​Всем доброе утро!📕

Сегодня предлагаю начать серию разговоров о биографии Германа Гессе.
Давайте вместе посмотрим какие таланты, черты характера, семейные традиции и устои унаследовал Герман от своих родственников.

Дедушка писателя по материнской линии, Герман Гундерт (немецкий миссионер, ученый и лингвист) родился 4 февраля 1814 года в Штутгарте в семье Людвига Гундерта и Кристианы Энслин и стал третьим ребенком пары. Его отец был секретарем Библейского общества и основал миссионерский журнал в 1823 году, что дало юному Гундерту первый опыт печати и публикации. В возрасте пяти лет Германн поступил в латинскую школу в Штутгарте, присоединился к «Нижней семинарии» в Маульбронне в 1827 году, а затем поступил в «Высшую семинарию» – протестантский Штифт - в Тюбингенском университете. В 1835 году он получил степень доктора филологии в Тюбингене и успешно закончил свои богословские исследования. В ходе своего образования Гундерт в юном возрасте освоил иврит, латынь, английский и французский языки.

О внешности своего деда Гессе упоминает в «Детстве волшебника»: «Дед скрывался в лесу противоречий, как его лицо скрывалось в белом лесу его бороды, из его глаз струились то мировая скорбь, то весёлая мудрость, то одинокое знание, то божественное лукавство».

Работая частным репетитором в Калькутте (Индия), он готовился к аналогичной работе в Англии. В апреле 1836 года он покинул Бристоль вместе со своим работодателем. Во время путешествия на корабле Гундерт сосредоточился на изучении индийских языков: бенгальского, хиндустани и телугу, преподавал эти языки своим попутчикам. Вместо Калькутты группа прибыла в Мадрас в июле 1836 года и обосновалась там. Гундерт сразу же начал изучать тамильский язык. Вскоре он исполнял обязанности в городе Читтуре, где он женился на Жюли Дюбуа в июле 1838 года. Она была родом из франкоязычной Швейцарии, приехала в Индию в той же партии.

Вот как описана Жюли в книге «Герман Гессе или жизнь мага» Жаклин и Мишеля Сенес:

«Среди них была молодая двадцатисемилетняя женщина с выдающимися скулами и короткими ногами, вся - пламя, вся — огонь, в английском платье горчичного цвета, в черных ботиночках, зашнурованных на икрах. Родившаяся в семье виноградаря из Корселя, на берегу озера в Невшателе, Юлия усвоила резкие жесты и крикливый тон простолюдинов. По приезде апостольского посольства в Мадрас она нахлобучила на голову бамбуковую каску, вынула из кармана экземпляр «Христианского установления» Кальвина и провозгласила на английском, что «нет ничего лучше для работы, чем жара».

После свадьбы они уехали в Тирунелвели, и по дороге их пригласили присоединиться к протестантской Базельской миссии и отправиться на западное побережье Южной Индии.

Герман Гундерт, как и его предки, занимал весьма почетное место в истории Вюртембергской церкви. Он обратился к пиетизму, движению, возникшему внутри лютеранской церкви, характеризующееся приданием особой значимости личному благочестию, религиозным переживаниям верующих, ощущению живого общения с Богом, а также ощущению постоянного нахождения под строгим и бдительным «Божьим оком».

Как пишет Бернхард Целлер в книге «Герман Гессе сам о себе»: «Этот переход сопровождался тяжелым внутренним кризисом, поскольку высокоодаренный молодой теолог, воодушевлявшийся Гёте и «переписывавший остроочиненным гусиным пером клавир «Волшебной флейты», в семинарии в Маулбронне был личным учеником Давида Фридриха Штрауса».

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Сегодня мы поговорим о родственниках Германа Гессе со стороны отца.
К сожалению, о них удалось найти совсем немного информации на русском, поскольку основные архивы доступны только на немецком языке.

Своего деда по отцовской линии Карла Германа Гессе (1802) Герман Гессе никогда не видел.

Карл Герман Гессе был четвертым сыном Бартольда Иоахима Гессе (1762–1819), иммигрировавшего из Любека в Прибалтику в 1781 году, и его жены Кристины Элизабет, урожденной Зенгбуш (1769–1848). Его отец был успешным купцом и в то же время кантором немецкой лютеранской общины в Дерпте. Его старший брат Конрад Эдуард Гессе (1796–1882) стал пастором и суперинтендантом острова Эзель. Карл Херрманн посещал гимназию в Дерпте с 1816 по 1821 год. С 1821 г. изучал медицину в Дерптском университете. В 1822 году он был одним из основателей Балтийской корпорации Livonia Dorpat.

27 ноября 1826 года, в день морского сражения при Наварине, где Россия и Англия разбили турецкий флот, он получил докторскую степень по медицине. Если бы Карл Герман согласился на место приходского доктора в Марьяне, в Эстонии, то получал бы тысячу пятьсот рублей в год - минимум, который позволил бы ему, практикуя, заниматься научными исследованиями. Однако его буквально пожирала навязчивая идея: он ощущал себя «призванным». «В жизни Божественной, берущей исток от Бога» грозный немец Великого Севера черпал силы для своего требовательного темперамента, сподвигшего его завоевать одну за другой трех женщин, давших ему целую вереницу детей, живущих и исчезнувших, порожденных и отданных им Богу с невероятной легкостью. К смерти, всегда где-то рядом таящейся, он обращал открытое ветрам сердце и неувядающий оптимизм.

Отец Германа Гессе, Иоганнес, был отпрыском его первой жены Дженни Ласе — маленькой, пухленькой и меланхоличной женщины, которую доктор считал работящей, но мало одухотворенной. Ребенок родился 2 июня 1847 года в деревне Вайссенштайн, где обосновались молодожены. Отец-врач не смог вырвать у смерти старшую дочь и не надеялся сохранить жизнь мальчику, родившемуся от истощенной матери. Молитва его была проста: «Господи, я отдаю его Тебе. Он крещен как Иоганнес. Ты определишь его путь. Веди его к вечному покою или к служению». Спустя четыре года Дженни умерла от сердечного приступа. Она подарила мужу шестерых детей, двое из которых умерли. Элегантный вдовец Карл Герман, не выждав и года, повел к алтарю в Якоб-кирхе, в Риге, новую жену Лину, урожденную Мюллер (1831-1854). которой едва исполнился двадцать один год.
От этого недолгого брака родились еще двое детей. Его третьим браком была Адель, урожденная фон Берг (1821–1891), от которой у него было трое детей.

