Мем (и мантра - песенка) для опоры уму и плавного когнитивного разделения от: Лена Сибирцева

Вещество вещей
(и это не вещество слов)

Открывающаяся и забывающаяся враждебность для человека мира вещей. Это мир, который человек ежедневно преодолевает своим телом и сознанием. Невидимые непрерывные ритуалы по совладанию с материей.

Из: Лидия Гинзбург. Записки блокадного человека

Толстой понимал обратимость пограничных ситуаций. Он знал, что небо Аустерлица распахивается только на мгновенье; что Пьер в промежутке между дулом французского ружья и царским казематом будет опять либеральным барином. 
А нам-то тогда казалось... Разумеется, вам казалось: после этого разве возможно когда-нибудь снова болтать, например, о лирическом герое... Да, казалось... но почему, но кем установлено, что дистрофия — реальность, а обыкновенная жизнь — наваждение? Что, раз заглянув в реальность, не захочешь наваждения? 
Вот мы и блюдем закон забвения, один из краеугольных в социальной жизни; наряду с законом памяти — законом истории и искусства, вины и раскаяния. О нем Герцен сказал: «Кто мог пережить, должен иметь силу помнить»...

Возвращаюсь домой по улицам, будто еще довоенным, среди предметов еще довоенных, но уже изменивших свое значение. Еще нет ни страдания, ни смертной тоски, ни страха; напротив того, — возбуждение и граничащее с легкостью чувство конца этой жизни...

Потом репродуктор стали слушать иначе. Обыденнее. Выветрилось это сочетание крайне личного (каждому репродуктор вещает судьбу) с исторически событийным и эпохальным. Чаша сия никого не миновала, ей все узнали — какая бывает война....

Образовалась новая действительность, небывалая, но и похожая на прежнюю в большей мере, чем это казалось возможным. В ней надо было разобраться.

Где-то в безвозвратном отдалении маячила та жизнь... Она казалась нам крайне неблагоустроенной, когда мы ею жили; а сейчас это было как в сказке: вода, бегущая по трубам, свет, зажигающийся от прикосновения к кнопке, еда, которую можно купить...

Пересекаются вещи и жесты, принадлежащие к разным планам. От той жизни гравюра над книжной полкой и на полке глиняный крымский кувшин — подарок. Подарившая сейчас на Большой земле, и воспоминание о ней стало для Эна необязательным и вялым. Зимой в распоясавшемся хаосе казалось, что ваза и даже книжные полки — нечто вроде Поганкиных палат или развалин Колизея, что они уже никогда не будут иметь практического значения (вот почему не жалко было ломать и рубить). Потом вещи начали медленно возвращаться к своему назначению. Эн привыкал к этому тоже медленно и недоверчиво. Это было — как снять валенки. Эн все не вылезал из валенок; ему как-то мерещилось, что валенки — это уже необходимая принадлежность человека. Он дотянул до слякоти, до полной невозможности. И тогда сменил сбитые, заскорузлые валенки на почти еще не ношенные, со свежим скрипом ботинки. Никто вокруг почему-то этому не удивился. А для Эна это было странным и важным фактом — открывшейся возможностью возвращения вещам их первоначального смысла. Он почти еще ничего не читал, но теперь уже стеллажи, вздымаясь над беспорядком сдвинутых стульев, над пустыми и полными банками на краю письменного стола, — уже предлагали вновь выполнять свое назначение. А автоматический жест, которым Эн заводил на ночь часы и осторожно клал их на стул около дивана (зимой часы эти не шли-замерз механизм), был совсем из той жизни...

Обязательно, встав с постели, подойди к окну. Многолетний, неизменный жест утреннего возобновления связи с миром.

Год тому назад многолетний утренний взгляд из окна получил новый смысл — стал вопросом, обращенным к миру, и ожиданием ответа. Мир в эти дни мог таить все, что угодно, вплоть до самого худшего; и от него хотелось как можно больше свидетельств продолжающегося течения вещей. Трамвай был успокоителен, как голос диктора, объявлявший радиостанцию. Существовал центр, невидимо управляющий красными трамвайными вагонами. Вагоны бежали, центр работал. Рельсы вытекали из него и впадали обратно. Своей дугой каждый вагон был прикреплен к системе, централизован. Сдвинув штору, Эн с облегчением следил, как потрепанный красный вагон, скрипя, огибает угол..

