2. Это было в 2001-м, когда в России была еще сплошная Чечня, армия только-только начала выходить из десятилетней комы, а санаторий Московского военного округа еще принадлежал России и занимал лучшую бухту сухумского побережья.
Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.
Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают.
А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:
— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.
Он чесал левую подмышку и добавлял:
— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.
Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком — одним из командиров базы — и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!
По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.
— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.
Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.
— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.
— Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.
— Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! — заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.
— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.
— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.
— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Валек.
Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.
— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!
Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.
— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.
Валек хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.
— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все девять, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.
Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.
Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают.
А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:
— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.
Он чесал левую подмышку и добавлял:
— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.
Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком — одним из командиров базы — и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!
По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.
— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.
Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.
— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.
— Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.
— Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! — заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.
— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.
— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.
— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Валек.
Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.
— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!
Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.
— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.
Валек хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.
— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все девять, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.
3. Галка и Люба, стоя в шеренге, разглядывали купленные с утра на рынке и тут же напяленные босоножки. Их беззаботный вид заставлял предположить, что они не понимают по-русски.
— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Валек.
— В двадцати, — пробубнила шеренга.
— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.
Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром.
Мы ехали по узким тропам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи - те самые, которые испуганные повара тащили по плацу. Мы ехали забирать останки погибших ООН-овцев.
Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год; одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.
Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.
— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.
— Валек! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! У нас же эфир вечером, — взмолилась я.
— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Эфир у нее!
— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой оператор, надевая камеру через плечо, как калаш, и впихнулся в «уазик» с абхазами.
А мы остались их ждать.
«Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».
Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Вальком. Бойцы вспоминали минувшие дни.
— Мы вчера в апацхе хинкали выбивали, — хлюпал сломанным носом Гагр. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. И если вы их нам не приготовите, будем жаловаться вашему президенту. Полномочия проинструктированы!
Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль.
Валек, растянувшись на бушлатах, умиротворенно прислушивается к очень далеким выстрелам.
Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.
— Бля, ну как же красиво, сука! — мурлычет Валек. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.
Багровое лицо Валька растекается по бушлату.
И тут хрипло кашляет рация.
— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!
— Нормально слышу, — настораживается Валек, пока мы от хохота валимся под броню.
— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!
— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?
— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, подполковник, бля!
— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Валек.
— В двадцати, — пробубнила шеренга.
— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.
Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром.
Мы ехали по узким тропам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи - те самые, которые испуганные повара тащили по плацу. Мы ехали забирать останки погибших ООН-овцев.
Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год; одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.
Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.
— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.
— Валек! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! У нас же эфир вечером, — взмолилась я.
— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Эфир у нее!
— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой оператор, надевая камеру через плечо, как калаш, и впихнулся в «уазик» с абхазами.
А мы остались их ждать.
«Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».
Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Вальком. Бойцы вспоминали минувшие дни.
— Мы вчера в апацхе хинкали выбивали, — хлюпал сломанным носом Гагр. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. И если вы их нам не приготовите, будем жаловаться вашему президенту. Полномочия проинструктированы!
Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль.
Валек, растянувшись на бушлатах, умиротворенно прислушивается к очень далеким выстрелам.
Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.
— Бля, ну как же красиво, сука! — мурлычет Валек. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.
Багровое лицо Валька растекается по бушлату.
И тут хрипло кашляет рация.
— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!
— Нормально слышу, — настораживается Валек, пока мы от хохота валимся под броню.
— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!
— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?
— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, подполковник, бля!
4. Рация сплевывает и отрубается. Валек, не глядя на нас, командует бойцам прыгать в машину.
— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.
— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?
— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!
Валек молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.
— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.
— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.
Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся.
Гагр вдруг говорит:
— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была?
И как только он это сказал, в лучших традициях Голливуда - под самшитами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.
Мы с Гагром мгновенно оглядываемся на «шестерку» и одновременно понимаем, что нет, бесполезно: дадут сразу очередь, и досвидос, далеко не уедешь.
И тогда мы просто молчим.
И смотрим, как эта немытая, желтозубая, проголодавшаяся орда сползает вниз по тропинке.
И думаем мы вдвоем в этот момент о похожем. Я — о том, что мне двадцать один, что мама даже не знает, где я, и очень ли больно, когда насилуют, будут ли мне отрезать пальцы и в какой момент я потеряю сознание.