Карл Герман Гессе был окружным врачом и русским государственным советником. В 1830 г. он осел в Вайсенштайне, сейчас город называется- Пайде. В 1833 году Карл Герман Гессе, дедушка знаменитого писателя, начал работать в Пайде уездным врачом. Проработал в этой должности 50 лет, был известным и уважаемым в городе человеком.
В 1833 г. открыл и сиротский дом. Помимо этого он посвятил себя богословской деятельности, став на добровольных началах пиетистским проповедником - в своем доме он устраивал так называемые "домашние молебны". На основании дневниковых записей Карла Германа и рассказов сестер Адели и Маруллы, которые навестили его однажды в Балтии, Гессе описал деда как «молодого, темпераментного, веселого, набожного и несколько грубоватых манер человека, оставшегося таким до глубоких седин».

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Наши разговоры о родственниках Германа Гессе продолжаются и сегодня мы поговорим о матери писателя.
Эта и последующие беседы будут основаны на книге Жаклин и Мишель Сенэс «Герман Гессе или жизнь мага».

Мария Гундерт появилась на свет в 1842 году на Востоке. Стон моря и покачивание кокосовых пальм баюкали девочку, подобно ласкам кормилицы Гозианны.
Родители не уделяли дочери особого внимания. У миссионеров Гундертов были более важные дела: их влекло непреодолимое желание апостольского служения. На восточном берегу Индии они хотели выполнить миссию, к которой считали себя призванными. Ничто не могло отвлечь их от священства, лишь откровения, являвшиеся им порой в паломнических скитаниях и аскетизме постов, радовали их души.

Рождение третьего ребенка, девочки, 18 октября 1842 года в Талатчери — протестантском районе, расположенном на вершине холма, окруженного церквями, — разрушило их планы.
В Индии дни недолговечны. Если дожди начинаются слишком рано, а заканчиваются слишком поздно, течение времени нарушается. Люди могут умирать с голоду, а Бог так и не снизойдет в их грязные жилища.
Девочка потерялась в молчаливой дрожи зорь и ночном ворчании шакалов, стоне волн у ближнего пляжа, в исполненных тоски колыбельных служанки. Привыкшая жить в ожидании возвращения родителей, удивлявшихся каждый раз ее взрослости, бледности и задумчивости, она была не «безмятежным розовощеким ребенком, покоряющим сердца своим смехом и лепетом, но существом со слабыми нервами, легко возбудимым, мрачным и бледным, с темными блестящими глазами».

Говорить в семье миссионеров о том, что их девочка станет красавицей, было неприлично. Гундерты уже видели свою дочь распятой Господом и ведомой судьбой к агониям и ясновидению.
О знакомстве родителей Марии мы говорили в нашем первом разговоре.

От Гундертов, швабов из Шварцвальда, Мария унаследовала квадратный подбородок и исполненный грусти взгляд, который невозможно было бы выдержать, если бы не свет, мерцавший порой сквозь его сумеречность. Казалось, хрупкость она взяла от своих предков из французской Швейцарии.

❓Была ли она счастлива в детстве?
«С отрочества меня часто терзал неопределенный страх. Я просыпалась ночью с криком от ужасного сна...» Времени разбираться в этих мучениях у Юлии не было. Занятая до глубокой ночи подготовкой к проповедям, она просила мужа подняться к девочке, и той запомнились эти ночи.

«Мой отец, сама нежность, — вспоминала Мария, — часами мог носить меня на руках и петь мне песни на всех языках до тех пор, пока, изо всех сил стараясь держать головку близ его надежного сердца, я, успокоенная, наконец засыпала...».
Пастор-шваб, вскормленный латынью и ивритом, влюбился в Индию. Бог никогда еще не блистал перед ним так ярко, как в значениях древних идиом, заключавших в себе откровения поэзии Вселенной. Он был погружен в глубокие лингвистические исследования и, рассказывая Марии историю погонщика и царских слонов, священных коров, умирающих от старости на берегу Ганга, или о походах пастухов и их буйволов между Дели и Бенгалором, извлекал из малаяламского наречия, на котором говорил каждый день, самые красивые обертоны.

Он открыл Марии огромную звучащую книгу Индии, благодаря которой Библия Лютера засияла новыми красками. Мария все более привязывалась к отцу, одаренному молодостью, умом и красотой, не зная толком, что же ее так привлекало: быть может, излучение нежности, которую Юлия не имела ни времени, ни желания отдавать. Не то чтобы эта женщина, работавшая с безграничным усердием во славу мира, не любила детей. Просто она отбрасывала как тривиальную и, соответственно, бесполезную заботу о домашнем очаге, совершенно искренне пренебрегая собой.

И предложение Гундерта она приняла лишь затем, чтобы полнее посвятить себя работе в миссионерской общине.
За три года Юлия родила троих детей. Ее жизнь осложнилась: приятная, когда речь шла о служении Господу, она была ей невыносима у домашнего очага.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Вчера мы остановились на возвращении Марии (будущей матери Германа Гессе) к родителям. Сегодня мы окажется в Индии, поговорим о смирении Марии перед суровой волей отца, двух браках и рождении Германа Гессе.

Мария вновь обретает Индию, где пальмы бросают тени и дождевая вода почти непригодна для питья. На местном пароходике ей придется скоро попробовать стряпню португальца в лохмотьях, который вытирает блюда краем штанов, и примириться с тараканами и крысами - иначе в каморке под лестницей не заснуть. Больная от одиночества и страсти, она плывет в Мангалуру. Там ее должен встретить отец. Волнение стесняет дыхание, и кровь уже готова прилить к щекам. Кого она ждет, глядя в иллюминатор, — молодого любовника, сладострастного блондина, или осененного крестом Искупителя с мудрым лицом, — она и сама толком не знает.

Лишь только полоска зари рассекает пелену берега, появляется Мангалуру. Путешественница пытается разглядеть, кто ждет ее на берегу. Всматриваясь в силуэты фигур, она спрыгивает на пристань, почти избавившись от своей тоски, почти свободная, будто после исповеди. И вдруг, разочарованная, застывает на месте: Германа Гундерта на берегу нет.
Мария залезает в телегу, запряженную быками, и направляется к миссионерскому городку. В дороге, тряской и грустной, она глотает обильные слезы и не в состоянии различить у балматского холма, за рисовыми полями, лицо путника, остановившего обоз и зовущего погонщиков. Ему около сорока, у него усталый и исполненный достоинства вид, жесткие черты лица. Он машет ей: его полные и ухоженные руки хорошо видны в широких рукавах куртки. Белизна чуть виднеющегося жесткого воротничка придает облику мужчины не то замкнутый, не то суровый, но столь знакомый ей вид. Она лепечет: «Папа...».

