Человек на фото - Эммануил Енчмен, один из главных прото-коинсидентологов двадцатого века. В рамках оптического поворота настало время увидеть его лицо.

Енчмен, если и известен, то своими написанными в стиле платоновских персонажей тезисами "Теории Новой Биологии", изданными в первые годы после революции.

Сохранившиеся в архивах тексты позволяют увидеть, что это был последовательный теоретик "простого знания". Оно было главным в ранних текстах о "великом учении богоэмоции" (с цитатми из Ницше и Шестова). Оно сохранилось в предложениях реорганизации общества на основе системы биологических паспортов и введении "карточек на труд и на потребление на основе коэффициента радостности". И оно приобрело окончательную форму в 40-ые и 50-ые - в последовательном настаивании на "необходимости превращения всех наук в единую науку о законах движения материи". В результате, вместе с упразднением разделения труда и уничтожением профессий, должна стать действительной и быть уничтоженной и сама философия. (Енчмен при этом искренне не мог понять, отчего к нему так недоброжелательно относятся академики из ИФАН).

Подробнее обо всем этом, а также о других прото- и палео- коинсидентологах, о тайне нашего времени как тайне "смерти от поцелуя", о резонансе и трансгрессии - завтра, в 18.00 в Москве - на первой лекции краткого курса по коинсидентальной философии.

Делез и Гваттари, развивая Маркса, пишут, что капитализм является не только истиной всех предшествующих общественно-политических формаций, но и сутью природы и космоса как таковых. Однако это утверждение ошибочно: сутью природы и космоса является не капитализм, а развитой социализм. Космос - это не прерванная революция, а не доведенная до конца попытка исправления этой прерванности, заканчивающаяся (тепловой) смертью от поцелуя, смертью во сне.

Назначением же человека является разбудить эту мертвую царевну. Собственно, Ильенков со своим проектом разума, взрывающего вселенную, чтобы победить энтропию, мыслил в сходном направлении (мудрецы видят предстоящее: Ильенков предчувствовал наступление развитого социализма еще в 50ые). Однако средства, которые он предлагал для пробуждения, оказались недостаточными, и поэтому ему пришлось в конечном итоге удовлетвориться взрывом (разрезанием горла) внутри отдельно взятой монады.

Для того, чтобы действительно достигнуть пробуждения, необходимо решить основное противоречие этого космоса, где все гибнут во сне от бесконечной любви: противоречие между монадическим характером разворачивания спектакля прояснения и частным характером его присвоения.

Фигура другого является главным эмиссаром власти Имманентного Невозможного в онто-экономике последних столетий. Жан-Пьер Дюпуи где-то говорит о «фантазматическом нарциссизме», свойственном европейскому сознанию Нового Времени. Суть его заключается более-менее в формуле «гналась за вами два часа, чтобы сказать, что вы мне не нужны»: фантазматический нарцисс постоянно нуждается в Другом для того, чтобы утвердиться в своем аутизме и заявить, что никакого другого ему не надо.

Другой присутствует именно отсутствуя. И именно эта структура «отсутствуюещго пристутствия» и делает его основным посланником Имманентного Неовзможного. Именно через это отсутствующее присутствие оно осуществляет свое господство - или, что собственно сводится к тому же: привлекательность и неистребимость этой явно абсурдной и обрекающей своих подданых на несчастье (несчастье белки в колесе, фрагменты которого рушатся с каждым ее скачком) фигуры объясняется тем, что как раз в ее отсутствующее присутствие и инвестировано онтологическое желание. Существовать для новоевропейского субъекта означает удерживать невозможное, сделавшееся возможным, но при этом сохранившее свою невозможнсоть - и оттого существовать для него значит существовать с другим.

Основанный на типологии минимального соприкосновения коинсидентальный анализ позволяет, однако, сделать важное уточнение. Власть «ненужного-нужного» Другого по разному осуществляется для мира Трансгрессии и мира Резонанса. Разница эта - разница этапов или фаз. Ненужная нужность, реализуясь в действительной этике, политике и желании, оказывается диахронически развернутой на два такта: «другой нужен» - «другой не нужен». Разница между механизмами власти другого в двух мирах заключается в порядке этих тактов: трансгрессия начинает с такта «нужен» для того, чтобы перейти к «не нужен», а резонанс движется в противопложном направлении - от не нужности другого к его нужности.

