Интересная внешность

Подписчик спрашивал, с пидэ-то в Стамбуле всё хорошо? Не знаю, как с пидэтой, но с пидэ всё окей.

Я не ною, но ручная фокусировка при сильной близорукости — это тот ещё челлендж. Мучительно сложно, но мне нравится.

Кот на заборе у мечети Сулеймание. Он позировал долго и терпеливо, однако фокус попадал на него в 1 случае из 20.

Фотографировал маму, фокус сместился

ПС это не мама, мама не попала в кадр

Алла, я в бар!

Сложно передать, в какую жопу я попал из-за этой жопы

Только добрался домой в Китай: 10 часов в самолёте, 14 часов в автобусе, ибо ничего другого из Гуанчжоу не было. Через два часа на работу. Схожу помою голову, время занимательных историй наступит попозже.

ПС жопа, к слову, явно прооперированная и выставлена на показ, поэтому мне смешно читать про "если бы твою дочь". Если моя дочь прооперирует жопу, то выкладывайте.

И так. Восстановлю цепь событий, которые привели к моему заключению в миграционном центре Тузла.

Предпосылка вам известна. В пятницу, 28 января, я сфотографировал двух девушек в торговом центре. Сами девушки этого не заметили, но заметил турок, стоящий за моей спиной. Он начал вопить и требовать, чтобы я удалил фото. Как добропорядочный гражданин я реально собирался удалить фото, но сразу набежало столько людей, что я решил сделать это чуть попозже, в итоге это попозже не наступило. Пришла охрана торгового зала и телефон изъяла. Девушки (как оказалось, из Саудовской Аравии) изначально знали то, чего не знал я — что такое фотографирование это харам, запрещёнка, а также то, что в Турции при прочих равных следствие всегда будет на стороне женщины, поэтому я стоял с лицом «ну и шо дальше?», а они изначально были уверены, что посадят меня.

Нас (меня, маму и девушек) отвезли в участок. После того, как заявление было оформлено, девушек отпустили, мне вызвали переводчика, который помог зафиксировать мои показания. От него же я узнал, что жопа была скорее всего прооперирована («Этим занимаются только саудитки, наши турчанки такого не делают», по факту, как сказали мне сокамерники, делают жопы и турчанки), а также пояснил, что за такое можно, якобы, получить реальный срок, но по мне в тот же день поступило решение отпустить на свободу. Впрочем, свобода не наступила.

По внутреннему процессу всех иностранцев, по которым было открыто дело, либо есть открытое дело, должны отправляться в миграционный центр. «Это просто процесс, — уверял меня переводчик, единственная говорящая на английском языке душа в ближайшей округе, — тебе повезло, другие за такое садились на пару месяцев». Правда или нет, я так и не смог понять. Во-первых, я так и не понял, что за статья предусматривает наказание в таком случае. Во-вторых, как мне поясняли, сами турчанки к фотографиям относятся индифферентно, но в том случае, если бы я сфотографировал попу соблюдающей набожной турчанки в парандже, то она, вероятно, могла бы укатать меня на пару месяцев. Короче, тут бабка надвое гадала. Я, окрылённый тем, что я — «о, счастливчик», остался ночевать в камере в участке, маму услужливый переводчик посадил на такси и она отправилась пить корвалол в гостиницу.

«За что я действительно переживаю, — сказал переводчик, — так это за то, что миграционный центр не работает на выходных». И я мысленно приготовился ждать понедельника. Однако не дождался. Уже в 2 часа ночи меня подняли с нар (одеялом был обеспечен, претензий не имею). Сказали, что поедем снимать отпечатки. «Ну, — думаю, — это, наверное, жаргон, будут ломать пальцы, чтобы подписал признание об убийстве какой-то малолетки». Меня посадили в машину на заднее сидение и мы отправились в неизвестном направлении посреди глухой ночи. В дороге я начал мысленно считать, сколько пальцев готов отдать, прежде чем подпишу чистосердечное.

