Ласточки и Музы
Photo
"Мой отец, память коего чту благоговейно... был небольшого роста, коренастый, крепкий человек, необычайной внутренней силы, на первый взгляд суровый и даже необщительный. Я редко и после видел кого-либо, кто мог, как он, одним своим появлением вселять такой сильный страх и в подчинённых, и в родственников.
Его многие боялись, хотя он никогда не бранился и редко возвышал голос, но и крепко за него держались, так как знали, что он "не выдаст", поможет в беде, - и советом, и, в особенности, всяким иным способом, и что его не нужно просить, а он и сам позаботится. Я не помню, чтобы кто-нибудь пришёл к нему за помощью и ушёл бы, не получив ничего.
По своему завещанию мой отец назначил денежные выдачи всем своим служащим, включая в это число и всех тех, кто служил в нашем торговом деле... Все же вместе эти выплаты выразились в очень больших цифрах и для того, чтобы не трогать деньги из дела, хотя бы путём займа, нам пришлось продать некоторые из наших имений.
Все трое детей, мы сначала учились дома. У нас была русская учительница, Наталья Васильевна Фёдорова, долгое время верный член нашей семьи. Мы были отлично подготовлены и потом всегда хорошо учились, - сёстры в известной в Москве Арсеньевской гимназии, я - в Катковском лицее. Перед поступлением в лицей я недолго был в Московской 10-ой гимназии, на Якиманке.
У моего отца была весьма своеобразная манера меня воспитывать: я пользовался абсолютной свободой с очень молодого возраста и всегда имел много "карманных" денег. Всё это делалось под молчаливым условием, что я буду хорошо учиться, не попаду в какую-нибудь "неподходящую историю" с полицейским участком, что моё времяпрепровождение не скажется на моём здоровье, и что я всегда буду вовремя там, где быть должен.
В студенческие времена я иногда очень поздно возвращался домой, но если вовремя шёл в университет, откуда во второй половине дня отправлялся в амбар, то был волен поступать, как мне нравилось. Больше всего этой свободой я пользовался, чтобы бывать в театре или в концертах, куда меня сначала "возили", а потом позволили ездить самому.
Помню, как, будучи студентом, я раз чуть не попал "за городом" в неприятную историю, о которой в Москве стало известно. Дело обошлось благополучно, но я всё-таки ждал, что мне "намылят голову". Отец лишь посмотрел на меня, покачал головой и сказал: "Неужели тебе это интересно?" Это было хуже "разноса".
Бурышкин П. Москва купеческая.
----------
Фото: Бурышкин Афанасий Васильевич (1853-1912), отец автора воспоминаний.
Его многие боялись, хотя он никогда не бранился и редко возвышал голос, но и крепко за него держались, так как знали, что он "не выдаст", поможет в беде, - и советом, и, в особенности, всяким иным способом, и что его не нужно просить, а он и сам позаботится. Я не помню, чтобы кто-нибудь пришёл к нему за помощью и ушёл бы, не получив ничего.
По своему завещанию мой отец назначил денежные выдачи всем своим служащим, включая в это число и всех тех, кто служил в нашем торговом деле... Все же вместе эти выплаты выразились в очень больших цифрах и для того, чтобы не трогать деньги из дела, хотя бы путём займа, нам пришлось продать некоторые из наших имений.
Все трое детей, мы сначала учились дома. У нас была русская учительница, Наталья Васильевна Фёдорова, долгое время верный член нашей семьи. Мы были отлично подготовлены и потом всегда хорошо учились, - сёстры в известной в Москве Арсеньевской гимназии, я - в Катковском лицее. Перед поступлением в лицей я недолго был в Московской 10-ой гимназии, на Якиманке.
У моего отца была весьма своеобразная манера меня воспитывать: я пользовался абсолютной свободой с очень молодого возраста и всегда имел много "карманных" денег. Всё это делалось под молчаливым условием, что я буду хорошо учиться, не попаду в какую-нибудь "неподходящую историю" с полицейским участком, что моё времяпрепровождение не скажется на моём здоровье, и что я всегда буду вовремя там, где быть должен.
В студенческие времена я иногда очень поздно возвращался домой, но если вовремя шёл в университет, откуда во второй половине дня отправлялся в амбар, то был волен поступать, как мне нравилось. Больше всего этой свободой я пользовался, чтобы бывать в театре или в концертах, куда меня сначала "возили", а потом позволили ездить самому.
Помню, как, будучи студентом, я раз чуть не попал "за городом" в неприятную историю, о которой в Москве стало известно. Дело обошлось благополучно, но я всё-таки ждал, что мне "намылят голову". Отец лишь посмотрел на меня, покачал головой и сказал: "Неужели тебе это интересно?" Это было хуже "разноса".
Бурышкин П. Москва купеческая.
----------
Фото: Бурышкин Афанасий Васильевич (1853-1912), отец автора воспоминаний.
Как рассказать минувшую весну,
Забытую, далёкую, иную,
Твоё лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?..
Была весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий,
И этот тёмный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слёз,
Единственным, родным, неповторимым.
Той свежестью набухшего зерна
И пыльною уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.
Дон Аминадо
Забытую, далёкую, иную,
Твоё лицо, прильнувшее к окну,
И жизнь свою, и молодость былую?..
Была весна, которой не вернуть...
Коричневые, голые деревья.
И полых вод особенная муть,
И радость птиц, меняющих кочевья.
Апрельский холод. Серость. Облака.
И ком земли, из-под копыт летящий,
И этот тёмный глаз коренника,
Испуганный, и влажный, и косящий.
О, помню, помню!.. Рявкнул паровоз.
Запахло мятой, копотью и дымом.
Тем запахом, волнующим до слёз,
Единственным, родным, неповторимым.
Той свежестью набухшего зерна
И пыльною уездною сиренью,
Которой пахнет русская весна,
Приученная к позднему цветенью.
Дон Аминадо
На новостройках в эти годы
Кипела главная страда:
Вставали в заревах заводы,
Росли под небо города.
И в отдалённости унылой
За той большой страдой село,
Как про себя ни гомонило,
Уже угнаться не могло.
Там жизнь неслась в ином разгоне,
И по окраинам столиц
Вовсю играли те гармони,
Что на селе перевелись.
А тут - притихшие подворья,
Дворы, готовые на слом,
И где семья, чтоб в полном сборе
Хоть в редкий праздник за столом?
И не свои друзья-подружки,
А, доносясь издалека,
Трубило радио частушки
Насчёт надоев молока…
Земля родная, что же сталось,
Какая странная судьба:
Не только юность, но и старость -
Туда же, в город, на хлеба.
Туда на отдых норовила
Вдали от дедовских могил…
Давно, допустим, это было,
Но ты-то сам когда там был?
А. Твардовский 1965
Кипела главная страда:
Вставали в заревах заводы,
Росли под небо города.
И в отдалённости унылой
За той большой страдой село,
Как про себя ни гомонило,
Уже угнаться не могло.
Там жизнь неслась в ином разгоне,
И по окраинам столиц
Вовсю играли те гармони,
Что на селе перевелись.
А тут - притихшие подворья,
Дворы, готовые на слом,
И где семья, чтоб в полном сборе
Хоть в редкий праздник за столом?
И не свои друзья-подружки,
А, доносясь издалека,
Трубило радио частушки
Насчёт надоев молока…
Земля родная, что же сталось,
Какая странная судьба:
Не только юность, но и старость -
Туда же, в город, на хлеба.
Туда на отдых норовила
Вдали от дедовских могил…
Давно, допустим, это было,
Но ты-то сам когда там был?
А. Твардовский 1965
«Головинка», 1900-1927
Художник / Сергей Арсеньевич Виноградов
(1869-1938)
В 1900-е и 1910-е годы Сергей Арсеньевич Виноградов был частым гостем в имении Головинка Тульской губернии. Вот как вспоминал это имение художник:
«Головинка – красивейшая усадьба, поэтическое дворянское гнездо со всем укладом настоящего барства. Перед домом чудесный цветник, много роз, за которыми, помимо садовника, ухаживала красивейшая из женщин – хозяйка, сама похожая на розу. Сад кончался газонами и переходил в живописный парк с длинными липовыми и еловыми аллеями. А при самом выходе из цветника в парк, по обе стороны дорожки были большие ряды с цветами-маттиолами, совсем днем невидными, начинающими жить только с вечера до утра. В сумерки вдруг они посылают такой волнующий аромат и такой сильный, что приносится издалека он к дому, к балкону, на котором сидишь в обществе очаровательной женщины-розы».
Художник / Сергей Арсеньевич Виноградов
(1869-1938)
В 1900-е и 1910-е годы Сергей Арсеньевич Виноградов был частым гостем в имении Головинка Тульской губернии. Вот как вспоминал это имение художник:
«Головинка – красивейшая усадьба, поэтическое дворянское гнездо со всем укладом настоящего барства. Перед домом чудесный цветник, много роз, за которыми, помимо садовника, ухаживала красивейшая из женщин – хозяйка, сама похожая на розу. Сад кончался газонами и переходил в живописный парк с длинными липовыми и еловыми аллеями. А при самом выходе из цветника в парк, по обе стороны дорожки были большие ряды с цветами-маттиолами, совсем днем невидными, начинающими жить только с вечера до утра. В сумерки вдруг они посылают такой волнующий аромат и такой сильный, что приносится издалека он к дому, к балкону, на котором сидишь в обществе очаровательной женщины-розы».
"В то же лето (1891 - Т.В.) в Петергофе праздновалось двадцатипятилетие зачисления в Преображенский полк Государя. Полк был приведён на этот день из Красного в Петергоф, где состоялся блестящий парад...
Этот парад был один из самых красивых, кои мне пришлось видеть. Утро было летнее, светлое, яркое. Парад происходил на красивой площадке перед "министерскими домами", у ворот Большого дворца, въезда на террасу, на фоне чудного петергофского парка. Здесь были все Великие Князья в преображенских мундирах и все старые преображенцы в мундирах времени их службы в полку.
Государь пешком Сам вёл полк церемониальным маршем перед Императрицей и салютовал Ей. На фланге проходил Главнокомандующий В. К. Владимир Александрович, в роте Его Величества - Наследник Цесаревич, в строю были почти все Великие Князья. Шёл Государь впереди Своей роты, в которой люди были ростом не меньше Его - это были самые рослые люди во всей русской армии - почти великаны.
Государь шёл по всем правилам церемониального марша, широким шагом, сильно вытягивая носок на старый николаевский лад и красиво салютуя шашкой; полк в приподнятом настроении под личным предводительством своего державного шефа и Верховного Вождя армии проходил блестяще.
Получалось удивительное впечатление - шёл какой-то полк титанов с повелителем великой России впереди; чувствовалась мощь, которую могла проявить только великанша Россия, со своим великаном-Царём и со своими великанами солдатами; было красиво и внушительно - это проходили представители великой России Императора Александра III..."
Вельяминов Н. Воспоминания об Императоре Александре III.
Этот парад был один из самых красивых, кои мне пришлось видеть. Утро было летнее, светлое, яркое. Парад происходил на красивой площадке перед "министерскими домами", у ворот Большого дворца, въезда на террасу, на фоне чудного петергофского парка. Здесь были все Великие Князья в преображенских мундирах и все старые преображенцы в мундирах времени их службы в полку.
Государь пешком Сам вёл полк церемониальным маршем перед Императрицей и салютовал Ей. На фланге проходил Главнокомандующий В. К. Владимир Александрович, в роте Его Величества - Наследник Цесаревич, в строю были почти все Великие Князья. Шёл Государь впереди Своей роты, в которой люди были ростом не меньше Его - это были самые рослые люди во всей русской армии - почти великаны.
Государь шёл по всем правилам церемониального марша, широким шагом, сильно вытягивая носок на старый николаевский лад и красиво салютуя шашкой; полк в приподнятом настроении под личным предводительством своего державного шефа и Верховного Вождя армии проходил блестяще.
Получалось удивительное впечатление - шёл какой-то полк титанов с повелителем великой России впереди; чувствовалась мощь, которую могла проявить только великанша Россия, со своим великаном-Царём и со своими великанами солдатами; было красиво и внушительно - это проходили представители великой России Императора Александра III..."
Вельяминов Н. Воспоминания об Императоре Александре III.
А все случилось очень просто...
Открылась дверь, и мне навстречу
Девчурка маленького роста,
Девчурка, остренькие плечи!
И котелок упал на камни.
Четыре с лишним дома не был...
А дочка, разведя руками,
Сказала: «Дядя, нету хлеба!»
А я ее схватил — и к звездам!
И целовал в кусочки неба.
Ведь это я такую создал.
Четыре с лишним дома не был...
Виктор Гончаров, 1945
Открылась дверь, и мне навстречу
Девчурка маленького роста,
Девчурка, остренькие плечи!
И котелок упал на камни.
Четыре с лишним дома не был...
А дочка, разведя руками,
Сказала: «Дядя, нету хлеба!»
А я ее схватил — и к звездам!
И целовал в кусочки неба.
Ведь это я такую создал.
Четыре с лишним дома не был...
Виктор Гончаров, 1945