Онто-экономическая модель прояснения противостоит как работе, так и творчеству. Для работы и творчества первостепенное значение имеет продуцирование. Всякое наше действие, и сама степень нашего существования, зависит от того, что мы способны производить. Все дальнейшие различия вторичны: продукт может быть отчужденным и неотчужденным (впрочем, как раз-таки по настоящему неотчужденным он вообще быть не может, постольку, поскольку остается продуктом), движущей силой к его появлению может быть нехватка, вынуждающая нас трудиться для удовлетворения потребностей, так и избыток, побуждающий нас к выходу за собственные пределы, к само-изобретению и самопревосхождению. Дух тяжести и дух громокипящего экстаза в равной степени чужды проясняющему: в них слишком много суеты и шума, слишком много лишнего.
Прояснющий не производит: он решает задачи. Дать каждому заниматься его собственными задачами - вот высшая справедливость, которую обеспечивает общество прояснения. Научиться всерьез относиться к этим задачам, сколь бы несерьезными их не представлял господствующий здравый смысл, научиться выявлять их, отличать настоящие задачи от фальшивых - главные вопросы, стоящие перед наукой о прояснении, настоящей веселой наукой.

Прояснение также включает в себя работу и творчество в качестве двух своих модусов, или правой и левой линии (в этом смысле работа и творчество сами по себе являются правым и левым уклоном). Правая линия - это линия раскалывания (прояснение достигается за счет отбрасывания лишнего, но это лишнее составляет единую массу с проясняемым, и для его сбрасывания необходимо усилие - модель статуи внутри куска мрамора у Микеланджело). Левая линия - это линия провокации (проясняемое “выманивается”, ему предлагается наживка, приманка, на которую оно “выходит” - модель “политики вкусного обеда” у Негарестани). Однако главный и центральный модус прояснения - это зуммирование и снятие слоев, протирание.
Творчество и труд - лишь маски, отчужденные формы, в которых до поры до времени вынуждено было существовать прояснение. Однако это время закончилось: верхи не могут, низы не хотят, одежды стали слишком тесными - и теперь мы хотим прояснять.

Скиния завета противопоставляется золотому тельцу именно как сцепляюще-расцепляющий механизм прояснения - творческому порыву. Принцип их появления сходен - и телец, и скиния создаются из «снятых украшений» и добровольных пожертвований. Из этих частичных объектов, несущих на себе отпечаток индвидуальных обстоятельств и историй, создается единый комлекс, задача которого, в конечном итоге, дать ответ на вопрос о том, что вообще происходит, создать возможность для взаимодействия с навязывающей себя «сынам Израиля» силой - «Богом, выведшем нас из земли Египетской». Однако принципиально различной является именно трансформация этих частичных объектов в комплекс. В случае золотого тельца она происходит стихийно, сама собой, в расплавляющем пламени, которое создает литой образ. В скинии же никакого расплавления не происходит. Отдельные объекты сохраняют свою разъединность, но при этом удерижваются вместе в машине, соединяющей минералы, растения людей и животных (что во что вставляется, что с чем сцепляется, что с чего свисает, крючки, скользящие шесты - вот главное, во что инвестировано желание в заключительных главах книги Исход, описывающих, причем два раза, конструирование Скинии. Внутри этого находится место и для творчества - литая менора устроена именно как телец, единый сплав, сам собой производимый пламенем. Но это целое само оказывается частью общего комплекса застегивания, расстегивания, сцепления и расцепления).
Книга Ваикра (Левиты) описывает систему жертвоприношений, то, вокруг чего разворачивается действие этой машины прояснения (тотемно-табуистический мир чистоты/нечистоты, прикосновения и запрета прикасаться оказывается вовлечен здесь в пряосняющую его механику удерживания поверхности и провала). Книга же Бемидбар (Числа) начинается своего рода «рекурсивного эффекта». Скиния, созданная из приношений общины, начинает переформировывать, сцеплять и расцеплять заново то, что ее создало.
Все первые главы книги Бемидбар посвящены именно описанию этой комбинаторики - способов размещения колен Израиля вокруг скинии при их перемещении в пустыне (важно конечно, что речь здесь идет о коллективе в движении, причем сама скиния оказывается импульсом, в разных аспектах это движение обуславливающим). В построении этого «походного порядке», состоящем из четырех групп, иможно указать на одну существенную особенность - да и вся эта комбинаторика делается понятной только с точки зрения двух основных конфликтов, определяющих отношения между сыновьями Израиля-Якова - с одной стороны, конфликта между потомками Леи и Рахели, с другой - между сыновьями госпожей и сыновьями рабынь. С этой точки зрения, первая и третья группа - Йегуда-Иссахар-Завулон и Эфраим-Менаше-Беньямин - сохраняют чистоту конфликта Лея/Рахель, включая только потомков собственных детей одной и другой. Вторая группа - Реувен-Шимон-Гад - также состоит из «стороны Леи», но вместе с детьми госпожи в ней присутствует также и потомок служанки (Гад). Ее лозунг, следовательно, может быть сформулирован как что-то вроде «Забудем распри господ и рабов, чтобы противостоять общему врагу». Четвертая же группа - Дан-Нафтали-Ашер - объединяет именно рабов, детей служанок с той и другой стороны. Родовые распри (а нам самом деле лежащие в их основе противостояние каинистического рессентимента и бунта против данного и авелестического принципа «оправдания» и благодарности) оказываются здесь отброшены для объединения «вторых против первых», рабов против господ. Как функционируют эти разъединения и соединения можно будет наблюдать в дальнейшем (не следует забывать, что есть еще и отдельная комбинаторика Левитов и Когенов, осующествляющаяся в более внутреннем круге) - пока что важно зафиксировать, как механика сцепления и расцепления начинает воздействовать на изначально ее инициирующего агента и носителя, переформировывая его и намечая в самом его корпусе возможные линии раскалывания и соединия заново.

Хороший пример прерванной революции. В целом мне близок этот подход партизанской реаппроприации биополитики еды. Но вот только проблема здесь в том, что критерий войны на уровне еды остается внешним - и по сути, буржуазным, связанным с «экономией времени» и заботой о самосохранении. Сама еда из области политики остается исключенной - и потому этот подход неминуемо проигрывает власти, которая в тактике «еда как бесформенное» в тюрьме и больнице все же действует на уровне самой еды и связи между вкусом и личной историей того, кто ест. По настоящему имманентная экспроприация предполагала бы возврат к разного рода моделям «зелья» - любовного, и не только. Здесь можно будет руководствоваться вопросами типа «что мне съесть, чтобы понять Канта», или «что мне съесть, чтобы остановить ракетные обстрелы Израиля и бомбардировки Газы», или «что мне съесть, чтобы повернуть вспять расширение вселенной». Понятно, что для этого нужна онтология, в рамках которой подобные вопросы перестанут звучать как возможные только для психотика или пост-модернистского художника.

Для того, чтобы что-то создать, или вообще что-то сделать, нужно прежде всего стать тем, кто может это сделать - прийти в необходимое состояние, расположиться в нем. Фигуры муз или «вдохновения» - лишь одно из выражений этой расположенности, предшествующей всякому творчеству и производству. Однако не обстоит ли дело наоборот - и сама необходимость что-то создавать это лишь средство, триггер, необходимый для того, чтобы заставить нас так или иначе расположиться? «Мертвецы, пожалуй, знают, что дела живых предлог и только» - но вообще-то совсем не обязательно быть мертвецом для того, чтобы знать. Не было такого, чтобы увидал Меня человек и остался в живых - но это значит только, что не надо оставаться человеком.

