Мы возвращаемся к переводу «Книги лжей», составленной Ричардом Метцгером антологии оккультных размышлений современных медиамагов. И переходим к третьему её разделу — «Иконам». Открывает его глава «Kick that habit» о Брайоне Гайсине.
О наименее известном, но наиболее заслуживающем славы маге-художнике двадцатого столетия, скорее всего, слышали все конфиденты. Брайон Гайсин не знал и не помнил различий между искусством, колдовством, философией, антропологией, электроникой… Он подарил Берроузу, во многом предопределив его путь, метод нарезок, стал его верным другом, мистическим товарищем и заговорщиком; создал Машину Сновидений и назвал Третий Разум. Финалом и символом его жизни стала шестнадцатиметровая «Каллиграфия пламени», «раскрывшая» Гайсина раз и навсегда.
«Книга Лжей» Ричарда Метцгера, глава 9: брось привычку
«Крайне необычные встречи и непривычные переживания привели меня к мысли, что окружающий мир и мою деятельность можно назвать не иначе, как термином "психоделический". Примерно треть жизни я провёл в Марокко, где магия была и всё ещё является частью повседневного опыта и проявляется в масштабах от отравления до откровения. Я вкушал плоды жизни и, помимо прочего, познал обе стороны, а это в определённой степени меняет человека. Любой, кто смог выйти за пределы собственной культуры и хоть чуть-чуть погрузиться в другую, может оглянуться и увидеть её в новом свете… магия говорит о себе как об ином методе… и она практикуется в Марокко тщательней личной гигиены, хотя экстатические танцы под музыку тайных орденов можно считать формой психической гигиены. Свою музыку узнаёшь едва её услышав; отдаёшься лжи и танцу, а потом платишь дудочнику. Всё это неизбежно проявляется в искусствах, что я практикую».
О наименее известном, но наиболее заслуживающем славы маге-художнике двадцатого столетия, скорее всего, слышали все конфиденты. Брайон Гайсин не знал и не помнил различий между искусством, колдовством, философией, антропологией, электроникой… Он подарил Берроузу, во многом предопределив его путь, метод нарезок, стал его верным другом, мистическим товарищем и заговорщиком; создал Машину Сновидений и назвал Третий Разум. Финалом и символом его жизни стала шестнадцатиметровая «Каллиграфия пламени», «раскрывшая» Гайсина раз и навсегда.
«Книга Лжей» Ричарда Метцгера, глава 9: брось привычку
«Крайне необычные встречи и непривычные переживания привели меня к мысли, что окружающий мир и мою деятельность можно назвать не иначе, как термином "психоделический". Примерно треть жизни я провёл в Марокко, где магия была и всё ещё является частью повседневного опыта и проявляется в масштабах от отравления до откровения. Я вкушал плоды жизни и, помимо прочего, познал обе стороны, а это в определённой степени меняет человека. Любой, кто смог выйти за пределы собственной культуры и хоть чуть-чуть погрузиться в другую, может оглянуться и увидеть её в новом свете… магия говорит о себе как об ином методе… и она практикуется в Марокко тщательней личной гигиены, хотя экстатические танцы под музыку тайных орденов можно считать формой психической гигиены. Свою музыку узнаёшь едва её услышав; отдаёшься лжи и танцу, а потом платишь дудочнику. Всё это неизбежно проявляется в искусствах, что я практикую».
«Смотрю в окно. Свет ослепляет меня. Голова раскалывается. Закрываю глаза и вижу странное розовое клубничное мороженое. В то же время в меня вливается знание. Я иду в спальню, где Тесса переодевает Криса, и повторяю вслух то, что было передано мне: что у него врождённый дефект, что его нужно срочно отвести к доктору и сделать операцию. И это оказывается правдой» (Филипп Дик, «Экзегеза»).
Одно из самых знаменитых и «ощутимых» откровений Дика касалось его сына Кристофера от Тессы Басби. Это не возвышенное «Святая София родится вновь, раньше мир не мог принять её» или «Империя вечна», а простая, но жизненно важная подсказка: у твоего сына паховая грыжа, ему нужна немедленная медицинская помощь, иначе он умрёт. В больнице выяснилось, что голоса в голове Дика ставят точные медицинские диагнозы, и операция в тот же день спасла единственному сыну писателя жизнь.
Иронично и горько наблюдать, как теперь, через десятилетия после этого небольшого чуда, Кристофер не может позаботится о себе после сердечного приступа, лечение которого отказывается покрывать страховая компания, а Тесса просит денег у незнакомцев в интернете на ремонт разрушающегося дома.
