Из Тбилиси ушла жара, из Тбилиси потихоньку разъезжаются друзья, я воспринимаю всё очень лично. Этот город словно дальний родственник, у которого ты попросилась пожить на время, но осталась сильно дольше, чем планировала. И вот он тебя вроде и не гонит, но и сильно обжиться на этой подчиненной чужому укладу жилплощади не дает. И все же мы худо-бедно обжились. Обзавелись новыми друзьями и вещами, протоптали новые ежедневные маршруты, перестали замечать вульгарные цветы на обоях в съемной квартире. Какие мелочи, боже мой! К чему мы так и не смогли привыкнуть, так это к неизбежному течению времени. С тех пор, как мы уехали из страны, прошло два нонфика и две ммкя, десятки локальных книжных фестивалей и сотни презентаций, два лицея, две красные от стыда площади, короче, жизнь идет. В какой-то момент с этим пришлось смириться. Летом 2022-го мы каждый месяц встречали вновь прибывших друзей и знакомых, помогали им искать жилье, делились лайфхаками. Летом 2023 мы всех их проводили. Кто-то перебрался в более дружелюбную по части легализации Сербию, кто-то уехал по гуманитарной визе в Германию. Мой приятель, снимавший жилье в одном с нами доме, увез семью в Юго-Восточную Азию. Этим летом Тбилиси опустел для меня, и с каждым отъездом я ощущала настоящее сиротство. Я только сейчас поняла, что чувствовали наши оставшиеся в России друзья весной 2022-го. Мне стыдно, что все это время я этого не понимала. Не понимала, а сейчас вот поняла. Этим чертовым летом нас слишком часто звали на прощальные вечеринки. Ненавижу их и думаю перестать ходить. Чтобы больше никаких последних ужинов, чтобы больше не возвращаться молча в свой временный дом, прижимаясь друг к другу чуть сильнее, не то подпирая, не то пытаясь заполнить внезапно образовавшуюся пустоту. После каждого такого возвращения страшно и растерянно. Мы спаслись бегством и грезили покинутым домом каждый день. И каждый из этих дней сильнее отдалял нас от него. Ничего не заканчивается. Кто-то устает ждать просвета и возвращается в теплую темную утробу родины, где скоро будет новый нонфик, а затем новая ммкя. Кто-то разрезает пуповину и уезжает дальше, в сторону рая, устраивать новую жизнь. Я втайне завидую тем и другим, потому что они так или иначе выбрались из лабиринта, за каждым поворотом которого непроходящий туман войны. Брести в нем изматывает. Может за следующим поворотом и будет выход, а может очередной пиздец. Так и живем. Слишком много прощальных вечеринок, слишком мало ясности.

Читаю третий том Балканской трилогии Оливии Мэннинг «Друзья и герои». Все чисто про нас:

«Гарриет впервые столкнулась с людьми, которые жили за границей без работы, и была потрясена их инертностью».

«Они приехали из страны, где всем заправлял страх, поэтому Гарриет особенно сильно ощущала, как спокойны греки. У них было право на это спокойствие».

«Гарриет казалось, что им нужна лишь более дружелюбная страна, и тогда их жизнь начнется заново; но пока что они вновь застыли в неопределенности».

А когда выйдет выпуск, над которым ты так орала на днях, — спрашивает парень. Отвечаю — я над всеми выпусками ору. Нет, говорит, над этим ты особенно орала. Улыбаюсь и отвечаю, что в этот четверг. Сегодня получается. А вообще должна сказать, что невероятно кайфую от работы с подкастом Девчонки умнее стариков. Определено, лучшая идея этого года!

Пять лет назад не смогла дочитать их, не хватило запаса прочности. Вся изранилась об нее и бросила. Теперь, конечно, дочитаю.