продолжение ⤵️

Продолжение

Из: Лидия Гинзбург. Записки блокадного человека

Вставать было легко, легче, чем в той жизни, когда человека ждала яичница, о которой можно было не думать. Притом упростился переход. Спали почти не раздеваясь; достаточно было поскорее сунуть ноги в валенки, валявшиеся у постели...

Сопротивление каждой вещи нужно было одолевать собственной волей и телом, без промежуточных технических приспособлений. С пустыми ведрами человек спускался по лестнице, и в разбитом окне перед ним лежало суживающееся пространство двора, которое предстоит одолеть с полными ведрами. Внезапная ощутимость пространства, его физическая реальность возбуждала тоску. Странно — эта вода (вообще странно, что бесцветная, быстротекущая вода тяжела, как камень), которая камнем висит на руках, на плечах, вжимает человека в землю, она же, оставляя за собой этажи, легко взбегает по трубам. Водопровод-человеческая мысль, связь вещей, победившая хаос, священная организация, централизация. К человеку повернуто дружеское лицо двуликого мира. Но техника, связь вещей — это общее. Мир, дарующий технику, хочет твоей жизни — за воду, бегущую по трубам, за свет, послушный маленькому рычажку...

Забвение сохраняет жизнь вечным обновлением сил, желаний и заблуждений. Оно вернет жизни необходимую ей суету сует — после мук плоти и духа столь безмерных, что возвращение казалось уже невозможным. 
Тянется, до отказа натягивается резиновая ткань жизни; но вот ослабел нажим, ее отпустили, и резина мгновенно устремилась обратно, к исконным своим пределам и формам. То, что открывается человеку в пограничных ситуациях, — закрывается опять. Иначе, например, люди нашего поколения были бы давно непригодны для дальнейшей жизни...

В свете еще невысокого солнца тепло лоснится асфальт. Хорошо, правильно, что город гордится подметенной улицей, когда по сторонам ее стоят разбомбленные дома; это продолжается и возвращается социальная связь вещей.

Поездка в трамвае — один из лучших, подъемных моментов дня. Это человек перехитрил враждебный хаос. Среди всех упорствующих вещей, ушедших из-под нашей власти, среди вещей, которые надо двигать и поднимать собственными мышцами, собственной волей, — вдруг одна послушная вещь, служащая тебе механическая сила. 
Ежедневно Эн с удовольствием возобновляет забытый было автоматизм движения, которым человек, взявшись за поручень, слегка откинувшись, вталкивает себя на площадку. Он остается на площадке. Ему сейчас вовсе не хочется заниматься рациональным сохранением своих физических сил (для этого следовало бы сесть). Ему хочется переживать чудесное механическое движение, совершаемое им, за него, для него. Враждебный мир на мгновение обманут; из него вырван клок.

• Записки блокадного человека.
• См. также: Кирилл Кобрин о книге Гинзбург и ритуалах сдвинутой повседневности 'Прорыв блокадного круга'
• Лидия Гинзбург. Рассказ о жалости и о жестокости

Как откровение

//Откуда эта потребность подбирать чужие слова? Свои слова никогда не могут удовлетворить; требования, к ним предъявляемые, равны бесконечности. Чужие слова всегда находка — их берут такими, какие они есть; их все равно нельзя улучшить и переделать. Чужие слова, хотя бы отдаленно и неточно выражающие нашу мысль, действуют, как откровение или как давно искомая и обретенная формула. Отсюда обаяние эпиграфов и цитат.
Лидия Гинзбург. Записные книжки, воспоминания, эссе

Что если 'Матрица' - это не конкретная (чья-то, ложная, чужая, неправильная / правильная, конечная) картинка?

Что если матрица <индивидуального сознания> - это
🪩 'логос',
🪩 'структура',
🪩 'порядок',
🪩 'язык',
🪩 <осколочный> калейдоскоп множественных 'оптик' и контекстов, перепутанных, склеенных, бесшовно переходящих одни в другие,
🪩 текучая ось,
🪩 уникальный мировоззренческий узор,
🪩 узор идей,
🪩 узор иногда отчуждаемых, а иногда неотчуждаемых фильтров,
🪩 в чём-то (во многом) стабильный, а в чём-то подвижный (но всегда творимый, поддерживаемый нашим сознанием) узор каналов, тропинок, по которым мы видим, чувствуем, <интерпретируем>, думаем и живём?

И что если это и есть 'вещество' слов, 'вещество' ума?

'В начале было Слово...', например.

Замечать сотворённое и творимое вещество своего и чужого сознания - вот и весь рецепт.

Ой.