При этом в последние годы наследие Филипа Дика всё прочнее входит в мейнстрим. «Бегущий по лезвию 2049» оказался громким успехом. «Человек в высоком замке» стал весьма популярным сериалом. «Особое мнение» 2002 года номинировался на «Оскар» и премию BAFTA. Но правами на всё распоряжается ребёнок Дика от второго из трёх браков, Иза Фрея Дик Хакетт. Непонятно, какие у трёх детей Дика от разных браков отношения, но уж хотя бы от нищеты и смерти друг друга спасти можно было бы? Хотя бы из уважения к тому, чем был осенён общий отец.
Чувствуется от этой ситуации очень неприятная горечь, демиургова вонь: превратить наследие Дика в высококачественное развлечение, пока единственный де факто наследник мужского пола и его мать борются за выживание в нищете.
В общем, если у кого-то есть возможность — вот тут Тессе можно помочь. А за освещение ситуации спасибо блогерам Жене и Яше, снявшим обо всём этом выпуск для своего блога, «ЧЖТ».
Одно из самых знаменитых и «ощутимых» откровений Дика касалось его сына Кристофера от Тессы Басби. Это не возвышенное «Святая София родится вновь, раньше мир не мог принять её» или «Империя вечна», а простая, но жизненно важная подсказка: у твоего сына паховая грыжа, ему нужна немедленная медицинская помощь, иначе он умрёт. В больнице выяснилось, что голоса в голове Дика ставят точные медицинские диагнозы, и операция в тот же день спасла единственному сыну писателя жизнь.
Иронично и горько наблюдать, как теперь, через десятилетия после этого небольшого чуда, Кристофер не может позаботится о себе после сердечного приступа, лечение которого отказывается покрывать страховая компания, а Тесса просит денег у незнакомцев в интернете на ремонт разрушающегося дома.
При этом в последние годы наследие Филипа Дика всё прочнее входит в мейнстрим. «Бегущий по лезвию 2049» оказался громким успехом. «Человек в высоком замке» стал весьма популярным сериалом. «Особое мнение» 2002 года номинировался на «Оскар» и премию BAFTA. Но правами на всё распоряжается ребёнок Дика от второго из трёх браков, Иза Фрея Дик Хакетт. Непонятно, какие у трёх детей Дика от разных браков отношения, но уж хотя бы от нищеты и смерти друг друга спасти можно было бы? Хотя бы из уважения к тому, чем был осенён общий отец.
Чувствуется от этой ситуации очень неприятная горечь, демиургова вонь: превратить наследие Дика в высококачественное развлечение, пока единственный де факто наследник мужского пола и его мать борются за выживание в нищете.
В общем, если у кого-то есть возможность — вот тут Тессе можно помочь. А за освещение ситуации спасибо блогерам Жене и Яше, снявшим обо всём этом выпуск для своего блога, «ЧЖТ».
А теперь нечто вот уж действительно иное! Публикуем интервью с украинским режиссёром Александром Шапиро: про то, как экранизировать телефонную книгу и зачем перемонтировать «Сталкера», как «психоделическая одиссея» нулевых снималась в синагоге, как здравомыслие сражается с помимомыслием, а главное — что можно излечить цикутой.
Что лечит цикута: интервью с Александром Шапиро
«"Цикута" Александра Шапиро стала феноменом сразу после премьеры: фильм попал под запрет Минкульта, а за режиссёром закрепился статус анфан террибля украинского кино. Радикально-дискретный монтаж фильма дробил откровенные эпизоды из жизни наркопотребителей на концептуальный пазл, который невозможно собрать за один просмотр. Уже через год стало ясно, что такое кино нужно не столько смотреть, сколько "читать": на Берлинале показали его "Путеводитель" — городскую симфонию Киева нового миллениума, где в полифонии случайных диалогов пересекаются топографии прошлого и настоящего», — [fatwax]
Что лечит цикута: интервью с Александром Шапиро
«"Цикута" Александра Шапиро стала феноменом сразу после премьеры: фильм попал под запрет Минкульта, а за режиссёром закрепился статус анфан террибля украинского кино. Радикально-дискретный монтаж фильма дробил откровенные эпизоды из жизни наркопотребителей на концептуальный пазл, который невозможно собрать за один просмотр. Уже через год стало ясно, что такое кино нужно не столько смотреть, сколько "читать": на Берлинале показали его "Путеводитель" — городскую симфонию Киева нового миллениума, где в полифонии случайных диалогов пересекаются топографии прошлого и настоящего», — [fatwax]
Кстати, про Шапиро мы уже однажды писали ещё Вконтакте — про третий его полнометражный фильм, «Happypeople».