Дочитала книжку про современные форматы отношений журналистки Светланы Кольчик «Новая семья: Гостевой брак, лоскутная семья и другие форматы отношений в современном мире». Экс-главред Marie Claire и авторка многочисленных репортажей в глянце, а также книжки «Любовь и брокколи» (про то, как наладить у детей здоровые отношения с едой), на этот раз обобщила опыт свои подруг из разных стран об отношениях. И в этом, пожалуй, главная претензия к книжке — слишком часто авторка опирается в своем исследовании на теплый круг. Большинство респондент_ок Кольчик — это ее знакомые и подруги, их дети, или бывшие коллеги, причем подавляющее большинство живут за границей. Этот факт несколько снижает ценность сделанных в книге выводов (выборка не очень репрезентативная) и прикладной характер исследования Кольчик.

Из поп-культуры мы кое-что знаем о полиаморах из Берлина, одиночках из Нью-Йорка, шведских семьях и набирающих популярность мужских декретах. Но как с этим обстоят дела в России? В поисках ответа на этот вопрос Кольчик обращается не столько к научной, сколько к популярной информации: данным опросов порталов mailru, статьям в Афише и Тинькофф Журнале, Татлере и Кольте, а также к разному печатному научпопу. Из первичных источников в книге: данные переписи населения, статистика разводов и пара опросов ВЦИОМа. Но даже они не всегда корректно упомянуты. Как в случае с данными об одиноких пожилых женщинах, составляющих значительную часть российской статистики соло-домохозяйств, в главе про одиночек.

Допускаю, что это в меньшей степени проблема авторки и в большей — нашей страны в целом. Масштабных социологических исследований в области отношений и брака (тем более выходящих за пределы традиционных форм) практически нет, а репортажи в сми при всем желании не могут в полной мере удовлетворить интерес исследователя. И уж тем более не могут выступать устойчивой базой для обобщений. Высока вероятность получить материал в духе «В огороде бузина, а в Киеве дядька».

Книга Светланы Кольчик мне показалась именно такой. Авторка пытается выстроить выводы на довольно разрозненном материале с явным географическим и, извините, социально-экономическим (не хочу использовать слово «классовым», но имею ввиду его) перекосом по источникам и выборке. Добавьте к этому морально устаревший «глянцевый» стиль письма и неэтичную характеристику на грани фэтшейминга (имею ввиду «Строгую, едва помещавшуюся в дверь классную руководительницу с пронизывающим до костей взглядом»), которые на внешние факторы уже никак не спишешь.

Мои претензии — моя оптика помноженная на огромный интерес к теме. Так что не исключаю, что кому-то объем данных покажется исчерпывающим, источники — достоверными, а исследовательская рамка (совокупность подходов к изучению источников с целью их интерпретации) — убедительной. Книга Кольчик в целом дает некоторое представление о том, какие трансформации сегодня переживает институт брака. Прочитав книгу «Новая семья: Гостевой брак, лоскутная семья и другие форматы отношений в современном мире» вы узнаете, чем хорош гостевой брак (примерно всем на мой взгляд), но почему он мало кому доступен в России; с какими проблемами сталкиваются русские женщины, пробуя полиаморию (если коротко — не хватает терапированности); каково женщинам чайлдфри и мужчинам в декрете (вообще отлично, но не в России); и почему датчане преотлично живут лоскутными семьями (с детьми от бывших и общаясь с бывшими), а за МКАДом это мало у кого получается. И хотя на вторую часть вопросов Кольчик развернутого ответа не дает, вы без труда найдете его сами.

Так и хочется сказать Данилкину в ответ на это эссе о литературе нулевых — замолчи!

В спокойном и полном надежд сентябре книжный клуб выбрал на обсуждение дебют Марии Нырковой «Залив терпения». Роман вышел в августе в совместной серии «Есть смысл» и Поляндрии — еще одна книжка-малышка, туго набитая смыслами, еще одна начинающая авторка, открытая нам Юлей Петропавловской и запущенная в литературную стратосферу командой Дарины Якуниной. Тандем мечты продолжает идти против течения: ставит на молодость, не оправдывает маленькость, не боится, хотя, наверняка боится, но делает.

