Forwarded from Ekvinokurova
Мне, как все знают, примерно все равно, ученый ли с мировым именем или оппозиционер с локальным, или вовсе простой человек.
Но суть все равно одна. Нельзя сажать человека в СИЗО просто потому что "а у нас нет браслетов для домашнего ареста". Это - вообще не основание.
Ищите браслет, изготавливайте как хотите, займите, закажите по Интернету, да хоть в трубочку сами завернитесь, но прекратите арестовывать людей по экономическим статьям.
СИЗО - это крайняя мера пресечения, самая крайняя. А не "нет браслета, ну давайте его упакуем на нары на годы до суда".
Мне кажется, тут просто пример работы силовиков без головы и без сердца. Будем пробовать помочь, конечно, но вообще мне кажется, надо смотреть законодательство, потому то там, где на местах регулярно не хватает голов, к тому же, постоянно забивающих на рекомендации Верховного суда, надо ставить законодательные ограничения.
https://yangx.top/kpotupchik/3105
Но суть все равно одна. Нельзя сажать человека в СИЗО просто потому что "а у нас нет браслетов для домашнего ареста". Это - вообще не основание.
Ищите браслет, изготавливайте как хотите, займите, закажите по Интернету, да хоть в трубочку сами завернитесь, но прекратите арестовывать людей по экономическим статьям.
СИЗО - это крайняя мера пресечения, самая крайняя. А не "нет браслета, ну давайте его упакуем на нары на годы до суда".
Мне кажется, тут просто пример работы силовиков без головы и без сердца. Будем пробовать помочь, конечно, но вообще мне кажется, надо смотреть законодательство, потому то там, где на местах регулярно не хватает голов, к тому же, постоянно забивающих на рекомендации Верховного суда, надо ставить законодательные ограничения.
https://yangx.top/kpotupchik/3105
Telegram
Полный П
В Новосибирске подозреваемого в мошенничестве кардиохирурга Покушалова отправили в СИЗО, потому что ему не хватило браслета для домашнего ареста.
Еще раз. Несмотря на вчерашнее послание, несмотря на то, что Покушалов вообще-то ученый мирового уровня, несмотря…
Еще раз. Несмотря на вчерашнее послание, несмотря на то, что Покушалов вообще-то ученый мирового уровня, несмотря…
Forwarded from Караульный Z
Поздравляем дорогую Риту @margaritasimonyan с 30кой. Ждем в ближайшие месяцы полтинника подписчиков.
В связи с тридцаточкой публикую список каналов, которые читаю.
Расположу их, как расположили главредов на встрече с Начальником: в алфавитном порядке.
Акитилопа @akitilop — за то, что не щадя живота своего отслеживают всю эту вашу политику и молниеносно реагируют.
Баронову @Baronova — за бесстрашие и умение идти против всех.
Банксту @banksta — за то, что понятно, красиво, доступно и без прикрас — о финансах.
Венедиктова @aavst55 — за многолетнюю верность моему декольте.
Винокурову @ekvinokurova — за безграничную любовь к правде, справедливости, людям и животным. И за готовность кинуться на амбразуру ради всех четырёх.
Журналистику @dddjournalism — за новости о СМИ без грязи.
Идиота @The_Idiot — за то, что авторы канала бесстрашно погружаются в пучину идиотизма, чтобы извлечь оттуда новых героев.
ИА Стекломой @ia_steklomoy — за то, что жёстко, грубо, весело и по делу.
Канделаки @tikandelaki — за патчи, лифтолуки, фоточки из спортзала, соболя и сапожки, за весь этот зримый укор недодевочке мне, одинаково ненавидящей спорт, косметологов, селфи и наряжаться.
Кашеварову @akashevarova — за смелость вот так взять и сигануть в политику. И за то, что при этом смогла остаться журналистом.
Кеосаяна @tigrankeosayan — если буду писать тут за что, то выйдет безумная романтическая комедия с элементами порно и триллера. Так что просто читайте и наслаждайтесь, как я.
Караульного @karaulny — за то, что ни одна мышь не проскочит в этих ваших интернетах без их ведома.
Кононенко @kononenkome — за Владимира Владимировича и всё-всё-всё. Давно хотела сказать спасибо.
Выпускайте Кракена @rlz_the_kraken — за то, что каждый выпуск кракена — это маленький салют. Пусть абсурдности, а иногда и идиотизма, но зато красиво и ярко.
Коца @sashakots — за силу духа и неимоверную скорость передвижения из одной горячей точки в другую (как правило, ещё более горячую).
Красовского @gayasylum — за смелость быть тем, кто ты есть.
Легойду @vladimirlegoyda — за то, что привносит благость и смирение в наш суетный телеграмный мир.
Мальцева @fuckyouthatswhy — за всё прекрасное: и слог, и музыку, и виски, и душу.
Медведева @MedvedevVesti — за деятельную и правильную любовь к Родине и нелюбовь к врагам.
Минаева @minaevlife — за многолетнюю невыразимую и неподражаемую московскость во всей её мятущейся красе.
Молотова @krasniydom — за яростную верность, дружбу и защиту.
Мышь в овощном @kbrvdvkr — за то, что знают все.
Незыгаря @russica2 — из зависти, что можно на ровном месте создать СМИ, которое будет читать и цитировать весь российский истеблишмент.
Ортегу @niemandswasser — за феноменальный слог и верную службу родной речи, бесценной.
Опер Слил @operdrain — за бесконечную битву за честь мундира.
Петровского @ivorytowers — за то, что бросил всё и вернулся домой. И даже, кажется, не пожалел.
Постправду @posttpostttruth — за такое горькое, но красноречивое сомнение во всём.
Потупчик @kpotupchik — за самые красивые ноги отечественных интернетов.
Расстригу @rasstriga — за дикий нрав и яростный слог.
РNАН @rianovosti — за то, что новости умеют и вот так.
