А вы замечали, что наша система категорически не хочет педалировать тему русских политзаключенных в украинских тюрьмах?
Казалось бы, такой выигрышный сюжет.
Киевский режим (и правда поганый и людоедский) в больших количествах сажает людей (возможно, и пытает, издевается над ними). Имея в Москве целую колоду бежавших к нам оттуда политиков и активистов, можно было бы составлять списки репрессированных, рассказывать истории о судьбах людей, снимать документальные фильмы, нанимать юристов и, главное, способствовать обменам.
Развернуть, в общем, панораму человеческой драмы, сочувствовать которой и, через это, Кремлю и России - намного проще и удобнее, чем с помощью рассказов про агрессивный блок НАТО.
Но нет.
Никакого движения в эту сторону нет.
Разве что какая-то английская, если не путаю, газета недавно выпустила очерк о русских людях в киевских узилищах. Английская, не наша. Там - ужасы. Вплоть до того, что человеку на лоб татуируют слово "орк". Но здесь об этом говорят очень скупо.
Почему?
Я думаю, так происходит из-за того, что наша система чувствует, что идея прав человека - любого человека, пусть даже самого выгодного и лояльного нам, - она в принципе какая-то нехорошая, сомнительная. Что-то в ней есть такое, что лучше с ней не связываться.
И понятно, что именно.
Как только вы начинаете не только хохохать над маразматиком Байденом или ругать негодяя Макрона, но и сопереживать конкретным людям, бороться за них, - вы повышаете социально-психологический ранг человека как такового, вы возвышаете его, вселяете в него мысль о собственной значимости, и если этим увлечься, то тут уже недалеко до классического республиканизма и либерализма.
Поэтому "лучше не надо".
Не надо конкретики, лиц, имен, судеб, прав. Не надо разоблачения спецслужбистов, полицейских, следователей, судей, тюрем, хоть бы это и были враждебные органы и силы. Это - именно то, из чего исходил Николай Первый, когда подавлял заграничный бунт по просьбе австрийского императора. Бунт в чужом тылу - это все равно плохо, и какая угодно власть - всегда права, даже если это вроде бы нам не нужно.
А то ведь можно получить вредный пример - и Бог знает до каких страшных вещей дойти, однажды взяв его за основу в другом месте и в другой ситуации.
Так что будем смеяться над дедом Бидоном, он так глупо путает слова.

Самое симпатичное в сегодняшнем послании, на мой взгляд, - вот этот небольшой, скромный абзац (не я один, конечно, его заметил сегодня).

"Первое. Российские регионы в дополнение к федеральным программам реализуют свои меры поддержки семей с детьми. Я хочу прежде всего поблагодарить коллег за эту работу и предлагаю дополнительно помочь субъектам Федерации, где уровень рождаемости ниже среднероссийского. Это особенно важно для центральной России и северо-запада. В 2022 году в 39 регионах суммарный коэффициент рождаемости был ниже среднероссийского. До конца 2030 года направим таким регионам не менее 75 миллиардов рублей, чтобы они могли нарастить свои программы поддержки семей. Средства начнут поступать со следующего года".

Знаете, у Аверинцева была когда-то знаменитая книжка - "Поэтика ранневизантийской литературы".
Она пользовалась бешеным успехом в мире позднесоветского книжного дефицита. Ее продавали на черном рынке, из-под полы и недешево.
Почему? Потому что всех так занимали несуществующие ранневизантийские Достоевские и Львы Толстые?
Разумеется, нет. Так происходило из-за того, что название это было прикрытием, а на самом деле Аверинцев протаскивал в советскую академическую литературу - православие.
Вот так и тут.
В сегодняшнем послании случилась типичная поэтика ранневизантийской литературы.
Потому что центральная Россия, северо-запад - все это политкорректные обозначения проблемы, о которой сложно сказать прямым текстом.
Так у нас принято - этой проблемы немножко стесняться.
Что в помощи нуждаются русские.
Что надо русским дать денег.
Потому что у нас есть целый ряд русских областей - и мы знаем их имена: Костромская, Кировская, Псковская, Тверская и далее, далее, - где происходит постоянный отток населения, где трагически мало жизни, а жизнь там обязана быть, так как эти области - это наше все. Если есть у нас какие-нибудь традиционные ценности, то вот эти регионы - это то самое в чистом виде.
Хорошо, что дадут 75 миллиардов.
Еще хорошо, что простят долги - с направлением этих средств не в возврат федеральному центру, а на свои нужды.
И пусть будет больше, больше.
И если нужно для этого избегать страшного р-слова и говорить просто о "центральной России" - пусть даже так.
Лишь бы там что-то происходило.
Лишь бы там дальше жили.
С этим, я думаю, и Аверинцев бы согласился.

