сравнить общение этих людей с процессом лечения было бы ошибкой, — пишет Гуго Балль, первый биограф Германа Гессе. — Врач из Люцерны дал ему совершенно независимые от медицинской науки разъяснения». С его помощью Гессе надеется обрести внутреннюю свободу, избавиться от определенных иллюзий и изменить себя.

Вот он сидит на террасе напротив психолога, брови подняты, руки на коленях, рядом в стакане только что срезанный цветок. Время остановилось.
Ланг открывает поэту дверь в его собственные мечты, побуждает к суровому самоанализу. «Он был медиком, рожденным, чтобы исследовать симптоматику, скрывающуюся под понятием „невроз навязчивости“», — пишет Гуго Балль.
С июня 1916 года по ноябрь 1917 года в записной книжке доктора Ланга зафиксировано шестьдесят сеансов психоанализа по три часа, проведенных для своего непростого пациента.
В октябре 1917 года Гессе напишет: «Путь к себе более священен, чем все буржуазные идеалы».
В летнюю жару он, словно корабль, бороздил океан страданий и смерти, когда к нему пришло подлинное озарение: «В мире нет любви, потому что человек остается жалким, трусливым, несовершенным неудачником».
Душа — не абстракция.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Вчера мы оставили Германа Гессе среди прекрасных итальянских пейзажей, которые он увековечивал в своих акварелях.
Вернемся в Каза Камуцци и послушаем историю самого сеньора Камуцци, которую Герман услышал в час досуга.

Агостино Камуцци, женился на жительнице Страсбурга, дочери наполеоновского офицера и придворной дамы русского двора. Она подарила ему троих детей, Арнольдо, Марию и Ольгу, потом Дмитрия и Владимира, которые родились уже в Монтаньоле и так здесь и остались. Отказавшись принять русское гражданство, космополитически настроенная семья удалилась в эту великолепную резиденцию. Главой ее теперь был Арнольдо. Семейство держалось открыто и отличалось гостеприимностью. На их деньги был восстановлен пострадавший от молнии купол колокольни Сан-Аббондио. Залы их великолепного дома превращались часто в бальные, где бушевали сумасшедшие тарантеллы и мерцали причудливой загадочностью костюмированные балы под венецианскими фонарями. Окрестные жители обожали своих благодетелей.
И теперь Каза Камуцци гордо сохраняет свое великолепие. Однако пристальному взгляду заметны следы времени.

Прелестный уголок здешнего пейзажа — огромный парк, изборожденный извилистыми тропинками, запутывающимися в сетях лиан, обвивших карнизы, лепнины, романские колонны и тосканские балконы, портик в виде ротонды, подобной минарету, где бельведер ведет к террасе, сочетающей в себе черты мавританской архитектуры с более строгими формами. Из этих джунглей, где причудливое переплетение крапчатой коры, твердых стеблей и пестрой листвы рисует неустанно богатые оттенками абстракции, раздаются загадочные звуки, и небо трепещет сквозь кроны деревьев, бездонное и далекое.
Герман снял очки и близоруко сощурился, рассматривая зелень и погружаясь, как всегда в саду, в мистическое единение с листьями, цветами и землей, будто питаясь вместе с растениями ее живительными соками.
«Когда какое-нибудь растение, пусть даже былинка, помято или поломано, — пишет он сестре Адели 2 июля 1919 года, — вдруг начинает сохнуть, оно старается поскорее напитать соком свои семена, потому у него есть инстинкт продолжения рода».
Писатель тоже чувствует в себе это нетерпеливое зарождение. Эмиля Мольта он уверяет, что, несмотря на плохо заживающие раны, убежден: его миссия «находится в области разума… и он на правильном пути…». Самюэлю Фишеру он говорит, что упорно добивается совершенства в письме, возможно даже, революции. Витая в смутных облаках своего воображения, он не скрывает от издателя неудобства, которые в результате могут возникнуть с коммерческой точки зрения: «Круг покупателей моих книг может сократиться. Но мне это безразлично!».

