Декабрист Волконский, убежденный полонофоб, приписывал зарождение сибирского областничества влиянию сосланных после 1830 года поляков.
"Его Величество почитает недостойным русского дворянина увлекаться подражанием западным затеям - ношением бороды"
Из указа с требованием славянофилам сбрить бороды.
Из указа с требованием славянофилам сбрить бороды.
"Ох уж мне эти хохлы! Ведь бараны - а либеральничают во имя галушек и вареников с салом!"
Белинский
Белинский
Интересно что Земельный Кодекс РСФСР 1922 года закреплял столыпинскую реформу фиксируя право выхода из общины
Оказывается в гибели Блока главную роль сыграл особотдел ВЧК рекомендовавший не выпускать его заграницу
Конечно впечатляет нарисованная Сергеевым эпическая картина постреволюционной русофобии русской элиты - Бунин, Розанов, Булгаков, Меньшиков, Веселовский, Готье ("ожидовевшая азия")... Просто стыдно делается
Конечно книгу Сергеева об отсутствии Русской Нации просто раздавила и уничтожила воспринятая им от и до фурсовская теория автосубъектной надзаконной "русской власти", которую он именует "московским принципом". При всем своем увлечении Фурсовым я никогда под эту теорию не прогибался - максимум резал на фрагменты. А с того момента, как это все превратилось в воспевание опричнины - так и вовсе разочаровался.
А беднягу Сергеева гений Андрея Ильича проглотил целиком. - с итальянскими штиблетами. Теория Фурсова взята с начетнической покорностью, но только эмоциональный плюс заменен на эмоциональный минус а теория лишена экономической основы. В свете чего сама теория теряет весь свой смысл, так как _суть_ идеи Фурсова в том, что великий автосубъект типа Ивана или Сталина лишает элиту-олигархию собственности и создает новый правящий слой с еще меньшим количеством собственности, чем у предыдущей элиты. Автосубъект не имеет опоры в частной собственности, а потому и не зависит от нее и может производить большие перетряски. Сергеев с его акцентом на частной собственности должен был бы тогда последовательно противопоставить идею нации как союза частных собственников и власти как потрошителя частных собственников. Но у него этого не получилось.
В результате фурсовская властесобственность повисает у него как пайпсовская ругалка. Как некий универсальный вирус, не дающий русским быть нацией. Как некая метафизическая проказа. И теория Сергеева становится откровенно русофобской - якобы в структуре русского общества, русской цивилизации, есть нечто, некая родовая черта, мешающая состояться русской нации. Русские - порченные.
Что противоречит даже приводимому Сергеевым историческому материалу, не говоря уж о том, что в реальности конечно русское государство было обычным ранним национальным государством а потом постепенно начало болезненно мутировать. Причиной этой мутации был западный вызов - России будучи крупной, но все-таки нацией, приходилось в одиночку отвечать на вызов глобальной цивилизации, глобальной мирсистемы, которая в противном случае готова была бы ее переварить и колонизировать. В одиночку, будучи гораздо беднее, уравновешивать всех, - это создает очень специфическое, "пелевинское" государство, которое, грубо говоря, вынуждено имитировать атомную бомбу прыжком миллиона заключенных. Конечно на самом деле и атомную бомбу и много что еще тмитировать не пришлось, создали по настоящему. Но слишком многое в России - это прыжок через голову, или, хотя бы, его имитация - Потемкинские Деревни. Имитация необходимая, "чтобы не лезли".
Альтернатива простая - сдаться на милость победителя, хотя бы на короткое время, как Китай, лучше на длинное - как Индия, и позволить победителю переформатировать себя (собственно миф об английской криптоколонии это отработка в русском сознании несостоявшейся "судьбы Индии" ). И тогда может ты вернешься на коне (впрочем Китаю для этого тоже понадобилась автосубъектная власть, хотя и более изощренная, чем в России - ротационная партийная олигархия).
Но вот русские уперлись в то, что русские не сдаются.
Одинокая нация совершающая невозможное, чтобы конкурировать на равных с глобальной цивилизацией, что роковым образом деформирует ее институты - вот это конечно сюжет, который требует своего Гомера и Камоэнса. Но Сергеев слишком методологически беспомощен, чтобы почувствовать эту драму, и в итоге ходит нацдемским раком с фурсовской неосталинистской клешней.