Лондонский политолог Пастухов вроде бы умный человек - как мало кто из всей их тетюшанской гомозы, - а все-таки ужасный спекулянт.
Пишет о сегодняшних похоронах - и сравнивает N. с царевичем Димитрием, обещая, что в будущем образуется похожий миф, на горе кр. режиму и царю Борису.
Господин Пастухов, позвольте напомнить вам, что в истории убиенного царевича был один маленький, но существенный факт.
Это был ребенок. Невинное дитя. Безотносительно того, что там произошло на самом деле (мы знаем, что Сальери не отравил Моцарта), миф выстроен на том, что власть убила младенца.
А не взрослого мужика, претендовавшего на верховную власть и возглавлявшего революционное политическое движение (опять-таки, безотносительно того, что на самом деле случилось сейчас).
Если следовать логике Пастухова, то царевичами Димитриями в русской истории были и Разин с Пугачевым, и Пестель с декабристами, и Троцкий с Тухачевским, и, собственно, Лжедмитрий.
Он же тоже, говорят, хотел реформ по латинскому образцу, мыздесьвласть, а его останками выстрелили из пушки в сторону запада.
Какая разница-то? Дмитрий, Лжедмитрий.
Лишь бы против Путина, не так ли?

Тихое, но трагическое противоречие жизненного кампфа N состояло в том, что он отдал жизнь за "норму" буржуазных ценностей полусовременного запада, но буржуазные ценности так устроены, что за них нет смысла отдавать жизнь.
Грубо говоря, N. пожертвовал собой за ипотеку и ресторан, приписывая им неотменяемое желание "свободы" и "выборов", но правда в том, что ипотека и ресторан, вздохнув для приличия, обойдутся без выборов и особых свобод.
Социальная "норма" - с сериалами, хорошими рубашками и модными словечками - не нуждается в метафизике героической смерти.
Она беззаботно живет себе, ездит в Ереван и Стамбул.
И она не заслуживает того, чтобы лечь за нее в эту темную яму на Борисовском кладбище.
Но того, кто в нее все-таки лег, - все равно надо проводить горем, а не злорадством.

Чтобы построить прекрасную Россию будущего нужно искренне любить ужасную Россию настоящего. Любить и принимать такой, какая она есть. Так, как мы любим своих близких: видим и их придурь (а кто из нас не без неё!), видим неправильные черты лица, и даже то, что возможно кое-где они и не дотягивают. Но это всё - неважно и второстепенно. А важно - что это родное, своё. В шикарном отеле на Лазурном берегу вне сомнения хорошо, но это хорошо никогда не сравнится с тем чувством, когда жил в серой панельке, был чуть выше стола ростом, на столе лежала цветная клеёнка, поверх неё нарядная вязаная крючком салфетка, а все были живы, любили тебя и не ссорились.

Это не значит, что не нужно ничего менять. Но если ты задумал ремонт в квартире, ты не поджигаешь предварительно дом.