Этические системы, возникающие в результате этого фазового различия, можно в первом приближении описать как «этику воина» и «этику торговца». Такты первой всегда в конечном итоге сводятся к описаной Гегелем траектории диалектики раба и господина: воин трансгресии нуждается в другом для того, чтобы утвердить себя как не боящегося смерти от его руки, и как готового его истребить. Другой отбрасывается, но он нужен для того, чтобы выйти на площадь, встать лицом к лицу - и утвердиться в собственном трансгрессивном господстве.

Для резонанса же все начинается с аутичного «выращивания собственного сада»: каждый живет своей жизнью, развивает свои способности, думает лишь о себе. Однако этот первый такт неминуемое сопровождается вторым: «рынок решает», его невидимая рука перенаправляет мое индивидуальное и аутичное существование. Отсутствющий и не признаваемый другой возвращается как фидбек в форме денег - наиболее универсального (поскольку находящегося по ту сторону всех кодов и значений) и всеобщего языка (Дюпуи также много рассуждает именно про подобрную функцию денег как минимального с семантической точке зрения способа общения с другими). Деньги при этом могут быть как реальным, так и «символическим» капиталом, «квази-деньгами» индексов цитирования, лайков и количества подписчиков. Общим для всех этих денег является то, что «фантазматический нарцисс» резонанса будет всеми силами убеждать себя и других в своем презрении к ним и делать вид, что вообще на них не обращает внимания - но при этом именно они будут определять все его существование и его связь с реальностью.

Коинсидентальная онтология заменяет этих фантазматических нарциссов модерна новым человеческим типом. У порога стоит спекулятивный солдат прояснения - невиданный мутант, порождение мифогенной любви каст. Минимальное проникновение и максимальное прилегание - два световых меча в его руках. Исчисление сред - его бухгалетрские счеты для заключения сделок между мирами. Освободим дорогу: настала пора начаться спектаклю прояснения.

Какова та сверх-способность, благодаря которой мы, патологические существа, намертво привязанные к словами и делам и определяющим их обстоятельтсвам, обладаем доступом к абсолюту и можем воспитывать самих воспитателей (а также порождать собственных родителей)? Думаю, здесь стоит вновь обратиться к термину «спекуляция», вернув ему при этом зрительно-спекулярный характер. Спазматические вспышки, процарапываемые в высшем свете. Мультики, веселые картинки: боевая спекуляция Древнего Днями. Этот схематизм деда за спиной отца-рассудка и матери-созерцания - исток силы всякого воина и хитрости любого торговца.

(Сам термин «спекуляция» недаром оказался центральным в самоназвании последнего на настоящий момент значимого импульса в истории европейской мысли. При этом, однако, он остается скорее нерасшифрованным иероглифом. То переключающее усилие, благодаря которому конечность превращается из субъективного недостатка в объективное знание, толчок, выбрасывающий нас из конечного, носит характер именно «светового спазма». Проблема в том, что в отсутствии артикулированной азбуки схем минимального соприкосновения этот спазм, с одной стороны, оказывается чем-то как будто мистическим - а с другой стороны, стремление к картезианской артикулирвоанности запрещает о нем говорить.)

Противостояние Альтюссера и Деррида, описанное здесь как конфликт между точкой (возможность разрыва) и запятой (никакого разрыва нет, а есть одно только бесконечное ожидание), вызвало у меня сразу же ассоциацию с пушкинским «У Депрео была лишь запятая / а у меня две точки с запятой», которое я помнил с детства, но смысла которого никогда особенно не понимал. К счастью, со времен моего детства появилась сеть интернет, позволившая оперативно уточнить, что Депрео это Буало, который «в двенадцатилетнем возрасте был прооперирован в связи с мочекаменной болезнью. Последствием операции стала импотенция».

Пушкинское ad hominem, кажущееся фривольной и довольно жестокой насмешкой, на самом деле глубоко обоснованно. Конфликт между точкой и запятой (и между древними и новыми, в котором Буало был радикальным сторонником невозможности и ненужности разрыва с классическим прошлым и победы над ним) разрешается лишь в генитальном. Оно всегда появляется как результат разрыва (с частичными влечениями, со всей этой областью смутных ласк, эрогенных зон) - однако всегда ретроактивно изменяет собственное прошлое так что оказывается, что никакого разрыва не было. Именно из всего этого частичного и смутного генитальное и возникло. Такого рода опыт изменения прошлого - единственный и главный, с которым мы непосредственно сталкиваемся, но о котором сразу же забываем - описывает Пушкин (пусть и в несколько редуцированной фомре) в «Нет, я не дорожу мятежным наслажденьем».