А беднягу Сергеева гений Андрея Ильича проглотил целиком. - с итальянскими штиблетами. Теория Фурсова взята с начетнической покорностью, но только эмоциональный плюс заменен на эмоциональный минус а теория лишена экономической основы. В свете чего сама теория теряет весь свой смысл, так как _суть_ идеи Фурсова в том, что великий автосубъект типа Ивана или Сталина лишает элиту-олигархию собственности и создает новый правящий слой с еще меньшим количеством собственности, чем у предыдущей элиты. Автосубъект не имеет опоры в частной собственности, а потому и не зависит от нее и может производить большие перетряски. Сергеев с его акцентом на частной собственности должен был бы тогда последовательно противопоставить идею нации как союза частных собственников и власти как потрошителя частных собственников. Но у него этого не получилось.
В результате фурсовская властесобственность повисает у него как пайпсовская ругалка. Как некий универсальный вирус, не дающий русским быть нацией. Как некая метафизическая проказа. И теория Сергеева становится откровенно русофобской - якобы в структуре русского общества, русской цивилизации, есть нечто, некая родовая черта, мешающая состояться русской нации. Русские - порченные.
Что противоречит даже приводимому Сергеевым историческому материалу, не говоря уж о том, что в реальности конечно русское государство было обычным ранним национальным государством а потом постепенно начало болезненно мутировать. Причиной этой мутации был западный вызов - России будучи крупной, но все-таки нацией, приходилось в одиночку отвечать на вызов глобальной цивилизации, глобальной мирсистемы, которая в противном случае готова была бы ее переварить и колонизировать. В одиночку, будучи гораздо беднее, уравновешивать всех, - это создает очень специфическое, "пелевинское" государство, которое, грубо говоря, вынуждено имитировать атомную бомбу прыжком миллиона заключенных. Конечно на самом деле и атомную бомбу и много что еще тмитировать не пришлось, создали по настоящему. Но слишком многое в России - это прыжок через голову, или, хотя бы, его имитация - Потемкинские Деревни. Имитация необходимая, "чтобы не лезли".
Альтернатива простая - сдаться на милость победителя, хотя бы на короткое время, как Китай, лучше на длинное - как Индия, и позволить победителю переформатировать себя (собственно миф об английской криптоколонии это отработка в русском сознании несостоявшейся "судьбы Индии" ). И тогда может ты вернешься на коне (впрочем Китаю для этого тоже понадобилась автосубъектная власть, хотя и более изощренная, чем в России - ротационная партийная олигархия).
Но вот русские уперлись в то, что русские не сдаются.
Одинокая нация совершающая невозможное, чтобы конкурировать на равных с глобальной цивилизацией, что роковым образом деформирует ее институты - вот это конечно сюжет, который требует своего Гомера и Камоэнса. Но Сергеев слишком методологически беспомощен, чтобы почувствовать эту драму, и в итоге ходит нацдемским раком с фурсовской неосталинистской клешней.
Forwarded from Егор Холмогоров
Я готов публично заявить, что никогда не был способен испытывать неприязнь к Гитлеру. С тех пор как он пришел к власти — до этого я, как и почти все, заблуждался, не принимая его всерьез, — я понял, что, конечно, убил бы его, если бы получил такую возможность, но лично к нему вражды не испытываю. В нем явно есть нечто глубоко привлекательное. Это заметно и при взгляде на его фотографии, и я особенно рекомендую фотографию, открывающую издание «Херста энд Блэкетта», на которой Гитлер запечатлен в более ранние годы чернорубашечником. У него трагическое, несчастное, как у собаки, выражение лица, лицо человека, страдающего от невыносимых несправедливостей.
Джордж Оруэлл
http://philologist.livejournal.com/9256801.html
Джордж Оруэлл
http://philologist.livejournal.com/9256801.html
Livejournal
Рецензия Джорджа Оруэлла на «Майн кампф» Адольфа Гитлера (1940)
Джордж Оруэлл родился в семье чиновника из опиумного департамента британской Индии, работал в полиции колониальной Бирмы, воевал на стороне ополчения в гражданской войне в Испании. Во время Второй мировой вел антифашистские передачи на BBC. Сегодня Оруэлл…
Рецензия на отсутствующую Русскую Нацию Сергеева.
