Автобус на посадку в самолет до Сочи, трое женщин. Одна, среднего возраста и с неестественно белыми зубами, весело и задорно говорит:

— А видели, как недавно Пашинян приезжал? Его ещё показывали, как он на велосипеде там в Москве катался?
— Там ещё перекрыли ему всю набережную?
— Да, и он там катался один на велосипеде!
— Это ты про кого?
— Ну Пашинян... Никола. Ну Пашинян... Ну этот... (и уже тише, чтобы не было слышно) ну короче, ну, правитель какой-то там из какого-то Азербайджана, не помню... (и снова весело) Вот его приезли, он катался там, его показывали ещё везде!

Пожилая женщина колотит ногами и кулаками в чью-то калитку и орёт:

— Светка! Светка-а-а!!!

Если бы так колотили в мою дверь, я бы решил, что это, как минимум, ОМОН. Потому что обычным-то людям зачем это может быть нужно?

Калитка открывается, выходит ещё одна пожилая женщина.

— Чё орёшь?
— Ты чего трубку весь день не берёшь? Я тебе звоню-звоню...
— А я чё — обязана, что ли? Позвонила бы вечером. Чё орать-то?
— Я тебе двести два рубля принесла.
— Ну принесла бы завтра. А то устроила тут...
— Завтра уже не будет. Сейчас забирай.

Константин Анатольича отправили в командировку налаживать российско-китайскую дружбу.

звонит оттуда в нечеловеческом восторге. удалось подружиться со всеми, до кого дотянулся.

- у него, - взахлёб рассказывает, - плохой английский, но мы даже религию обсудили!

- можно подумать, у тебя хороший

- лучший, из тех, что могла дать средняя школа в Братеево!

- Лондон из зе капитал? ван бир, плиз? тауэл, бич! ту ти ту ту ту?)

- ну примерно да. знаешь я только на пятый день обнаружил, что гугл-переводчик как-то херово переводит китайский

- в каком смысле?

- зашёл в один магазин, попросил джинсы размера 34/32. она мне приносит 32/32, я конечно, не влез, объясняю, что мне надо 34/32, она снова несёт не то, я опять и тут она что-то пишет в переводчике и показывает улыбаясь. а там 'ТЫ НЕ В ТОМ ПОЛОЖЕНИИ, ЧТОБЫ ЗАДАВАТЬ ВОПРОСЫ'

- ну я же тебя предупреждала, что у китайцев нет слова 'нет'

Трое младших школьников с огромными рюкзаками за спинами. Двое, запыхавшись, очень медленно, усталой трусцой, бегут, третий идёт за ними, не слишком отставая. По крайне мере расстояние между ними не увеличивается.

— А почему ты не бежишь? — кричит один из бегущих. — Если хочешь быстро бегать, надо бежать!
— А если я не хочу? — спрашивает идущий.
— Надо хотеть! — кричит бегущий. — Ты должен хотеть!
— А если не хочу?
— Предатель!

Видел утром, как группка пацанов лет одиннадцати-двенадцати, сложив у ног велосипеды и самокаты, стоит кружком и о чём-то трёт, а ещё один стоит чуть в стороне от них с велосипедом и кричит:

— Поехали уже, эй, Жаки Фреско! Хватит мир спасать!

Сейчас что — какое-то кино про Жака Фреско идёт? Или компьютерную игру про него выпустили?

В магазине, возле холодильных шкафов с заморозкой, две женщины. Одна перебирает пакеты с овощными смесями, вторая стоит у неё за спиной и тупит в телефон. Вдруг первая поворачивается ко второй с пакетом в руке и говорит:

— Слушай, нам надо всё-таки решить...

Вторая с готовностью начинает рассматривать пакет.

— ... что с бойлером делать, — продолжает первая.

— С чем? — переспрашивает вторая.

— С бойлером.

— Маринка, ты офигела?! Я на неделю к тебе приехала, а ты хочешь, чтобы я про твой бойлер думала?!

— Не, ну мы же подруги?

— Я винища купила.

— А, ну ладно...