На редкость упоротый фильм, снятый будто по cut-up-фанфику, написанному по всему ПВО сразу, — про кокаиновую упайю и дзенскую чуму в Москве, погоняемую дзенским же резиновым хуем (последнее, если что, отнюдь не метафора).
Какое-то время ничего не предвещает беды, точнее её предвещает всё, начиная с титров и обстоятельств обнаружения этого фильма, однако вытесняющие механизмы психики первые минут двадцать ухитряются отводить от сознания СТРАННОЕ, а потом плотина восприятия прорывается. Завязка настораживающе банальна: вот летаргические нулевые, питающиеся через трубочку нефтепровода, вот умаявшийся переливами гламура-дискурса и собственной охуенностью яппи, вот его эпатажный приятель, с которым они от скуки затевают какую-то дурацкую психологическую игру…
А потом, после очередной монтажной склейки и вереницы закадровых звуков, как будто бы не имеющих к фильму ни малейшего отношения, разворачивается ну, например, какая-то такая сцена. Яппи приезжает в какой-то баллардовский лекторий, где белобрысая девочка в лаборантских очках, живущая с японским роботом-собачкой «aibo», делает герою видеопрезентацию компромата на его товарища, оказавшегося дзен-террористом, последовательно рушащим мирскую жизнь героя с помощью игр на желания. Звонким, хорошо поставленным голосом, девочка пересказывает охуительные истории про то, как оный дзен-террорист в былые годы на спор устраивал видеотрансляцию на экраны Трафальгарской площади эвтаназии чьего-то деда… проектировал городскую общину-шатокуа для фриков, борющихся с депрессией, и предоставлял им, цитирую, «блат на атомных станциях»…
Дальше — больше.
В конце всех этих страданий мы даже пожалели, что с нами не было какого-нибудь отборного буддолога, который лулзов ради не отказался бы дать хоть мало-мальски развёрнутый комментарий по поводу тамошней нирваны и искусных средств, однако не уверены, не является ли нарушением ахимсы рекомендация этого буддокитча к просмотру, и вообще, возможно, нам всё показалось и мы лишь праздничный октябрьский гусь-осциллограф на нулевом меридиане внешней пустоты.
На редкость упоротый фильм, снятый будто по cut-up-фанфику, написанному по всему ПВО сразу, — про кокаиновую упайю и дзенскую чуму в Москве, погоняемую дзенским же резиновым хуем (последнее, если что, отнюдь не метафора).
Какое-то время ничего не предвещает беды, точнее её предвещает всё, начиная с титров и обстоятельств обнаружения этого фильма, однако вытесняющие механизмы психики первые минут двадцать ухитряются отводить от сознания СТРАННОЕ, а потом плотина восприятия прорывается. Завязка настораживающе банальна: вот летаргические нулевые, питающиеся через трубочку нефтепровода, вот умаявшийся переливами гламура-дискурса и собственной охуенностью яппи, вот его эпатажный приятель, с которым они от скуки затевают какую-то дурацкую психологическую игру…
А потом, после очередной монтажной склейки и вереницы закадровых звуков, как будто бы не имеющих к фильму ни малейшего отношения, разворачивается ну, например, какая-то такая сцена. Яппи приезжает в какой-то баллардовский лекторий, где белобрысая девочка в лаборантских очках, живущая с японским роботом-собачкой «aibo», делает герою видеопрезентацию компромата на его товарища, оказавшегося дзен-террористом, последовательно рушащим мирскую жизнь героя с помощью игр на желания. Звонким, хорошо поставленным голосом, девочка пересказывает охуительные истории про то, как оный дзен-террорист в былые годы на спор устраивал видеотрансляцию на экраны Трафальгарской площади эвтаназии чьего-то деда… проектировал городскую общину-шатокуа для фриков, борющихся с депрессией, и предоставлял им, цитирую, «блат на атомных станциях»…
Дальше — больше.
В конце всех этих страданий мы даже пожалели, что с нами не было какого-нибудь отборного буддолога, который лулзов ради не отказался бы дать хоть мало-мальски развёрнутый комментарий по поводу тамошней нирваны и искусных средств, однако не уверены, не является ли нарушением ахимсы рекомендация этого буддокитча к просмотру, и вообще, возможно, нам всё показалось и мы лишь праздничный октябрьский гусь-осциллограф на нулевом меридиане внешней пустоты.
Forwarded from silent observer 👁
Издание приурочено к выставке, проходившей в Манчестерской художественной галерее с 26 сентября 2009 г. по 10 января 2010 г."