Русское будущее @russianfuture — за злобу дня, приправленную здравым смыслом.
Скабееву @skabeeva и Попова @popov60minutes — за, то что эта умная, резкая и красивая пара спасает отечественное телевидение от преждевременной смерти.
Сладкова @Sladkov_plus — за то, что генерал всех российских военкоров. Генералиссимус даже.
Солнечный Шторм @solarstorm — за любовь к правильной русской музыке. И не только к ней.
Толстых людей в просторных футболках @oversized_shirts — за то, что его можно читать и как книгу, и как новостную ленту.
Юденич @yudenich — за то, что эта женщина умеет щёлкать враньё, врунов и мерзавцев, как грецкие орехи. И как же красиво у неё это выходит.
338 @go338 — за отвагу.
360 @tv360ru — за то, что бастионы Подмосковья в надёжных руках.
Daily storm @stormdaily — за ежедневную порцию бури.
RT Russian @rt_russian — за то, что лучшие. Любимые. Свои.
Расположу их, как расположили главредов на встрече с Начальником: в алфавитном порядке.
Акитилопа @akitilop — за то, что не щадя живота своего отслеживают всю эту вашу политику и молниеносно реагируют.
Баронову @Baronova — за бесстрашие и умение идти против всех.
Банксту @banksta — за то, что понятно, красиво, доступно и без прикрас — о финансах.
Венедиктова @aavst55 — за многолетнюю верность моему декольте.
Винокурову @ekvinokurova — за безграничную любовь к правде, справедливости, людям и животным. И за готовность кинуться на амбразуру ради всех четырёх.
Журналистику @dddjournalism — за новости о СМИ без грязи.
Идиота @The_Idiot — за то, что авторы канала бесстрашно погружаются в пучину идиотизма, чтобы извлечь оттуда новых героев.
ИА Стекломой @ia_steklomoy — за то, что жёстко, грубо, весело и по делу.
Канделаки @tikandelaki — за патчи, лифтолуки, фоточки из спортзала, соболя и сапожки, за весь этот зримый укор недодевочке мне, одинаково ненавидящей спорт, косметологов, селфи и наряжаться.
Кашеварову @akashevarova — за смелость вот так взять и сигануть в политику. И за то, что при этом смогла остаться журналистом.
Кеосаяна @tigrankeosayan — если буду писать тут за что, то выйдет безумная романтическая комедия с элементами порно и триллера. Так что просто читайте и наслаждайтесь, как я.
Караульного @karaulny — за то, что ни одна мышь не проскочит в этих ваших интернетах без их ведома.
Кононенко @kononenkome — за Владимира Владимировича и всё-всё-всё. Давно хотела сказать спасибо.
Выпускайте Кракена @rlz_the_kraken — за то, что каждый выпуск кракена — это маленький салют. Пусть абсурдности, а иногда и идиотизма, но зато красиво и ярко.
Коца @sashakots — за силу духа и неимоверную скорость передвижения из одной горячей точки в другую (как правило, ещё более горячую).
Красовского @gayasylum — за смелость быть тем, кто ты есть.
Легойду @vladimirlegoyda — за то, что привносит благость и смирение в наш суетный телеграмный мир.
Мальцева @fuckyouthatswhy — за всё прекрасное: и слог, и музыку, и виски, и душу.
Медведева @MedvedevVesti — за деятельную и правильную любовь к Родине и нелюбовь к врагам.
Минаева @minaevlife — за многолетнюю невыразимую и неподражаемую московскость во всей её мятущейся красе.
Молотова @krasniydom — за яростную верность, дружбу и защиту.
Мышь в овощном @kbrvdvkr — за то, что знают все.
Незыгаря @russica2 — из зависти, что можно на ровном месте создать СМИ, которое будет читать и цитировать весь российский истеблишмент.
Ортегу @niemandswasser — за феноменальный слог и верную службу родной речи, бесценной.
Опер Слил @operdrain — за бесконечную битву за честь мундира.
Петровского @ivorytowers — за то, что бросил всё и вернулся домой. И даже, кажется, не пожалел.
Постправду @posttpostttruth — за такое горькое, но красноречивое сомнение во всём.
Потупчик @kpotupchik — за самые красивые ноги отечественных интернетов.
Расстригу @rasstriga — за дикий нрав и яростный слог.
РNАН @rianovosti — за то, что новости умеют и вот так.
Русское будущее @russianfuture — за злобу дня, приправленную здравым смыслом.
Скабееву @skabeeva и Попова @popov60minutes — за, то что эта умная, резкая и красивая пара спасает отечественное телевидение от преждевременной смерти.
Сладкова @Sladkov_plus — за то, что генерал всех российских военкоров. Генералиссимус даже.
Солнечный Шторм @solarstorm — за любовь к правильной русской музыке. И не только к ней.
Толстых людей в просторных футболках @oversized_shirts — за то, что его можно читать и как книгу, и как новостную ленту.
Юденич @yudenich — за то, что эта женщина умеет щёлкать враньё, врунов и мерзавцев, как грецкие орехи. И как же красиво у неё это выходит.
338 @go338 — за отвагу.
360 @tv360ru — за то, что бастионы Подмосковья в надёжных руках.
Daily storm @stormdaily — за ежедневную порцию бури.
RT Russian @rt_russian — за то, что лучшие. Любимые. Свои.
Forwarded from Анастасия Кашеварова 🇷🇺
@margaritasimonyan не любит наряжаться, но всегда выглядит великолепно. С 30-той тысячью, четвёртый десяток пошёл!
Спасибо, милая Настя - как говорил один человек в моей юности: 'Спасибо, что твоим глазам так мало нужно')
Forwarded from АНТОН ВЯЧЕСЛАВОВИЧ (Антон Красовский)
Рит, ты понимаешь, как они все ненавидят меня за то, что я дружу с тобой, Машей Захаровой или Клишасом. И пошли они нахуй, Рит! С 30К!