Все зависит от расположения: этот главный мотив первых глав книги Чисел повторояется во введении к обеим «Идрам», где выясняется, что раскрытие наиболее сокровенных тайн требует верного расположения присутстсующих, достигающегося многократными пересаживаниями. В этом отношении мы имеем здесь дело со своего рода «Анти-квартетом» : результат зависит не от таланта или творческой потенции участинков, а именно от «как ни садитесь». Может показаться, что речь здесь идет о возвращении к «механизмам» восемнадцотого века, когда представлялось, что именно верное расположение частей механизма способно порождать движение, причем возможно и вечное (у Крылова, кстати, это сопротивление модели «размещения» является коснстантой, в несколько видоизменном варианте оно повторяется в «Мартышке и очках» и в «Лебеде, раке и щуке» - похоже, его басно это своего рода прото-термодинамика, утверждающая единую энергию как единственный источник работы и движения). Однако в том-то все и дело, что речь вообще не идет о движении. Скиния и идра - это машины принципиально иного типа, машины благословения (например, благословения священников. Вообще, важным мотивом недельной главы «Насо» является присутствующее в самом ее название действие «подинмающего встряхивания» - эта жестовая схема объединяет различные сюжеты этой главы - от «вознесения главы» семей Левитов до Соты и Назира, поскольку важной частью ритуала в обоих случаях является «תנופה», то есть подымающее взмахивание). Результатом их действия является не выработка энергии и не перемещение в пространстве - а такое изменение ситуации, благодаря которому выясняется, что никуда двигаться и не надо, посколько сам участок, на котором мы находимся, как будто возносится вверх, стряхивая с себя все лишнее и мешающее (именно поэтому скиния с ее номадизмом это все еще некоторый компромис, а окончательным результатом является каменный Храм, всегда остающийся на месте). Благословение первично по отношению к энергии - поскольку «если Господь не построит дом, напрасно трудились строители его». Важность концепции «машин желания» Делеза и Гваттари состоит именно в том, что она является попыткой создания имманентной «системы расположенности». Однако «энергетический модель» остается тут главным соблазном, от которого шизо-анализу совсем не всегда удается уклониться.

Материалистическое пониимание оргазма (и сексуальности в целом) также требует избавления от фантома энергии. Совокупление - это серия экспериментов по расположению и перерасположению телесных частей, результатом которой является поддерживающее само себя и не зависящее от усилий совокупляющихся автономное движение. Оргазм - это мотоцикл, который заводится после серии нажатий нажатий на педаль, или огонь, загорающийся на храмовом жертвеннике сам по себе, но только после того, как дрова были разложены и факел был поднесен, в соответствии с подробно разрабтанными протоколами. Те же самые жесты, что мы совершали, теперь совершаются сами, и совершают нас - вот единственно возможная формула оргазма. Гениталии - орган, функция которого состоит именно в совершении подобного жеста (точнее, это орган, который не является ничем, кроме этого жеста, и который существует лишь постольку, поскольку этот жест совершается).

Спор о древних и новых в области героев безусловно должен быть решен в пользу новых. Какие-нибудь Геракл и Зигфрид скорее всего не только из группы на чемпионате Европы не вышли, но и в финал бы не отобрались.
Дело тут просто в том, что в области своего взаимодействия с демонами, богами и силами человечество эволюцинирует в сторону большего резерва или большей вместимости (и это единственно важная и подлинная эволюция): если раньше даже недолгое пребывание божества полностью сокрушало вмещавшего его человеческого носителя, либо полностью уничтожая, либо оставляя лишь пустую и выгоревшую оболочку, то теперь человек может спокойно (ну ладно, не очень спокойно, но без фатальных потерь) менять одного демонического или божественного наездника на другого. Человек и есть та «земля», которая остается и пребывает - а демоны и боги это менящиеся «поколения». И эта эластичность и способность выдерживать богов приводит в конечном итоге к тому, что отношения лошади и наездника меняются - боги вселяются в нас для того, чтобы мы сами их оседлывали, раскалывали, перенаправляли и сводили.

«Все сводится к тому, чтобы удерживаться в дороге» - эта верная констатация Хайдеггера должна быть трансформирована, для того, чтобы сделаться вообще выполнимой. Поскольку в данном ее виде она содержит в себе явное противоречие (дорога является дорогой лишь постольку, поскольку ведет к цели, удерживаться же в ней означает не идти к цели, и, соответственно, не находиться в пути), которое может быть разрешено лишь путем самообмана (я делаю вид, что хочу дойти, но одновременно мешаю самому себе дойти, и при этом также делаю вид, что не мешаю самому себе, или что это вообще не я). Трансформация же заключается в том, что дорога, в которой мы удерживаемся, вообще перестает быть дорогой и становится чем-то совершенно другим. Это и есть подлинная материалистическая диалектика, лежащая в основе онто-ленинизма.