Adnams, Marion, 1899-1995,
Agar, Eileen, 1899-1991,
Alvarez Bravo, Lola, 1907-1993,
Bridgwater, Emmy, 1906-1999,
Cahun, Claude, 1894-1954,
Carrington, Leonora, 1917-,
Colquhoun, Ithell, 1906-1988,
Fini, Leonor, 1908-1996,
Kahlo, Frida, 1907-1954,
Maar, Dora, 1907-1997,
Miller, Lee, 1907-1977,
Oppenheim, Meret, 1913-1985,
Rimmington, Edith, 1902-1986,
Slinger, Penny, 1947-,
Woodman, Francesca, 1958-1981
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Please open Telegram to view this post
VIEW IN TELEGRAM
Творчество тайского художника Криангкрая Конгкхануна (Kriangkrai Kongkhanun) вызывает не животный ужас, а беспокойное узнавание — как будто в этих котлах кипящего ума мы уже варились. Сразу и не скажешь, что своей целью он ставит «связать буддистский символизм традиционного религиозного искусства с западной образностью Ренессанса и XIX века».
Названия его картин говорят сами за себя: «Ад», «Духовная болезнь», «Прикосновение/путешествие Безразличия», «Земли крови», «Нежить», «Океаническая дикость»; он даже написал религиозно-художественный манифест «Contemporary abysses» — про то, как нарисовать карму, где скрываются злые начала человека, а также про своё творчество сквозь призму буддизма. В нём он называет «миры страданий», проявляющиеся на его картинах, отражением злых карм, т.е. попросту буддистскими адами: внутреннее становится внешним, и совершивший мерзость человек окружается мерзостью.
Каждый используемый им образ не случаен — всё это аллегория тех или иных состояний ума и эго, собственный художественный язык, собственная мифология, перетолковывающая буддистскую. В том же «Contemporary abysses» сам Конгкханун рассказывает, как он видит тайский религиозный рисунок (в особенности Tribhumi Praruang/Tribhumigatha), какие из него вычленяет элементы, как с ними работает, превращая в «современное искусство».
Его часто сравнивают с Босхом, но на самом деле близок он с географически очень далёким, а вот концептуально очень близким художником Михаилом Гробманом и его объединением «Левиафан». Те основывали своё искусство на «примитиве» (Агада), «символе» (Каббала) и «букве» (Талмуд). Но главное в их близости состоит в том, что свою образность они черпали из одного источника — сырых, близких к одержимости состояний оголённого бессознательного, открытых врат, сквозь которые именно вот такое вот клубящееся, озверелое, плоское, безумное и рвётся из глубин человеческого существа. Впрочем, оно-то и из Босха рвётся, только в сравнении с Гробманом уже на визуальном уровне видно, что они не витали в «духовных интуициях», а просто срисовывали с клубящейся и пузырящейся, оголившей клыки и вытаращившей буркалы натуры.
Полная галерея у нас на сайте:
https://katab.asia/2025/03/13/kongkhanun/
Названия его картин говорят сами за себя: «Ад», «Духовная болезнь», «Прикосновение/путешествие Безразличия», «Земли крови», «Нежить», «Океаническая дикость»; он даже написал религиозно-художественный манифест «Contemporary abysses» — про то, как нарисовать карму, где скрываются злые начала человека, а также про своё творчество сквозь призму буддизма. В нём он называет «миры страданий», проявляющиеся на его картинах, отражением злых карм, т.е. попросту буддистскими адами: внутреннее становится внешним, и совершивший мерзость человек окружается мерзостью.
Каждый используемый им образ не случаен — всё это аллегория тех или иных состояний ума и эго, собственный художественный язык, собственная мифология, перетолковывающая буддистскую. В том же «Contemporary abysses» сам Конгкханун рассказывает, как он видит тайский религиозный рисунок (в особенности Tribhumi Praruang/Tribhumigatha), какие из него вычленяет элементы, как с ними работает, превращая в «современное искусство».
Его часто сравнивают с Босхом, но на самом деле близок он с географически очень далёким, а вот концептуально очень близким художником Михаилом Гробманом и его объединением «Левиафан». Те основывали своё искусство на «примитиве» (Агада), «символе» (Каббала) и «букве» (Талмуд). Но главное в их близости состоит в том, что свою образность они черпали из одного источника — сырых, близких к одержимости состояний оголённого бессознательного, открытых врат, сквозь которые именно вот такое вот клубящееся, озверелое, плоское, безумное и рвётся из глубин человеческого существа. Впрочем, оно-то и из Босха рвётся, только в сравнении с Гробманом уже на визуальном уровне видно, что они не витали в «духовных интуициях», а просто срисовывали с клубящейся и пузырящейся, оголившей клыки и вытаращившей буркалы натуры.
Полная галерея у нас на сайте:
https://katab.asia/2025/03/13/kongkhanun/