Гундерт сохраняет спокойствие. Не подавая виду, что рад встрече с дочерью после десяти долгих лет разлуки, он равнодушно приветствует ее. «Отец показался мне холодным и чопорным, - вспоминала она. - Я подумала тотчас, что он уже знает, что случилось на «Бомбее», и все детское доверие, с которым я воспринимала его, улетучилось в одно мгновение». В тяжелом молчании они продолжили путь до Калькутты, где их уже ждала Юлия. В присутствии этой деятельной женщины, готовой тотчас вовлечь свою дочь в череду благотворительных мероприятий, Мария на мгновение почувствовала желание излить душу. Но она боялась матери, преданной лишь закону и нескончаемым проповедям и звавшей к епитимье, которую огорченное сердце Марии принять не могло. Разлука с любимым лишила девушку очарования: она дурнеет, темнеет ее светлый лоб, над бровями ложится морщина. Мир для нее полон невзгод: «Внешне я была суровой и упрямой, внутри — изнуренной, грустной и усталой от жизни...».

Мария устроилась в Кети, где родители организовали новый миссионерский центр. Там она взяла на себя руководство школой для девочек, опекавшей семнадцать учениц разных возрастов. Она вела занятия в длинной безвкусной юбке, в застегнутой наглухо шелковой блузке из тюсора и с шиньоном на затылке. Девушки удобно усаживались кружком на циновку так, что из-под сари выглядывали загорелые ноги, и послушно раскрытыми на коленях книги.

Школьные заботы отвлекают Марию от бездн собственной души, где скорбным эхом звучит имя Джона Барнса. Иногда ей кажется, что вот он, прошел под верандой, вот мелькнула его тень. Но детский смех возвращает ее к действительности: здесь никого нет, вокруг миссионерского городка - пустыня. Марию охватывает тоска.
Тоска стелется по песку дюн, усеянному воронами, ворчит в горячих вздохах волн. Каждый вечер при свете огромной луны цвета слоновой кости девушка ложится с распущенными волосами на кровать, дрожа от слез.
После нескольких месяцев напрасной надежды, во время пятичасового чая, который Юлия обыкновенно пила, облачившись в муаровый капот, Мария, сраженная безысходностью, упала матери в ноги.

Юлия была сдержанна и добра — она не дала волю раздражению. Со слащавой нежностью она обрушила на дочь многочисленные, по преимуществу претенциозные советы.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие друзья! 📕

Сегодня мы поговорим о детстве Германа Гессе.

Вот как писатель запечатлел момент своего рождения в «Кратком жизнеописании»:
«Рождение мое совершилось ранним вечером в теплый июльский день, и температура этого часа есть та самая, которую я любил и бессознательно искал всю мою жизнь и отсутствие которой воспринимал как лишение».

Над городом блестели остроконечные шпили домов, а дальше простиралась узкая долина с кожевенными мастерскими и крохотными садиками, где резвились стайки гусей. Дом Гессе располагался за фонтаном, сквозь булыжники мостовой пробивался мох, над площадью порхали сизые голуби. Окруженный фасадами с крылечками и решетками для чистки обуви при входе, он был обращен десятью симметричными окнами на холмы, озаренные пламенеющим закатом. Шторы были опущены. Ясени и клены оставались недвижимы. Ни одного облака. Восточный ветер успокоился, так и не рискнув проникнуть в узкую долину. Пианино в салоне умолкло, не слышно было ни «Песен» Шуберта, ни звуков народных напевов. Лишь в ближнем лесу можно было обрести прохладу.
Мария склонилась с дубовой постели к колыбели новорожденного; отец, туго затянутый в пастырский воротничок, взволнованно прошептал: «Как он красив», — и, блестя оправой очков, начал сосредоточенно читать «Отче наш». Он радовался появлению этого здорового ребенка, но яд сомнений прокрадывался порой в его сердце. Он закрыл глаза и сцепил на коленях тонкие пальцы рук. Его мучили мысли о первородном грехе.

Тяжкие внутренние сомнения ложились на благодатную почву его нервического темперамента. Он страдал. Прошедшие годы были такими
тяжелыми! Даст ли пиетизм, с его сочетанием веры и гордыни, своим приверженцам, не приемлющим милитаристскую политику Бисмарка, уверенность в религиозной безопасности?
Объединение германских земель в 1871 году повысило авторитет Пруссии. На людях, подобных Иоганнесу Гессе или Герману Гундерту, это отразилось плохо. Они оказались бессильными свидетелями притеснения своей маленькой родины.

Создание Рейха под управлением Севера ущемляло Юг. Его пейзажи и история естественно объединяли швабские долины с зелеными склонами Германии. Там говорили, вплоть до малейших нюансов, на том же диалекте и с тем же акцентом.
Объединившись, Гессе и Гундерты создали фамильный герб: гроздь ягод, колосья, протестанский крест.
Как братья, они одевались в измызганные грязью сапоги, завтракали супом и круглой булкой, пахнущей тмином. Примирившись постепенно с германским объединением, они не противостояли более духу единства, захватывавшему Юг, по мере того как там развивалась индустрия.

Думая о начавшейся среди всего этого новой жизни, которую ждало столько опасностей, Иоганнес смотрел на ребенка с несказанной жалостью, проистекавшей от недоверия к миру. Конечно, Бог даровал ему сегодня радость. К тому же он сам просил Его об этом. Но какой порочной ценой! Пастор с подозрительностью относился к чувству ликования. Испустив тяжкий вздох, он повторил во время вечерней молитвы томивший его вопрос: «Да и радость ли это — родиться на свет человеком?»

Новорожденному дали имя Герман в честь дедушек по отцовской и материнской линиям. «3 августа, — записывает Мария, - состоялось крещение. Доктор Мёглинг благословил нашего сына, а дед крестил его. Герман начал было кричать, но когда запели, умолк и стал разглядывать все вокруг ясным взглядом...»

«Мои пять чувств, - вспоминал Гессе в «Кратком жизнеописании» о своем детстве, - были бодрственны, остры и тонки, я мог на них положиться и ждать себе от них много радости». Он ими вовсю пользовался, сидя на коленях отца и теребя его бороду или запутывая на полу клубки Марии. «Он слишком проворный и сильный для меня, — беспомощно вздыхает она. — Маленький Герман отважно карабкается на скамейки, столы и камни». Его живость и ум восхищают: «Он узнает все картинки, будь это изображения Китая, Африки или Индии... он упрям и необуздан!»
Он обитает в саду своих бабушки и дедушки.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Вчера мы остановились на отъезде семьи Гессе из Базеля к отцу Марии. Сегодня наш разговор коснется новых перипетий семьи Гессе в Кальве.