Главная героиня «Залива терпения» Маша летит из Москвы на Сахалин, чтобы продать по доверенности квартиру. Опустевшая после смерти последнего из оставшихся на острове родственника, она — старый корень, который семья хочет выкорчевать из земли прошлого, заржавевший якорь. Но для Маши, никогда не знавшей этой просоленной морем и неспокойной земли, поездка становится не разрывом, а встречей. Сахалин оставил для нее множество подсказок: коробки со старыми фотографиями в опустевшей квартире, дневник прабабки, который сохранила подруга, надписи на надгробиях. Дары смерти…

Проза Нырковой — хрупкая, поэтичная, вырастающая из наивности и крепнущая на глазах. Влюбленная дурочка, готовая наплакать второе море слез из-за недельной разлуки с мальчиком, быстро взрослеет, и к концу книги открывает в себе себя отдельную. Обретя тайное знании о семье и родине, героиня отправляется в новый путь:

«каждый день я продолжаю завязывать шнурки кроссовок, стягивать жидкие волосы в хвост, раздвигать сутулые плечи под лямками рюкзака. каждый день я продолжаю любить. каждый день я иду по ее земле и ищу то — не знаю что. среди этого незнания хранится мой дом и дом моих предков. нельзя отнять то, чего еще не коснулась наша рука. поэтому им не лишить меня дома. поэтому им не лишить меня счастья».

Всеми силами стараюсь сосредоточится на тепле, которое получила во время недавней поездки в Россию, и знаю, что с течением времени память проделает эту работу за меня: сохранит самое хорошее, а остальное очистит. И все же вот уже две недели я не могу прожить ощущение тяжести, с которым вернулась. С момента отъезда в Грузию весной 2022-го я возвращалась дважды: в начале прошлой осени и сейчас, год спустя. В обоих случаях провела дома около месяца – достаточно, чтобы это не казалось путешествием/гастролями, а было просто куском обычной жизни. Было наивно думать, что за год ничего не изменится, и все же я оказалась не готова к переменам, с которыми столкнулась. Дело в том, что этот сраный разрыв существует. Он проходит поперек общественных площадок и дружеских кухонь. Он есть, и в свой последний приезд я в него провалилась.

Среди моих новых друзей в Тбилиси много кто регулярно ездит в Россию. Большинство по работе или чтобы проведать родных, еще по делам – документы, вещи, недвижимость. Забустить проекты, аудитория которых в России. Например, записать видеоверсии для подкаста или провести встречу с читателями. Короче, такие поездки происходят постоянно, и это позволяет проводить сверку между тем, что читаешь в новостях и тем, что привозят с собой друзья в виде реальных ощущений. Это как в прогнозе погоды, когда -12 ощущается как -20. В основном люди приезжают заряженные, особенно из Москвы. Ну и заебавшиеся, конечно, главным образом от усталости, потому что приходится много суетиться, чтобы все успеть. Мне кажется, я первая из нашего круга общения, кто вернулся настолько задестроенной, хотя план был ровно обратный.

Короче, летом у меня случился какой-то очередной спад, я писала о нем здесь: друзья разъезжались, двигались дальше, а мы по-прежнему находились в ступоре, парализованные неясностью будущего. Мы ждали, что задергается поплавок на какой-то из заброшенных удочек. Леша, видя как я переживаю, предложил мне съездить домой. Поезжай, сказал он, навести маму, встреться с теми, по кому особенно скучаешь, вернись к привычному ритму. Каждый из аргументов был весомым, но я застряла и не могла сдвинуться с места. К осени, как это обычно бывает, что-то зашевелилось, и я начала собираться.

Программой максимум было сдать квартиру. Мы полтора года обходили стороной это решение, потому что оно делало происходящее слишком реальным. За восемнадцать месяцев в Грузии чувство дома расслоилось на несколько вселенных: дом уже здесь и дом все еще там. И вот ты возвращаешься, безошибочно находишь выключатель, зажигаешь свет и мышечная память в пространстве восстанавливается за секунды. Сидишь на диване посреди гостиной и осознаешь точное расстояние до каждой оставленной на своем месте вещи. Страшное чувство — фантомная память утраченного дома.