Вместо долгого препирательства по определению нации, я не без некоторого занудства показываю, что Сергей Михайлович банально не знает допетровских источников, о которых он говорит что в них отсутствует даже намек на нацию. На самом деле русская нация в документах XVI-XVII века буквально КРИЧИТ о себе, причем в том самом смысле, в каком предпочитает говорить о ней Сергеев. А то, что он этого крика не слышит, говорит о поверхностности автора, положившегося на второисточники.
В целом у Сергеева получилась увлекательная книга со множеством интересных фактов, перемешанных с дурной и тенденциозной публицистикой, убивающей всякое доверие к той Свободе, духом которой пронизана книга. При этом в ней есть много прекрасных страниц, особенно в главах по XIX веку. Но как целое получилось опять не история русской нации, а история начальства наоборот, всё та же история государства, но только с выставленным государству минусом, вместо плюса.
http://portal-kultura.ru/articles/books/159502-nesostoyavshayasya-istoriya-natsii/
Стараясь принизить уровень национального самосознания, автор порой впадает в непростительные источниковедческие ошибки. Он утверждает, что даже борьба с иностранными интервентами «не повлияла на формирование в русской культуре дискурса народа, в литературных памятниках эпохи он отсутствует». Мол, русские отождествляют себя с религией, государством, территорией, но не с народом. В качестве примера национальной глухоты Сергеев приводит «Новую повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском» — агитационное письмо, звавшее на борьбу с захватчиками.
Однако вот незадача. В монографию Н.Ф. Дробленковой, в рамках которой и была издана в 1960-м «Новая повесть», входит «грамотка», обращенная к «господам братьям нашим всего Московского государства», отправленная из осажденного Смоленска в начале 1611 года. И там предельно ясно сказано: «в то время на Москве русские люди возрадовались и стали меж себя говорить, как бы во всей земле всем людям соединитись и стати против литовских людей, чтобы литовские люди из все земли Московские вышли все до одново». Борьба москвичей за свободу описывается не только как борьба православных с иноверцами, но именно как конфликт двух наций — русских людей с литовскими.
«Нация — сообщество равноправных сограждан, объединенных одной культурой», — настаивает Сергеев и подчеркивает, что актуально нация реализуется тогда, когда весь народ признается господами, присваивает себе привилегии аристократии. Открытие такого понимания русской нации, по его мнению, принадлежит декабристам. А теперь вчитаемся в «Смоленскую грамотку» внимательно: смоляне называют всех людей «господами братьями», то есть приписывают им равенство в господском достоинстве. Слово «русские люди» явно употреблено в документе не в узкоэтническом смысле, а как обозначение сообщества людей, политически отождествляющих себя с Московским государством.
Но это же та самая русская нация, которую днем с огнем не может найти наш автор! Вот она, сама заявляет о себе в источниках, созданных героями смоленской обороны. А если она куда-то запропастилась позднее, то это и следовало бы историку объяснить, вместо того чтобы распространять явную неправду, дескать, ее изначально не было.
Вместо долгого препирательства по определению нации, я не без некоторого занудства показываю, что Сергей Михайлович банально не знает допетровских источников, о которых он говорит что в них отсутствует даже намек на нацию. На самом деле русская нация в документах XVI-XVII века буквально КРИЧИТ о себе, причем в том самом смысле, в каком предпочитает говорить о ней Сергеев. А то, что он этого крика не слышит, говорит о поверхностности автора, положившегося на второисточники.
В целом у Сергеева получилась увлекательная книга со множеством интересных фактов, перемешанных с дурной и тенденциозной публицистикой, убивающей всякое доверие к той Свободе, духом которой пронизана книга. При этом в ней есть много прекрасных страниц, особенно в главах по XIX веку. Но как целое получилось опять не история русской нации, а история начальства наоборот, всё та же история государства, но только с выставленным государству минусом, вместо плюса.
http://portal-kultura.ru/articles/books/159502-nesostoyavshayasya-istoriya-natsii/
Стараясь принизить уровень национального самосознания, автор порой впадает в непростительные источниковедческие ошибки. Он утверждает, что даже борьба с иностранными интервентами «не повлияла на формирование в русской культуре дискурса народа, в литературных памятниках эпохи он отсутствует». Мол, русские отождествляют себя с религией, государством, территорией, но не с народом. В качестве примера национальной глухоты Сергеев приводит «Новую повесть о преславном Российском царстве и великом государстве Московском» — агитационное письмо, звавшее на борьбу с захватчиками.