Они боятся не вас.
Извините, но кто-то же должен это сказать.
А то немножко устаешь от этой триумфальной риторики: "они нас боятся, мы такие красивые, мы такие смелые, о, как они нас боятся, они знают, что мы придем, они дрожат в своих кабинетах, глядя на нас..." - и так километрами.
Разумеется, чиновники или полицейские, которые загораживают улицу, блокируют связь, тащат в участок активистов или еще что-нибудь бессмысленно и беспощадно запрещают, - прекрасно знают, что те самые люди, против которых они вроде бы устраивают все эти заборы и запреты, совершенно им не страшны, да и никому не страшны.
Но зачем же тогда они занимаются этим своим дурацким салтыково-щедринским делом?
Они боятся друг друга. Только и всего.
Чиновник боится вышестоящего чиновника (а заодно и чиновника из конкурирующего отдела). Полицейский - тырьща полковника, а тот - тырьща генерала.
Всем нужно отчитываться, всем нужно докладывать и показывать нужную картинку.
А вдруг не ту картинку покажет твой конкурент?
А вдруг вышестоящий начальник нахмурится?
И ведь его может разозлить любая ерунда, кто его знает. Это непредсказуемо - и лучше не рисковать.
Лучше не брать на себя ответственность даже за сантиметр, даже за самый мизинчик каких-то событий, которые не утверждены в тысяче инструкций под миллионом подписей и печатей.
Лучше их все заранее запретить, загородить, выключить, арестовать, сделать что угодно, лишь бы все было тихо, предсказуемо и по инструкции.
А если ее нет, инструкции?
Тогда тем более - надо дышать перестать, только бы... только бы что? Ну, мало ли. А вдруг Иван Иваныч позвонит? А вдруг Петр Петрович увидит? А вдруг у Николая Николаевича настроение плохое? А я - отвечай?
Вот этого они и боятся, а вовсе не воображаемой революции, которую устроят скорбящие студенты под руководством непримиримых борцов из Берлина и Черногории. Наплевать им на ту революцию, тем более, что ее нет и не будет.
Зато Иван Иваныч - есть, и я вам не рекомендую заходить к нему в приемную, если он не с той ноги встал.
Ничего симпатичного в административном страхе и трепете, конечно, нет.
Но этот свой трогательный нарциссизм всемогущие активисты могли бы и поубавить.

Сообщество противников России - в среде писателей и журналистов, ученых и артистической богемы, модной молодежи и просто интеллигентных обывателей - похоже на новый спальный район с тридцатиэтажными башнями.
Нервная очередь в лифт, о парковке нечего даже думать, в магазине толпа, в поликлинике пять минут на пациента, в автобус не зайти, в метро двери еле закрываются.
Сообщество сторонников России - среди людей тех же профессий или того же стиля - похоже на десятикомнатную квартиру в петербургском доходном доме, когда эта квартира - твоя, а ты - сам по себе, человек с прибабахом.
Ходишь бесцельно по анфиладе пустых комнат, любуешься на эркер и лепнину, открываешь окно, садишься на подоконник и долго смотришь в тишине на Казанский собор.
Противники России отчаянно давятся в толпе, работая локтями, они протискиваются и выбивают себе каждый сантиметр свободного пространства, поскольку уверены в том, что за этим их спальным районом - будущее, там - "современность", там перспективы, прогресс. А им всем хочется непременно попасть туда, где прогресс, ну хоть бы как-нибудь скорее-скорее втиснуться боком, пока двери еще не закрылись.
А сторонники России никуда не спешат.
Места вокруг них полно, конкуренция - что это такое вообще? За окном - крыши, крыши, а потом собор.
Они подозревают, что этот дом, с его бесконечной анфиладой и каким-то чудом уцелевшими дверными ручками - идет под снос.
Что, скоро, может быть, исчезнет свет, а дальше - кто его знает, что еще вокруг них исчезнет. Или кто.
Но здесь хорошо.
Нет, вы даже не представляете, как здесь хорошо.
На подоконнике, в этом все еще длящемся медленном вчерашнем дне.
Особенно когда те - суетливые, нетерпеливые - рысцой побежали за современностью, оставив здесь - странную, счастливую пустоту.