Гессе выкарабкался из жизненного болота, чтобы обрести творческую свободу. Для этого он рискнул всем. «Я был теперь маленький прогоревший литератор, потрепанный и немного подозрительный чужак, который питался молоком, рисом и макаронами, донашивал свои старые костюмы до полного обветшания и осенью ужинал принесенными из леса каштанами», — рассказывает он. Его дела настолько плохи, что в августе он пишет Георгу Рейнхарту, что ему нечего есть. «Поэтому у меня болит желудок и плохо с нервами… Но такие моменты имеют и некоторые хорошие стороны», — торопится он добавить. Для него они являют собой «великое благо, пробуждают рвение к работе и вызывают необыкновенную концентрацию творческой энергии».
Между небом и озером Гессе сидит на склоне холма, вбирая в себя ароматы, цвета и слова, размышляет над своими акварелями и рукописями. Он не дарит сразу многоцветие своим полотнам. Он рисует сначала крупными штрихами пером или карандашом, размышляя и оттягивая момент, когда краски приобретут под его рукой диковинные оттенки его воображения.
Ранимый, уязвимый, вечно охваченный неясной тоской, он любит перебирать цвета и смешивать золото подсолнуха с сумеречной зеленью своей тоски, фиолетовые тени стен с желтизной лимона, кислоту и живость своего смеха со своей нищетой.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

Книжная ярмарка non/fiction открылась!

Планирую ее посетить в воскресенье в 12-13.00
Буду рада пообщаться в реале.

Пишите в комментариях, если планируете быть в эти дни!
Давайте встречаться 📕

#мыслиокнигах #книжнаярмарка

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Сегодня мы поговорим не только о Германе, но и о его кузене Вильгельме Гундерте, приезд которого в Монтаньолу стал решающим. Он был для Гессе живым воплощением его духовных поисков.

Верный семейным традициям, Вильгельм получил философское образование и стал миссионером. Живя в Японии, он взял отпуск и отправился в Европу навестить Германа. Кузены вели оживленную переписку, оба интересовались ориентализмом, и общность во взглядах сближала их больше, чем родство. Легко представить, о чем они могли говорить на протяжении нескольких дней в Лугано, где остановился Вильгельм. Он был старше Гессе на три года, уже поседел и напоминал их деда, кальвского патриарха, которого звали Волшебником. Еще более чем старик Гундерт, он был обязан своими взглядами экзотическим приключениям. Вильгельму открывались мистические тайны, божественные откровения, которыми он пропитывался, не подвергая, однако, сомнениям собственную веру. Они вспоминали юность, деда из Кальва, изучавшего примитивные философии, стареющего Иоганнеса, медитировавшего над словами Лао-Цзы: оба, однако, не ушли за пределы пиетизма.

Вильгельм, изучавший философию Китая и Индии, проявил больше мужества: Восток помог ему создать свою концепцию неба и ада, и он старался постичь и то, и другое. Погрузившись в историю феодальной Японии, культуру самураев, постигнув законы мудрости, руководящие наукой души, он нашел в Германе собеседника, умевшего черпать в бессознательном вечные символы.
Благодаря этому общению все для писателя засияло новым светом. Индия, где он поселил молодого Сиддхартху, приобрела другое измерение. Ее образ потерял фрагментарность и камерность, навеянные кальвским кабинетом-музеем деда. Он обладал ключом от пещеры. Он мог войти туда без страха. «Прекрасный ребенок брахмана», образ которого был еще недавно лишь эскизом, теперь жил, искал свой путь, который ни отец, ни учитель не могли ему показать. Он уже не был тенью, укрытой небольшим пальто землистого цвета, — его взгляд напоминал взгляд Германа, и из уст Германа раздавался его голос.

В конце мая 1922 года Гессе берет перо, чтобы написать: «Я наконец, через два с половиной года закончил мой индийский рассказ „Сиддхартха“ и отправил его Фишеру». Отметив свое сорокапятилетие, он признается: «Я чувствую, что там мне удалось сформулировать некий новый (индо-медитативный) для нашего времени способ мышления».
Гессе сделал своим героем человека из другого мира, но это никого не могло ввести в заблуждение. Жизнь Сиддхартхи — жизнь самого писателя. Брахман напоминает Иоганнеса, «ученого, достойного уважения каждого человеческого существа». Выходки темноволосого юноши — это выходки Германа, в них узнаваемы его гордыня и боль. Камала, посвящающая Сиддхартху в эротические игры, потом мать, олицетворяющая тайную силу, объединили в себе черты, которые вызвали восхищение Лулу и женитьбу на Мии. Наконец, странник Васудева напоминает Бауэра, книготорговца из Базеля. Именно он указывает герою путь к одинокому постижению мудрости через созерцание воды в Реке и наслаждение ее музыкой.
Следуя за Сиддхартхой по пути божественного, мы прислушиваемся к душе Гессе. Здесь Запад созерцает Восток.