Однако вот незадача. В монографию Н.Ф. Дробленковой, в рамках которой и была издана в 1960-м «Новая повесть», входит «грамотка», обращенная к «господам братьям нашим всего Московского государства», отправленная из осажденного Смоленска в начале 1611 года. И там предельно ясно сказано: «в то время на Москве русские люди возрадовались и стали меж себя говорить, как бы во всей земле всем людям соединитись и стати против литовских людей, чтобы литовские люди из все земли Московские вышли все до одново». Борьба москвичей за свободу описывается не только как борьба православных с иноверцами, но именно как конфликт двух наций — русских людей с литовскими.
«Нация — сообщество равноправных сограждан, объединенных одной культурой», — настаивает Сергеев и подчеркивает, что актуально нация реализуется тогда, когда весь народ признается господами, присваивает себе привилегии аристократии. Открытие такого понимания русской нации, по его мнению, принадлежит декабристам. А теперь вчитаемся в «Смоленскую грамотку» внимательно: смоляне называют всех людей «господами братьями», то есть приписывают им равенство в господском достоинстве. Слово «русские люди» явно употреблено в документе не в узкоэтническом смысле, а как обозначение сообщества людей, политически отождествляющих себя с Московским государством.
Но это же та самая русская нация, которую днем с огнем не может найти наш автор! Вот она, сама заявляет о себе в источниках, созданных героями смоленской обороны. А если она куда-то запропастилась позднее, то это и следовало бы историку объяснить, вместо того чтобы распространять явную неправду, дескать, ее изначально не было.
portal-kultura.ru
Несостоявшаяся история нации
Книга Сергея Сергеева, вызвавшая множество откликов в соцсетях и интеллектуальных изданиях, напоминает шкатулку с двойным дном. В предисловии автор провозглашает, что сей труд «не является очередной историей России, это именно история русской нации». Однако…
Как Парис в старину,
ухожу за своею Еленой...
Осень бродит по скверам,
по надеждам моим,
по пескам...
На четыре простора,
на четыре размаха
вселенная!
За четыре шага от меня
неотступная бродит тоска.
Так стою, невысокий,
посредине огромной арены,
как платок, от волненья
смяв подступившую жуть...
Вечер.
Холодно.
Ухожу за своею Еленой.
Как Парис в старину,
за своею бедой ухожу...
Ноябрь 1936
Павел Коган - своей жене Елене Каган (Ржевской) (она умерла сегодня, что, собственно, и является инфоповодом).
Вообще я всю эту новиопскую поэзию не люблю, но не могу не признать, что Коган реально офигенный лирик. Я просто не ожилдал даже - сейчас взялся перечитывать и прикусил губу от удивления. Утраченное звено между Мандельштамом и Бродским. Модернизм+Классицизм. Обостренная рефлексия.
И, при этом, характерное - любовь к России при нелюбви к Ивановым - эта формула нам потом встретится еще не раз, впрочем постепенно сменившись нелюбовью и к России и к Ивановым (что означает признание, что Ивановы все-таки вернули Россию себе).
ухожу за своею Еленой...
Осень бродит по скверам,
по надеждам моим,
по пескам...
На четыре простора,
на четыре размаха
вселенная!
За четыре шага от меня
неотступная бродит тоска.
Так стою, невысокий,
посредине огромной арены,
как платок, от волненья
смяв подступившую жуть...
Вечер.
Холодно.
Ухожу за своею Еленой.
Как Парис в старину,
за своею бедой ухожу...
Ноябрь 1936
Павел Коган - своей жене Елене Каган (Ржевской) (она умерла сегодня, что, собственно, и является инфоповодом).