Стою на крылечке заведения, дышу, курю. Из извилистого арбатского переулка выбегает беленькая собачка из тех, которые, обычно, водятся у богообразных вдовушек под или чуток за семьдесят. У собачки, по-моему уже крайняя стадия ожирения, шерсть на затылке собрана в пучок резинкой. И, судя по тому, как выпучены у собачки глаза, хозяйка явно перестаралась, затягивая этот самый пучок. Животина, выбежав на оживленную улицу, на секунду замирает и водит жалом. Заприметив меня, запрыгивает по ступенькам, садится прямо возле ног и начинает жалобно поскуливать. Мысль ровно одна — бедная тварь отбилась от хозяйки и теперь мечется по Арбату в тщетных поисках. Я начинаю приседать, чтобы изучить ошейник на предмет каких-нибудь пометок или жетонов, как вдруг справа по борту раздается зычный дамский бас. На басок, а именно бас:
— Нельзя, жопа! Жопа, нельзя!
Замерев в полуприсяде, судорожно пытаюсь понять, что мне нельзя и почему я — жопа. Поворачиваю голову и вижу даму. Нет, не так. Даму. Одета очень аккуратно и опрятно. Шерстяной берет, видавшее виды, брежневский застой и, возможно, даже выступление Ильича с балкона манто, тяжелые, желтого металла серьги, яркая красная помада, ястребиный нос и властный такой, ее величества екатерининский взгляд. Это прекрасный типаж старых москвичек. Совсем старых. Коренных. Таких коренных, что корням позавидует любой столетний вяз. Такие никогда не покинут пределы садового, даже если им предложить миллионы. Нерублей. Эти самые коренные каждый вечер будут выгуливать своих Жоп по тихим арбатским переулкам и возвращаться в фамильные квартиры, стены которых уже давно в глубоких трещинах, хрустальные люстры (которые вешали деды этих самых москвичек) висят на ржавых металлических крюках, мебеля там гамбсовской работы, на стенах в маленьких рамочках выцветшие черно-белые фотокарточки сестер, братьев, родителей и, возможно, прадеда-кавалергарда. Мне иногда даже кажется, что настоящие глобал рашнс не эти с патриков, а вот эти, со старого арбата. Потомственные. В самом хорошем смысле этого слова.
Дама строго смотрит на меня, и мне очень хочется почему-то вскарабкаться от этого взгляда на арбатский фонарь.
— Молодой человек, отойдите от собаки. Жопа, ты опять взываешь о сострадании к незнакомым? (слово в слово).
Именуемая жопой собачка виляет хвостом и виновато смотрит на сошедшую с гравюры помещицу Салтычиху. Путаясь в словах и пытаясь соответствовать, заявляю запальчиво так:
— Мадам, Вы этой свой жопой меня несколько эпатировали!
Поняв, что сказал, уже жалею, что не забрался на фонарь сразу. Мадам опять поднимает тяжелый взгляд и буквально нокаутирует:
— Мальчик мой, даже когда я была юна, а это, поверьте, было очень давно, своей жопой я никого не эпатировала. Нечем было. НЕ ДАЛ ГОСПОДЬ!
Подходит к Жопе, отточенным движением защелкивает карабин поводка на ошейнике и уплывает в сторону Большого Афанасьевского. К потрескавшимся обоям и прадеду-кавалергарду на стене.

В "Пятёрочке" стал свидетелем занятной сцены. Женщина положила на ленту кассы лоток с какой-то курятиной, продавщица взяла его в руки, занесла над ним сканер... и тут покупательница спросила:

— Простите... Скажите, а она хорошая?

И продавщица поднесла лоток с курицей к носу и понюхала. И сказала:

— Да, похоже, что хорошая.

Покупательница аж лицом изменилась.

— А вы это что сейчас сделали?

— Понюхала.

— Зачем?

— Ну... вы спросили...

— Э-э... Я срок годности имела в виду. Я не могу посмотреть... прочесть... не вижу, мелко...

— А... Ну... Срок годности нормальный... Семь дней ещё...

— О, это хорошо... Но зачем вы...

— Понюхала?

— Да.

— Ну, вы же спросили, хорошая или нет... Ну, я понюхала... Хорошая...

— Ага... Ну ладно, спасибо...

Комментируя один там чужой псто, вспомнил прекрасную историю.

Как, примерно, 51 процент моих прекрасных историй, она про армию. Потому что для любого домашнего человека армия — это приключение, запоминающееся на всю жизнь. А уж если хватило ума подписать контракт и остаться там на три года, да ещё и в центре Санкт-Петербурга в середине 90-х, в окружении поэтов, бандитов, программистов (очень редких в те времена, но очень частых вокруг меня), а также анархистов с монархистами, — тем более.

В общем, служил я в чертёжке оперативного управления штаба ЛенВО, и был у меня сослуживец Олег Метёлкин. Мы уже давно в чертёжке все были на контракте, т.е. считали себя, по тем временам, вольными стрелками, свободными художниками и романтическими наёмниками одновременно. И вот Олега стал у нас сманивать городской военком. Мол, ты сержант на солдатской должности, а работы у тебя, как у тринадцати полковников и трёх генералов. А ты иди к нам: останешься сержантом, но должность будет ефрейторская, т.е. зарплата чуть больше, а работы меньше, чем у пулемётчика в мирное время. Олег и пошёл. И некоторое время мы его не видели.

И вдруг он приходит к нам в чертёжку утром, в начале рабочего дня, заваривает чай, закуривает, садится в кресло и начинает демонстративно отдыхать. И мы такие:

— Э, Олежка, у вас там, в военкомате, совсем охерели, что ли? Что это ты к нам отдыхать приехал, когда мы тут из последних сил в мыле родину защищаем?

А Олег и рассказывает...