То, что создано писателем, по своему масштабу сравнимо с великими восточными религиями. Ищущий не должен на своем пути пренебрегать ни одним из знаков: божественное повсюду. Писателю настолько удалось проникнуть в тайну подсознания, что отныне его зовут не иначе как «мудрец из Монтаньолы».
В августе он был приглашен на интернациональный конгресс в Лугано, где Ромен Роллан попросил его представить свою книгу интеллектуалам всего мира.
Но как рассказать о «Сиддхартхе»? Можно ли со слов понять то, что необходимо пережить?
Гессе стал читать перед собранием фрагменты из своего шедевра.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, друзья! 📕

Продолжаем наше знакомство с миром Германа Гессе, его мыслями и чувствами, путешествуя по извилистой тропинке судьбы писателя.

В марте 1925 года Гессе говорил о себе как о заблудившемся животном, которое бродит по степи и вдыхает ледяное одиночество. Он потерянно скитался от Каза Камуцци до своего базельского жилища и оттуда обратно в Монтаньолу, жил отдельно от жены, посещал бары. Болезнь Рут, безумие Мии, собственное беспокойство о будущем сыновей омрачали его существование. Однажды в Кароне он почувствовал себя пленником Рут. После лечения в Бадене его опять охватило желание бежать в Монтаньолу.
На его взгляд, болезнь Рут, как и Маруллы, связана с подсознанием. Не странно ли, что она проявилась тогда, когда он почувствовал, что хочет освободиться от супружеской зависимости? Рут, — быть может, бессознательно — создала своей болезнью себе алиби.

Гессе не сомневается, что источник его собственных болей, конъюнктивита и ишиаса, лежит в области психики. Рут, Мия, дети: столько препятствий к работе! Все это погружает его в меланхолию и раздражение, «смысл» которого он хочет понять. Его знание психоанализа достаточно глубоко, чтобы позволить ему почуять «всеобщий смысл», который подвластен ему только через творчество, когда, вглядываясь мудрым взглядом в боль, кажущуюся смертельной, писатель становится способным к высочайшему отстранению. Его юмор блистает уже в «Курортнике», и он прибегнет к нему с новой силой.
«Нет, я не умру», — пишет он Эмме Балль в июле 1925 года, в час, когда его посещает мысль о самоубийстве… «Не по доброй воле я иду этим путем, пыльным, сложным, бесполезным».
Он хочет надавить на закрытую дверь, ведущую в темную область его подсознания, и каждое движение дается ему с трудом.
Он стремится создать обстоятельства, которые помогут ему тронуть струны новых инструментов. В его «магическом театре» блистает игра светящихся букв. Этот «золотой луч», присутствие божественного, он почувствует, лишь пройдя отвратительными закоулками.
С осени он вырывает себя из паралича повседневности и поддается соблазну бегства, в котором так часто обретает черты бродяги Кнульпа.

В период этой новой эскапады он создает нечто, сравнимое по значимости с «Курортником». Теперь в нем нет и следа вчерашнего желчного подагрика. В образе четырехногого существа, не то человека, не то волка, он скользит сквозь реальность, где люди, вещи и города видятся ему в новом свете. Его путь лежит через Ульм, Аугсбург и Нюрнберг. Презрев комфорт, он идет пешком, прислушиваясь к самым тонким вибрациям действительности.
Вечером в Цюрихе при сиянии зимней луны он входит в дом Алисы и Фрица Лётольдов, где среди азиатской экзотики плавает дух индийских пряностей. Переночевав у ног позолоченного Будды, он вновь отправляется в путь сквозь бары, дансинги, автомобили, улицы, освещенные неоновой рекламой. Потерявшись в толпе, он пристает к официанткам в кафе, шутит с незнакомцами, идет в кино. И пока он пишет «Путешествие в Нюрнберг», его, как и его курортника, считают забавным весельчаком, «своим». Он создаст перспективу, создаст двухголосую партитуру.
Как он извлек из своего пребывания в Бадене иронический автобиографический рассказ, так из своих теперешних скитаний он создаст язвительную одиссею.