Вообще я всю эту новиопскую поэзию не люблю, но не могу не признать, что Коган реально офигенный лирик. Я просто не ожилдал даже - сейчас взялся перечитывать и прикусил губу от удивления. Утраченное звено между Мандельштамом и Бродским. Модернизм+Классицизм. Обостренная рефлексия.
И, при этом, характерное - любовь к России при нелюбви к Ивановым - эта формула нам потом встретится еще не раз, впрочем постепенно сменившись нелюбовью и к России и к Ивановым (что означает признание, что Ивановы все-таки вернули Россию себе).
Forwarded from Егор Холмогоров
Рецензия на книгу норвежца Ярдра Остбо "Новый Третий Рим", в которой одна из глав посвящена мне....
https://www.foreignaffairs.com/reviews/review-essay/2017-02-03/rome-russia?cid=int-lea&pgtype=hpg
The fourth nationalist that Ostbo discusses is in one sense the odd man out, since he is not an academic. On the other hand, he has the most concise foreign policy doctrine. Egor Kholmogorov, born 1975, is a conservative journalist and publicist with a rather straightforward reading of history: everything that came before Russia was paving the way for it, and everything that is not Russian is basically irrelevant. As he puts it, “Russia is everything. The rest is nothing.” Russians—by which Kholmogorov means ethnic Russians, Ukrainians, and Belorussians—are God’s chosen people, and Russian national consciousness is “the oldest of all modern European nations.” Russia first, and Russia should be for Russians. Kholmogorov deploys the Third Rome myth to argue for his country’s natural superiority, and in general expresses an enthusiasm for militarism and war. Indeed, according to him, one of the uses of the military is to make the rest of the world see Russia’s greatness. As Kholmogorov wrote in 2006, “It is practically impossible for a great power of our magnitude and with an internal structure like ours to survive without striving for superiority.” The combination of Kholmogorov’s enthusiasm for Russia’s religion and its nuclear arsenal mean that his view is often referred to as “Nuclear Orthodoxy.”
https://www.foreignaffairs.com/reviews/review-essay/2017-02-03/rome-russia?cid=int-lea&pgtype=hpg
The fourth nationalist that Ostbo discusses is in one sense the odd man out, since he is not an academic. On the other hand, he has the most concise foreign policy doctrine. Egor Kholmogorov, born 1975, is a conservative journalist and publicist with a rather straightforward reading of history: everything that came before Russia was paving the way for it, and everything that is not Russian is basically irrelevant. As he puts it, “Russia is everything. The rest is nothing.” Russians—by which Kholmogorov means ethnic Russians, Ukrainians, and Belorussians—are God’s chosen people, and Russian national consciousness is “the oldest of all modern European nations.” Russia first, and Russia should be for Russians. Kholmogorov deploys the Third Rome myth to argue for his country’s natural superiority, and in general expresses an enthusiasm for militarism and war. Indeed, according to him, one of the uses of the military is to make the rest of the world see Russia’s greatness. As Kholmogorov wrote in 2006, “It is practically impossible for a great power of our magnitude and with an internal structure like ours to survive without striving for superiority.” The combination of Kholmogorov’s enthusiasm for Russia’s religion and its nuclear arsenal mean that his view is often referred to as “Nuclear Orthodoxy.”
Foreign Affairs
From Rome to Russia
Today, a new generation of thinkers is beginning to reinterpret nineteenth-century Slavophile ideas in order to create a Russian exceptionalism for the twenty-first century.
Вышел мой текст, посвященный Николаю Костомарову, родоначальнику украинской историографии, за каким-то недоразумением числящемуся по ведомству историографии русской (в последнем смысле он может считаться разве что родоначальником русофобской историографии). Именно Костомаров выработал «канон» русофобских интерпретаций нашей древней истории, к которым те или иные публицисты прибегают по сей день.
Конечно по хорошему статью следовало бы назвать "Свинья Костомарова" - будете читать, сразу поймете почему.
http://portal-kultura.ru/svoy/articles/chuzhoy-sredi-svoikh/159094-professionalnyy-ukrainets/
Гораздо более опасным представлялось современникам Костомарова его учение о «двух русских народностях», связанных единым телом России: для великорусов характерна дисциплина, государственность, покорность власти, общинность, подчинение частного общему, начало единодержавия; для другой народности, южнорусской, главное — стремление к свободе, анархия, неприятие рабства, повышенный индивидуализм и в конечном счете неусвоение начал государственных. Великорусы — ханжи, изуверы, малорусы полны любви и душевного умиления. Знаменитая работа буквально сочится неприязнью к первым.