Накануне подошёл к нему его новый начальник и сказал:

— Мы тут завтра сдаём физические нормативы... За тебя я не волнуюсь, ты сержант молодой, бодрый... Вот сколько раз на турнике подтянешься?

— Если постараться? — спросил Олег.

— Ну да, — подтвердил военком.

— Если очень-очень постараться? — продолжил уточнять Олег.

— Ну да, — сказал военком. — Если изо всех сил.

— Тогда, — ответил Олег, — один.

Про патриотов и "Беломор".

Тоже история времён службы в чертёжке. Во время очередных длительных КШУ мы с коллегами вышли на сорок минут подышать воздухом и подошли к Гостиному двору, возле которого тогда кучковались всякие политически экзальтированные люди.

Мы прошли вдоль всех человеческих кучек, прислушались и остановились возле той, где были чёрно-жёлто-белый флаг и выкрики про патриотизм. В кучке было человек двенадцать-пятнадцать, нас было пятеро, но мы были в военной форме и глубоко отморожены, как службой, так и иными жизненными приключениями, так что смогли впятером вполне убедительно и угрожающе эту группу окружить. Вернее, окружили её четверо, а я подошёл к паре, которая эту тусовку держала: у одного в руках был флаг, который теперь называют "имперкой", второй вещал.

Первым делом я забрал у чувака флаг. Просто забрал. Он долю секунды посопротивлялся, но застеснялся прямого взгляда в глаза и отдал. Я взял флаг и передал его одному из сослуживцев.

— Господа, — спросил я собравшихся, — правильно ли мы с коллегами понимаем, что вы тут все патриоты?

Чуваки закивали и робко подтвердили вслух.

— Тогда, — сказал я, — у нас к вам дело. Мы — те самые люди, что прямо сейчас защищают ту самую родину, что вам дорога. Мы военные. У нас проходят серьёзные командно-штабные учения, решающие много разных проблем, в которые наша с вами родина так или иначе вписалась. Мы несколько дней не выходили из штаба, но вот сейчас выдалось несколько свободных минут. Подышать. Но есть проблема: мы все курящие. А табак у нас кончился. И денег нет. И нам надо в течение ближайших двадцати минут вернуться в штаб. У вас есть прекрасная возможность доказать, что вы не пиздаболы, а правда патриоты. За пять-десять минут принесите нам упаковку "Беломора" фабрики Урицкого. И Родина вас не забудет.

Неожиданным образом главный патриотический вещатель выразил сомнение:

— А по каким мы, — спросил он, — признакам можем узнать, что вы не просто какие-нибудь гопники?

— Гопники, по-твоему, — спросил Саша Путра, — станут в такой безупречной военной форме по центру Питера гулять?

— Не такая уж она у вас безупречная. — Возразил "патриот". — Эмблемы в петлицах у вас вообще какие-то старинные...

— Что-то ты дохуя прошаренный для уличного пиздабола! — взвился Саша, — Я эти эмблемы в антикварном магазине купил! За большие деньги! Чем они тебе не безупречные?!

— А что-то вы, — отвечал уличный заводила, — Не очень похожи на тех, кто и правда защищает Родину! То есть я не утверждаю, но вдруг вы какие-то просто ряженые?

— Господи, — спросил я, — Вы, такой патриот, в самом деле станете доёбываться до формы одежды военных, только чтобы не купить им папирос?

Мы скупо и бестолково переругивались с организатором "патриотской" тусовки минут пять, когда вдруг один из простых зрителей этого представления у Гостинки вручил мне огромную бумажную упаковку "Беломора". Фабрики Урицкого. Видимо, пока мы увлеклись срачем, этот добрый человек сбегал в магаз.

— Вот, — сказал он. — Возьмите. Мы патриоты. И всегда будем поддерживать ратный труд нашей армии.

Нам с чуваками было даже немного неудобно потом. Как всегда бывает циникам, когда им неожиданно помогают наивные романтики. Но упаковка "Беломора" пришлась нам тогда очень кстати в любом случае. До сих пор вспоминаю ту историю и тех двух парней: один сомневался и дерзил, второй принёс папиросы. Оба, в общем, молодцы.

Флаг мы, кстати, забрали с собой, но забыли где-то по дороге.

Так в чертёжном бюро имени Нестора Ивановича не случилось появиться имперскому флагу.

В "Пятёрочке" молодые женщины подкатывают заполненную пивом тележку к полке со снеками.

— Так, — говорит одна, — Сейчас надо вспомнить, кто какие читос любит.
— Что-о?! — гневно вступает вторая. — Все будут любить одинаковые! Бери первые попавшиеся одинаковые на всех — и всё.
— Почему??? — удивляется первая.
— Потому что нельзя позволять садиться себе на шею!
— Но если... — первая пытается возразить.
— И никаких если. И вообще. Если просили читос, лучше чипсов взять.
— Чипсов-то почему?
— Потому что нехуй.