Forwarded from 🇷🇺 Борода вещает Z
Forwarded from 360.ru
Такому человеку и подхрюкнуть не стыдно! Поздравляем великолепную @margaritasimonyan с 30 000 подписчиков 🥳
@tv360ru
@tv360ru
Forwarded from Fantastic Plastic Machine
Как победить феминисток в споре?
Ф.: в России женщины не занимают руководящих позиций.
Я: занимают. Причем больше, чем в Европе
Ф.: назови хоть одну женщину, по-настоящему руководящую крупной структурой
Я.: Маргарита Симоньян
Ф.: эээээ... гммммм... fail.
К чему я это все? У Маргариты Симоновны @margaritasimonyan 30к подписчиков. С чем ее сердечно поздравляю! Пусть информационные гранаты и дальше наносят врагу невосполнимый урон.
Ф.: в России женщины не занимают руководящих позиций.
Я: занимают. Причем больше, чем в Европе
Ф.: назови хоть одну женщину, по-настоящему руководящую крупной структурой
Я.: Маргарита Симоньян
Ф.: эээээ... гммммм... fail.
К чему я это все? У Маргариты Симоновны @margaritasimonyan 30к подписчиков. С чем ее сердечно поздравляю! Пусть информационные гранаты и дальше наносят врагу невосполнимый урон.
1. Сухумские пляжи перед закатом пьянят куда основательнее, чем московские клубы перед рассветом. Особенно если дядь Вачик с утра в настроении и вытащил из своей конуры десятилитровую бутыль с презервативом на горлышке, из-под которого пузырями свистит розоватая пена. Дядь Вачик стреляный — он знает, что сухумскому санаторию МВО, да в который еще понаехали журналисты, эти его десять литров — так, сухарик запить.
Солнце, как вызревший местный гранат, наливается соком низко над самой бухтой и вот-вот бултыхнется в нее, как тот же гранат на траву.
У меня подгорают бедра, ночью будут болеть так, что не не дотронуться. 'Надо сходить в горы за подорожником', — думаю я.
Пахучие местные горы начинаются прямо за бухтой. Наверх, к лососевым ручьям, частоколом уходят реликтовые пицундские сосны, игривые лавровишни, мимозы, кудрявый каштан, рододендроны, а дальше, к суровым ущельям — самшиты и мрачные буки.
Там, в суровых ущельях, почти никто не живет, бродят серебряные волоокие рыси, трется в кизиле медведь, простреливает куница, серна цокает, пуганая, по белесым камням, а за камнем чего-то ждет тихая и незаметная кавказская гадюка.
Там же, в ущельях, разбросаны среди пихтовых чащ несколько пограничных застав и нет-нет, да и слышно издалека одинокую очередь.
— Кудрявый лес, — поворачиваюсь я к дяде Вачику, отхлебывая из своего стакана его вино. — Лермонтов так про Кавказ говорил.
Дядь Вачик, примостив свою острую задницу в поддельных джинсах «Версаче» на теплые камни, затягивается «Элэмом» и чешет себя слева под мышкой. Он всегда так делает перед тем, как сформулировать мнение.
— Лермонтов хороший был пацан, — медленно выдыхает дядь Вачик. — Уважаю.
Рядом две молодые увесистые отдыхающие, Люба и Галка, стягивают мокрые плавки, прикрывая друг друга полотенцами с надписью «Кока-кола».
Девушки знают, что мои оператор с водителем - здоровенный грек с ломаным носом по прозвищу Гагр и угрюмый, но добрый Андрюха — бывший грозненец без иллюзий и страхов - наверняка сейчас смотрят на них. Хотя бы уже потому, что смотреть больше некуда. Не на меня же им, в самом деле, смотреть.
— Это варенье, ты приколися, так и называется - фейхуевое! — слышится голос одной из девиц и ответный хохот обеих.
Дядь Вачик, поморщившись, отворачивается, опускает пониже к глазам синюю сетчатую китайскую кепку.
Солнышко машет розовым веером над вихрастой рощицей мушмулы.
— А ведь скоро война, — вдруг произносит дядь Вачик, щурясь на розовые лучи.
- Здрасьте, приплыли, - я наливаю себе еще вина в пластиковый стакан. - С чего вдруг?
Дядь Вачик чешет себя под мышкой неожиданно долго.
- Когда так долго нет облаков, всегда потом сразу война. Иначе в мире не будет гармонии, - об'ясняет дядь Вачик и туго напяливает презерватив обратно на липкое горлышко.
Солнце, как вызревший местный гранат, наливается соком низко над самой бухтой и вот-вот бултыхнется в нее, как тот же гранат на траву.
У меня подгорают бедра, ночью будут болеть так, что не не дотронуться. 'Надо сходить в горы за подорожником', — думаю я.
Пахучие местные горы начинаются прямо за бухтой. Наверх, к лососевым ручьям, частоколом уходят реликтовые пицундские сосны, игривые лавровишни, мимозы, кудрявый каштан, рододендроны, а дальше, к суровым ущельям — самшиты и мрачные буки.
Там, в суровых ущельях, почти никто не живет, бродят серебряные волоокие рыси, трется в кизиле медведь, простреливает куница, серна цокает, пуганая, по белесым камням, а за камнем чего-то ждет тихая и незаметная кавказская гадюка.
Там же, в ущельях, разбросаны среди пихтовых чащ несколько пограничных застав и нет-нет, да и слышно издалека одинокую очередь.
— Кудрявый лес, — поворачиваюсь я к дяде Вачику, отхлебывая из своего стакана его вино. — Лермонтов так про Кавказ говорил.
Дядь Вачик, примостив свою острую задницу в поддельных джинсах «Версаче» на теплые камни, затягивается «Элэмом» и чешет себя слева под мышкой. Он всегда так делает перед тем, как сформулировать мнение.