Из числа великорусов Костомаров исключает новгородцев. Их вечевой строй «Речь Посполита Новгородска» и нелюбовь к единодержавной власти дает ему повод искать в северных республиках южные корни. Еще когда он отправлялся в ссылку, в глушь, в Саратов, с ним произошел забавный случай: сей узник, завидев Великий Новгород, встал в коляске навытяжку и принялся так громко прославлять новгородское народоправство, что жандарм тут же пригрозил отправить его назад, в Третье отделение.
В соответствии со своей концепцией Костомаров сочиняет и историю Украины. Публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал — блестящий знаток прошлого Малороссии, историк Геннадий Карпов привлекает внимание коллег к тому, что при подготовке издания Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых не мог не знать, — по всей видимости, потому, что те противоречат его гипотезе об обязательствах русского царя хранить после Переяславской рады малороссийские привилегии.
Мало того, Карпов замечает: излагая события, связанные с Радой, автор монографии перемежает подлинный отчет боярина Бутурлина и сведения из поздней, малодостоверной, вышедшей из-под пера Самуила Величко истории Украины, где русские бояре божатся чтить козацкие свободы. Подобное, чрезвычайно характерное для Костомарова микширование первоисточника с позднейшими выдумками делало ему мало чести. Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный журналом «Беседа».
«Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, — он для меня остается таким же важным историческим фактом» — в этой формуле сокрыты, спрессованы следующие сто пятьдесят лет украинствующей историографии: от фактологических манипуляций Грушевского до древних укров, выкопавших Черное море, и украинско-персидских войн. Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской исторической традиции.
Второй знаковой особенностью, зримо проявившейся там, где он заступает на территорию столь нелюбых ему «великорусов», является желание клеветать и чернить.
Публицист Николай Ригельман, характеризуя метод Костомарова, отмечал в 1875 году: он старается «вывести события из игры нечистых или корыстных побуждений, ощупать в душе исторического лица какой-нибудь порок, благодаря которому можно бы отрицать благородство его намерений... вместо исторической личности является карикатура... Костомаров опошливает самые замечательные моменты и самые замечательные личности русской истории и, в конце концов, приходит к такому отрицательному изображению, что если кто примет его за истинное, то должен потерять всякую веру в нравственные побуждения государственных деятелей и тому сделается недоступным величие и нравственный смысл исторических событий».
Конечно по хорошему статью следовало бы назвать "Свинья Костомарова" - будете читать, сразу поймете почему.
http://portal-kultura.ru/svoy/articles/chuzhoy-sredi-svoikh/159094-professionalnyy-ukrainets/
Гораздо более опасным представлялось современникам Костомарова его учение о «двух русских народностях», связанных единым телом России: для великорусов характерна дисциплина, государственность, покорность власти, общинность, подчинение частного общему, начало единодержавия; для другой народности, южнорусской, главное — стремление к свободе, анархия, неприятие рабства, повышенный индивидуализм и в конечном счете неусвоение начал государственных. Великорусы — ханжи, изуверы, малорусы полны любви и душевного умиления. Знаменитая работа буквально сочится неприязнью к первым.
Из числа великорусов Костомаров исключает новгородцев. Их вечевой строй «Речь Посполита Новгородска» и нелюбовь к единодержавной власти дает ему повод искать в северных республиках южные корни. Еще когда он отправлялся в ссылку, в глушь, в Саратов, с ним произошел забавный случай: сей узник, завидев Великий Новгород, встал в коляске навытяжку и принялся так громко прославлять новгородское народоправство, что жандарм тут же пригрозил отправить его назад, в Третье отделение.
В соответствии со своей концепцией Костомаров сочиняет и историю Украины. Публикует обстоятельную монографию «Богдан Хмельницкий», берется издавать документы по истории Южной Руси как член археографической комиссии. Но тут происходит шумный скандал — блестящий знаток прошлого Малороссии, историк Геннадий Карпов привлекает внимание коллег к тому, что при подготовке издания Костомаров пропускает важнейшие источники, о которых не мог не знать, — по всей видимости, потому, что те противоречат его гипотезе об обязательствах русского царя хранить после Переяславской рады малороссийские привилегии.
