1. Сухумские пляжи перед закатом пьянят куда основательнее, чем московские клубы перед рассветом. Особенно если дядь Вачик с утра в настроении и вытащил из своей конуры десятилитровую бутыль с презервативом на горлышке, из-под которого пузырями свистит розоватая пена. Дядь Вачик стреляный — он знает, что сухумскому санаторию МВО, да в который еще понаехали журналисты, эти его десять литров — так, сухарик запить.

Солнце, как вызревший местный гранат, наливается соком низко над самой бухтой и вот-вот бултыхнется в нее, как тот же гранат на траву.

У меня подгорают бедра, ночью будут болеть так, что не не дотронуться. 'Надо сходить в горы за подорожником', — думаю я.

Пахучие местные горы начинаются прямо за бухтой. Наверх, к лососевым ручьям, частоколом уходят реликтовые пицундские сосны, игривые лавровишни, мимозы, кудрявый каштан, рододендроны, а дальше, к суровым ущельям — самшиты и мрачные буки.

Там, в суровых ущельях, почти никто не живет, бродят серебряные волоокие рыси, трется в кизиле медведь, простреливает куница, серна цокает, пуганая, по белесым камням, а за камнем чего-то ждет тихая и незаметная кавказская гадюка.

Там же, в ущельях, разбросаны среди пихтовых чащ несколько пограничных застав и нет-нет, да и слышно издалека одинокую очередь.

— Кудрявый лес, — поворачиваюсь я к дяде Вачику, отхлебывая из своего стакана его вино. — Лермонтов так про Кавказ говорил.

Дядь Вачик, примостив свою острую задницу в поддельных джинсах «Версаче» на теплые камни, затягивается «Элэмом» и чешет себя слева под мышкой. Он всегда так делает перед тем, как сформулировать мнение.

— Лермонтов хороший был пацан, — медленно выдыхает дядь Вачик. — Уважаю.

Рядом две молодые увесистые отдыхающие, Люба и Галка, стягивают мокрые плавки, прикрывая друг друга полотенцами с надписью «Кока-кола».

Девушки знают, что мои оператор с водителем - здоровенный грек с ломаным носом по прозвищу Гагр и угрюмый, но добрый Андрюха — бывший грозненец без иллюзий и страхов - наверняка сейчас смотрят на них. Хотя бы уже потому, что смотреть больше некуда. Не на меня же им, в самом деле, смотреть.

— Это варенье, ты приколися, так и называется - фейхуевое! — слышится голос одной из девиц и ответный хохот обеих.

Дядь Вачик, поморщившись, отворачивается, опускает пониже к глазам синюю сетчатую китайскую кепку.

Солнышко машет розовым веером над вихрастой рощицей мушмулы.

— А ведь скоро война, — вдруг произносит дядь Вачик, щурясь на розовые лучи.

- Здрасьте, приплыли, - я наливаю себе еще вина в пластиковый стакан. - С чего вдруг?

Дядь Вачик чешет себя под мышкой неожиданно долго.

- Когда так долго нет облаков, всегда потом сразу война. Иначе в мире не будет гармонии, - об'ясняет дядь Вачик и туго напяливает презерватив обратно на липкое горлышко.

2. Это было в 2001-м, когда в России была еще сплошная Чечня, армия только-только начала выходить из десятилетней комы, а санаторий Московского военного округа еще принадлежал России и занимал лучшую бухту сухумского побережья.

Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.

Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают.

А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:

— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.

Он чесал левую подмышку и добавлял:

— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.

Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком — одним из командиров базы — и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!

По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.

— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.

Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.

— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.

— Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.

— Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! — заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.

— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.

— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.

— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Валек.

Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.

— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!

Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.

— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.

Валек хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.

— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все девять, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.

3. Галка и Люба, стоя в шеренге, разглядывали купленные с утра на рынке и тут же напяленные босоножки. Их беззаботный вид заставлял предположить, что они не понимают по-русски.

— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Валек.

— В двадцати, — пробубнила шеренга.

— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.

Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром.

Мы ехали по узким тропам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи - те самые, которые испуганные повара тащили по плацу. Мы ехали забирать останки погибших ООН-овцев.

Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год; одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.

Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.

— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.

— Валек! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! У нас же эфир вечером, — взмолилась я.

— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Эфир у нее!

— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой оператор, надевая камеру через плечо, как калаш, и впихнулся в «уазик» с абхазами.

А мы остались их ждать.

«Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».

Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Вальком. Бойцы вспоминали минувшие дни.

— Мы вчера в апацхе хинкали выбивали, — хлюпал сломанным носом Гагр. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. И если вы их нам не приготовите, будем жаловаться вашему президенту. Полномочия проинструктированы!

Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль.

Валек, растянувшись на бушлатах, умиротворенно прислушивается к очень далеким выстрелам.

Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.

— Бля, ну как же красиво, сука! — мурлычет Валек. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.

Багровое лицо Валька растекается по бушлату.

И тут хрипло кашляет рация.

— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!

— Нормально слышу, — настораживается Валек, пока мы от хохота валимся под броню.

— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!

— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?

— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, подполковник, бля!

4. Рация сплевывает и отрубается. Валек, не глядя на нас, командует бойцам прыгать в машину.

— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.

— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?

— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!

Валек молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.

— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.

— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.

Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся.

Гагр вдруг говорит:

— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была?

И как только он это сказал, в лучших традициях Голливуда - под самшитами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.

Мы с Гагром мгновенно оглядываемся на «шестерку» и одновременно понимаем, что нет, бесполезно: дадут сразу очередь, и досвидос, далеко не уедешь.

И тогда мы просто молчим.

И смотрим, как эта немытая, желтозубая, проголодавшаяся орда сползает вниз по тропинке.

И думаем мы вдвоем в этот момент о похожем. Я — о том, что мне двадцать один, что мама даже не знает, где я, и очень ли больно, когда насилуют, будут ли мне отрезать пальцы и в какой момент я потеряю сознание.

Гагр хватает бутылку и быстро высасывает ее до дна. Я не возражаю, конечно.

Мы отчетливо видим, что они нас отчетливо видят.

Проходит одна жизнь, вторая жизнь, третья.

Уже отчетливо слышны их голоса. А в голосах все яснее различимы рычащие звуки.

Рычащие. А не шипящие.

5. Мы с Гагром, засомневавшись, переглядываемся.

— Ты уверена? — говорит он с новорожденной надеждой.

— Вроде да. Сейчас проверю. Сара уара бзия узбойд! — кричу я в сторону леса.

— Гагагага! — дружелюбно откликается бородатая орда с гранатометом.

- Выдыхай, бобер. Это не чехи, - говорю я счастливому Гагру, и слезы непроизвольно выплескиваются из меня, как шумливые кодорские водопады.

Сара уара бзия узбойд. 'Я люблю тебя' - по-абхазски.

Ну, конечно. Это абхазские ополченцы. Партизаны. Свои.

Вышли наперерез гелаевскому отряду.

Я до самых предсмертных конвульсий не забуду минуту, когда это поняла.

Поравнявшись с нами, ополченцы очень вежливо велели нам уматывать поскорее, потому что здесь будет скоро кровища, и двинули дальше.

К тому времени, как вернулся Андрюха с отличными съемками сбитого вертолета, мы уже слышали яростный автоматный стрекот где-то недалеко.

Прыгнули в «шестерку» и поехали ровно на этот стрекот.

Бой у поселка Наа шел минут сорок, из которых нам досталось минут двадцать пять. Я ничего толком не помню, кроме того что все время жалась к самшитам, мне все казалось, что если прижаться к самшиту, то не попадут.

Потом все как-то стихло, четверых пленных гелаевцев отправили в «уазике» в город, а пятый остался лежать прямо у нас под ногами на каменистом клочке между пихтами и верандами трех дворов.

Молодой такой, худой, волосатый. Я достала у него из кармана паспорт. Пара страниц была в крови. Взяла паспорт в руки и, присев на корточки прямо у трупа, записала стэнд-ап.

Вот, мол, смотрите, убитый боевик, еще теплый, Маргарита Симоньян, «Вести», Кодорское ущелье, Абхазия.

Страшно гордилась собой.