— Лермонтов хороший был пацан, — медленно выдыхает дядь Вачик. — Уважаю.
Рядом две молодые увесистые отдыхающие, Люба и Галка, стягивают мокрые плавки, прикрывая друг друга полотенцами с надписью «Кока-кола».
Девушки знают, что мои оператор с водителем - здоровенный грек с ломаным носом по прозвищу Гагр и угрюмый, но добрый Андрюха — бывший грозненец без иллюзий и страхов - наверняка сейчас смотрят на них. Хотя бы уже потому, что смотреть больше некуда. Не на меня же им, в самом деле, смотреть.
— Это варенье, ты приколися, так и называется - фейхуевое! — слышится голос одной из девиц и ответный хохот обеих.
Дядь Вачик, поморщившись, отворачивается, опускает пониже к глазам синюю сетчатую китайскую кепку.
Солнышко машет розовым веером над вихрастой рощицей мушмулы.
— А ведь скоро война, — вдруг произносит дядь Вачик, щурясь на розовые лучи.
- Здрасьте, приплыли, - я наливаю себе еще вина в пластиковый стакан. - С чего вдруг?
Дядь Вачик чешет себя под мышкой неожиданно долго.
- Когда так долго нет облаков, всегда потом сразу война. Иначе в мире не будет гармонии, - об'ясняет дядь Вачик и туго напяливает презерватив обратно на липкое горлышко.
2. Это было в 2001-м, когда в России была еще сплошная Чечня, армия только-только начала выходить из десятилетней комы, а санаторий Московского военного округа еще принадлежал России и занимал лучшую бухту сухумского побережья.
Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.
Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают.
А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:
— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.
Он чесал левую подмышку и добавлял:
— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.
Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком — одним из командиров базы — и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!
По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.
— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.
Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.
— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.
— Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.
— Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! — заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.
— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.
— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.
— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Валек.
Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.
— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!
Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.
— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.
Валек хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.
— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все девять, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.
Рассыпающиеся корпуса с полуголыми колоннами советской курортной архитектуры, водоросли на булыжниках пляжа, одичавшие на свободе магнолии и эвкалипты. Здесь, на линялых сатинчиках узких кроватей, без воды и удобств, в отсыревших каморках, оклеенных желтым в цветочек, растопыренных по сторонам пропахших кислым бельем коридоров, вперемешку ютились российские миротворцы, в сезон — совсем нищие отдыхающие и, наездами, журналисты, которым некуда было в ту пору больше податься, ибо на весь город-герой Сухум телефонная связь была только в кабинете у президента, в спальне у министра обороны и у нашего дяди Вачика в радиорубке.
Днем дядя Вачик запирал свою рубку и уходил на городскую набережную, под платаны, играть в домино. Кому нужен днем телефон — если что-то случится, и так все сразу узнают.
А нежными вечерами дядь Вачик садился на корточки перед рубкой и вслух грустил о былом:
— Везде, где я жил, потом начиналась война, — сообщал эвкалиптам дядь Вачик. — Вот такой характер, что сделать.
Он чесал левую подмышку и добавлял:
— А однажды со мной Джигарханян за руку поздоровался.
Война началась на следующий день. Аккурат когда мы упрятали в кофры штативы, выпили по последней с подполковником Вальком — одним из командиров базы — и уже было двинули в Сочи. И тут — на тебе!
По двору санатория прошмыгнули с тревожными лицами два срочника-поваренка в грязных белых халатах поверх камуфляжа, потащили куда-то огромные алюминиевые бадьи, от которых несло подгоревшей тушенкой. У них под ногами крошился еще советский асфальт.
— По алфавиту, я сказал, построились, а не по росту! — орал подполковник, вышагивая под эвкалиптами в нашем дворике между рубкой и пляжем, про который вдруг неожиданно выяснилось, что это не дворик, а плац.
Солдаты пугались, не понимая, как это — по алфавиту.
— А ты что стоишь? — гаркнул мне подполковник. — В шеренгу, я сказал! — и он обернулся к моим Гагру с Андрюхой.
— Э-э-э, Валек, ты с ума-то не сходи. Мы гражданские тут, вообще-то, — возмутилась я.
— Какой я тебе Валек?! Товарищ подполковник меня называть, и только когда я сам обратился, понятно? Кому непонятно, покинуть территорию военной части! — заорал подполковник, который с утра еще был Вальком, не говоря уже о том, каким безусловным Вальком он был ночью, когда дядь Вачик таки расщедрился на вторую десятилитровку и мы пели на остывающем пляже «Домой-домой-домой, пускай послужит молодой» и «Пусть плачут камни, не умеем плакать мы, мы люди гор, мы чеченцы» под одни и те же аккорды, потому что Валек других аккордов не знал.
— Понятно? — орал он теперь, возвышаясь надо мной своим багровым лицом со струйками красных сосудов в синих глазах.
— Да понятно-понятно, чё, — я встала в шеренгу, махнула ребятам, чтобы тоже встали. Куда же мы теперь денемся с базы, если война.
— Дядь Вачик, тебе что, отдельное приглашение нужно? — гаркнул Валек.
Дядь Вачик молчал, прислонившись к пыльному танку.
— Я к тебе обращаюсь! Сюда иди!
Дядь Вачик внимательно почесал подмышку.
— Мне там голову напечет. Я и отсюда тебя глубоко уважаю, — спокойно ответил он.
Валек хлебнул было воздух красным лицом, но, ничего не сказав, повернулся снова к шеренге.
— Вооруженный отряд полевого командира Гелаева, при попустительстве грузинской стороны, проник в Кодорское ущелье! Сейчас там идут бои с абхазской армией! В Абхазии объявлена мобилизация, собирается партизанское ополчение. Ночью боевики сбили вертолет миссии ООН. Все девять, бывших на борту, вероятнее всего, погибли. Мы, как миротворческие войска, обязаны охранять мир и покой. Мир и покой! Понятно? — как по писаному чеканил подполковник.