Гессе приехали в Кальв в начале июля 1886 года. Адель позже вспоминала: «Дом (красивые передние комнаты которого составляли квартиру деда) в глубине, в части, обращенной к горе, был сырым и мрачным. Мой отец сравнил его с тюрьмой, где он никогда не смог бы хорошо себя чувствовать».
Мария упрямо повторяет: «Все хорошо, ведь рядом отец!», — и косится на тесное жилище, где ей предстоит устроить свое семейство. После смерти Юлии доктор Гундерт поручил заботы по хозяйству своей кузине Генриетте Энслин. Домашние звали ее «тетечкой» или Иетточкой. Эта болтливая и властная особа крутилась меж сырыми стенами, раскрытыми саквояжами, опрокинутой лошадкой Ганса и сачками для бабочек Германа. Все чувствовали себя неуютно до такой степени, что даже спокойная и терпеливая Мария с горечью вопрошает: «Жертвовать собой во имя любви - прекрасно и достойно, но что из того? Кто-то этим воспользуется...»
Нехотя она пытается приспособиться к неспешной провинциальной жизни, ободряя себя: «Это одиночество полезно для моего духовного развития».
С безысходностью Мария замечает, что «на земле нет ни светлых, ни легких дней». Она прикасается дрожащими руками ко лбу мужа, измученному так же, как она. В издательстве он оказался лишь на вторых ролях, и его самолюбие страдает. Власть Гундерта тонка и неприкасаема. Малейшее движение пальцев, легкий шорох голоса - и повеление деда исполняется. Подавляемая этой сильной аурой, Мария сближается с мужем, чей взгляд день ото дня становится все меланхоличнее. Почти в сорок один он выглядит на все пятьдесят. Она заботится о своем несчастном Иоганнесе, как мать: «Я чувствую впервые, что для меня значит Иоганнес, что мы значим друг для друга, как друг друга понимаем, почему делаем так, а не иначе».

В двенадцать лет Герман опять увидел свою деревню, мост через Нагольд, кирпичные сооружения на берегу, куда он забирался, чтобы забросить удочки. Он возобновляет отношения с давними знакомыми: бочаром, мадам Корнелией, садовницей, с «Братьями солнца», бедным трактиром, где на жестяной дощечке выгравировано изображение солнечного диска, и особенно с соседкой Анной - своей первой «возлюбленной», веселой и глупенькой, которой он рассказывает о сексуальных отношениях и рождении детей.
Дома Герман окружен сокровищами Гундертов, шкафами, наполненными благовониями и картинками. А по дороге в школу он пересекает площадь и проходит под темным сводом городской гостиницы, построенной лет сто назад и выражающей в своем облике дух Швабии, ее луга, национальные напевы. Его воображение мечется между ароматами Востока и запахом елей ближнего леса. Он видит все наоборот или мир неудачно развернут?
Иоганнес, который помогает сыну делать уроки, удивляется «необыкновенной легкости, с которой он все понимает, притом совершенно не давая себе труда что-либо запоминать».

В 1888 году, во время каникул, он отваживается на свою первую отлучку: «Герман очень обрадовался возможности провести каникулы в Шомберге со своим другом Бартом, но не прошло и десяти дней, как он затосковал и вернулся. Пешком, с тяжелым багажом, он прибыл домой совершенно для всех нас неожиданно».
Мария не знала, что и подумать об этой юношеской выходке — уйти вот так, внезапно, пуститься в дорогу, не рассчитав свои силы. «Я с трудом донес багаж от Шомберга до Либензеля, — рассказал Герман позднее. — Я стиснул зубы и пошел. Провинциальная дорога была жутко пыльная и долгая, вещи все более и более тяжелыми, я нес чемодан, перехватывая то одной, то другой рукой, а еще надо было удержать сачок для бабочек».
Едва Герман толкнул дверь дома в Кальве, его отца настигла старость. Пламенный пастор, одержимый мистическими порывами души, превратился в плаксивого ребенка: его остановившиеся глаза перестали видеть. Впервые сын видел его в таком состоянии. Это были симптомы невроза, которым он сам будет страдать впоследствии.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Что происходило в жизни Германа Гессе в Маульбронне и за его пределами, обсудим сегодня.

Поздно вечером 19 января Герман внезапно проснулся: «Было половина десятого. Мы уже легли и только что погасили лампу ... когда услышали внизу крики «пожар!»... Ужасный запах проник в дортуар, и почти сразу же стало совсем светло». Горело помещение, где хранились дрова, запасенные на зиму. Возбужденный запахом огня, пламенем, пробивающимся сквозь готические окна, Герман выбежал вместе со всеми смотреть на пожар: «Здания были в опасности, особенно когда ветер дул в сторону еще нетронутых пламенем построек. Мы понеслись в прачечную за ковшами для воды, наполнили их в эфорате, куда уже подбирался огонь, и стали поливать помост, охваченный искрящимся пламенем. На мне была только рубашка... и тапочки. Одну я потерял и продолжал бегать на одну ногу босой, пока не почувствовал боль от ледяной воды и не решил надеть сапоги. Своих я, конечно, не нашел, поэтому схватил еще чьи-то первые попавшиеся... Я видел через проем двери, как разрасталось пламя».
В письме родителям юноша рассказывает, как горели деревья и солома, обваливалась крыша. В огне для него было что-то таинственное, колдовское и завораживающее. Ему казалось, что он с детства видит его отсвет. Еще в пять лет он опрокинул лампу с керосином и рассмеялся, когда пламя лизнуло шторы в отцовском кабинете. В Кальве его однажды застиг лесник, когда он зажег сухую траву, а 17 февраля 1891 года в Базеле он, задыхаясь, помогал тушить пожар у суконщика.

Огонь принадлежит к его самым трепетным переживаниям: «В угасающем жаре пылающие золотом нити сплетались в сети, возникали буквы и картины, воспоминания о лицах, о животных, о растениях, о червях и змеях», — пишет он в «Демиане». Обожание огня! Эта фантасмагория его очаровывает, разжигает, возносит над повседневностью.
Пожар продолжался четыре часа. И вот наконец отпрыск Иоганнеса и Марии с покрытым сажей лбом и руками в занозах пьет вино у ректора и дарит потерпевшим свою куртку и пару панталон. Король Вюртемберга выслал в Маульбронн одну тысячу марок; учеников, отличившихся во время бедствия, наградили. Для Германа начался период эйфории — он сам будто превратился в горящее пламя, которое переливается, бросает жгучие искорки, тревожно потрескивает: «Я счастлив и доволен. В семинарии сейчас царит атмосфера, которая мне очень по душе». Он читает Шиллера, декламирует стихи, пытается писать критические произведения. В классе его прозвали офицером, и он торопится сообщить матери, что под этим именем «ему необходимо быть бдительным, следить за мелом, губкой и графинчиком со свежей водой». В оркестре семинарии он в ряду вторых скрипок.

Он собирает друзей и декламирует «Песнь о Нибелунгах», склоняется над древнееврейской грамматикой и погружен в видения, чередой проносящиеся перед его мысленным взором. «...Герои истории уже не были для него лишь именами, датами, нет, теперь они смотрели на него горящими глазами, стояли рядом с ним, у них были живые красные губы и у каждого свое лицо и руки: у одного грубые, натруженные, у другого - спокойные, холодные, каменно твердые...». «Одиссея», «подобно белой округлой руке русалки», несет «весть о давно погибшей, но совершенной по форме счастливой жизни». В древнееврейском тексте Библии живут «высохшие лики седовласых мудрецов рядом с красивыми юношами и волоокими девами...».
А в Новом Завете он узнает Иисуса «по великой блистающей глубине любящих глаз его, по тихо машущей, нет, скорее приглашающей и зовущей, такой красивой узкой загорелой руке». Герман чувствовал, будто «взгляд его проникает через всю толщу земли, словно сам Господь внезапно наделил его этой силой».
Экзальтация? Душевные переживания? Озарения?

Мария волнуется. Она объясняет это чередование наслаждения и мучения, периодом возмужания. Ее сыну идет пятнадцатый год.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, друзья! 📕

В конце прошлого разговора мы покинули Германа Гессе в Штеттене, где он ощущал себя как в тюрьме.
Он потерял все: дом, родину, родителей, родителей своих родителей. «Вы — мои тюремщики, - пишет он родным. - Я хочу быть один. Дайте мне умереть, как безумной собаке. Сейчас я не могу быть сыном, я устал бороться, противостоять моему несчастью».

В дортуаре с запертыми ставнями и потушенными огнями он учится ненавидеть: «Моя история лишена приятности, в ней нет милой гармонии выдуманных историй...» В этой клетке, где рождаются опрометчивости, он приходит к отчетливой и горькой мысли: «Вы избавились от меня»! — прорычал он, как только на окна упали тюремные решетки. Он сжал кулаки. Его потрясает жуткий смех. «Ха! Ха! - ухмыляется он в письме родителям, датированном 30 августа 1892 года, - мне ужасно хочется смеяться... Когда вы мне пишете, что мои нервы расшатаны и я слаб головой, я готов в это поверить из любви к вам и смеяться... смеяться еще сильнее!»

Он, желавший числиться среди праведников, оказался выкинутым в мир, где дьявол правит бал. Заключенный во мрак монастыря, он обречен рассматривать в глади фонтана свой маскарадный костюм сумасшедшего. Тело в сероватой холстине и бритая голова.
Осень обесцветила деревья и блеснула в глазах заключенного, болезненно обращенных к трауру и тлению. «Падают цветы. Ах! Красота исчезает, и холод обретает свою власть».
Мысль о самоубийстве часто посещает его, как в Бад-Болле, когда он потрясал своим револьвером: «О! Если бы эта несчастная пуля пробила мою измученную голову!»
Герман пишет родителям: «И теперь я вас как существ человеческих спрашиваю (потому что считаю, что могу иметь собственное мнение, вопреки вам и моим пятнадцати годам), справедливо ли отправить к сумасшедшим дебилам и эпилептикам молодого человека, у которого, за исключением некоторой нервной неустойчивости, превосходное здоровье?»

Он не был больше мальчишкой, взирающим на взрослых с подобострастием, он становился мужчиной, отказывался от кумиров, храбро двигался на противника. Он ненавидел тайный ужас, сопровождавший его детство, ненавидел тень одновременно отца и судьи. Он принадлежал к породе избранных и проклятых: Эдипа, Гамлета или Йозефа, — и должен был, как и они, либо подчиниться, либо восстать. Быть может, он полагал, что ненавидит Иоганнеса, а в действительности ощущал омерзение по отношению к себе самому, быть может, желая зла своему отцу, он хотел убить себя. 14 сентября 1892 года он примешивает в чернила жгучую злобу и пишет отцу: «Глубокоуважаемый господин, вы довели меня до отчаяния... По правде говоря, я должен был бы просто сдохнуть!»

Недалеко отсюда живет Фрейд. В Вене, в тиши своего кабинета он пишет свои исследования по неврозам, растянувшись на диване, покрытом восточными коврами. Когда его имя появится в прогрессивном штутгартском журнале, разразится скандал. Иоганнес и Мария лечат сына лишь ваннами, микстурами и усиленным питанием в клинике для душевнобольных. В его болезненном поведении они скорее готовы увидеть сексуальную подоплеку, чем безнадежные поиски утраченного «Я». Бог, которого они исповедуют, напоминает Герману демона, а дьявол кажется ему столь же блистательным, как и Мессия. Вот какими могут быть побеги христианства, неловко привитые родителями-пиетистами!

Юношу пугает его тело: «Над губой у меня пробилась растительность, я был взрослый человек... может быть, я не такой, как другие». Воспоминания о Евгении не дают ему покоя. Он, никогда не говоривший родителям о своей первой любви, восклицает: «Я оставил в Бад-Болле самое драгоценное - свою любовь!»

В одном из посланий отцу Герман доходит до богохульства: «Если вы хотите мне писать, пожалуйста, не упоминайте вашего Христа! Достаточно того, что этот Христос висит повсюду. Христос, возлюбленный Господа, вечное блаженство и прочее и тем не менее вокруг царят ненависть и вражда. Я думаю, если бы дух Христа мог видеть последствия его деяний, он бы разрыдался!»

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие книголюбы! 📕

Герман Гессе начал работать в часовой мастерской Генриха Перро.
Он был умен, энергичен и обаятелен. Склонный по натуре к милосердию, он принял нового ученика сердечно и подружески. «Ты совсем не Геркулес, — сказал он Герману, как только увидел его в дверях. — Кузница тебе не подойдет. Ты будешь работать с часами». Вскоре по прибытии юный подмастерье приобщился к выпиливанию и шлифовке деталек этого механизма — пока еще без цифербата и стрелок, но уже предназначенного отмерять время. И был доволен.

«Механик — это что-то утонченное, — нашептывал ему внутренний голос. — Видишь, нельзя ошибиться даже на полмиллиметра!».
В своем закутке, перед столом, испачканным маслом и покрытым опилками, Герман слышит, как гудит завод. У него иногда течет носом кровь, вновь дают о себе знать мигрени, но это ничто по сравнению с тем, что он теперь принадлежит рабочему братству, слышит вокруг шум приводных ремней, сверлильных станков, кузнечных мехов. Мастер к нему строг: «За верстаком ни о чем, кроме работы, не думать! Ученику это не положено».

Возраст Германа — возраст свободы. Он поддерживает анархические устремления своих товарищей, их утопические мечтания о вечной гармонии и идеальном обществе. Герман чувствует наконец, что внутренне независим. В нем таится Прометей! У него нет политических знаний, зато его интересует философия.
Ему семнадцать, и трудно понять, кто сейчас говорит в нем: то ли рабочий, то ли отпрыск Иоганнеса и Марии, вечно витающий в облаках. Одно понятно — он стремится к синтезу. Потому что в нем видит спасение для себя.
Руки Германа скользят по верстаку, но мысли его далеко: он думает о чудо-технике, которая позволит человеку ограничиться умственным трудом, о проекте свободной республики.
Герман дружит с Перро: тот в восторге от этого умного и болезненного мальчика, к которому неприменимо понятие «дисциплина». Правда, юноша расстраивает его иногда горьким смехом, агрессивными позами и вызывающими выходками, своей безумной ностальгией по идеальному обществу. Ученик сопровождает своего учителя в поездках.

По воскресеньям Герман, скинув рабочую блузу, спешит надеть черную куртку и белый воротничок, чтобы отправиться в дом доктора Зана, семейного врача, пить чай в большой гостиной, сидя возле мраморной колонны у зелени, представляющей подобие зимнего сада, или музицировать со своими сестрами, миленькой Гертрудой Клет, прибывшей из Хирсо, и Аделаидой Ланг, певицей из Штутгарта. Отступник все равно остается в лоне семьи. Вся его ярость обрывается здесь. Плененный, он еще может надеяться быть понятым. Он и авантюрист, и домосед. Мария, Иоганнес, все Гессе, вся швабская родня — он не может ни понять их, ни обойтись без них. «Каждый раз, когда я воспеваю лес или реку, зеленую долину, тень каштанов или тропинку в ельнике, я остаюсь верен лесу близ Кальва, Нагольду, пересекающему Кальв, я принадлежу не какой-то абстрактной родине, а этим вот картинам, которые помогают мне вернее видеть себя самого и весь мир».

Мудрый Перро не ошибся. Его сближала с юношей общность внутренних устремлений: своего рода аккорд соответствующих друг другу звучаний и единение натур. Много позднее, в 1925 году, он пригласит своего старинного друга и ученика, ставшего знаменитым, к себе на чашку кофе. Он покажет ему свое изобретение: забавный колокольчик, предназначенный «воздействовать на людей и делать их счастливыми!» Он развеселится: «Послушайте меня, господин Гессе, когда кто-то просыпается от чегонибудь подобного, он встает другим человеком».
Пока Германа все еще преследует неуверенность. Он идет в бистро пропустить стаканчик со своими товарищами с завода в попытке обрести в винных парах вожделенный мир со вселенной и самим собой. Опьянение оживляет огонь его воображения.
Он больше не вспоминал Евгению.

Каждый вечер он переступает порог родительского дома и садится за общий стол с ощущением блудного сына, обретшего покой. Отец слушает его, погрузив пальцы в седую бороду. Мария, как и раньше, хлопочет вокруг него.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, друзья! 📕

Давайте продолжим знакомиться с жизнью
Германа Гессе.

В Кальве Мария наслаждается вновь обретенной жизнью. Она, думавшая о завещании, разбирает теперь свой гардероб и составляет календарь семейных праздников: конфирмация Ганса 12 апреля, свадьба Теодора 2 мая. Уже отпразднован день рождения тетушки Йетт, а Герману в этом году исполнится двадцать.
Лето набирает силу, становится жарко. И он задыхается в Тюбингене, раздраженный придирками герра Гермеса. Лишь вечерние часы приносят ему облегчение. Он стал поэтом, ощущающим себя вне тирании пространства и времени, поэтом, который каждое мгновение своей жизни творит.

В походке Германа есть что-то упрямое и гордое. Он не ходит — он шествует. Его голос огрубел, стал более мужественным. Он часто напевает какую-нибудь песенку с берегов Рейна.

В шесть часов вечера 20 ноября 1896 года Мария получила из Эстонии телеграмму, подписанную Дженни-Линой, третьей дочерью дедушки Гессе от первого брака: «Отец с миром скончался…».
Доктор Карл Герман Гессе умер в девяносто четыре года в саду у клена, ставшего легендарным. Оплакивать его съехались люди из Риги и Финляндии. Он был их столпом — первым из Гессе. Из России слали соболезнования.

Доктор Гессе был патриархом и авторитетом в глазах целого поколения религиозных деятелей. Убежденный, что живет по божескому закону, он считал доступным для себя все. В нем увидят позднее «мужчину, любившего женщин». В его проповедях могли звучать дерзкие слова. При своих пиетистских убеждениях он не осуждал природную человеческую склонность к плотским наслаждениям.
Воспринимая акт зачатия как естественную радость, Карл относился к тем, кто считал сексуальность данностью человека, а беременность — богоугодным долгом женщины.

«Отец, дорогой отец, — пишет Герман Иоганнесу, получив печальное известие, — я никогда еще не чувствовал себя таким близким тебе, как теперь, переживая эту боль…не знаю, как выразить, насколько я сейчас с тобой, как хотел бы, именно сегодня, сделать что-нибудь для тебя».
Это искренность мальчика, сознающего, что он наследовал одновременно болезненные гены своего отца и лучезарную жизнерадостность деда. Герман любовался своим предком из Вайссенштайна, в его памяти он «остался молодым, необузданным, занимательным, непринужденным, пирующим за рейнским вином… он раздавал милостыню бедным… и излучал природную силу, радость жизни, величие и любовь». В девяносто три года, одетый в черную куртку и лихо отбрасывающий со лба пряди волос, дед лукаво посматривал на Адель, тучный, развалившийся в кресле, выпятив нижнюю губу. И бесконечно пережевывал благочестивые рассказы.
Его вторая жена Лина умерла вскоре после первой. Свежая и цветущая, она с гордостью носила под грудью ребенка, когда тяжелое предчувствие перевернуло ее душу. «Дорогой друг, — сказала она грустно мужу, — я скоро умру». Карл храбро отвечал: «Ну что ж, мое сердце, иди, иди!» «Я хочу остаться», — вздохнула она. «Наш дорогой Иисус требует послушания, моя красавица!» — возразил он. На следующий день, 25 декабря, когда их дом был полон гостей, она задрожала, побледнела и в стонах родила через три часа красивого и крупного мальчика, а потом умерла. «Ах, дорогая Лина, ну так уходи», — повторил он над ней и, приготовив гроб, покрытый цветами с крещения новорожденного, пригласил к трапезе более тридцати двух человек праздновать библейские праздники. На благочестивую церемонию прибыла также, Господь ее благослови, мадмуазель фон Берг, соблазнительная молодая женщина, которую Карл незамедлительно пригласил на прогулку к Зиеделю, явившуюся прелюдией к новому свадебному путешествию.