Возврат к когда-то привычному тоже не принес утешения. Я встречалась с друзьями и ходила на мероприятия, но ни один даже самый продолжительный разговор не помогал залатать возникшие за прошедшее время дыры, и мы то и дело падали в них. На благотворительной книжной ярмарке я наткнулась на знакомую, которая вместо «привет», сказала «а я думала, ты уехала». И было в этой фразе столько ресентимента, что я впервые задумалась, блин, а ряды-то сомкнулись! Потом эта метафора крепко сомкнутых рядов из тех, с кем еще год назад вы пили игристое на одних и тех же тусовках, догоняла меня не один раз. (продолжение в следующем посте)

(продолжение) Я стала неудобной собеседницей, возвращающей друзьям фразы «ну, это можно понять» — стоп, погодите, ну в смысле?! Нет, я не понимаю, объясните? В одну из последних ночей в Москве мы сидели дома у одной из коллежанок и обсуждали, как сегодня продолжать делать культуру. Это был один из самых сложных разговоров за все время. В нем чувствовалась усталость от войны и желание вытеснить ее за пределы хотя бы комнаты. Мне объясняли, что писатели сегодня должны понимать, что можно, а что нельзя писать в России. И уж точно не присылать российским издателям свою рефлексию войны, чтобы никого не подставить. У меня не нашлось слов, чтобы объяснить, что по-моему это так не работает. Что жизненно необходимо писать так как чувствуешь, потому что иначе зачем вообще. И дальше вместе с издателем уже думать, как это все в новых условиях до читателей донести. И что охранять сегодня культуру от рефлексии войны — значит превратиться в вахтерш.

Когда я приезжала год назад, в Москве и в Питере повсюду были вторичные признаки происходящей катастрофы: сводки с фронтов в новостях, зэт-агитки в метро, на автобусах и машинах, люди шептались об этом в общественных местах и громко говорили на кухнях. В этом октябре войну в столицах будто подтерли. За неделю, что я провела у мамы, из телевизора не прозвучало ни одной сводки. Я не увидели ни одного зэта, хотя почти всегда ездила на общественном транспорте. Такие штуки сильно бросаются в глаза. Знакомый журналист сказал, что теперь это – часть внутренней политики. После того как попытки поднять страну в едином патриотическом порыве провалились, решили снова вернуть людям иллюзию, что ничего не происходит и, если не высовываться, можно спокойно жить. Это, конечно же, очередное вранье. Безопасного режима жизни не существует. Эту постоянную тревогу за будущее ничем не запить, не заесть, не заговорить, не зачитать. Ты выдворяешь ее за дверь, она пролазит обратно в окно. И так день за днем. Здесь и там, там и здесь.

Из квартиры спускаться 48 пролетов или 24 этажа. Приехал маленький лифт. Две синие доверху набиты икеевские сумки, сложенные одна на одну, заняли ровно его половину, еще четверть заняла я. На 19 этаже лифт остановился. Девушка секунду поколебавшись вошла и встала в оставшийся квадрат. Мы ехали молча, обе смотрели на мои тюки, потому что больше было некуда. Какие у вас сумки, сказала она перед выходом со смесью восторга и сожаления. Из мирной жизни, ответила я. Целый год в одном смолтоке.

Не знаю, что в итоге разъебало меня сильнее – ретравматизация отношений с домом или пресловутый конфликт уехавших и оставшихся, с которым я столкнулась впервые. Подруга сказала, что дело в идеализме, который не дает мне разглядеть очевидное: разобщенность в культуре была всегда, а я просто напридумывала себе каких-то там “своих” людей. С такими вводными, конечно, сложно жить. Единомышленичество – одна из моих опор, и после возвращения она перестала быть устойчивой. Две недели я переписываю этот текст, чтобы разобраться, будучи не в силах смириться с утратой взаимопонимания.

Рассказала Wonderzine о книгах, которые помогли мне прийти в себя, о некоторых новинках и о том, почему считаю такой выбор спасительным