Гагр хватает бутылку и быстро высасывает ее до дна. Я не возражаю, конечно.
Мы отчетливо видим, что они нас отчетливо видят.
Проходит одна жизнь, вторая жизнь, третья.
Уже отчетливо слышны их голоса. А в голосах все яснее различимы рычащие звуки.
Рычащие. А не шипящие.
— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.
— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?
— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!
Валек молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.
— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.
— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.
Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся.
Гагр вдруг говорит:
— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была?
И как только он это сказал, в лучших традициях Голливуда - под самшитами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.
Мы с Гагром мгновенно оглядываемся на «шестерку» и одновременно понимаем, что нет, бесполезно: дадут сразу очередь, и досвидос, далеко не уедешь.
И тогда мы просто молчим.
И смотрим, как эта немытая, желтозубая, проголодавшаяся орда сползает вниз по тропинке.
И думаем мы вдвоем в этот момент о похожем. Я — о том, что мне двадцать один, что мама даже не знает, где я, и очень ли больно, когда насилуют, будут ли мне отрезать пальцы и в какой момент я потеряю сознание.
Гагр хватает бутылку и быстро высасывает ее до дна. Я не возражаю, конечно.
Мы отчетливо видим, что они нас отчетливо видят.
Проходит одна жизнь, вторая жизнь, третья.
Уже отчетливо слышны их голоса. А в голосах все яснее различимы рычащие звуки.
Рычащие. А не шипящие.
5. Мы с Гагром, засомневавшись, переглядываемся.
— Ты уверена? — говорит он с новорожденной надеждой.
— Вроде да. Сейчас проверю. Сара уара бзия узбойд! — кричу я в сторону леса.
— Гагагага! — дружелюбно откликается бородатая орда с гранатометом.
- Выдыхай, бобер. Это не чехи, - говорю я счастливому Гагру, и слезы непроизвольно выплескиваются из меня, как шумливые кодорские водопады.
Сара уара бзия узбойд. 'Я люблю тебя' - по-абхазски.
Ну, конечно. Это абхазские ополченцы. Партизаны. Свои.
Вышли наперерез гелаевскому отряду.
Я до самых предсмертных конвульсий не забуду минуту, когда это поняла.
Поравнявшись с нами, ополченцы очень вежливо велели нам уматывать поскорее, потому что здесь будет скоро кровища, и двинули дальше.
К тому времени, как вернулся Андрюха с отличными съемками сбитого вертолета, мы уже слышали яростный автоматный стрекот где-то недалеко.
Прыгнули в «шестерку» и поехали ровно на этот стрекот.
Бой у поселка Наа шел минут сорок, из которых нам досталось минут двадцать пять. Я ничего толком не помню, кроме того что все время жалась к самшитам, мне все казалось, что если прижаться к самшиту, то не попадут.
Потом все как-то стихло, четверых пленных гелаевцев отправили в «уазике» в город, а пятый остался лежать прямо у нас под ногами на каменистом клочке между пихтами и верандами трех дворов.
Молодой такой, худой, волосатый. Я достала у него из кармана паспорт. Пара страниц была в крови. Взяла паспорт в руки и, присев на корточки прямо у трупа, записала стэнд-ап.
Вот, мол, смотрите, убитый боевик, еще теплый, Маргарита Симоньян, «Вести», Кодорское ущелье, Абхазия.
Страшно гордилась собой.
— Ты уверена? — говорит он с новорожденной надеждой.
— Вроде да. Сейчас проверю. Сара уара бзия узбойд! — кричу я в сторону леса.
— Гагагага! — дружелюбно откликается бородатая орда с гранатометом.
- Выдыхай, бобер. Это не чехи, - говорю я счастливому Гагру, и слезы непроизвольно выплескиваются из меня, как шумливые кодорские водопады.
Сара уара бзия узбойд. 'Я люблю тебя' - по-абхазски.
Ну, конечно. Это абхазские ополченцы. Партизаны. Свои.
Вышли наперерез гелаевскому отряду.
Я до самых предсмертных конвульсий не забуду минуту, когда это поняла.