У меня произошло несчастье.
Иногда такое случается в жизни.
Я прошу моих читателей с какими-то возможностями и ресурсами мне помочь.
Я на связи - телефон, личка тлгрм, личка фб, смс, вотсап, еще завел почту [email protected].
Нет, это не мошенники. Все можно подтвердить голосом и тп.
Я заранее очень благодарен всем, кто может проявить сочувствие и беспокойство. Спасибо вам. Но я совершенно не в силах сейчас отвечать на расспросы и обмениваться вежливыми фразами. Надо выбираться из того, что свалилось на голову. Мы поговорим позже.
Прошу выйти на связь, если кто-то действительно может и хочет помочь в трудный момент.

Друзья мои,
Я бесконечно благодарен всем, кто отнесся с вниманием и сочувствием к моим пожарным обстоятельствам. Огонь и вода забрали у меня многое, но - у меня есть ваше отношение. Это меня поддерживает.
Я совсем не люблю трубить о своих частных делах и проблемах, но сейчас в этом есть нужда.
Если кто захочет помочь - номер карты сбера -
2202206868986907
С пометкой "помощь", "помощь Дмитрию" или еще что-то подобное.
Я, что называется, капитально влетел, иначе бы не.
Извините меня за некоторую паузу в текстах-постах-публикациях.
Связь [email protected]
Я решу наиболее острые вопросы, отойду и вернусь к вам.
Еще раз спасибо вам.

Когда занимаешься последствиями своей мелкой беды - невозможно забыть и о беде большой, общей.
Позавчера я оказался на МКАДе недалеко от Красногорска, смотрел на грандиозную руину концертного зала и думал... думал о том, что это такое, когда "раз и все".
В юности, в эпоху особенно лютого терроризма, я не понимал, как этот мрак переживается человеком, и как чувствует себя живой человек, попавший пусть даже не в эпицентр, но хоть бы и на обочину этого страшного процесса.
Я обо всем, разумеется, знал, я то и дело "занимал позицию" (иногда умную, но чаще глупую), но суть дела я не улавливал.
В 2000 году, когда взорвали подземный переход на Пушкинской площади, я проходил ровно в том самом месте примерно за полчаса до теракта. И - прочитал, конечно, газету, что-то кому-то сказал, но и только. В простодушные двадцать с лишним лет теракты, войны и смерти - это всего лишь деталь, когда в то же время происходит что-нибудь этакое, например, романтические страдания.
И когда случился "Норд-ост", я даже оказался на месте событий вместе с репортерами, и даже ночевал в одном из соседних домов, непонятно у кого, в одной кровати с лицом, позднее признанным иноагентом (нет, никакой пропаганды гомосексуализма, просто спальных мест было немного). И, опять-таки, был у меня круглый ноль понимания, что же творится совсем рядом. Юность эгоцентрична и глуха. Трагедия для нее - это всего лишь новость. Еще одна.
И только теперь я кое-что понимаю, самую малость.
Теперь мне кое-что известно - намного меньше, чем некоторым, хоть и намного больше, чем я хотел бы, - о том, как это бывает, когда ты живешь себе свою скучно-приятную жизнь, и вдруг - "раз и все", ты уже внутри кошмара, и все, что с тобой было еще пять минут назад - уже не вернуть назад.
Но терроризм, несомненно, отличается в этом смысле от смертей близких или бытовых катастроф тем, что этот конкретный кошмар создает чужая злая воля, а не стечение обстоятельств или, если угодно, судьба.
"Раз и все". Только что были тишина и порядок, и вот уже хаос, кровь, страх. Зло выскочило из белого автомобиля и время пошло с другой скоростью, которую выключить бы, да невозможно.
И потому, проезжая мимо того, что осталось от концертного зала, я не думал никаких политических мыслей, я не думал - "кто же это заказал" или "не пора ли вернуть смертную казнь".
Мне было не до этих комфортных пикейножилетных рассуждений.
Я думал: раз и все.
Раз и все.