Путешествовать через старую Германию значило путешествовать в собственной памяти и памяти всего народа, объединять прошлое и будущее, объединять мир: «Был Гёльдерлин в Тюбингене, был Мёрике и была прекрасная женщина. И смерть в этом путешествии претворялась в бессмертие! умершие, быть может, были, как и я, особенные существа, больные, страдающие, уязвимые, созидающие от скорби, а не от счастья, строители из-за отвращения к реальности, а не из-за ее гармонии».
Это убеждение в том, что бессмертное искусство всегда отвечает на боль настоящего, не покидает писателя многие годы. Он говорит о нем во многих книгах, в «Демиане», например, и в «Курортнике».

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие друзья! 📕

Давайте продолжим знакомиться с событиями из жизни Германа Гессе. В прошлый раз мы покинули писателя 50-летним в момент катания на горных лыжах с Нинон Долбин в Давосе.

Когда в записях и письмах этого периода Гессе говорит «мы…», речь идет не о нем и его подруге. Он создает нового героя — Гольдмунда, чувственного юношу-блондина. «Мы вдвоем, Гольдмунд и я, уточняет он, — две стороны одного существа. Гольдмунд составляет одно целое со своим другом Нарциссом… Параллельно я, художник Гессе, испытываю необходимость быть дополненным Гессе, который почитает ум, мысль, дисциплину и даже мораль, который был воспитан в традициях пиетизма и который бесконечно должен поверять моралью невинность своего поведения и даже своего искусства».

В новой книге звучат два внутренних мира Гессе: достойный сын Иоганнеса под маской молодого аббата-эрудита, которому он дал имя Нарцисса, и ребенок Марии — Гольдмунд, художник, призванный открыть единство поступи женщины и смерти. «Нарцисс — еще в меньшей мере чистый интеллектуализм, чем Гольдмунд — чистый сенсуализм. Если было бы иначе, один не нуждался бы в другом, они не дополняли бы друг друга как взаимозависимые сущности, сияющие по краям одного центра. Нарцисс может произнести грубое слово святого и распутника и в конце с любовью оправдать всю жизнь Гольдмунда…».

Какое же место занимает сейчас в его жизни Нинон? Насколько ей пришлось отойти в тень? Как она реагирует на происходящее, когда не спускает с него глаз и требует, уже одержимая собственническими устремлениями, такой же преданности от него?
«Чувственное удовольствие от близости с женщиной, — пишет Герман, — не является для Гольдмунда способом достичь духовного обладания или отношений, которые могут возвести мужчину и женщину в ранг личностей, исполненных значимости. Гольдмунд обретает высшее проявление любви в искусстве».
Гессе нуждается в счастливом одиночестве художника. Никогда он не сможет целиком посвятить себя женщине: Нинон должна знать об этом.
Он пишет ей в мае 1931 года: «Пожалуйста, не отчаивайся. То, что я тебе вчера не смог ясно ответить, мне не менее больно, чем тебе…» Начинается обычная суета, сопутствующая всем супружествам: выбор дома, изменение жизни, новые обязанности. «Я могу терпеливо переносить подобные состояния лишь с трудом, обращаясь к своим душевным резервам, без спешки, медленно, так, как рождается мое произведение. Мне необходимо внутреннее пространство, где я был бы совершенно один, куда никто и ничто не имели бы права войти. Твои вопросы угрожают этому пространству!» — предупреждает Герман.
Нинон не сидит на месте с тех пор, как меценат и друг Германа Ганс Бодмер построил, согласно их пожеланиям, великолепную виллу над озером Лугано на склоне, нависающем над деревней и испещренном лесными тропками. Она обставила на свой вкус все комнаты и кухню, превратив дом в настоящее «гнездо». Герман дрожит от желания и страха, подписывает, поеживаясь, контракт, на пожизненное владение домом. Его одолевают мигрени, и порой, быть может, он упрекает Нинон в том, что она сплела сети, в которых он чувствует себя утерявшим отчасти свою свободу. Суматоха его раздражает: «В последнее время ты много раз нарушала мой внутренний ритм».

Как сложатся семейные отношения с этой умной и основательной женщиной, которая точно знает, чего хочет? Гессе доверяет свои страхи сестре Адели и с горячностью решает высказать Нинон все.
Он любит, это правда, но что ждет ее? Терпение, доверие, самоотречение. Он обнимает ее за талию, и они вместе обходят свои владения. Дом устремляется к небу, утопая в цветах, деревьях, птичьем гомоне. Он вновь взял свою шляпу садовника, надел фартук и поношенные ботинки. Окна открыты на закат. Балкон освещается, и из-за папоротника, диких вишен и сирени показывается веранда. Взволнованный Герман сует руки в карманы, а Нинон, которая стоит спиной, кажется, скрестила руки на груди. «Важно одно, — шепчет он, — что она составляет единство с тем, для чего я живу, с областью мечты и созидания в моей душе».