Поравнявшись с нами, ополченцы очень вежливо велели нам уматывать поскорее, потому что здесь будет скоро кровища, и двинули дальше.
К тому времени, как вернулся Андрюха с отличными съемками сбитого вертолета, мы уже слышали яростный автоматный стрекот где-то недалеко.
Прыгнули в «шестерку» и поехали ровно на этот стрекот.
Бой у поселка Наа шел минут сорок, из которых нам досталось минут двадцать пять. Я ничего толком не помню, кроме того что все время жалась к самшитам, мне все казалось, что если прижаться к самшиту, то не попадут.
Потом все как-то стихло, четверых пленных гелаевцев отправили в «уазике» в город, а пятый остался лежать прямо у нас под ногами на каменистом клочке между пихтами и верандами трех дворов.
Молодой такой, худой, волосатый. Я достала у него из кармана паспорт. Пара страниц была в крови. Взяла паспорт в руки и, присев на корточки прямо у трупа, записала стэнд-ап.
Вот, мол, смотрите, убитый боевик, еще теплый, Маргарита Симоньян, «Вести», Кодорское ущелье, Абхазия.
Страшно гордилась собой.
6. На тишину из домов повыскакивали местные. Оказалось, поселок армянский, и местные все — армяне.
Меня тут же узнали, сразу откуда-то притащили поднос с самым вкусным, который я в жизни когда-либо ела, цыпленком, с коньяком и соленьями.
— Тебе сколько лет? — ласково поинтересовалась женщина в черной юбке и черном платке.
— Двадцать один, — я улыбалась больше цыпленку, чем женщине.
— А Грачику двадцать пять! Ты знаешь, какой он пастух! Таких пастухов даже в Адлере нету, какой он пастух! А тебе замуж пора, ахчи, ты совсем уже старая — двадцать один! Ты сколько еще будешь по горам со своим кинокамером бегать? Уже потом не возьмет тебя никто!
— Гх-м, — вмешался Андрюха, оторвавшись от съемок мертвого боевика. — Маруся, я все понимаю, но можно чуть тише праздновать? А то у меня звуковая дорожка картинке не соответствует.
Вечером в санатории МВО было тихо. Мы бросили грязные вещи, взяли шампуни и отправились мыться на пляж. Воды в санатории в те времена не было никакой, и душ мы принимали прямо в соленом море.
Чистенькие, вернулись на плац. Небо уже фиолетовое, звезды проклевываются по одной.
А на плацу вроде бы не хватает чего-то. И точно — нет танка. Вместо танка на месте танка сидит контрактник Русланчик, забивает косяк.
— А где Валек? — спрашиваю у него.
— В Адлере.
— А танк где?
— Тоже в Адлере. Валек на нем Сослан Сергеича дочку в роддом повез. Границу же наши закрыли из-за гелаевцев, как ее на ту сторону переправить? Только на танке.
— Прикольно.
— Ты еще спроси, вертолет где.
— Где?
— Отправили в Очамчиру, у Сослан Сергеича там орешник. Ему западло колхозникам платить, чтоб орехи посбивали, он у Валька попросил вертолет: покружится чуть-чуть над деревьями, все орехи попадают сами. Дуть будешь?
— Не, спасибо, я лучше вина с дядь Вачиком.
Из окошка радиорубки голубел экран маленького телевизора.
— Дядь Вачик! Пойдем пить! Нас чуть не убили сегодня, — крикнула я в окно.
— Я видел твой репортаж, — строго отозвался дядь Вачик.
— Понравилось? — загорелась я.
— Нет.
Меня тут же узнали, сразу откуда-то притащили поднос с самым вкусным, который я в жизни когда-либо ела, цыпленком, с коньяком и соленьями.
— Тебе сколько лет? — ласково поинтересовалась женщина в черной юбке и черном платке.
— Двадцать один, — я улыбалась больше цыпленку, чем женщине.
— А Грачику двадцать пять! Ты знаешь, какой он пастух! Таких пастухов даже в Адлере нету, какой он пастух! А тебе замуж пора, ахчи, ты совсем уже старая — двадцать один! Ты сколько еще будешь по горам со своим кинокамером бегать? Уже потом не возьмет тебя никто!
— Гх-м, — вмешался Андрюха, оторвавшись от съемок мертвого боевика. — Маруся, я все понимаю, но можно чуть тише праздновать? А то у меня звуковая дорожка картинке не соответствует.
Вечером в санатории МВО было тихо. Мы бросили грязные вещи, взяли шампуни и отправились мыться на пляж. Воды в санатории в те времена не было никакой, и душ мы принимали прямо в соленом море.
Чистенькие, вернулись на плац. Небо уже фиолетовое, звезды проклевываются по одной.
А на плацу вроде бы не хватает чего-то. И точно — нет танка. Вместо танка на месте танка сидит контрактник Русланчик, забивает косяк.
— А где Валек? — спрашиваю у него.
— В Адлере.
— А танк где?
— Тоже в Адлере. Валек на нем Сослан Сергеича дочку в роддом повез. Границу же наши закрыли из-за гелаевцев, как ее на ту сторону переправить? Только на танке.
— Прикольно.
— Ты еще спроси, вертолет где.
— Где?
— Отправили в Очамчиру, у Сослан Сергеича там орешник. Ему западло колхозникам платить, чтоб орехи посбивали, он у Валька попросил вертолет: покружится чуть-чуть над деревьями, все орехи попадают сами. Дуть будешь?
— Не, спасибо, я лучше вина с дядь Вачиком.
Из окошка радиорубки голубел экран маленького телевизора.
— Дядь Вачик! Пойдем пить! Нас чуть не убили сегодня, — крикнула я в окно.
— Я видел твой репортаж, — строго отозвался дядь Вачик.
— Понравилось? — загорелась я.
— Нет.
7. Дядь Вачик высунулся из двери, сел на корточки у порога. Долго-долго чесал подмышку. Потом сказал:
— Ты зря это сделала. Очень зря. Этот чеченский боевик — он тоже люди. Понимаешь? И ты не знаешь ни его мама, ни его папа. Нехорошо ты, девочка, поступил.
— А что я сделала-то?
— Ты его смерть показала без уважения.
— Так за что его уважать? Он же террорист!
— Не его уважать надо. Он мне кто? Смерть надо уважать. Тем более такую смерть. Очень хорошая у него была смерть. Дай Бог каждому такую смерть.
Дядь Вачик затянулся «Элэмом», а я напряженно ждала, что он скажет, когда дочешет подмышку.
И он сказал:
— Когда умираешь сопротивляясь, вообще не замечаешь смерть. Не успеваешь понять, что ты уже умер. Понимаешь? Только так и надо умирать, девочка.
Дядь Вачик встал, нырнул опять в свою рубку, зашуршал там и, вынырнув, протянул мне завернутую в «Комсомольскую правду» пластиковую бутыль.
— На, держи, это из Карабаха вино. Брат мой там делает. Не то что моя моча ослиная. На границе мне таможня говорит: что у тебя там? Я говорю — уксус! Говорит, внуками клянись, что уксус! Пришлось согрешить, внуками поклясться. Слава Богу, у меня детей нет, а то они бы обиделись.
— Дядь Вачик, поехали с нами в Россию, а? - растрогалась я. - Мы тебе с работой поможем.
— Я же тебе говорил — везде, куда я приеду, потом война начинается. Что тебе Россия плохого сделал, чтобы я туда ехал?
Вино дяди Вачика так и ездит со мной везде, куда бы я ни переезжала.
Уже прокисло давно, наверное.
— Ты зря это сделала. Очень зря. Этот чеченский боевик — он тоже люди. Понимаешь? И ты не знаешь ни его мама, ни его папа. Нехорошо ты, девочка, поступил.
— А что я сделала-то?
— Ты его смерть показала без уважения.
— Так за что его уважать? Он же террорист!
— Не его уважать надо. Он мне кто? Смерть надо уважать. Тем более такую смерть. Очень хорошая у него была смерть. Дай Бог каждому такую смерть.
Дядь Вачик затянулся «Элэмом», а я напряженно ждала, что он скажет, когда дочешет подмышку.
И он сказал:
— Когда умираешь сопротивляясь, вообще не замечаешь смерть. Не успеваешь понять, что ты уже умер. Понимаешь? Только так и надо умирать, девочка.
Дядь Вачик встал, нырнул опять в свою рубку, зашуршал там и, вынырнув, протянул мне завернутую в «Комсомольскую правду» пластиковую бутыль.
— На, держи, это из Карабаха вино. Брат мой там делает. Не то что моя моча ослиная. На границе мне таможня говорит: что у тебя там? Я говорю — уксус! Говорит, внуками клянись, что уксус! Пришлось согрешить, внуками поклясться. Слава Богу, у меня детей нет, а то они бы обиделись.
— Дядь Вачик, поехали с нами в Россию, а? - растрогалась я. - Мы тебе с работой поможем.
— Я же тебе говорил — везде, куда я приеду, потом война начинается. Что тебе Россия плохого сделал, чтобы я туда ехал?
Вино дяди Вачика так и ездит со мной везде, куда бы я ни переезжала.
Уже прокисло давно, наверное.
Forwarded from НЕЗЫГАРЬ
Вспоминаем, что в 2014 с целью мобилизации психоэмоционального состояния общества Госдума по инициативе Володина приняла совершенно не работающий закон о бессрочном запрете уклонистам работать на государство.
Однако позднее Конституционный суд счел эту норму не соответствующей Основному закону страны.
В 2017 его фактически совсем отменили из-за отсутсвие реального механизма исполнения.
Кстати, и к губернатору Коновалову этот закон применить нельзя, так как нет доказательств по суду его уклонения от службы в армии.
https://yangx.top/tigrankeosayan/49
Однако позднее Конституционный суд счел эту норму не соответствующей Основному закону страны.
В 2017 его фактически совсем отменили из-за отсутсвие реального механизма исполнения.
Кстати, и к губернатору Коновалову этот закон применить нельзя, так как нет доказательств по суду его уклонения от службы в армии.
https://yangx.top/tigrankeosayan/49
Telegram
Тигран Кеосаян
Готовящийся перевод в Москву на одно из ключевых министерских мест в правительстве мэра Горноалтайска Юрия Нечаева под угрозой срыва. Дело в шумихе, поднятой в федеральных сми о том, что Нечаев не служил в водолазных войсках. Видимо, Арефьев и Ко надеются…
Пусть осудит меня мировой феминизм, но мне приятно и гордо от того, что с некоторых пор меня поздравляют с Днем Защитника Отечества.
Дали паспорт нашему Михаилу Иосифовичу!
Ветеран, 93 года, прошёл войну, участвовал в ликвидации бандеровскокого подполья. Год назад переехал с Украины в Россию к сыну. А вот российский паспорт получить так и не смог. Без паспорта, как известно, ни пенсии, ни медицины.
Они обратились к нам в #НеОдинНаОдин, мы стали разбираться, в чем проблема. Бюрократы не хотели принимать украинское удостоверение участника ВОВ. Спасибо МВД, тоже взяли на контроль. Подняли архивы, все подтвердили. И вот в День защитника Отечества такой подарок.
Ветеран, 93 года, прошёл войну, участвовал в ликвидации бандеровскокого подполья. Год назад переехал с Украины в Россию к сыну. А вот российский паспорт получить так и не смог. Без паспорта, как известно, ни пенсии, ни медицины.
Они обратились к нам в #НеОдинНаОдин, мы стали разбираться, в чем проблема. Бюрократы не хотели принимать украинское удостоверение участника ВОВ. Спасибо МВД, тоже взяли на контроль. Подняли архивы, все подтвердили. И вот в День защитника Отечества такой подарок.
Forwarded from RT на русском
Автор Telegram-канала Ortega @niemandswasser специально для @rt_russian
Прогрессивный западный гений и светоч IT-индустрии М. Цукерберг, снедаемый желанием убедительно доказать старшим товарищам в правительстве США своё искреннее рвение и неумолимость в борьбе с пресловутой Кремлёвской Угрозой и на этой ответственной миссии, кажется, слегка рехнувшийся уже, перенастроил алгоритмы цензуры Facebook так, что теперь русским людям в его цифровой вотчине даже с 23 Февраля нормально друг друга поздравить не дозволяется.
Не удивлюсь, если в скором времени Facebook будет награждать упреждающим баном любые сообщения с упоминанием России в каком-то ином контексте, кроме сугубо негативного, критического и осуждающего.
В конце 2007 года в России наблюдался небольшой, но очень увлекательный скандал, связанный с запуском Единого школьного портала.
Помните, был такой великолепный портал, поисковик которого вместо образовательных материалов легко и непринуждённо выдавал школьникам самую разнузданную порнуху?
Портал прожил ровно три дня, после чего был спешно закрыт на доработку.
Разумеется, сразу же набежала толпа прогрессивной общественности с рассказами, что только в отсталой, бездарной, нелепой и безнадёжной России возможны такие удручающие «инновации», как этот школьный портал, потому что фашизм и коррупция.
Ну вот же, вот вам крупнейшая в мире социальная сеть: 2 млрд активных пользователей в месяц, $50 млрд годовой оборот — и найдите десять отличий.
Я найду всего одно, зато самое важное — про портал никто всерьёз не спорил, что это ужас и позор, который следует как можно скорее закрыть и самым радикальным образом переделать. И в итоге его переделали.
А вот что делать с Facebook, администрация которого действует по принципу «мы есть прекрасное добро и всегда бесспорно правы», за исключением тех случаев, когда приходится отвечать перед правительством США, — это, конечно, очень интересный вопрос.
Но война Цукерберга с «оскорбительным контентом» сама всё чаще выглядит как одно сплошное и довольно тяжёлое оскорбление
Прогрессивный западный гений и светоч IT-индустрии М. Цукерберг, снедаемый желанием убедительно доказать старшим товарищам в правительстве США своё искреннее рвение и неумолимость в борьбе с пресловутой Кремлёвской Угрозой и на этой ответственной миссии, кажется, слегка рехнувшийся уже, перенастроил алгоритмы цензуры Facebook так, что теперь русским людям в его цифровой вотчине даже с 23 Февраля нормально друг друга поздравить не дозволяется.
Не удивлюсь, если в скором времени Facebook будет награждать упреждающим баном любые сообщения с упоминанием России в каком-то ином контексте, кроме сугубо негативного, критического и осуждающего.
В конце 2007 года в России наблюдался небольшой, но очень увлекательный скандал, связанный с запуском Единого школьного портала.
Помните, был такой великолепный портал, поисковик которого вместо образовательных материалов легко и непринуждённо выдавал школьникам самую разнузданную порнуху?
Портал прожил ровно три дня, после чего был спешно закрыт на доработку.
Разумеется, сразу же набежала толпа прогрессивной общественности с рассказами, что только в отсталой, бездарной, нелепой и безнадёжной России возможны такие удручающие «инновации», как этот школьный портал, потому что фашизм и коррупция.
Ну вот же, вот вам крупнейшая в мире социальная сеть: 2 млрд активных пользователей в месяц, $50 млрд годовой оборот — и найдите десять отличий.
Я найду всего одно, зато самое важное — про портал никто всерьёз не спорил, что это ужас и позор, который следует как можно скорее закрыть и самым радикальным образом переделать. И в итоге его переделали.
А вот что делать с Facebook, администрация которого действует по принципу «мы есть прекрасное добро и всегда бесспорно правы», за исключением тех случаев, когда приходится отвечать перед правительством США, — это, конечно, очень интересный вопрос.
Но война Цукерберга с «оскорбительным контентом» сама всё чаще выглядит как одно сплошное и довольно тяжёлое оскорбление
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Детский взгляд на супергероев -
"В красивой форме и спасают людей": #МВД трогательно поздравило с Днем защитника Отечества
"В красивой форме и спасают людей": #МВД трогательно поздравило с Днем защитника Отечества
Forwarded from Скабеева
⚡️ВГТРК назвала «пять центров принятия решений» в США, которые могут стать целями «Цирконов» в случае угрозы применения Вашингтоном ракет против России
Forwarded from Fuck you That's Why
А слабо им походить по киеву с русским флагом и фоточкой Шеремета? Заодно поговорим о тоталитаризме https://yangx.top/karaulny/127771
Telegram
Караульный
Марш памяти Немцова уровня /b/.
Forwarded from RT на русском
⚡Журналистка нашего проекта Redfish ранена в ходе акций протеста в Венесуэле.
Она снимала столкновения на границе Венесуэлы и Колумбии. По её словам, на неё наехал автомобиль, которым управляли оппозиционные активисты, — выжила чудом
https://twitter.com/redfishstream/status/1099643628241203202
Она снимала столкновения на границе Венесуэлы и Колумбии. По её словам, на неё наехал автомобиль, которым управляли оппозиционные активисты, — выжила чудом
https://twitter.com/redfishstream/status/1099643628241203202
Twitter
redfish
The Venezuelan opposition members who rammed armoured vehicles into civilians on the Colombian border yesterday nearly killed Nicole Kramm - the lead camerawoman for redfish's work in #Venezuela. Her leg was injured but Nicole says she is ok and will continue…
Forwarded from Тигран Кеосаян
Я не могу взять в толк, откуда появились люди, которые закавычивают слово «помощь», говоря о помощи Армении со стороны России. В этом обороте заключено саркастическое отношение, желание показать, что эта помощь якобы слишком дорого обходится Армении, так, что словно уже это и не помощь вовсе.
Люди, которые так пишут и так думают, наверное, очень молодые. Либо слишком мало общались с родителями, а быть может, и родители их не жили в 1990-ых в Армении. Ибо те, кто жил в те годы в Армении, сильно удивятся закавыченному слову «помощь» - в контексте России. Потому что, например, без всякого указания сверху они, эти люди, сделали национальным героем Армении и Арцаха тогдашнего министра обороны России Павла Грачева – я видел своими глазами, как Грачева выносили из самолета в Ереване в буквальном смысле на руках, настолько мощным было уважение и сильной признательность.
Вот эти люди очень удивились бы кавычкам.
Еще раз про это международное собрание юных революционеров в ноябре. Мне говорят – это же было еще в ноябре, это частная инициатива какой-то организации… Ребята, ну это же было! Пусть и в ноябре, а хоть бы и в октябре или в мае, от этого же не меняется то, о чем там говорилось. Есть же, в конце концов, лайфы, они есть благодаря журналистам Russia Today. И там, в этих лайфах, очевидно, что молодежи рассказывают как бороться с властью, в частности, в России. И это мне сильно не нравится как россиянину.
Что касается совершенно детских претензий по поводу того, почему Россия не признает Арцах, то тут просто руками остается развести. Не напоминать же, в самом деле, что Армения сама не признала Арцах официально, и не просто ведь забыла это сделать, а есть на то причины.
Но я бы безусловно согласился с критиками этой моей позиции и стоял бы «горой» за признание Россией независимости Карабаха если бы:
- Армения в течение 28 лет давала десяткам, а то и сотням тысяч россиян рабочие места. И россияне перевозили бы семьи, и многие стали бы зарабатывать достойные деньги, а некоторые очень достойные деньги, а некоторые из россиян вообще стали бы миллиардерами.
- если бы большое количество заработанных россиянами в Армении денег все эти 28 лет шли бы в обескровленную блокадой Россию и ощутимо помогли бы России, в буквальном смысле, выжить.
- если бы эти 28 лет Армения выступала главным гарантом целостности России, поставила бы свою военную базу где-нибудь под Смоленском, чтобы ни поляки, ни прибалты, чтобы ни у кого даже в мыслях не было расчленить Россию.
- если бы Армения продавала бы России газ, с большими скидками и поставляла бы его 28 лет беспрерывно.
Как-то так.
А если серьёзно, всем надо остановиться и поразмыслить, почему мы привыкли думать, что Армении кто-то должен. Откуда в голове берется эта фраза: «Нам должны!»?
Но это, впрочем, не вопрос политики. В 1985 году я давал присягу государству, которого многие уже не помнят или не хотят помнить, а те, кто ставит «помощь» в кавычки, вообще ничего о нем не знают. К сожалению. Тогда, в 90-м году меня спросили – как я отношусь к единству? И я ответил на этот вопрос положительно., А в 1991-ом три человека, преследуя исключительно личные цели, взяли и развалили эту страну.
Я сейчас о том, что в этом хаосе, в сумбуре, среди обид придуманных – а иногда и настоящих – взять да похерить, разрушить эту дружбу, возраст которой - века, очень легко. Просто потому, что кому-то что-то показалось.