Есть только один способ оказаться там, где мы всегда были - совершить решительный разрыв с местом, на котором мы всегда были. Эта тайна, тайна двух точек, тайна пули, попадающей в собственный след и спекулятивного суждения «барышня - крестьянка» - является главной тайной «Повестей Белкина». А возможно, и всей нашей жизни.

«Боже мой, боже мой! – сказала Марья Гавриловна, схватив его руку, – так это были вы! И вы не узнаете меня?
Бурмин побледнел… и бросился к ее ногам…»

Как и “Бедные-несчастные”, “Анора”, с точки зрения онто-экономического анализа, является фильмом “обороны резонанса”. Главным оружием этой войны против восстания трасгрессии здесь также становится одомашнивание и приручение.

Собственно, вся траектория фильма задается именно движением от максимального прилегания (стрип-клуб с запретом на пенетрацию и вообще любое прикосновение, кроме скользяще-прилегающего через одежду) к табуированному в этом мире проникновению - и обратно к прилеганию.

Носителями “восстания трангсресии” вполне закономерно становятся русские. Однако при этом сам этот мир проникновения изначально представлен как не очень-то серьезный, причем на вполне базисном и материально-сексуальном уровне (нам прозрачно намекают, что с проникновением у героя Марка Эйдельштейна дела обстоят так себе, оно слишком уж минимальное). Эта минимальность и фарсовость проникновения дублируется и на других уровнях: вся трансгрессия оказывается всего-навсего подростковым бунтом несостоятельного сынка богатых родителей, а место ожидаемых брутальных “русских бандитов” оказывается занято братьями-армянами. Один из которых на протяжении всего фильма хнычет из-за полученного удара в нос, а другой пусть и разруливает ситуацию с помощью “гопника” Юры Борисова, но, как говорит в самом конце сам Борисов, “тебе ведь не было страшно”.

Точно так же, как Марк это “мамин олигарх”, Юра, если и гопник, то “бабушкин гопник” (как верно заметила админ канала “Заводская церковь”, “Анора” - это вообще фильм о русском-сыне (Марк) и русском-внуке (Юра)).

Трансгрессия не страшная, да ее уже и нет. Остается одно только бесконечное движение между тысячей плато баров и клубов в поисках исчезнувшего парадоксального объекта-Марка Эйдельштейна, брошенная в лицо его матери шуба “из русского соболя” и смех тоже вовсе не брутального отца - смех раба, радующегося, что кто-то посмел быть дерзким с его господином.

Наконец, прилегание полностью возвращает свои права - на водительском сиденье в бабушкиной машине Юры Борисова.

Резонанс как будто победил, или, точнее, стремится убедить сам себя, что и побеждать-то было некого. Вся “Анора” - это двухчасовое заклинание, направленное на то, чтобы оказалось, что ничего не произошло, брак аннулирован. Но только вот радости и торжества нет в этой победе. Скорее бесконечная усталость.

Завтра в 22.30, в ночь хошана раба, буду на радио асебия:

Иногда хочется простого человеческого максимального прилегания 🤩 с последующим минимальным проникновением 😉 Но осточертелое Имманентное Невозможное 🤬 как всегда не даёт 😭

Ничего не поняли? Так и должно быть! Экстренно фиксим ситуацию и продолжаем коинсидентологические штудии с философом Йоэлем Регевом

Катехизис начинающего коинсидентолога: что такое коинси-денто-логия? Как искать совпадения и что делать с навязывающимися образами? Как можно применять полученное знание в искусстве, политике, любви и повседневной жизни?

Эти и другие, более личные вопросы, мы, Александр *Зда и Полина Музыка, зададим отцу-первооснователю Йоэлю Регеву во вторник, 22 октября в 22:30, на Радио Свабода.

P.S. Однако если быть просвещённым действительно означает осмеливаться знать, то не должны ли мы осмелиться наконец овладеть самым главным знанием, — знанием о том, что происходит у нас за спиной? <...> Дети — это те, кто не знают, откуда берутся дети. В этом отношении любое подлинное просвещение должно быть сексуальным просвещением.
Йоэль Регев. Невозможное и совпадение

«Путь к истине открыт лишь людям без намерений» - пишет Юнг. Это могло бы быть также и девизом коинсидентальной этики, с одним уточнением. Для того, чтобы стать человеком без намерений, надо вначале быть человеком с намерениями.

