Lomovka

Что касается Франции и осколков, нет, даже уже праха былого величия, тут мне нравится мысль Ханны Арендт из книги «Vita Activa, или О деятельной жизни». Еще в 20-м веке она пишет о том, что та овеянная мечтой французская повседневность (круассан, берет, Эйфелева башня), которая привлекла за последние десятилетия миллионы туристов, и есть признак исчезновения публичной (именно по Арендт) жизни в стране. Потому что величию не причастно очарование булкой из слоеного теста…

Когда нам говорят, что и Россию нужно свести до поп-культурных элементов, которые позволят наладить маркетинг, стоит помнить, что витринность есть конец жизни идей.

«При этом то, что публичность рассматривает как иррелевантное, может стать настолько чарующим и волшебно манящим, что целый народ обратится к нему, найдет в нем форму своей жизни без того чтобы оно утратило свой сущностно приватный характер. Современная зачарованность „мелочами“, которые ускользают „от упрощающего привычного взгляда“, „то загадочное, бессловесное, безграничное очарование“, которым дышит „никем не замечаемая заброшенность или прислоненность“ — „садовая лейка, забытая в поле борона, собака на солнышке, убогий церковный вор, инвалид, бедная крестьянская хижина“, — то все что может стать „сосудом откровения“, мы знаем если не сами по себе, то из европейской поэзии начала двадцатого века; но свое классическое осуществление как форма жизни это очарование нашло себе пожалуй только в том, что во Франции называют „le petit onheur“.

Своеобразно чарующая нежность французской повседневности, одновременно милой и надежно-простонародной, возникла, когда распалась некогда великая и славная публичность этой нации и падение вынудило народ уйти в приватность, где он и показал свое мастерское умение в искусстве быть счастливым в четырех стенах, между постелью и гардеробом, столом и креслом, в окружении собаки, кошки и горшка с цветами. Царящая в этом тесном круге мягкая тщательность и предупредительная забота в мире, стремительная индустриализация которого, раздвигая место для нового производства, неумолимо разрушает еще вчера привычные вещи, вызывают такое впечатление, словно здесь скрывается бегством последняя, чисто человеческая способность радоваться миру вещей. Но это расширение приватного, это очарование, каким целый народ окружил свою повседневность, не создает публичного пространства, а наоборот означает лишь, что открытая публичность почти полностью исчезла из жизни народа, так что во всем правят прелесть и очарование, а не величие или значительность. Ибо чарующей публичность, которой пристало величие, быть никогда не может, и именно потому что ни для чего невесомого места не имеет».

48.9K views22:41

Lomovka

Please open Telegram to view this post