Давайте остановимся и подумаем, а что тогда может случиться с Арменией? Я уверен, что без России с Арменией ничего хорошего случиться не может.
И ещё. Я всегда считал, что наряду с гордыней в ряду страшных грехов обязательно должно быть беспамятство.
Люди, которые так пишут и так думают, наверное, очень молодые. Либо слишком мало общались с родителями, а быть может, и родители их не жили в 1990-ых в Армении. Ибо те, кто жил в те годы в Армении, сильно удивятся закавыченному слову «помощь» - в контексте России. Потому что, например, без всякого указания сверху они, эти люди, сделали национальным героем Армении и Арцаха тогдашнего министра обороны России Павла Грачева – я видел своими глазами, как Грачева выносили из самолета в Ереване в буквальном смысле на руках, настолько мощным было уважение и сильной признательность.
Вот эти люди очень удивились бы кавычкам.
Еще раз про это международное собрание юных революционеров в ноябре. Мне говорят – это же было еще в ноябре, это частная инициатива какой-то организации… Ребята, ну это же было! Пусть и в ноябре, а хоть бы и в октябре или в мае, от этого же не меняется то, о чем там говорилось. Есть же, в конце концов, лайфы, они есть благодаря журналистам Russia Today. И там, в этих лайфах, очевидно, что молодежи рассказывают как бороться с властью, в частности, в России. И это мне сильно не нравится как россиянину.
Что касается совершенно детских претензий по поводу того, почему Россия не признает Арцах, то тут просто руками остается развести. Не напоминать же, в самом деле, что Армения сама не признала Арцах официально, и не просто ведь забыла это сделать, а есть на то причины.
Но я бы безусловно согласился с критиками этой моей позиции и стоял бы «горой» за признание Россией независимости Карабаха если бы:
- Армения в течение 28 лет давала десяткам, а то и сотням тысяч россиян рабочие места. И россияне перевозили бы семьи, и многие стали бы зарабатывать достойные деньги, а некоторые очень достойные деньги, а некоторые из россиян вообще стали бы миллиардерами.
- если бы большое количество заработанных россиянами в Армении денег все эти 28 лет шли бы в обескровленную блокадой Россию и ощутимо помогли бы России, в буквальном смысле, выжить.
- если бы эти 28 лет Армения выступала главным гарантом целостности России, поставила бы свою военную базу где-нибудь под Смоленском, чтобы ни поляки, ни прибалты, чтобы ни у кого даже в мыслях не было расчленить Россию.
- если бы Армения продавала бы России газ, с большими скидками и поставляла бы его 28 лет беспрерывно.
Как-то так.
А если серьёзно, всем надо остановиться и поразмыслить, почему мы привыкли думать, что Армении кто-то должен. Откуда в голове берется эта фраза: «Нам должны!»?
Но это, впрочем, не вопрос политики. В 1985 году я давал присягу государству, которого многие уже не помнят или не хотят помнить, а те, кто ставит «помощь» в кавычки, вообще ничего о нем не знают. К сожалению. Тогда, в 90-м году меня спросили – как я отношусь к единству? И я ответил на этот вопрос положительно., А в 1991-ом три человека, преследуя исключительно личные цели, взяли и развалили эту страну.
Я сейчас о том, что в этом хаосе, в сумбуре, среди обид придуманных – а иногда и настоящих – взять да похерить, разрушить эту дружбу, возраст которой - века, очень легко. Просто потому, что кому-то что-то показалось.
Давайте остановимся и подумаем, а что тогда может случиться с Арменией? Я уверен, что без России с Арменией ничего хорошего случиться не может.
И ещё. Я всегда считал, что наряду с гордыней в ряду страшных грехов обязательно должно быть беспамятство.
Forwarded from МОЛОТОВ 🇮🇶 «АХМАТ» (Игорь Молотов)
Никто не обратил внимание на лондонский автобус в Солсбери?
https://yangx.top/margaritasimonyan/2718
https://yangx.top/margaritasimonyan/2718
Telegram
Маргарита Симоньян
Командный центр перешёл на сторону добра
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
Ну ладно, Сергей Викторович, что за старомодные эвфемизмы! Мы же знаем, что Вы умеете короче и народнее.