Всякое намерение ценно лишь как взлетная полоса для прояснения. Разгон намерения необходим для того, чтобы взлететь - но так же и для этого же необходимо и знание о том, в какой именно момент от взлетной полосы следует оторваться.

В целом это близко к позиции Лифшица: «Чувствовать, думать, действовать согласно выбранному плану — свойство материи, «мыслящей материи», однако природа этого свойства такова, что сознание, соответствующее своему понятию, способно пересесть с одного коня на другого». Бессмысленные и досадные помехи часто могут послужить именно индикаторами необходимости отрыва.

(Возможно, кстати, что сходная модель лежит также и в основе магических практик, когда намерение предписывается довести до максимальной степени интенсивности, связать с тем или иным объектом, затем объект уничтожить, а намерение забыть)

Бессмысленная деятельность вообще является неотъемлемой частью нашего существования (а вовсе не специфическим эффектом нео-либерализма, как полагает Гребер). Сам факт обладания телом неминуемо ведет к необходимости заниматься не имеющим никакого смысла.

Это бессмысленное - одна из наиболее базовых форм “навязывающего себя”, именно потому что от него никуда не деться и в любой ситуации оно появится. Поэтому с точки зрения коинсидентальной этики взаимодействие с ним является одним из главных вопросов.

В целом это взаимодействие может быть описано как своего рода “имманентизация аскезы”: именно занятие этим бессмысленным позволяет “спилить углы” и траснофрмировать те аспекты ситуации, которые не могут быть изменены на уровне смысла (именно здесь мы в наиболее базисной форме сталкиваемся со “светом без мысли” и с задачей по его прояснению).

В этом отношении и “дерьмовые работы”, и ГУЛАГ являются попытками имманентизировать эту область прояснения бессмысленного - но попытки остающиеся в области власти имманентного невозможного (ГУЛАГ - ИН как “труда”, негации, “дерьмовые работы” - ИН как различия и избытка), и оттого развернутые к реальности «спиной». Коинсидентальная этика по настоящему осуществляет этот процесс имманетизации, делая возможным модерирование бессмысленного.

Коротко о предстоящих мероприятиях в Москве (трехдневный коинсидентальный континуум):

Завтра, 25.10, в 19.30 в галерее «Иль-Телем» — воркшоп «Фильмы детства». Попытка практического освоения коинсидентального модерирования реальности с помощью синоптических механизмов кино.

26.10 в 18.00 — третья лекция краткого курса о коинсидентальной философии в ММОМА. Преодоление диктата другого, спинозистко-гуссерлианская этика марафона (сбрасывания веса с помощью бега) и ее тупик, товарищ как агент совместного модерирования рядов.

27.10 в 16.00 там же в ММОМА — важная дискуссия об отношении конисидентальной теории к современной науке (и искусству). Обсудим с Алексеем Конаковым, Лерой Конончук, Евгением Коноплевым и Алеком Петуком вопросы, давно нуждающиеся в прояснении.

У меня, кстати, проблемы с произношением во всех языках. Думаю, это потому что я фонетический анархист (и это единственный тип анархизма, которого я придерживаюсь - зато очень последовательно).

Довольно долгое время количество подписчиков этого канала балансировало вокруг цифры «1122». Человек резонанса во мне, конечно, не мог не обратить на это внимание. А человек прояснения вспомнил о том, что именно таково количество знаков в одном из наиболее впечатливших меня в детстве произведений - поэме Маяковского «Эта книжечка моя про моря и про маяк». А также о том, что мой текст, посвященный этой поэме как альтернативе «Броску костей» (и всему проекту спасения Малларме-Мейясу) и опублкованный когда-то в журнале «Транслит», остается малодоступным, да и сам я про него как-то забыл. Как только я перечитал этот текст, рубеж 1122 оказался пройденным. Так что думаю будет верно продолжить процесс ре-актуализации:

https://telegra.ph/Poehziya-i-pogoda-10-25

Тезисы участников сегодняшней дискуссии.