3. Галка и Люба, стоя в шеренге, разглядывали купленные с утра на рынке и тут же напяленные босоножки. Их беззаботный вид заставлял предположить, что они не понимают по-русски.
— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Валек.
— В двадцати, — пробубнила шеренга.
— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.
Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром.
Мы ехали по узким тропам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи - те самые, которые испуганные повара тащили по плацу. Мы ехали забирать останки погибших ООН-овцев.
Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год; одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.
Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.
— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.
— Валек! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! У нас же эфир вечером, — взмолилась я.
— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Эфир у нее!
— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой оператор, надевая камеру через плечо, как калаш, и впихнулся в «уазик» с абхазами.
А мы остались их ждать.
«Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».
Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Вальком. Бойцы вспоминали минувшие дни.
— Мы вчера в апацхе хинкали выбивали, — хлюпал сломанным носом Гагр. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. И если вы их нам не приготовите, будем жаловаться вашему президенту. Полномочия проинструктированы!
Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль.
Валек, растянувшись на бушлатах, умиротворенно прислушивается к очень далеким выстрелам.
Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.
— Бля, ну как же красиво, сука! — мурлычет Валек. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.
Багровое лицо Валька растекается по бушлату.
И тут хрипло кашляет рация.
— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!
— Нормально слышу, — настораживается Валек, пока мы от хохота валимся под броню.
— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!
— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?
— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, подполковник, бля!
— В скольких километрах от нас находится Кодорское ущелье?! — угрожающе крикнул шеренге Валек.
— В двадцати, — пробубнила шеренга.
— Именно! Мир и покой! — на всякий случай напомнил подполковник.
Свежие ветки кудрявых лесов цеплялись за волосы и, если не увернуться, могли больно хлестнуть по лицу. Я подпрыгивала на броне, одной рукой ухватившись за чей-то бушлат, другой прикрываясь от веток. Российская миротворческая «бээмпэшка» неслась так быстро, как только может нестись «бээмпэшка», догоняя «уазик» с абхазскими военными и нашу задрипанную «шестерку» с моими Андрюхой и Гагром.
Мы ехали по узким тропам Кодора в сторону сбитого вертолета. Внутри «бээмпэшки» гремели алюминиевые бадьи - те самые, которые испуганные повара тащили по плацу. Мы ехали забирать останки погибших ООН-овцев.
Изредка мимо проскакивали безмолвные деревеньки из двух или трех дворов с коренастыми домиками, с обязательной широченной верандой, прозрачными лесенками, куцей пальмой, пересохшей облезлой фасолью перед забором и притихшей до времени мандариновой рощицей, поджидающей Новый год; одинокие черноусые пастухи на черных конях, их псы с любопытными мордами, беспризорные буйволицы с тяжелыми выменами и мохнатые полудикие свиньи. На шеях свиней болтались деревянные треугольники, нацепленные, чтоб не лезли в чужой огород.
Свиней становилось все меньше, а лес все чернее и гуще, пока совсем не перестал подавать признаков жизни. «Бээмпэшка», стряхнув нас с брони, как Люба с Галкой стряхивают капли воды с упитанных поп, встала посреди благоухающей чащи.
— Бронетехника дальше не пройдет. И «шестерка» ваша не пройдет. Пройдет только «уазик». Остальные остаются ждать.
— Валек! Товарищ подполковник! Ты издеваешься! У нас же эфир вечером, — взмолилась я.
— Ты вообще думаешь, мы тут в игрушки играем? — взорвался подполковник. — Тут война! Вой-на! Эфир у нее!
— Я на «уазике» поеду. С абхазами, — отчеканил мой оператор, надевая камеру через плечо, как калаш, и впихнулся в «уазик» с абхазами.
А мы остались их ждать.
«Бээмпэшка», притулившаяся под самшитами, как спящая курица, и наши видавшие разное белые «жигули».
Достали дядьвачикина вина, закурили. Подполковник отхлебнул и сразу снова почти стал Вальком. Бойцы вспоминали минувшие дни.
— Мы вчера в апацхе хинкали выбивали, — хлюпал сломанным носом Гагр. — Они готовить не хотели, говорят — грузинское не готовим. А я им говорю: мы космонавты из Москвы. Нам для успешного полета необходимо завтра в шесть часов поесть хинкали. И если вы их нам не приготовите, будем жаловаться вашему президенту. Полномочия проинструктированы!
Гагр тянется за общей пластиковой бутылкой с вином, но я ворчу, не разрешаю, ему же еще за руль.
Валек, растянувшись на бушлатах, умиротворенно прислушивается к очень далеким выстрелам.
Открываем вторую дядьвачикину бутылку. Мягкое солнце поблескивает в лакированных лавровишневых листьях.
— Бля, ну как же красиво, сука! — мурлычет Валек. — Только вам говорю, старички, смотрите, не ляпните никому — я тут на прошлой неделе пансионат купил. Маленький. За три штукаря. Прямо у моря. А рядом еще полгектара мимозы мне Сослан Сергеич подсуетил просто в подарок. Бонус, типа, за все хорошее.
Багровое лицо Валька растекается по бушлату.
И тут хрипло кашляет рация.
— Киндзмараули, я Ркацители, как слышишь меня, прием!
— Нормально слышу, — настораживается Валек, пока мы от хохота валимся под броню.
— В ваш район чехи прорвались, дуйте на базу, прием!
— Ты дуру не гони, Ркацители, когда б они успели?
— Через двадцать минут у вас будут, дуй на базу, говорю, подполковник, бля!
4. Рация сплевывает и отрубается. Валек, не глядя на нас, командует бойцам прыгать в машину.
— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.
— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?
— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!
Валек молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.
— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.
— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.
Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся.
Гагр вдруг говорит:
— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была?
И как только он это сказал, в лучших традициях Голливуда - под самшитами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.
Мы с Гагром мгновенно оглядываемся на «шестерку» и одновременно понимаем, что нет, бесполезно: дадут сразу очередь, и досвидос, далеко не уедешь.
И тогда мы просто молчим.
И смотрим, как эта немытая, желтозубая, проголодавшаяся орда сползает вниз по тропинке.
И думаем мы вдвоем в этот момент о похожем. Я — о том, что мне двадцать один, что мама даже не знает, где я, и очень ли больно, когда насилуют, будут ли мне отрезать пальцы и в какой момент я потеряю сознание.
Гагр хватает бутылку и быстро высасывает ее до дна. Я не возражаю, конечно.
Мы отчетливо видим, что они нас отчетливо видят.
Проходит одна жизнь, вторая жизнь, третья.
Уже отчетливо слышны их голоса. А в голосах все яснее различимы рычащие звуки.
Рычащие. А не шипящие.
— Ау, подполковник, а мы? — интересуюсь я.
— Ну и вы дуйте на базу! Подсадить тебя на броню?
— Так мы же Андрюху отправили в ущелье. Они и не знают, что сюда боевики прорвались. У них там, в «уазике», одна дедушкина двустволка на всех, в лучшем случае!
Валек молча бросает бушлат на броню и сам прыгает следом.
— Старичок, ты нам хоть бойца с автоматом оставь, мы же вообще без оружия! — кричу я ему вслед.
— Мы своих не бросаем, — кидает мне подполковник, и «бээмпэшка» со скрежетом выползает в сторону моря.
Как-то сразу почувствовалось, что в горах гораздо прохладнее, чем внизу. Сидим, допиваем вино, поеживаемся.
Гагр вдруг говорит:
— Блин, не могу вспомнить, за Ленку Масюк тогда сколько отдали — лимон или два, когда она в плену была?
И как только он это сказал, в лучших традициях Голливуда - под самшитами, на мохнатой тропинке, по которой двинул в горы наш «уазик», мы видим то, что мы видим: человек двадцать пять, бородатых, чумазых, кто в камуфляже, кто в трениках, с автоматами, с ружьями, у одного через плечо — натовский гранатомет.
Мы с Гагром мгновенно оглядываемся на «шестерку» и одновременно понимаем, что нет, бесполезно: дадут сразу очередь, и досвидос, далеко не уедешь.
И тогда мы просто молчим.
И смотрим, как эта немытая, желтозубая, проголодавшаяся орда сползает вниз по тропинке.
И думаем мы вдвоем в этот момент о похожем. Я — о том, что мне двадцать один, что мама даже не знает, где я, и очень ли больно, когда насилуют, будут ли мне отрезать пальцы и в какой момент я потеряю сознание.
Гагр хватает бутылку и быстро высасывает ее до дна. Я не возражаю, конечно.
Мы отчетливо видим, что они нас отчетливо видят.
Проходит одна жизнь, вторая жизнь, третья.
Уже отчетливо слышны их голоса. А в голосах все яснее различимы рычащие звуки.
Рычащие. А не шипящие.
5. Мы с Гагром, засомневавшись, переглядываемся.
— Ты уверена? — говорит он с новорожденной надеждой.
— Вроде да. Сейчас проверю. Сара уара бзия узбойд! — кричу я в сторону леса.
— Гагагага! — дружелюбно откликается бородатая орда с гранатометом.
- Выдыхай, бобер. Это не чехи, - говорю я счастливому Гагру, и слезы непроизвольно выплескиваются из меня, как шумливые кодорские водопады.
Сара уара бзия узбойд. 'Я люблю тебя' - по-абхазски.
Ну, конечно. Это абхазские ополченцы. Партизаны. Свои.
Вышли наперерез гелаевскому отряду.
Я до самых предсмертных конвульсий не забуду минуту, когда это поняла.
Поравнявшись с нами, ополченцы очень вежливо велели нам уматывать поскорее, потому что здесь будет скоро кровища, и двинули дальше.
К тому времени, как вернулся Андрюха с отличными съемками сбитого вертолета, мы уже слышали яростный автоматный стрекот где-то недалеко.
Прыгнули в «шестерку» и поехали ровно на этот стрекот.
Бой у поселка Наа шел минут сорок, из которых нам досталось минут двадцать пять. Я ничего толком не помню, кроме того что все время жалась к самшитам, мне все казалось, что если прижаться к самшиту, то не попадут.
Потом все как-то стихло, четверых пленных гелаевцев отправили в «уазике» в город, а пятый остался лежать прямо у нас под ногами на каменистом клочке между пихтами и верандами трех дворов.
Молодой такой, худой, волосатый. Я достала у него из кармана паспорт. Пара страниц была в крови. Взяла паспорт в руки и, присев на корточки прямо у трупа, записала стэнд-ап.
Вот, мол, смотрите, убитый боевик, еще теплый, Маргарита Симоньян, «Вести», Кодорское ущелье, Абхазия.
Страшно гордилась собой.
— Ты уверена? — говорит он с новорожденной надеждой.
— Вроде да. Сейчас проверю. Сара уара бзия узбойд! — кричу я в сторону леса.
— Гагагага! — дружелюбно откликается бородатая орда с гранатометом.
- Выдыхай, бобер. Это не чехи, - говорю я счастливому Гагру, и слезы непроизвольно выплескиваются из меня, как шумливые кодорские водопады.
Сара уара бзия узбойд. 'Я люблю тебя' - по-абхазски.
Ну, конечно. Это абхазские ополченцы. Партизаны. Свои.
Вышли наперерез гелаевскому отряду.
Я до самых предсмертных конвульсий не забуду минуту, когда это поняла.
Поравнявшись с нами, ополченцы очень вежливо велели нам уматывать поскорее, потому что здесь будет скоро кровища, и двинули дальше.
К тому времени, как вернулся Андрюха с отличными съемками сбитого вертолета, мы уже слышали яростный автоматный стрекот где-то недалеко.
Прыгнули в «шестерку» и поехали ровно на этот стрекот.
Бой у поселка Наа шел минут сорок, из которых нам досталось минут двадцать пять. Я ничего толком не помню, кроме того что все время жалась к самшитам, мне все казалось, что если прижаться к самшиту, то не попадут.
Потом все как-то стихло, четверых пленных гелаевцев отправили в «уазике» в город, а пятый остался лежать прямо у нас под ногами на каменистом клочке между пихтами и верандами трех дворов.
Молодой такой, худой, волосатый. Я достала у него из кармана паспорт. Пара страниц была в крови. Взяла паспорт в руки и, присев на корточки прямо у трупа, записала стэнд-ап.
Вот, мол, смотрите, убитый боевик, еще теплый, Маргарита Симоньян, «Вести», Кодорское ущелье, Абхазия.
Страшно гордилась собой.
6. На тишину из домов повыскакивали местные. Оказалось, поселок армянский, и местные все — армяне.
Меня тут же узнали, сразу откуда-то притащили поднос с самым вкусным, который я в жизни когда-либо ела, цыпленком, с коньяком и соленьями.
— Тебе сколько лет? — ласково поинтересовалась женщина в черной юбке и черном платке.
— Двадцать один, — я улыбалась больше цыпленку, чем женщине.
— А Грачику двадцать пять! Ты знаешь, какой он пастух! Таких пастухов даже в Адлере нету, какой он пастух! А тебе замуж пора, ахчи, ты совсем уже старая — двадцать один! Ты сколько еще будешь по горам со своим кинокамером бегать? Уже потом не возьмет тебя никто!
— Гх-м, — вмешался Андрюха, оторвавшись от съемок мертвого боевика. — Маруся, я все понимаю, но можно чуть тише праздновать? А то у меня звуковая дорожка картинке не соответствует.
Вечером в санатории МВО было тихо. Мы бросили грязные вещи, взяли шампуни и отправились мыться на пляж. Воды в санатории в те времена не было никакой, и душ мы принимали прямо в соленом море.
Чистенькие, вернулись на плац. Небо уже фиолетовое, звезды проклевываются по одной.
А на плацу вроде бы не хватает чего-то. И точно — нет танка. Вместо танка на месте танка сидит контрактник Русланчик, забивает косяк.
— А где Валек? — спрашиваю у него.
— В Адлере.
— А танк где?
— Тоже в Адлере. Валек на нем Сослан Сергеича дочку в роддом повез. Границу же наши закрыли из-за гелаевцев, как ее на ту сторону переправить? Только на танке.
— Прикольно.
— Ты еще спроси, вертолет где.
— Где?
— Отправили в Очамчиру, у Сослан Сергеича там орешник. Ему западло колхозникам платить, чтоб орехи посбивали, он у Валька попросил вертолет: покружится чуть-чуть над деревьями, все орехи попадают сами. Дуть будешь?
— Не, спасибо, я лучше вина с дядь Вачиком.
Из окошка радиорубки голубел экран маленького телевизора.
— Дядь Вачик! Пойдем пить! Нас чуть не убили сегодня, — крикнула я в окно.
— Я видел твой репортаж, — строго отозвался дядь Вачик.
— Понравилось? — загорелась я.
— Нет.
Меня тут же узнали, сразу откуда-то притащили поднос с самым вкусным, который я в жизни когда-либо ела, цыпленком, с коньяком и соленьями.
— Тебе сколько лет? — ласково поинтересовалась женщина в черной юбке и черном платке.
— Двадцать один, — я улыбалась больше цыпленку, чем женщине.
— А Грачику двадцать пять! Ты знаешь, какой он пастух! Таких пастухов даже в Адлере нету, какой он пастух! А тебе замуж пора, ахчи, ты совсем уже старая — двадцать один! Ты сколько еще будешь по горам со своим кинокамером бегать? Уже потом не возьмет тебя никто!
— Гх-м, — вмешался Андрюха, оторвавшись от съемок мертвого боевика. — Маруся, я все понимаю, но можно чуть тише праздновать? А то у меня звуковая дорожка картинке не соответствует.
Вечером в санатории МВО было тихо. Мы бросили грязные вещи, взяли шампуни и отправились мыться на пляж. Воды в санатории в те времена не было никакой, и душ мы принимали прямо в соленом море.
Чистенькие, вернулись на плац. Небо уже фиолетовое, звезды проклевываются по одной.
А на плацу вроде бы не хватает чего-то. И точно — нет танка. Вместо танка на месте танка сидит контрактник Русланчик, забивает косяк.
— А где Валек? — спрашиваю у него.
— В Адлере.
— А танк где?
— Тоже в Адлере. Валек на нем Сослан Сергеича дочку в роддом повез. Границу же наши закрыли из-за гелаевцев, как ее на ту сторону переправить? Только на танке.
— Прикольно.
— Ты еще спроси, вертолет где.
— Где?
— Отправили в Очамчиру, у Сослан Сергеича там орешник. Ему западло колхозникам платить, чтоб орехи посбивали, он у Валька попросил вертолет: покружится чуть-чуть над деревьями, все орехи попадают сами. Дуть будешь?
— Не, спасибо, я лучше вина с дядь Вачиком.
Из окошка радиорубки голубел экран маленького телевизора.
— Дядь Вачик! Пойдем пить! Нас чуть не убили сегодня, — крикнула я в окно.
— Я видел твой репортаж, — строго отозвался дядь Вачик.
— Понравилось? — загорелась я.
— Нет.
7. Дядь Вачик высунулся из двери, сел на корточки у порога. Долго-долго чесал подмышку. Потом сказал:
— Ты зря это сделала. Очень зря. Этот чеченский боевик — он тоже люди. Понимаешь? И ты не знаешь ни его мама, ни его папа. Нехорошо ты, девочка, поступил.