В канун Нового года Герман приехал к родителям, вновь увидел своих сестер — «двух красивых юных девушек, терпеливых, понятливых, изобретательных», — поинтересовался успехами в изучении коммерции своего младшего брата Ганса, узнал, что Тео и Марта скоро станут отцом и матерью. Есть фотография, где он сидит рядом с суровой Марией, положив руку ей на колени.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Всем привет! 📕

Сегодня поговорим о дальнейших событиях в жизни Германа Гессе.

Тридцать первого июля 1898 года вся Германия оделась в траур: умер Бисмарк. Старый канцлер, создатель Германского союза, сторонник Лютера, противник социализма, но инициатор первых общественных законодательных актов в Европе, был почитаем всем рейхом.
Герман остерегается присутствовать на траурных церемониях. Наполовину прибалт, наполовину немец, он не афиширует свою двойную национальность, чтобы избежать угрозы швейцарской военной службы. Вербовки в армию, культ силы его отвращают. Он не устает повторять: «Я европеец».

Он спорит о будущем Германии с ярым националистом Финком, отстаивая идеи нового развития культуры. Может быть, он предвидел недалекое будущее Европы: «города, где повиснет угольный дым, развращенные жадностью, пустынные деревни, потухшие очаги крестьянских домов, будто остановившееся дыхание жизни». Чувствует ли он уже запах смерти, запах войны? Умирающий век демонстрирует ледяное равнодушие по отношению ко всему разумному. Интеллектуалы стали амбициозны.
Почти сразу после приезда в Тюбинген Гессе написал: «Я, смотрящий на вещи с точки зрения эстета, страдаю, видя, как теперь талантливые люди приходят в искусство, неся в себе болезненно трепещущий нерв, от которого нет, особенно в литературе, спасения, кроме ненависти к самому себе».

Он подводит итоги года: благодаря экономии он получил возможность отдать издателю Пьерсону для публикации книжечку стихов, которая появится в 1899 году под заглавием «Романтические песни». На рукопись было много откликов. «Песни излучают горечь и меланхолию», — написал ему Карл Изенберг. «Отдаю должное богатству вашего воображения! — восклицает его друг доктор Карф. — Вы видите внутренним зрением столько цветов, сколько другие человеческие существа не в силах увидеть».
Мария пишет: «Как мать я скажу тебе откровенно: такие вещи должны быть тебе чужды. Они пробуждают подозрение, что любовь не всегда целомудренна и чиста». Получив тетрадь в клеенчатом переплете, она сразу почувствовала запах искушения. Одни названия стихов чего стоят: «Потому что я люблю!», «Любить», «Ты уходишь…»! Почему ее сын не посвятил себя Богу? Она заклинает его вернуться на путь истинный почти старческим бормотанием: «Если ты посвятишь этот свой день Господу, твоя маленькая старенькая мать будет счастлива».
Разменявшая шестой десяток Мария пускается в упреки, а восторженная Елена проявляет крайнюю степень восхищения: «Горда! Я горда вами!».

Если бы даже издатель не настаивал, Гессе сам назвал бы «романтическими» эти стихи, «в которых не нужно было искать истоки будущего, а надлежало увидеть итог определенного периода», начавшегося в 1895 году в джунглях семейной библиотеки отца и деда-эрудита. Его расцвет пришелся на январь 1897 года, а конец — на весну 1898 года, которой датированы последние стихи сборника.
Романтичны были его врожденное понимание природы, вкус к свободе, острое чувство индивидуальности, его решительное «поэт или никто». Кроме всего прочего, романтизм таился в меланхолии, приведшей его в Штеттен. В Тюбингене он перешел от неосознанного романтизма юности к романтической мысли молодости.

Герман вскоре забыл свои первые поэтические опыты, явившиеся «отзвуком эпохи», ради прозы, несколько страниц которой отослал своей музе в Лейпциг в подарок на Новый год. Это были девять этюдов, горячих, но лишенных примитивного романтизма, плавно льющихся, хрупких. Они совершенно очаровали Елену: «Это из области невыразимого, это то, что парит над словами и фразами. В каждой вашей строчке виден романтик, чувствуется что-то, что вне времени, что-то неизмеримое, как биение крыльев вечности».
Можно ли было сказать лучше? Гессе восклицает: «У вас, мой друг, внутреннее зрение редкой ясности и особенный дар проникать в суть вещей, вы одна так чутки к моей душе».

📕 Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, дорогие друзья! 📕

Вчера мы остановились на выпуске Германом Гессе сборника стихов, который произвел фурор в Базеле.

Марию по-прежнему тревожит свободомыслие сына. При свете свечей новогодней елки она так и не открыла «Мемуары» Бисмарка, которые подарил ей он, читавший, по ее мнению, исключительно отвратительные книги. Она умоляет его: «Дитя мое, стремись к тому, что действительно достойно, избегай греха! Мир погряз в пороке, искушение зла велико. Нужно, чтобы воля твоя была непоколебима… Что поделаешь, я не могу спать, когда думаю о тебе». Герман возражает: «Я не могу тебе ничего ответить, мама. Все сумеречное, что тревожит меня в глубине души, чем я терзаюсь во время бессонных ночей, может мучить в равной мере и верующего, и неверующего». Он проявляет искренность, которая разрывает родителям сердце: «Я скажу честно, что, несмотря на все мое глубочайшее уважение к вере… определенный дух религиозности мне если не омерзителен, то, по крайней мере, совершенно чужд, абсолютно непонятен…».

В Кальве, увидев мать среди псалтырей, в шерстяной шали, он упадет к ее ногам и рыдания поднимутся в нем, стесняя дыхание. Поймет ли она его когда-нибудь? «Для меня конечная цель — это красота; искусство, если хотите. Я действительно пришел к своего рода вере в Бога, к вере в существующий миропорядок, потому смысл и форма религии для меня непонятны, лишены благородства… Почему сознание Лютера аристократичнее внутреннего мира язычника Тициана, понять я не могу; у одного есть пламенность, величие, но нет изысканности; другой — выскочка в своей мысли, в своем искусстве, в своей жизни, в гармонии и ее воплощении, таком, о котором Лютеру даже не хватило бы утонченности подумать».