текст ниже ⤵️

Неуправляемый пожар страдания или простая механика поэтического.

В терапии принятия и ответственности есть элегантная концепция страданий, она же концепция языка, со сложным названием - теория реляционных фреймов или теория относительного фрейминга. Её корни уходят много во что, включая радикальный бихевиоризм и буддизм; в её бэкграунде – изобретательные и продуманные дизайны экспериментов. Если её пересказывать с научной педантичностью может получаться скука и сухо, но у меня такой обязанности нет, поэтому вот.

Человек живёт в мире (физическом и социальном) и активно пользуется языком. Язык помогает:

• связывать между собой разные события («на улице потемнело» --> «кажется, дождь собирается») и
• лучше адаптироваться к происходящему (взять с собой зонт). Адаптироваться – это значит сделать себе получше, а не похуже, замыслить и сделать какое-то активное действие, которое преобразует небольшой кусочек окружающего мира так, чтобы жить в нём было поуютнее, а не понеустроеннее. Иногда преобразования небольшого кусочка окружающего мира – это модификация собственного тела: «на улице потемнело» --> «кажется, дождь собирается» --> «побегу побыстрее, т.к. забыла зонт, а мокнуть не хочу».

Связывать и адаптироваться, связывать и адаптироваться, казалось бы – отличный план счастливой жизни, надёжный как швейцарские часы.

Проблема в том, что способность языка связывать, склеивать, ассоциировать, рифмовать разные события (фрейминг – вербальное поведение, создание связей, рамок, фреймов по самым разнообразным основаниям) не различает, происходят эти события во внешнем мире или во внутреннем, происходят они действительно или мы думаем, что они происходят, происходят они в прошлом или в будущем. По сути язык связывает не события, а их описания, идеи о событиях, мысли о событиях, слова о событиях. Я была парке, закапал дождь, у меня зазвонил телефон, и мне сообщили о неприятном событии – меня уволили. Мне стало грустно, в области сердца что-то сжалось, а из глаз закапали слёзы. Парк, дождь, увольнение и «телесная реакция» (конкретный телесный «аккорд» из специфического тонуса и ощущений) мгновенно связываются клеем языка (мышления, восприятия, различения). И позже сама мысль, воспоминание об этих паззлах произошедшего («парк», «дождь», «увольнение») становятся вербальными объектами, «стимулами», одновременно и вызывающие неприятное телесное и эмоциональное переживание, и <естественное!> желание убежать от этих вещей, рождающих страдание.

В реальном мире поведение избегания более-менее осуществимо (не ходить в тот парк, избегать попадать под дождь, не брать телефон на улице). Не обязательно, что избеганию подвергнется весь набор – пример, который я привожу, в каждом индивидуальном случае будет конструироваться по-своему.  Но, что точно - в мире мыслей этот фокус повторить не получится. Неприятное напоминание («тот парк», связанный со всеми парками, деревьями и городами, «тот дождь», связанный с любым погодным явлением, звуком воды или зонтиком, выставленным в витрине магазина, «та работа», связанная с любым упоминанием о работе в фильмах, со всеми людьми, внешне похожими на моего бывшего начальника, и так до бесконечности) может придти откуда угодно, из любой стартовой точки и вовлечёт тело таким же образом, как если бы это были не мысли, а «реальные» события – снова и снова, неожиданное и несправедливое увольнение, грусть, сжатие и слёзы.

Такова простая механика распространения и поддержания страдания в ситуации, когда – «всё ж нормально было, хорошо же сидели». Да хорошо сидели, но потом что-то произошло. Произошла мысль. И пошло-поехало – настроение ухудшилось, начался коктейль из грусти, обиды, злости и т.д., нормальный день «испорчен», «всё бесит», «всё достало», «сил нет», сочный ломоть жизни (отличное выражение! Вчера прочитала в одной художественной книге) проносится мимо рта.

продолжение ⤵️

Это механика лесного пожара: начавшись в любой точке, он разгорается «сам собой» и захватывает всё новые и новые территории, распространяясь с огромной скоростью. Язык работает так же: его творческая мощь всегда выставлена на максимум, что угодно он свяжет с чем угодно практически за пару минут. «Работа мышления и связи между метафорическими ссылками напоминают устройство «Википедии», где переходы по синим гиперссылкам приводят к чему-то совершенно удалённому от изначальной темы», как написано в одной из статей по теме, ссылка будет приведена в конце.