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Сегодня наш заключительный разговор о жизни и творчестве Германа Гессе, и мне даже жаль расставаться с писателем.

Итак, роман «Игра в бисер» написан и должен был появиться в печати в 1942 году, но издательскому дому Зуркампа его публикация была запрещена министерством пропаганды доктора Геббельса под предлогом того, что «культура там представлена как элитная деятельность синода избранных умов» без участия политической власти. В Бадене, во время осеннего лечения, Гессе получил из рук Зуркампа рукопись, которую напрасно отдал семь месяцев назад в столицу рейха.
Какая еще судьба, несмотря на принятые автором меры предосторожности, могла быть уготована материалистами для книги, которая представляла собой противоядие претензиям индустриальной цивилизации?
Что могли пророчить этой исполненной религиозного смысла книге любители фельетонов?
Волшебная страна Касталия рухнет из-за непреодолимого человеческого противоречия между индивидуальным и коллективным. И тут таится самое замечательное проявление гения Гессе: он сумел создать метафору идеального мира и, устами Плинио Дезиньори, назвать те опасности, которые ему всегда будут угрожать. Урок великим мира сего должна преподать судьба магистра Игры, Йозефа Кнехта: верный своему имени, он выбирает в качестве завершения своей карьеры обязанности наставника маленького мальчика.

Какое значение имеет после этого критика швейцарского писателя Рудольфа Гумма, даже если она иногда расстраивала Гессе, даже если заставляла страдать! Что может Гумм поставить ему в упрек, прочтя книгу, изданную наконец в Швейцарии, кроме того, что авторская концепция не соответствует его собственной? Правда, пребывая в хорошо понятном приступе дурного расположения духа, писатель сам называет в 1945 году «Игру в бисер» «большой неудачей своей карьеры».
Но он признается своему сыну Мартину: «Для меня эта книга… стала большим, чем идея и Игра, — она стала защитой против мерзкой эпохи и убежищем, куда, будучи готов духовно, я мог входить, где оставался часами, и ни один звук внешнего мира не властен был там меня настичь».
Что это: башня из слоновой кости, где находит приют эгоист и трус? Думать так значило бы пренебречь тем, что часто отвлекало Гессе от работы над романом: его помощь своим несчастным современникам.

Больше чем за год до захвата Польши «я начинаю, — записывает Гессе, — жить примерно так, как во время войны между 1916-м и 1919 м, когда занимался помощью военнопленным. Теперь меня беспокоит судьба беженцев и эмигрантов, к решению их проблем я прилагаю много усилий… Мы сидим перед нашими печатными машинками, мы создаем curriculum vitae, прошения о приеме на работу, ходатайства в полицию для иностранцев. Короче говоря, я вновь во всей этой военной писанине, и это не легче, чем раньше».
В Аншлуссе усилился приток беженцев, спровоцировав беспокойство о тех, кто не покинул оккупированную Австрию, где родилась Нинон и где у самого Гессе было много друзей. Среди австрийских беженцев был писатель Роберт Музиль, блистательный автор «Человека без свойств», которому Гессе безуспешно пытался помочь, прося швейцарские власти продлить его разрешение на въезд в страну.
Среди стольких беспокойств Герман, по крайней мере, уверен в любви Нинон. «То, что я получаю от незнакомок любовные письма, мучительно для моей жены», — пишет он в октябре 1933 года мужу немного сумасшедшей иностранки, которая преследует его в письмах своим навязчивым вниманием. Герман и Нинон любят друг друга — это глубокое взаимное чувство. Изыскания Нинон вынуждают ее часто уезжать, но они обмениваются письмами, в которых выражения нежности не превышают размера вступления и окончания. Содержание их составляют описания повседневных дел и состояния здоровья. Взаимное уважение и восхищение, которые супруги питают друг к другу, это залог прочности отношений. По крайней мере, Герман и Нинон нашли возможность сополагать два своих одиночества, деликатно находя грань в потребности общения. Это искусство семейной жизни, достойное уважения.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе