Он хотел получить больше информации о медведе.

В Кристи’с письмо с просьбой перенаправили. Через несколько месяцев, в начале ноября 1989 г. Ян открыл дверь магазина и обнаружил элегантный синий конверт, адресованный ему. Внутри оказались лучшие новости, какие он только мог получить! Письмо было от Мисс Нэнси Лидс Винкуп, дочери Княжны Ксении. Она, как вы уже знаете, и была продавцом Альфонсо.
Мисс Линд подтвердила информацию из каталога аукциона и дополнила её биографией Альфонсо и историями его путешествий. Во втором письме она написала о визите ее матери в Лондон в 1914 году и о том, как Альфонсо появился и как он стал горячо любим. В третьем письме она поведала о том, что княжна никогда не расставалась со своим медведем.

В отличие от других игрушек, испорченных изношенностью, плюшевые медведи (независимо от того, редкий ли это экземпляр или нет), зачастую становятся особенными от поношенности, которая показывает то, как дорог медведь хозяину. Таким был и Альфонсо, поношенный, но весь пропитанный любовью бывшей хозяйки, с заплатками, делавшими его неповторимым и особенным. Для новых опекунов Альфонсо это сделало его настолько живым, насколько это возможно для неодушевленного предмета.

С Яном Поутом Альфонсо объехал весь мир! Это были выставки в США, Монако, Японии, и, конечно, в его родном городе Гинген-на-Бренце, том городе, где на фабрике Штайф его сшили в далеком 1908 г.
Как только у Яна поселился Альфонсо, он направил просьбу о создании серии копий в Штайф. Однако он не мог быть уверен, что Штайф согласится на выпуск такого эксклюзивного продукта для бизнесмена с четырехлетним стажем. Но уже через две недели Ян и Альфонсо отправились в Гинген, где были сделаны все необходимые для выкроек замеры и фотографии.

Выпуск ограниченной коллекции из 2000 экземпляров такого необычного медведя мог обернуться крупным финансовым риском. Но Ян пошел на этот риск. А еще он решил, что особому медведю нужна особая коробка. Летом 1989 года Ян нашел оловянную шкатулку в русском стиле, выполненную под малахит приблизительно в 1910 году. Он посчитал, что стилизация под подобную коробку станет идеальна для реплики Альфонсо. Поначалу в Штайф не оценили идею Яна, но затем сотрудники отдела дизайна сошлись во мнении, что коробка "под малахит" будет очень удачно сочетаться с красной "шубкой" Альфонсо.
"Княжеский" медведь каким-то неведомым образом покорял сердца коллекционеров и обычных людей, а популярность его реплики все росла и росла.

В книге Яна Поута, посвященной Альфонсо, есть такой трогательный отрывок: "В 1990 г. (Яном) была отправлена одна из первых реплик Альфонсо мисс Нэнси Лидс Винкоп, дочери княжны Ксении в качестве подарка. В ответном письме, мисс Винкоп написала: «Сегодня утром я приехала из Бостона после долгого путешествия по России и обнаружила Альфонсо, который ждал меня на моем письменном столе. Это было просто удивительно – его одежда была в точности такая же, какой она была, когда он покинул меня! Затем я поняла, что это - очень хорошо сделанная копия, ведь у него на носу не было той маленькой проплешинки от частых поцелуев".

«Пасхальная ночь в Москве совсем особенная. Предпраздничная сутолока прекращалась к началу двенадцатого часа ночи, в городе наступала какая-то настороженная тишина. На улицах появлялись многочисленные пешеходы... Большое количество пешеходов направлялось в Кремль, где к исходу двенадцатого часа скоплялось несметное количество народа. Несмотря на огромные толпы людей, чувство настороженной торжественной тишины не нарушалось. В Успенский собор, где служил митрополит, люди собирались ещё засветло, часов с четырёх-пяти».

Гольденвейзер А. Воспоминания.

Висенте Ромеро Редондо (1956 г)

"За книгой"

Генералам двенадцатого года

Вы, чьи широкие шинели Напоминали паруса,
Чьи шпоры весело звенели И голоса,

И чьи глаза, как бриллианты, На сердце вырезали след, — Очаровательные франты Минувших лет!

Одним ожесточеньем воли Вы брали сердце и скалу,
Цари на каждом бранном поле И на балу.

Вас охраняла длань Господня И сердце матери. Вчера — Малютки-мальчики, сегодня — Офицера!