Почитайте, кому интересно. Написал в свое время и забыл, а теперь снова увидел.
https://telegra.ph/Ryba-04-01

Написал тут кое-что.
https://telegra.ph/Rusakovskaya-i-Gastello-04-05

Через пятнадцать минут буду в эфире, кому интересно - послушайте:
https://rutube.ru/video/085b44f0912e28671fe7410f2257fb50/

Что главное в Дугине?
Экзотизация России. Ярмарка экзотики - налетай-торопись.
Все как в знаменитой книге знаменитого Эдварда Саида "Ориентализм", где речь идет о том, что западный человек для своего колониального удобства сконструировал себе образ таинственного востока.
Вот так и тут: загадочный бородатый человек, чем-то похожий на Rasputin, рассказывает о russkaya idea, которая состоит в том, что ничегошеньки русскому народу не надо, ни технического прогресса, ни гражданских прав, ни тем более национального государства. Так уж он устроен, этот упрямый русский народ, что ему нужны только Сакральная Власть и Хороводы, которые надо водить против либеральной цивилизации, буржуазного индивидуализма и тому подобных глупостей.
Политически искушенные европейцы или американцы могут только покрякивать от удовольствия, слушая Dugin. Ведь это именно то, чего они ждут от России, что им так удобно и выгодно здесь видеть: в самом примитивном варианте это называется vodka balalaika kazachok na zdorovie kamrad medved, ну а тут, слушая философа, а не застольные песни в русском ресторане, они получают интеллектуальный вариант того же самого, дикую экзотическую evrazia вместо неудобной для них просвещенной страны.
На этом эхо-эффекте от западного успеха Дугин, собственно, и стал у нас мыслителем номер один.
Хороводы - остроумная выдумка, но придется сказать что-то резонерское, скучное.
Нет, русским нужен технический прогресс. И гражданские права русским нужны. И национальное государство, просвещение, индивидуализм, - все это нужно русским. И теплый сортир. И, конечно же, деньги. И, самое главное, отношение к себе - собственное и чужое -- как к взрослым людям, а не причудливым существам из политического зоопарка.
Sorry, kamrad medved, но Россия - не евразийская, да и вообще не "другая".
Она - в самом хорошем смысле обычная.
И она - не экзотический фрукт из магазина "Колониальные товары".

Сегодня, провожая этот переменчивый апрель, я вспоминаю о войне.
Нет, не о нынешней нашей СВО, но - о десятилетней уже войне, которая началась, конечно же, не 24 февраля, а в апреле четырнадцатого, в ответ на действия, которые чуть раньше, в исполнении киевских леших, вызывали сплошное мировое одобрение, но когда праздник непослушания подхватили ненужные русские, - на них поехали танки.
Все это общеизвестно и многажды сказано.
Но вот о чем надо упомянуть.
Тогда, почти что в прошлой жизни, в те наивные месяцы, я вообще не понимал, что происходит, и что нас ждет в этой связи.
Во мне плясала и пела какая-то ошалевшая радость из-за того, что на митинги в южных городах вдруг вышли совсем не те люди, которым положено было выходить, если судить по Москве 12-го и Киеву 14-го.
Радость от того, что появилась свобода и появились права и требования - не у тех, кому их монопольно отдала современность.
У людей старой школы и старого мира.
Но я совсем не задумывался о том, что никто не отдаст им эту свободу выбора быстро и дешево. Что впереди их ждет большая кровь - и долгое, долгое терпение.
Что впереди их ждет, если угодно, учебник истории.
Читая который - лениво листая, - мы равнодушно усваиваем, что Россия многие годы воевала с ханствами, поляками, турками, прежде чем мир и спокойствие приходили на освобожденные земли.
Вот так и сейчас.
Началось второе десятилетие этой огромной драмы.
Но теперь уже, к счастью, невозможно сказать, что родина игнорирует эти события.
Она воюет. Тяжело и упрямо.
И дай нам Бог поскорее увидеть благополучный финал этой трудной истории, когда родина к нему придет.