Свои воспроизведу также и здесь, так как вопрос о взаимоотношениях с наукой представляется мне одним из центральных:

Коинсидентальная теория продолжает проект новоевропейского математизированного естествознания, или, скорее, делает возможной его окончательную реализацию (в этом отношении коинсидентология осуществляет программу преодоления “кризиса европейских наук”, намеченную еще Гуссерлем). Весь драйв и энтузиазм европейской науки связан именно с тем, что она пытается сделать совпадение, удерживание вместе разделенного, объектом знания - при этом знания исчислимого и объективируемого. Однако диктат Имманентного Невозможного приводит к тому, что совпадение появляется в горизонте рассмотрения лишь затем, чтобы сразу же исчезнуть, будучи редуцированным к той или иной закономерности. Четверичное исчисление делает возможным выполнение этой задачи.

Это не значит, что наука должна быть отброшена (так как удерживание вместе возможного и невозможного это все же один из подвидов удерживания вместе разделенного) - однако означает, что сфера ее влияния и действенности существенным образом ограничивается (собственно той областью, которая находится под властью Имманентного Невозможного, то есть “природы” в ее естественном состоянии) и, скорее всего, может быть полностью передоверена машинам, в то время как силы человечества будут высвобождены для исчисления и перенарезания коинсидентальных рядов.

Точно так же, как функция жреца, поддерживающего огонь, теперь передана простому выключателю и электронной цепи, функция физика-ядерщика или нейро-ученого также будет передана тому или иному выключателю. Пытаться же “заимствовать” у науки “сведения” для коинсидентального знания сходна с попыткой заимствовать способы поддержания тления мха в пещере хранителей огня: занятие может быть и занимательное, но абсолютно излишнее.

Продолжение коинсидетального континуума в Москве: завтра в 19.00 первая лекция курса про прото-коинсидентологов

Много раз думал о том, что смерть автора как будто бы снимает какой-то барьер с текстов, позволяя им сняться с якоря. При жизни Ларуэля много раз пытался его читать, но как будто натыкался на какую-то преграду. А тут вот начал (по рекомендации Артема) «Биографию обыкновенного человека» - и просто супер пока что. (На настоящий момент складывается резолюция, что Ларуэль - это такой Брежнев актуальной философии, «все во имя человека, все для блага человека», да и образ сходный. Посмотрим, что за перестройка теперь последует).

Говоря о пирамиде, никогда не следует забывать о том, кто внутри нее похоронен, или для кого она служит прибежищем, обеспечивающим вечную жизнь. Что касается коинсидентальной пирамиды, она служит усыпальницей для Великого Шакала, сжимающе-разжимающего механизма равновесия. Соскальзывающий вниз по его граням приближается к гибели, поднимающийся же вверх — восходит к субстанциальной реальности удерживания-вместе-разделенного.

Настаивание на том факте, что сжатие является своего рода пра-феноменом нашего мира — пожалуй, одна из главных констант новоевропейской философии, от критической философии Канта (которая, по сути, является ничем иным как разовраичиванием системы механизмов сжатия и разжатия) до Хайдеггера (забота, но также и взаиомпринадлежность бытия и основания) и Делеза (смыкание створок стимула и реакции в первом томе “Кино”).

Тот факт, что всего всегда недостаточно, что мир постоянно нас атакует и предъявляет требования, что у нас всегда есть две судьбы, каждая из которых претендует на то, чтобы быть нами — все это лишь результат некоторого “первосжатия”, смыкания, закрывания дверей, лежащего в основе реальности. Именно из-за того, что, как говорит Шиллер, “мир узок и тесен”, уделом вещей становится “сшибаться и тесниться”. Однако исток этого сжатия остается смутен и непрояснен, а вместе с ним остается непроясненным, по сути дела, единственный имеющий смысл в этой ситуации вопрос: как нам обходиться с этой теснотой и узостью?

Об онто-экономических основаниях ответа на этот вопрос (а также о коинсидентальной теории способностей, сексуальности, жестовом и оптическом) и пойдет речь на завершающих лекциях краткого курса по коинсидентальной философии сегодня и послезавтра в ММОМА.

[за иллюстрацию спасибо админу канала заводская церковь]

Снился Делез. Оказалось, что знает по русски слово «световоздозвуконепроницаемый» (говорил это про мой свитер).

Поскольку девушки утверждают, что для того, чтобы понравиться девушкам, надо не философствовать, а рассказывать анекдоты, на сегодняшней лекции этим и займемся.

https://yangx.top/factory_church/384