6. На тишину из домов повыскакивали местные. Оказалось, поселок армянский, и местные все — армяне.

Меня тут же узнали, сразу откуда-то притащили поднос с самым вкусным, который я в жизни когда-либо ела, цыпленком, с коньяком и соленьями.

— Тебе сколько лет? — ласково поинтересовалась женщина в черной юбке и черном платке.

— Двадцать один, — я улыбалась больше цыпленку, чем женщине.

— А Грачику двадцать пять! Ты знаешь, какой он пастух! Таких пастухов даже в Адлере нету, какой он пастух! А тебе замуж пора, ахчи, ты совсем уже старая — двадцать один! Ты сколько еще будешь по горам со своим кинокамером бегать? Уже потом не возьмет тебя никто!

— Гх-м, — вмешался Андрюха, оторвавшись от съемок мертвого боевика. — Маруся, я все понимаю, но можно чуть тише праздновать? А то у меня звуковая дорожка картинке не соответствует.

Вечером в санатории МВО было тихо. Мы бросили грязные вещи, взяли шампуни и отправились мыться на пляж. Воды в санатории в те времена не было никакой, и душ мы принимали прямо в соленом море.

Чистенькие, вернулись на плац. Небо уже фиолетовое, звезды проклевываются по одной.

А на плацу вроде бы не хватает чего-то. И точно — нет танка. Вместо танка на месте танка сидит контрактник Русланчик, забивает косяк.

— А где Валек? — спрашиваю у него.

— В Адлере.

— А танк где?

— Тоже в Адлере. Валек на нем Сослан Сергеича дочку в роддом повез. Границу же наши закрыли из-за гелаевцев, как ее на ту сторону переправить? Только на танке.

— Прикольно.

— Ты еще спроси, вертолет где.

— Где?

— Отправили в Очамчиру, у Сослан Сергеича там орешник. Ему западло колхозникам платить, чтоб орехи посбивали, он у Валька попросил вертолет: покружится чуть-чуть над деревьями, все орехи попадают сами. Дуть будешь?

— Не, спасибо, я лучше вина с дядь Вачиком.

Из окошка радиорубки голубел экран маленького телевизора.

— Дядь Вачик! Пойдем пить! Нас чуть не убили сегодня, — крикнула я в окно.

— Я видел твой репортаж, — строго отозвался дядь Вачик.

— Понравилось? — загорелась я.

— Нет.

7. Дядь Вачик высунулся из двери, сел на корточки у порога. Долго-долго чесал подмышку. Потом сказал:

— Ты зря это сделала. Очень зря. Этот чеченский боевик — он тоже люди. Понимаешь? И ты не знаешь ни его мама, ни его папа. Нехорошо ты, девочка, поступил.

— А что я сделала-то?

— Ты его смерть показала без уважения.

— Так за что его уважать? Он же террорист!

— Не его уважать надо. Он мне кто? Смерть надо уважать. Тем более такую смерть. Очень хорошая у него была смерть. Дай Бог каждому такую смерть.

Дядь Вачик затянулся «Элэмом», а я напряженно ждала, что он скажет, когда дочешет подмышку.

И он сказал:

— Когда умираешь сопротивляясь, вообще не замечаешь смерть. Не успеваешь понять, что ты уже умер. Понимаешь? Только так и надо умирать, девочка.

Дядь Вачик встал, нырнул опять в свою рубку, зашуршал там и, вынырнув, протянул мне завернутую в «Комсомольскую правду» пластиковую бутыль.

— На, держи, это из Карабаха вино. Брат мой там делает. Не то что моя моча ослиная. На границе мне таможня говорит: что у тебя там? Я говорю — уксус! Говорит, внуками клянись, что уксус! Пришлось согрешить, внуками поклясться. Слава Богу, у меня детей нет, а то они бы обиделись.

— Дядь Вачик, поехали с нами в Россию, а? - растрогалась я. - Мы тебе с работой поможем.

— Я же тебе говорил — везде, куда я приеду, потом война начинается. Что тебе Россия плохого сделал, чтобы я туда ехал?

Вино дяди Вачика так и ездит со мной везде, куда бы я ни переезжала.

Уже прокисло давно, наверное.

Вспоминаем, что в 2014 с целью мобилизации психоэмоционального состояния общества Госдума по инициативе Володина приняла совершенно не работающий закон о бессрочном запрете уклонистам работать на государство.

Однако позднее Конституционный суд счел эту норму не соответствующей Основному закону страны.
В 2017 его фактически совсем отменили из-за отсутсвие реального механизма исполнения.

Кстати, и к губернатору Коновалову этот закон применить нельзя, так как нет доказательств по суду его уклонения от службы в армии.
https://yangx.top/tigrankeosayan/49

Пусть осудит меня мировой феминизм, но мне приятно и гордо от того, что с некоторых пор меня поздравляют с Днем Защитника Отечества.

Дали паспорт нашему Михаилу Иосифовичу!

Ветеран, 93 года, прошёл войну, участвовал в ликвидации бандеровскокого подполья. Год назад переехал с Украины в Россию к сыну. А вот российский паспорт получить так и не смог. Без паспорта, как известно, ни пенсии, ни медицины.

Они обратились к нам в #НеОдинНаОдин, мы стали разбираться, в чем проблема. Бюрократы не хотели принимать украинское удостоверение участника ВОВ. Спасибо МВД, тоже взяли на контроль. Подняли архивы, все подтвердили. И вот в День защитника Отечества такой подарок.

Фейсбук перестал уже даже для приличия притворяться. Человека забанили за невинные стихи ко Дню защитника Отечества. На картинке тот самый пост.

Автор Telegram-канала Ortega @niemandswasser специально для @rt_russian

Прогрессивный западный гений и светоч IT-индустрии М. Цукерберг, снедаемый желанием убедительно доказать старшим товарищам в правительстве США своё искреннее рвение и неумолимость в борьбе с пресловутой Кремлёвской Угрозой и на этой ответственной миссии, кажется, слегка рехнувшийся уже, перенастроил алгоритмы цензуры Facebook так, что теперь русским людям в его цифровой вотчине даже с 23 Февраля нормально друг друга поздравить не дозволяется.

Не удивлюсь, если в скором времени Facebook будет награждать упреждающим баном любые сообщения с упоминанием России в каком-то ином контексте, кроме сугубо негативного, критического и осуждающего.

В конце 2007 года в России наблюдался небольшой, но очень увлекательный скандал, связанный с запуском Единого школьного портала.

Помните, был такой великолепный портал, поисковик которого вместо образовательных материалов легко и непринуждённо выдавал школьникам самую разнузданную порнуху?

Портал прожил ровно три дня, после чего был спешно закрыт на доработку.

Разумеется, сразу же набежала толпа прогрессивной общественности с рассказами, что только в отсталой, бездарной, нелепой и безнадёжной России возможны такие удручающие «инновации», как этот школьный портал, потому что фашизм и коррупция.

Ну вот же, вот вам крупнейшая в мире социальная сеть: 2 млрд активных пользователей в месяц, $50 млрд годовой оборот — и найдите десять отличий.

Я найду всего одно, зато самое важное — про портал никто всерьёз не спорил, что это ужас и позор, который следует как можно скорее закрыть и самым радикальным образом переделать. И в итоге его переделали.

А вот что делать с Facebook, администрация которого действует по принципу «мы есть прекрасное добро и всегда бесспорно правы», за исключением тех случаев, когда приходится отвечать перед правительством США, — это, конечно, очень интересный вопрос.

Но война Цукерберга с «оскорбительным контентом» сама всё чаще выглядит как одно сплошное и довольно тяжёлое оскорбление

Детский взгляд на супергероев -
"В красивой форме и спасают людей": #МВД трогательно поздравило с Днем защитника Отечества

⚡️ВГТРК назвала «пять центров принятия решений» в США, которые могут стать целями «Цирконов» в случае угрозы применения Вашингтоном ракет против России

А слабо им походить по киеву с русским флагом и фоточкой Шеремета? Заодно поговорим о тоталитаризме https://yangx.top/karaulny/127771

⚡Журналистка нашего проекта Redfish ранена в ходе акций протеста в Венесуэле.

Она снимала столкновения на границе Венесуэлы и Колумбии. По её словам, на неё наехал автомобиль, которым управляли оппозиционные активисты, — выжила чудом

https://twitter.com/redfishstream/status/1099643628241203202

Я не могу взять в толк, откуда появились люди, которые закавычивают слово «помощь», говоря о помощи Армении со стороны России. В этом обороте заключено саркастическое отношение, желание показать, что эта помощь якобы слишком дорого обходится Армении, так, что словно уже это и не помощь вовсе.

Люди, которые так пишут и так думают, наверное, очень молодые. Либо слишком мало общались с родителями, а быть может, и родители их не жили в 1990-ых в Армении. Ибо те, кто жил в те годы в Армении, сильно удивятся закавыченному слову «помощь» - в контексте России. Потому что, например, без всякого указания сверху они, эти люди, сделали национальным героем Армении и Арцаха тогдашнего министра обороны России Павла Грачева – я видел своими глазами, как Грачева выносили из самолета в Ереване в буквальном смысле на руках, настолько мощным было уважение и сильной признательность.

Вот эти люди очень удивились бы кавычкам.

Еще раз про это международное собрание юных революционеров в ноябре. Мне говорят – это же было еще в ноябре, это частная инициатива какой-то организации… Ребята, ну это же было! Пусть и в ноябре, а хоть бы и в октябре или в мае, от этого же не меняется то, о чем там говорилось. Есть же, в конце концов, лайфы, они есть благодаря журналистам Russia Today. И там, в этих лайфах, очевидно, что молодежи рассказывают как бороться с властью, в частности, в России. И это мне сильно не нравится как россиянину.

Что касается совершенно детских претензий по поводу того, почему Россия не признает Арцах, то тут просто руками остается развести. Не напоминать же, в самом деле, что Армения сама не признала Арцах официально, и не просто ведь забыла это сделать, а есть на то причины.
Но я бы безусловно согласился с критиками этой моей позиции и стоял бы «горой» за признание Россией независимости Карабаха если бы:

- Армения в течение 28 лет давала десяткам, а то и сотням тысяч россиян рабочие места. И россияне перевозили бы семьи, и многие стали бы зарабатывать достойные деньги, а некоторые очень достойные деньги, а некоторые из россиян вообще стали бы миллиардерами.

- если бы большое количество заработанных россиянами в Армении денег все эти 28 лет шли бы в обескровленную блокадой Россию и ощутимо помогли бы России, в буквальном смысле, выжить.

- если бы эти 28 лет Армения выступала главным гарантом целостности России, поставила бы свою военную базу где-нибудь под Смоленском, чтобы ни поляки, ни прибалты, чтобы ни у кого даже в мыслях не было расчленить Россию.

- если бы Армения продавала бы России газ, с большими скидками и поставляла бы его 28 лет беспрерывно.

Как-то так.

А если серьёзно, всем надо остановиться и поразмыслить, почему мы привыкли думать, что Армении кто-то должен. Откуда в голове берется эта фраза: «Нам должны!»?

Но это, впрочем, не вопрос политики. В 1985 году я давал присягу государству, которого многие уже не помнят или не хотят помнить, а те, кто ставит «помощь» в кавычки, вообще ничего о нем не знают. К сожалению. Тогда, в 90-м году меня спросили – как я отношусь к единству? И я ответил на этот вопрос положительно., А в 1991-ом три человека, преследуя исключительно личные цели, взяли и развалили эту страну.

Я сейчас о том, что в этом хаосе, в сумбуре, среди обид придуманных – а иногда и настоящих – взять да похерить, разрушить эту дружбу, возраст которой - века, очень легко. Просто потому, что кому-то что-то показалось.

Давайте остановимся и подумаем, а что тогда может случиться с Арменией? Я уверен, что без России с Арменией ничего хорошего случиться не может.

И ещё. Я всегда считал, что наряду с гордыней в ряду страшных грехов обязательно должно быть беспамятство.

Прилететь на выходные домой просто постоять на ветру - бесценно. #адлер #весна

Командный центр перешёл на сторону добра

Таки наши гранаты!👆

Никто не обратил внимание на лондонский автобус в Солсбери?
https://yangx.top/margaritasimonyan/2718