И еще один мрачный юбилей этих дней - пятилетие правления З, артиста больших и малых театров.
Этого человека у нас принято карикатуризировать. Из него делают дурацкого уродца, в сущности, безобидного в своей нелепости, и странно становится, что России требуется немало времени, чтобы справиться с ним.
Но если всерьез, то: комик, который стал всеобщим кумиром, который сыграл президента и стал президентом, который посадил своего некогда всесильного благодетеля, который обещал мир, мир и еще раз мир, который чуть позже вместо этого отказался от любых компромиссов и сильнее всех стал преследовать русских в двадцать первом веке, сам говоря на русском языке. Который вообразил себя новым Бонапартом и Черчиллем, который выкручивает руки западному миру, чтобы получить больше денег, больше оружия, который демографически уничтожает целые поколения европейского народа - отчасти на поле боя, но еще больше вынужденной миграцией, - потому что заявил своей целью непреклонную борьбу с нами до конца. Своего, хотелось бы верить.
Нет уж, извините, это не смешно.
Возможно, это самая головокружительная и самая чудовищная карьера новейшей истории.
Кстати, в Кремле, если вспомнить обстоятельства пятилетней давности, что-то нехорошее почувствовали сразу.
Потому что именно на майские праздники 2019 года - забытая уже радость - вышел исторический указ о раздаче паспортов на Донбассе. Отлично помню, как я встретил эту новость. Буквально слезами.
И позже еще, когда иные близкие мне люди говорили о том, что З принесет мир, - я не верил. Я исходил из того, что вскоре продолжится и еще обострится все то, что уже происходило, пусть и понятия не имел, как именно это будет.
И все-таки я думаю, что эта карьера кончится.
Есть у России такая угрюмая, слоновья, как сейчас говорят, суперспособность - затаптывать блестящие карьеры борцов с ней, причем как внешних, так и внутренних. Нет, не всех, не всегда, но тут уж слишком далеко все зашло, и артист, подозреваю, однажды, наконец, доиграется.
После чего в гетманском кресле снова окажутся банальные компромиссные жулики, и - по сравнению с нынешней пирамидой трупов по обе стороны Днепра - это будет великий триумф человечности и гуманизма.

Трагедия 2 мая - как памятная дата - крайне неудобна для нашего государства по двум причинам, одна из которых - практическая, тогда как вторая - идейная.
Во-первых, политический и эмоциональный акцент на 2 мая неизбежно подразумевает, что Россия берет на себя обязательство освободить Одессу, возвратив ее в состав России, а преступников - поймать и наказать. Ведь государство обязано восстановить справедливый порядок, если произошло нечто ужасное, не так ли?
Однако, безотносительно того, что думает начальство об этих двух целях - мы понимаем, что добиться того и другого будет очень сложно. А брать на себя такие трудные обязательства системе не очень хочется. Вдруг где-то на полпути явится дедушка Трамп и предложит выгодный мир?
И второе, тоже существенное.
Кто эти люди, погибшие в Одессе десять лет назад?
Украинцы? Антифашисты? Просто случайные жертвы погрома?
Так в мире, знаете ли, происходит самое разное зло, и Россия совсем не всегда - символический пострадавший.
И кто же все-таки эти погибшие, и почему они имеют прямое отношение к нам, эти граждане Украины?
Потому что они русские?
То есть, выходит, русские в Российской Федерации - титульная нация, государствообразующий народ, и их смерть где-либо во внешнем мире - это зона безусловной ответственности государства, как у Израиля с евреями?
Ох, крамольные речи!
Вот так оно и выходит, что Одесса 2 мая - это вроде бы про всех нас, про Россию, а вроде бы и не совсем.
Без пяти минут про Россию.
И остается только надеяться, что когда-нибудь эти пять минут пройдут.