Мало того, Карпов замечает: излагая события, связанные с Радой, автор монографии перемежает подлинный отчет боярина Бутурлина и сведения из поздней, малодостоверной, вышедшей из-под пера Самуила Величко истории Украины, где русские бояре божатся чтить козацкие свободы. Подобное, чрезвычайно характерное для Костомарова микширование первоисточника с позднейшими выдумками делало ему мало чести. Но еще ниже уронил его репутацию ответ Карпову, опубликованный журналом «Беседа».
«Если бы какой-нибудь факт никогда не совершался, да существовала бы вера и убеждение в том, что он происходил, — он для меня остается таким же важным историческим фактом» — в этой формуле сокрыты, спрессованы следующие сто пятьдесят лет украинствующей историографии: от фактологических манипуляций Грушевского до древних укров, выкопавших Черное море, и украинско-персидских войн. Нежелание отделять правду от вымысла стало фирменной чертой костомаровской исторической традиции.
Второй знаковой особенностью, зримо проявившейся там, где он заступает на территорию столь нелюбых ему «великорусов», является желание клеветать и чернить.
Публицист Николай Ригельман, характеризуя метод Костомарова, отмечал в 1875 году: он старается «вывести события из игры нечистых или корыстных побуждений, ощупать в душе исторического лица какой-нибудь порок, благодаря которому можно бы отрицать благородство его намерений... вместо исторической личности является карикатура... Костомаров опошливает самые замечательные моменты и самые замечательные личности русской истории и, в конце концов, приходит к такому отрицательному изображению, что если кто примет его за истинное, то должен потерять всякую веру в нравственные побуждения государственных деятелей и тому сделается недоступным величие и нравственный смысл исторических событий».
Католическая религия во Франции была не в доброй славе благодаря аббатам-вольнодумцам, наполнявшим дворцовые приемные благодаря известной легкости нравов тогдашнего общества. Вдруг ее будят, поднимают, влекут в темницы. Во имя ее всходят на эшафот священники, девы, поселяне, вместе с знатными дворянами, с поэтами, с государственными людьми — как было в эпоху первых цезарей. На ризах ее видна была кровь от Варфоломеевской ночи, видны были следы родительских и сиротских слез после отмены Нантского эдикта; все эти следы вдруг сгладились; ничего стало не видно за собственной ее кровью, за следами собственных ее слез. Вот почему, когда она после того встала, то встала в полном сиянии славы, безо всяких пятен. Это сияние приготовили для нее палачи ее.
К.П. Победоносцев. Государство и церковь (Московский сборник)
К.П. Победоносцев. Государство и церковь (Московский сборник)
На Церковь "возложено внушить народу уважение к закону и властям, внушить власти уважение к свободе человеческой".
Победоносцев
Победоносцев
"Русское правительство в Киеве засекает русских крестьян за неисправность перед польскими панами, и крестьяне, собирая окровавленные обрывки розог, кладут их к образам в передний угол"
Победоносцев - А.Ф. Тютчевой. Сентябрь 1864
Победоносцев - А.Ф. Тютчевой. Сентябрь 1864
"Общественное мнение повсюду, тем более у нас в России, я считаю обманчивой мечтой и вижу на опыте целой жизни, как при помощи его не разъясняется, а извращается истина" Победоносцев
Читаю книгу Полунова о Победоносцеве. Можно подписаться скачать тут: http://www.academia.edu/3555265/Константин_Петрович_Победоносцев_в_общественно-политической_и_духовной_жизни_России._М_Росспэн_2010
"Общество трезвости может послужить прикрытием целей совершенно сторонних и даже темных. Это слово "общество" предполагает возможность собраний для общего дела, общей цели"
Победоносцев
Победоносцев
Невозможно допустить принцип выборности "в такую среду, где за ведро водки можно собрать какую угодно заручную, где всем на селе орудует мошенник-писарь, жид-кабатчик или мужик-мироед".
Победоносцев
Победоносцев