Вам все вершины были малы И мягок — самый черствый хлеб,
О, молодые генералы
Своих судеб!

Ах, на гравюре полустертой, В один великолепный миг, Я встретила, Тучков-четвертый, Ваш нежный лик,

И вашу хрупкую фигуру, И золотые ордена…
И я, поцеловав гравюру, Не знала сна…

О, как, мне кажется, могли вы Рукою, полною перстней,
И кудри дев ласкать — и гривы Своих коней.

В одной невероятной скачке Вы прожили свой краткий век… И ваши кудри, ваши бачки Засыпал снег.

Три сотни побеждало — трое! Лишь мертвый не вставал с земли.
Вы были дети и герои,
Вы всё могли.

Что так же трогательно-юно,
Как ваша бешеная рать?..
Вас златокудрая Фортуна
Вела, как мать.

Вы побеждали и любили
Любовь и сабли острие —
И весело переходили
В небытие.

Марина Цветаева, 1913 г.

Как хорошо проснуться утром дома,
Где все, казалось бы, вам издавна знакомо,
Но где так празднично в явь переходит сон,-
Как будто к станции подходит ваш вагон.

Вы просыпаетесь от счастья, словно в детстве.
Вам солнце летнее шлет миллион приветствий,
И стены светлые, и ярко-желтый пол,
И сад, пронизанный насквозь жужжаньем пчел.

Самуил Маршак.

Я забыл погоду детства,
Теплый ветер, мягкий снег.
На земле, пожалуй, средства
Возвратить мне детство нет.

И осталось так немного
В бедной памяти моей -
Васильковые дороги
В красном солнце детских дней,

Запах ягоды-кислицы,
Можжевеловых кустов
И душистых, как больница,
Подсыхающих цветов.

Это все ношу с собою
И в любой люблю стране.
Этим сердце успокою,
Если горько будет мне.

Варлам Шаламов

"Мой отец, память коего чту благоговейно... был небольшого роста, коренастый, крепкий человек, необычайной внутренней силы, на первый взгляд суровый и даже необщительный. Я редко и после видел кого-либо, кто мог, как он, одним своим появлением вселять такой сильный страх и в подчинённых, и в родственников.

Его многие боялись, хотя он никогда не бранился и редко возвышал голос, но и крепко за него держались, так как знали, что он "не выдаст", поможет в беде, - и советом, и, в особенности, всяким иным способом, и что его не нужно просить, а он и сам позаботится. Я не помню, чтобы кто-нибудь пришёл к нему за помощью и ушёл бы, не получив ничего.

По своему завещанию мой отец назначил денежные выдачи всем своим служащим, включая в это число и всех тех, кто служил в нашем торговом деле... Все же вместе эти выплаты выразились в очень больших цифрах и для того, чтобы не трогать деньги из дела, хотя бы путём займа, нам пришлось продать некоторые из наших имений.
Все трое детей, мы сначала учились дома. У нас была русская учительница, Наталья Васильевна Фёдорова, долгое время верный член нашей семьи. Мы были отлично подготовлены и потом всегда хорошо учились, - сёстры в известной в Москве Арсеньевской гимназии, я - в Катковском лицее. Перед поступлением в лицей я недолго был в Московской 10-ой гимназии, на Якиманке.

У моего отца была весьма своеобразная манера меня воспитывать: я пользовался абсолютной свободой с очень молодого возраста и всегда имел много "карманных" денег. Всё это делалось под молчаливым условием, что я буду хорошо учиться, не попаду в какую-нибудь "неподходящую историю" с полицейским участком, что моё времяпрепровождение не скажется на моём здоровье, и что я всегда буду вовремя там, где быть должен.
В студенческие времена я иногда очень поздно возвращался домой, но если вовремя шёл в университет, откуда во второй половине дня отправлялся в амбар, то был волен поступать, как мне нравилось. Больше всего этой свободой я пользовался, чтобы бывать в театре или в концертах, куда меня сначала "возили", а потом позволили ездить самому.

Помню, как, будучи студентом, я раз чуть не попал "за городом" в неприятную историю, о которой в Москве стало известно. Дело обошлось благополучно, но я всё-таки ждал, что мне "намылят голову". Отец лишь посмотрел на меня, покачал головой и сказал: "Неужели тебе это интересно?" Это было хуже "разноса".

Бурышкин П. Москва купеческая.
----------
Фото: Бурышкин Афанасий Васильевич (1853-1912), отец автора воспоминаний.