Меня не оставляет один странный образ.
Я думаю о бесконечном количестве воюющих, да и просто страдающих русских людей сороковых годов прошлого века, людей, которые с таким трудом проживают - далеко-далеко, на большом уже расстоянии от нас - свою страшную жизнь, и вдруг останавливаются на минуту.
Они словно бы устраивают перекур, замирают - в окопах, в грязи, в лесу, в брошенных избах, в госпиталях, в лагерях для военнопленных, на допросах, перед награждением, перед смертью, встретившись где-то в чужих городах, на выгоревших перекрестках и на разбомбленных площадях.
И когда они делают эту свою остановку, они - незнакомые, совсем чужие, в форме и без, - быстро спрашивают друг друга: ну, как там твои? там, на том берегу?

- Мой телефонами торгует. Скучает. Покупатели все тупые.
- Мой квартиру купил. На Москву не хватило, только на Домодедово.
- Моя замуж вышла и уехала. Занимается кулинарными фестивалями.
- А у меня все Путина свергают. И все никак.
- Мой тоже воюет. Освобождал Иловайск.
- Оккупировал. Это мой освобождал, вышел из окружения.
- А мой за деньги и в Африке. Там какой-то фельдмаршал у них наступает.
- Переводит Питера Слотердайка.
- Сидит.
- Возит какую-то дрянь то в Самару, то в Астрахань. А потом неделю дома.
- Забывает таблетки принять. Забывает, куда очки положила. А меня не забывает.
- Вернулась с Бали. Вроде не курит.
- Развелся. Переживает.
- Ночует в яме в лесу. Не как мы, а нарочно, развлечение у них такое.
- Фотографирует еду. Приготовит - и фотографирует.
- Наряжается в гимнастерку с фуражкой и клеит на машину: "можем повторить".
- Пишет, что праздновать 9 мая не надо, а надо помнить. Нас, в смысле, помнить. И все.
- Празднуют. С моим портретом на палке.
- И с моим тоже.
- А моего у них нет. Портрета нет.

И так они спрашивают друг друга, гражданские и солдаты, - а потом эта минута кончается, и они расходятся навсегда, и тут же, конечно, забывают о том, что спросили, ведь это всего лишь дурацкая картинка, которая не выходит у меня из головы.
Расходятся - а потом все-таки сходятся.
В нас.
Потому что вся наша несчастная, прекрасная, грустная, нелепая, грандиозная, неподъемная родина - состоит из одного сплошного продолжения этих умерших людей, из продолжения этих солдат и гражданских.
И если так получилось, что они там - на своем исчезнувшем берегу - не могли спросить друг друга про нас, не умели, не знали, не находили для этого слов, то тогда хотя бы с этой, земной стороны - можно же спросить у мертвых: зачем воевали? зачем страдали?
Чтобы продолжение - было.
И чтобы нам - оказавшимся здесь после них, вместо них, благодаря им, - в день их памяти было удивительно хорошо.

(9 мая 2017)