Капля за каплей убегают часы. Протестантский новый год с ночными библейскими чтениями собирает всех вокруг органа. Братское единство. Сдвигаются стулья, слышен шепоток: ни Марулла, ни Адель никак не выйдут замуж. Ганс, который должен вот-вот уехать в библиотеку миссии, страдает нервными приступами. Иоганнес и Мария отпраздновали недавно свою серебряную свадьбу. Герман, хвала Господу, не будет служить в армии: его признали непригодным из-за болезни сердца, легких и глаз. Его близорукость стремительно прогрессирует, он совсем плохо видит без очков. Очки придают его облику значимость, что особенно важно, когда он в семье.

Герман не очень любит новогодние праздники. После тяжелых недель работы в магазине ему невыносимы домашние обязанности и прежде всего утомительное выказывание набожности перед матерью. Великая пиетистка стесняла его свободу. Самая таинственная и самая священная из всех женщин требовала все более строгого поклонения своей вере. Олицетворяя догматизм, она шла навстречу своей мечте, и сын не мог на нее влиять, она же, напротив, еще пыталась как-то на него воздействовать. «Она берет мое сердце в свои руки, вынимает его из груди и опустошает меня, она соблазнила меня на смерть, и вот вместе со мной умирает моя мечта… образ великой праматери Евы».

Еще 25 августа Мария увидела странный сон: «Я переезжала в новый дом с очень узкими комнатами… и там увидела моего любимого отца… Он пил целебную минеральную воду. Я воскликнула: „Я тоже буду с тобой“… Раз здесь блаженные духом, я не боюсь». Знала ли она, что ступила на дорогу смерти? Она страдала от болей в позвоночнике, у нее развилась болезнь почек. В ее лице читается тоска, она перестала регулярно вести дневник, иногда только записывает стихи или молитвы в стихах:
Однажды придет день, когда я перестану страдать. О, счастливый день!.. потом я вечно буду пребывать в добром здравии…
Она не хочет покидать Иоганнеса, но торопится снабдить его инструкциями по содержанию дома и ведению хозяйства, радуется его хорошему самочувствию. Иоганнес у изголовья жены редактирует рукопись, содержащую двести рассказов о деятельности миссии, которую издательство Штутгарта предложило напечатать под названием «Язычники и мы».


📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе

​Доброе утро, друзья! 📕

Сегодня поговорим о личной жизни Германа Гессе.

Все началось после смерти Марии. В июне 1903 года Гессе написал Иоганнесу: «Я нахожусь в странном состоянии размышления по поводу возможности жениться. Молодая женщина, которая уже некоторое время связана со мной узами дружбы и немногим старше меня, мне подошла бы».
Пастор был несколько удивлен: сын казался ему явно неподходящим на роль степенного супруга из-за своего шаткого денежного положения и страсти к путешествиям. «Никому об этом не говори, — шепчет Герман, — это по секрету». Теперь у него не было матери, и он блуждал в тумане собственного детства, ища образ, который пробудил бы в нем юношеский пыл. Он хотел видеть рядом с собой женщину более сильную, способную примирить его с самим собой, понять побуждения уязвимого сердца и избавить его от мучительных внутренних сомнений.

Марии Бернулли почти сорок. Она дочь знаменитого математика, часто радовавшего публику на музыкальных вечерах незаурядной игрой на скрипке в дуэте с Элизабет Ларош, исполнявшей партию фортепьяно. Вместе с сестрой Мария открыла в Базеле мастерскую художественной фотографии, кроме того, она славилась своим мастерством в исполнении Шопена. На портретах она собранная, полненькая, с тяжелым шиньоном. У нее большие щеки, крупный подбородок, сосредоточенный взгляд, густые тесно сомкнутые брови. Она твердо смотрит на вас из-под невообразимых шляп, в которых любила фотографироваться, по тогдашней моде украшенных венчиками цветов, ягодами или листьями. Взгляд Марии почти всегда полон глубокой задумчивости. Ее кожа не выглядит на фотографии слишком гладкой. Она кажется одной из тех решительных женщин, которые, не дожидаясь чуда, едва вы на них обращаете внимание, стараются непременно вас на себе женить.

Мария занималась технической стороной дела и проводила день в темной комнате, проявляя фотографии, а ее сестра тем временем принимала в студии артистов, художников, архитекторов и путешествующих иностранцев.

«Я забыл вам сказать, — написал Гессе Стефану Цвейгу 5 февраля 1903 года, — что, вообще общаясь мало, делаю исключение для художников… Я хорошо себя чувствую в мастерских, где витает дух творчества, где разложены наброски на ученических картонах». В мастерской сестер царили артистический беспорядок и атмосфера святилища, напоминавшего место собрания какого-нибудь тайного общества. Решительность, с которой Мария, а для близких Мия, управлялась с делами, была весьма привлекательна.
Герман, привыкший коротать там периоды дурного расположения духа, скоро заметил, что Мия частенько задерживала на нем взгляд, ничуть, притом, не смущаясь. Перспектива поддаться воле этой предприимчивой пышненькой женщины явно не вызывала у него внутреннего протеста. Иногда холодно-отчужденная, иногда фамильярная, она то излучала рядом с ним непомерное веселье, то расточала ласковые знаки внимания, а однажды даже рискнула его поцеловать, от чего его бросило в жар и охватил мучительный страх.
Должен ли он жениться?
«Я боюсь женитьбы!» — признавался он отцу. Однако жажда любви владела им и требовала решительных действий.
Мария, казалось, склонна была ускорить ход событий. Одна из ее подруг, художница, уехала из Базеля в Италию, и бойкая Мия восклицает:
«Почему бы не отправиться к ней? Поедем втроем! Скоро Пасха. На улице весна. Альпы все залиты светом. Вокруг царит красота».
«Я не собирался их сопровождать, — объясняет немного жалостливо Герман своему отцу, — но сестры Бернулли, вдохновленные задуманным предприятием, убедили меня путешествовать вместе с ними».

И вот они уже собираются, переодеваются, садятся на поезд, и Герман едет в третьем классе, из соображений экономии, к Милану в компании двух девушек-фотографов. Там на заре они посещают Ла Чертоза ди Павиа и оказываются во Флоренции на следующий день ближе к вечеру.

📕Продолжение в комментариях ⬇️

#мыслиокнигах #книги #ГерманГессе