Стихийное мышление не управляемо и, будучи движимо попыткой избежать страдания и болезненные мысли (понятное и естественное желание!), перекидывает пожар на всё новые и новые семантические поля. Убежать от желтой обезьяны (знаменитый мысленный эксперимент «Не думай о желтой обезьяне») в мыслях невозможно – напротив, желтая обезьяна запрыгнет в любые темы, сюжеты и внутренние истории, поселится в любом контенте и будет чувствовать себя как дома, несмотря на то, что её не существует вовсе.

Получается, что первоначальный план «связывать и адаптироваться» существует параллельно с другим алгоритмом – «связывать и страдать». И, в общем-то, это одна и та же способность языкового творчества – дар встроенной автоматической поэзии, иногда повторяющей связи реального мира («на улице потемнело» --> «похоже, будет дождь»), а иногда генерирующей устаревшие, не существующие или не возможные связи, по которым, тем не менее, как собачка на поводке, перемещается внимание и перемещается тело, реагируя на новый очаг лесного пожара отчётливой «стрессовой реакцией».

В качестве главных рекомендаций, на чём строится терапия принятия и ответственности, предлагается:

1.  Отличать реальный мир и мир виртуальный (мысленный, воображаемый, «внутренний»). Вести себя осторожно с реальным огнём, но не пугаться внутренних пожаров, как разрушающих на самом деле. Честно замечать реакции тела («Ааа, пожар, горим!») и напоминать: «Нет, нет, не пожар, не горим, это просто мысль».

2.  Обнаруживать, в каком из миров, главным образом, протекает моя жизнь, и если она складывается как попытка постоянного избегания болезненных мыслей и переживаний, беспокойство о них, то перенаправлять её вектор в мир реальный – «наполнять жизнь» важными для себя делами, и получать законные реальные последствия от этих реальных дел (удовлетворенность, переживание авторства, чувство собственной силы, достоинства, дееспособности и т.д.)

Мне отдельно нравится (как терапевту и как потребителю) не только иметь дело с неуправляемым пожаром страданий – то есть практиковать правила безопасности при пользовании мышлением (где главное правило: пользоваться мышлением, а не отдавать себя в пользование мышлению), не только замечать и укрощать стихию языка.

продолжение ⤵️

Но также мне нравится видеть в этом процессе «простую механику поэтического», опираться на эту выданную человеку по праву его человеческого способность ума склеивать любые слова и быть приглашенным реагировать на них телом как на реальные события – и делать это не только в модусе вынужденного, стихийного страдания, но и в модусе направляемого удовольствия.

Как я могу сочинять свои дни? Какие смыслы я могу сочетать в своих днях? Какие рифмы сочинять? Как я могу перемещаться от одного семантического поля к другому, не сгорать на каждом, не умирать внутренне, а рождаться (рождать себя, находить себя живой, существующей и свободной в данных обстоятельствах), расцветать, 'танцевать' то там, то здесь? Могу ли я видеть происходящие события как связанные знаки, потому что знаю, что обладаю поэтической силой наделять их своими значениями и обладаю силой связывать не связанное?

Музыка в кафе, разговор с подругой, поворот головы, и неожиданно на глаза попадается надпись, таким же шрифтом было написано название моего любимого фильма, на улице снег, на крыльце легкая вуаль из снежинок (это слово, которое я услышала сегодня, так хорошо подходит в этот образный ряд направляемого, присваиваемого себе, полупридуманного, полуправдивого воображения), если подуть, то снежинки разлетаются как пушинки одуванчика, дуть на одуванчики зимой так странно, но так весело и так вовремя, вообще всё это довольно вовремя. Так бывает во сне, каждое следующее событие естественно и легко появляется из предыдущего, ты его совсем не ждёшь, но в общем-то вполне ему рада, как неожиданному необязывающему приключению, типа проехаться по льду по дороге по делам.

Не только важные дела, но и не важные и не дела – это то, что действительно находится в границах нашей власти. Власть над малым, мгновениями 'управляемой', созидаемой радости и удовольствия – не так уж мало, если трезво (поэтически) посмотреть на вещи.

По теме:
• мой доклад по теории реляционных фреймов на конференции по АСТ - 2023 (ссылка закрытая, отправлю по запросу)
• подробнее про стихийное абстрагирование - рабочая тетрадь
• статьи Ивана Чистякова, проект 'не-психология':
- Психологическая боль и принятие
- Теория относительного фрейминга
- Боль как элемент активной жизни (речь и человеческие страдания)
- Готовность принимать опыт

Карточки про границы ниже ⤵️