Мы познакомились почти двадцать лет назад в бельгийской пивной на Сивцевом Вражке.
Я был наивный, очень либеральный, аэропортовский, как принято было выражаться в Москве прошлого века, мальчик, - а он был Крылов. И я с каким-то восхищенным ужасом слушал, что он говорил, и как он это говорил.
А потом были долгие годы, когда мы приятельствовали, когда работали вместе, ссорились и мирились, когда встречались, когда напивались, когда я считал самую главную, самую ценную в его жизни идею - надуманной, разрушительной, непонятной, а потом незаметно перешел на его сторону, хоть и по-своему, но встал в его строй.
Я любил встречать его, когда он ко мне приходил - на день рождения, например. Он всегда долго не мог найти дорогу, несколько раз звонил, а я - с открытой бутылкой, обнимая входящих, смеясь, - объяснял, куда поворачивать, и когда он, наконец, появлялся в дверях - одновременно солидный и шумный - вся компания словно бы пополнялась на двадцать человек, а в квартире откуда-то прибавлялось еще десять комнат. Его было много. Но от этого "много" - всем вокруг было легко.
А теперь я его провожаю.
А когда провожаешь того, с кем было весело, его не хочется отпускать. Ему хочется сказать - как это всегда и было - Костя, да посиди еще, ну куда ты спешишь, давай-ка мы еще выпьем. Ему хочется сказать что-то такое, чтобы он остался.
Хотя бы в памяти.
Крылов был удивительно славный, обаятельный, общительный человек, он был грандиозный импровизатор - теорий, историй, любых умственных упражнений, дискуссий, речей, застольных шуток, в любом устном жанре, со всеми, всегда, до закрытия заведения, до последнего стакана. Он был просто хороший друг - и когда я, в глупые юные годы, стрелялся на дуэли водкой и победил, именно он был моим секундантом и дотащил меня домой.
Крылов был замечательный автор во всех когда-либо зафиксированных филологами жанрах, одновременно философ, фантаст, политолог, поэт, журналист и создатель длинного ряда придуманных сущностей, псевдонимов и масок. Он был целым литературным оркестром, и в этом его разнообразии была великая щедрость, он писал, словно бы разбрасывая свадебные конфетти.
Крылов был энциклопедия. Он одинаково хорошо помнил и понимал гуманитарное и естественно-научное, он мог в любую минуту и с любого места прочесть лекцию хоть по богословию, хоть по математике, хоть по истории кухни, а потом перейти к профессиональному обсуждению галстуков, Мандельштама, анатомии, собак, лингвистики и позапрошлой войны на другом конце света.
Крылов был русский. Делом всей его жизни был русский вопрос, было положение его народа, и он упрямо, сквозь все немыслимые загородки, которыми была забита его дорога, тащил этот воз национальной судьбы. Он мог бы стать хоть профессором, хоть депутатом, хоть знаменитым писателем, он был бы принят везде и любим всеми, благо хватало ему и очарования, и таланта, но он настаивал на своих убеждениях - табуированных и ненужных что публике, что государству, - и никогда не свернул, не смирился, не сдался.
Ему недостаточно было бы и ста лет, чтобы сделать все, что он мог, что он умел, чего хотел.
Его хватило на пятьдесят два.
Человека ничем нельзя возместить, пустота на его месте не заполняется.
Но если бы можно было однажды создать в России маленький мир памяти Константина Крылова, тот, о котором он всегда мечтал и который любил, - то это была бы уютная площадь со смешным и трогательным памятником в его рост, а от нее расходились бы несколько узких улиц с разноцветными крышами, цветниками и непременными пивными, и отовсюду бы шел счастливый нетрезвый гул, и звон тарелок и вилок, и запах печеных уток с бельгийским вишневым, дух праздника, отменяющий бедность и холод, дух праздника, на котором русский человек будет хозяином у себя дома, и ему будет свободно и хорошо.

(2020)

Почему неприятель хорошо воюет?
Я не имею в виду вооружения, западную помощь, качество офицеров и прочие вещи, в которых ничего не понимаю. Я говорю только о морально-психологической стороне вопроса.
Дело в том, что сегодняшний сорокалетний человек - 1984 года рождения.
То есть нынешние сорокалетние пошли в школу в 1991 году - и это значит, что они даже сколько-нибудь сознательными детьми не застали единую страну, где слова Москва, Ленинград, Киев, Минск, Севастополь, Новороссийск, Одесса, Харьков, Курск - воспринимались как неотменяемо принадлежащие к одному национальному ряду.
Для них (о младших и говорить нечего) Россия и Украина - это "разные страны", где живут "разные народы", что уже для нас, 45-летних, звучит смешно, а уж для старших, возраста наших начальников, и вовсе полный абсурд.
Разумеется, всегда есть исключения в обе стороны в лице особо идейных активистов. Но речь не о них.
А что касается народа - там есть эта черта отсечения.
Замечу попутно, что если бы необходимые решения были приняты Москвой в 2014 году, то первоклассникам 1991 года было бы тридцать, а если бы все было сделано в 2004 году (погуглите, кто не знает: "съезд в Северодонецке") - им было бы двадцать.
Представьте, как легко объединилась бы Россия, если бы ее исторические границы были естественными для всех, кто старше двадцати.
Так что можно только горько пожалеть о том, что наша власть встает на правильный путь с таким чудовищным, таким трагическим опозданием.