В итоге у меня реально взяли отпечатки пальцев и мы отправились обратно в участок. Наступившая суббота не принесла ровным счётом ничего: меня угостили завтраком, выпустили пару раз в туалет. Говорить было не с кем и не на чем, поскольку турки не говорят на английском от слова вообще, даже «один, два, три». Как я понял, это внутренняя позиция — «я — гордый турок, ты у меня в стране, ты должен говорить на гордотурецком». В общем, прошла суббота, и ближе к концу дня мне сообщили, что скоро я отправлюсь в миграционный центр, где меня и выпустят: «Это просто такой процесс». От меня потребовали подписать кое-какие бумаги (на гордотурецком, естественно, я благоразумно требовал переводить через гугл транслейт всё, что подписывал: призрак невинно убиенной турчанки, которую могут повесить на меня, неотступно следовал за мной), в итоге на меня надели наручники и мы отправились в долгую дорогу через Босфор.

К слову, полицейский, недовольный моим желанием узнать, что я подписываю, своё недовольство выражал цоканием. Я такое встретил впервые в жизни. Чуть позже я лежал в камере и, вспоминая этот эпизод, также прицокнул. Сокамерники сразу среагировали: «Братан, мы мешаем тебе спать?».

(продолжение будет папізже)

Не могу позволить, чтобы это затерялось в комментариях.

Автор - камрад Михаил

Несёт узкоколейкой
над пропастью судьба.
Мне чавуш в тюбетейке
процедит: «Мерхаба».

Сокамернику цыкну,
хоть я и не блатарь,
Сидеть неполный месяц,
но каждый день — январь.

Он спросит, чуть робея:
«За что мотаешь срок?»
За то, что у турчанки
Я срисовал станок.
____

Чавуш - сержант.
Мерхаба - привет.

Прибыл я в Тузлу где-то ближе к 2 часам ночи. Не знаю, как описать наиболее точно. Лагерь на 2 этажа, камеры по периметру, в центре - крытый футбольный корт. В каждый камере по 5-9 человек. Коек на всех не хватает, поэтому зачастую спят по двое. Камерой называть эти шалаши немного неправильно, больше похоже на бытовки для рабочих. Тем не менее есть кондёр, есть туалет. Туркмены меня тепло встретили, дали воды, предупредили, что есть крысы. Ночью я убедился в этом воочию. Огромная, как телёнок, крыса вылазила из сортира и переворачивала весь мусор в мусорном пакете.

Прошла ночь, наступило воскресенье, и я с удивлением обнаружил, что с камер вызывают и куда-то отводят. Всем уводимым, и мне в том числе, выдавали вещи, изъятые при задержании, и я был уже мысленно рядом с мамой. «Ну, — думал я, — зашибись, обошлось малой кровью. Потерял два дня жизни, ну да ладно. Надеюсь, мама не сильно переживала».

Однако, «нэ так сталося, як гадалося».

Нас позвали наверх, а затем начали досмотр. Тут я начал нехило так нервничать. Это был досмотр, как перед посадкой в тюрьму, а не перед выпуском. То есть отбирали все те же шнурки, колющее-режущее и т.д. Понять суть происходящего было всё так же нельзя, поскольку на английском никто не говорил. Я спросил у туркмена, что это такое, и он, говорящий и понимающий по-русски очень и очень плохо, ответил, что это карантин, мол, просидишь ещё 5-10 дней.

Я оказался в той же Тузле, но не в чистилище, а, скажем так, лагере для мужиков. В камере было намного чище и уютнее, дверь в туалет закрывалась, крыс не было, и это было за радость. Вместе со мной в камере оказались арабы, а также один дагестанец, профессор Мухаммад (полное имя называть не буду, поскольку не спрашивал разрешение). Мухаммад оказался не просто человеком феноменальных знаний (он преподавал исламскую экономику и исламскую политологию в России, а теперь делает то же в Турции), но и человеком с невероятно большим сердцем. Его помощь была неоценимой, и речь не только об общении с сокамерниками и надзирателями (он говорит на русском, арабском и турецком), но и просто о моральной поддержке, поскольку в первый день после попадания в новый, улучшенный лагерь я думал, что крякну: меня волновала не так сильно своя судьба, сколько судьба мамы, которую ещё в первый день этой истории посадил на такси переводчик из участка и о судьбе которой я вообще больше ничего не знал. И эти переживания были тяжелы.

В общем, я общался исключительно с Мухаммадом и исключительно в нём находил силы для какого-то поиска путей решения проблем. В первые дни именно он помог мне выяснить номер телефона отеля и связаться с мамой, именно он помог найти офицера и узнать причины моего содержания и перспективы пребывания. Выяснить толком ничего не удалось, но сама ситуация, когда один человек, у которого у самого проблемы, помогает решать проблемы другого человека, ни словом не упоминая о себе самом, — это должно вызывать уважение.

Стоит ли говорить, что разговоры в камере велись с утра и до вечера, но в основном на арабском. Мухаммад и ещё два араба регулярно совершали намаз, и в целом атмосфера общения была крайне дружелюбная и располагающая. Уже позже, после того, как Мухаммада отпустили, я общался с сокамерниками на английском, и это действительно были крайне приятные и доброжелательные люди. Проблемы в основном у всех были с визами и паспортами, таких дурных историй, как моя, было, возможно, 1-2 на лагерь.

Отдельно скажу, про чувство исламской солидарности и сопричастности. Им пропитано всё общение, от «салям аллейкум» при входе в камеру до «да будут твои дела угодны Аллаху», которые Мухаммад говорил докторше, которая помогла достать номер телефона отеля. Докторша могла быть и не соблюдающей турчанкой, могла и не совершать намаз и не носить чадру, но при этих словах, её лицо, скрытое за маской, засветилось. Бесконечные «Иншааллах» и «Аль-Хамду ли-Ллях» перемежевывают все разговоры на всех языках. Даже свой оптимизм и надежду на лучшее, да и просто желание помогать людям Мухаммад связывал с исламом, который призывает любить людей и творить добро. В общем, я глубоко проникся этой атмосферой, и, кто знает, если бы я не был марксистом, то может быть и принял бы ислам.

Наступил вторник и меня вместе с некоторыми другими ЗК меня позвали к офицеру. Офицер предлагал подписать документ о депортации, от чего я отказался: ко мне ехала мама и надо было обсудить мои приключения с ней.

Мама приехала где-то через полчаса и привезла с собой адвоката. Адвокат в лучших турецких традициях говорил только на гордотурецком. Внимательно изучив дело, он сказал, что может помочь, но нужно 2-3 месяца. В общем, больше мы его об услугах не просили, хотя деньги и пришлось отдать. Детали встречи описывать смысла нет, поскольку очевидно, что не о таких свиданиях мы мечтали, когда планировали с мамой встретиться «в Турции, на нейтральной территории» после 4 лет разлуки.

После встречи с мамой мне разрешили зарядить телефон и разослать приветы Кейлин-чян, а также коллегам по работе. Поскольку у меня на руках были билеты в Китай, то офицеры готовы были отпустить меня в день вылета, и я к своей большей радости нашёл одного англоговорящего офицера, который по совместительству был и начальником центра. Среди прочего начальник спросил у меня, за что я тут. Я самым честным образом ответил, что фотографировал маму и случайно заснял часть девушки. «Какую часть? — спросил офицер. — Сиськи или жопу?». Тут я задумался. Дилемма была непростой: сказать правду — буду выглядеть тем, кем я есть; скажу неправду — буду лицемером, трусом и лжецом. «Жопу», — выдавил я из себя после некоторых раздумий. Офицер заставил выслать билеты на рабочую почту, заверил меня, что депорта не будет, и на моё прощальное спасибо сказал: «Ю а вэлкам» («всегда пожалуйста»). «Вэлкам ту Тузла?» — уточнил я («Всегда добро пожаловать в Тузлу?»). «Ес, — ответил начальник, — вэлкам ту Тузла виз ё эс фото» («Да, всегда добро пожаловать в Тузлу с твоими фотографиями задниц»).