— А что я сделала-то?
— Ты его смерть показала без уважения.
— Так за что его уважать? Он же террорист!
— Не его уважать надо. Он мне кто? Смерть надо уважать. Тем более такую смерть. Очень хорошая у него была смерть. Дай Бог каждому такую смерть.
Дядь Вачик затянулся «Элэмом», а я напряженно ждала, что он скажет, когда дочешет подмышку.
И он сказал:
— Когда умираешь сопротивляясь, вообще не замечаешь смерть. Не успеваешь понять, что ты уже умер. Понимаешь? Только так и надо умирать, девочка.
Дядь Вачик встал, нырнул опять в свою рубку, зашуршал там и, вынырнув, протянул мне завернутую в «Комсомольскую правду» пластиковую бутыль.
— На, держи, это из Карабаха вино. Брат мой там делает. Не то что моя моча ослиная. На границе мне таможня говорит: что у тебя там? Я говорю — уксус! Говорит, внуками клянись, что уксус! Пришлось согрешить, внуками поклясться. Слава Богу, у меня детей нет, а то они бы обиделись.
— Дядь Вачик, поехали с нами в Россию, а? - растрогалась я. - Мы тебе с работой поможем.
— Я же тебе говорил — везде, куда я приеду, потом война начинается. Что тебе Россия плохого сделал, чтобы я туда ехал?
Вино дяди Вачика так и ездит со мной везде, куда бы я ни переезжала.
Уже прокисло давно, наверное.
— Ты зря это сделала. Очень зря. Этот чеченский боевик — он тоже люди. Понимаешь? И ты не знаешь ни его мама, ни его папа. Нехорошо ты, девочка, поступил.
— А что я сделала-то?
— Ты его смерть показала без уважения.
— Так за что его уважать? Он же террорист!
— Не его уважать надо. Он мне кто? Смерть надо уважать. Тем более такую смерть. Очень хорошая у него была смерть. Дай Бог каждому такую смерть.
Дядь Вачик затянулся «Элэмом», а я напряженно ждала, что он скажет, когда дочешет подмышку.
И он сказал:
— Когда умираешь сопротивляясь, вообще не замечаешь смерть. Не успеваешь понять, что ты уже умер. Понимаешь? Только так и надо умирать, девочка.
Дядь Вачик встал, нырнул опять в свою рубку, зашуршал там и, вынырнув, протянул мне завернутую в «Комсомольскую правду» пластиковую бутыль.
— На, держи, это из Карабаха вино. Брат мой там делает. Не то что моя моча ослиная. На границе мне таможня говорит: что у тебя там? Я говорю — уксус! Говорит, внуками клянись, что уксус! Пришлось согрешить, внуками поклясться. Слава Богу, у меня детей нет, а то они бы обиделись.
— Дядь Вачик, поехали с нами в Россию, а? - растрогалась я. - Мы тебе с работой поможем.
— Я же тебе говорил — везде, куда я приеду, потом война начинается. Что тебе Россия плохого сделал, чтобы я туда ехал?
Вино дяди Вачика так и ездит со мной везде, куда бы я ни переезжала.
Уже прокисло давно, наверное.
Forwarded from НЕЗЫГАРЬ
Вспоминаем, что в 2014 с целью мобилизации психоэмоционального состояния общества Госдума по инициативе Володина приняла совершенно не работающий закон о бессрочном запрете уклонистам работать на государство.
Однако позднее Конституционный суд счел эту норму не соответствующей Основному закону страны.
В 2017 его фактически совсем отменили из-за отсутсвие реального механизма исполнения.
Кстати, и к губернатору Коновалову этот закон применить нельзя, так как нет доказательств по суду его уклонения от службы в армии.
https://yangx.top/tigrankeosayan/49
Однако позднее Конституционный суд счел эту норму не соответствующей Основному закону страны.
В 2017 его фактически совсем отменили из-за отсутсвие реального механизма исполнения.
Кстати, и к губернатору Коновалову этот закон применить нельзя, так как нет доказательств по суду его уклонения от службы в армии.
https://yangx.top/tigrankeosayan/49
Telegram
Тигран Кеосаян
Готовящийся перевод в Москву на одно из ключевых министерских мест в правительстве мэра Горноалтайска Юрия Нечаева под угрозой срыва. Дело в шумихе, поднятой в федеральных сми о том, что Нечаев не служил в водолазных войсках. Видимо, Арефьев и Ко надеются…
Пусть осудит меня мировой феминизм, но мне приятно и гордо от того, что с некоторых пор меня поздравляют с Днем Защитника Отечества.
Дали паспорт нашему Михаилу Иосифовичу!
Ветеран, 93 года, прошёл войну, участвовал в ликвидации бандеровскокого подполья. Год назад переехал с Украины в Россию к сыну. А вот российский паспорт получить так и не смог. Без паспорта, как известно, ни пенсии, ни медицины.
Они обратились к нам в #НеОдинНаОдин, мы стали разбираться, в чем проблема. Бюрократы не хотели принимать украинское удостоверение участника ВОВ. Спасибо МВД, тоже взяли на контроль. Подняли архивы, все подтвердили. И вот в День защитника Отечества такой подарок.
Ветеран, 93 года, прошёл войну, участвовал в ликвидации бандеровскокого подполья. Год назад переехал с Украины в Россию к сыну. А вот российский паспорт получить так и не смог. Без паспорта, как известно, ни пенсии, ни медицины.
Они обратились к нам в #НеОдинНаОдин, мы стали разбираться, в чем проблема. Бюрократы не хотели принимать украинское удостоверение участника ВОВ. Спасибо МВД, тоже взяли на контроль. Подняли архивы, все подтвердили. И вот в День защитника Отечества такой подарок.