Как-то на дне рождения друга, один из гостей рассказал смешную историю про употребление легализованных легких наркотиков за границей. Ситуация отозвалась у многих, и было предложено поделится своей забавной историей. Я набрал было воздуха чтобы сказать, но меня одернула сестра: «Дим, молчи, не порти праздник!»
Историй было, конечно, много. Некоторые даже, наверно, можно отнести и к забавным. Но особняком среди всех прочих стоит детоксикация — своеобразный Рубикон между финальной точкой употребления и началом выздоровления. Так уж вышло, что большинство из них я не помню, ибо проходили они в состоянии медикаментозной комы. Но были и те что помню хорошо. Однако, прежде чем рассказать, важно прояснить один момент для понимания природы зависимости.
Когда концентрация наркотика в крови достигает некоего среднего уровня, и тебе уже не так хорошо, но еще не очень плохо, наступает момент ясности и условно «трезвой» оценки собственной жизни. Понимая, что стенки ямы, в которую ты себя загнал, уже упираются в плечи, ты принимаешь решение ложиться в клинику. Собираешь вещи, подписываешь документы и покорно садишься на койку. В этот момент ты — это ты. Больной, потрепанный и нервный, но ты — тот кого узнают родственники, друзья и подписчики в нстаграме.
А потом тебе становится так плохо, как не описать простому человеку словами. Ты понимаешь, что вся эта история с новой жизнью, конечно, выглядит воодушевляюще, но ты, сука, к ней не готов. И ты идешь к главврачу со словами «Товарищ врач, произошла чудовищная ошибка!», и просишься на волю. Деньги, хуеньги — оставьте себе, и возьмите еще, только откройте дверь и отпустите. А врач говорит, всё, мол, нормально, ты справишься, дружок, возвращайся в палату. И ты идешь обратно, а в тебе все кипит и болит. И проходя мимо двери ты замечаешь стул. И в следующий момент этот стул летит в стеклянный сегмент двери. И начинается пиздец.
И в этот момент ты — уже не ты. В этот момент ты — животное, которое хочет вырваться из клетки. Говорить с тобой бесполезно, равно как и ждать адекватной реакции. Если бы физическое тело повторяло ментальную трансформацию, ты бы покрылся шерстью, опустился на лапы и превратился — нет, не в волка, — в тупую дикую обезьяну.
Собственно, это я к чему: когда я, например, говорю «я боролся с санитарами», физически это был правда я, но головой — другой человек. Я настоящий не стал бы этого делать хотя бы потому что я один, а санитаров двое, и в выражении чистого веса они превосходят меня в четыре раза.
Так вот истории. Их было много. Я затаскивал г-н и м-н в палату отделения по веревке из скрученных влажных салфеток, проведя перед этим целую спецоперацию, чтобы санитарка забыла закрыть окно в палате, оставив трехсантиметровую щель сквозь решетки. Так же, скооперировавшись с циганьем, мы закупали вещества с доставкой через продуктовую передачку — с той стороны работали настоящие профи, восстанавливая форму и упаковку всяких сникерсов с начинкой не из арахиса. Я буянил и ломал двери, за что бы привязан к кровати. Я изворачивался как Кабаева на Олимпиаде и вырывался из пут, за что был распят, словно Господь на кресте — ну, то есть привязан в особой манере, оставляющий возможность лишь вертеть головой и орать. Что я и делал всю ночь.
Сейчас вот читаю написанное и понимаю, что слова не передают в полной мере весь пиздец происходящего. Ну, орал всю ночь. Вы попробуйте выть в голосину 20 минут, чтобы вас слышали соседи. Вы, простите, сильно заебётесь. А это — ночь. Страшное дело.
Продолжение ниже…
Историй было, конечно, много. Некоторые даже, наверно, можно отнести и к забавным. Но особняком среди всех прочих стоит детоксикация — своеобразный Рубикон между финальной точкой употребления и началом выздоровления. Так уж вышло, что большинство из них я не помню, ибо проходили они в состоянии медикаментозной комы. Но были и те что помню хорошо. Однако, прежде чем рассказать, важно прояснить один момент для понимания природы зависимости.
Когда концентрация наркотика в крови достигает некоего среднего уровня, и тебе уже не так хорошо, но еще не очень плохо, наступает момент ясности и условно «трезвой» оценки собственной жизни. Понимая, что стенки ямы, в которую ты себя загнал, уже упираются в плечи, ты принимаешь решение ложиться в клинику. Собираешь вещи, подписываешь документы и покорно садишься на койку. В этот момент ты — это ты. Больной, потрепанный и нервный, но ты — тот кого узнают родственники, друзья и подписчики в нстаграме.
А потом тебе становится так плохо, как не описать простому человеку словами. Ты понимаешь, что вся эта история с новой жизнью, конечно, выглядит воодушевляюще, но ты, сука, к ней не готов. И ты идешь к главврачу со словами «Товарищ врач, произошла чудовищная ошибка!», и просишься на волю. Деньги, хуеньги — оставьте себе, и возьмите еще, только откройте дверь и отпустите. А врач говорит, всё, мол, нормально, ты справишься, дружок, возвращайся в палату. И ты идешь обратно, а в тебе все кипит и болит. И проходя мимо двери ты замечаешь стул. И в следующий момент этот стул летит в стеклянный сегмент двери. И начинается пиздец.
И в этот момент ты — уже не ты. В этот момент ты — животное, которое хочет вырваться из клетки. Говорить с тобой бесполезно, равно как и ждать адекватной реакции. Если бы физическое тело повторяло ментальную трансформацию, ты бы покрылся шерстью, опустился на лапы и превратился — нет, не в волка, — в тупую дикую обезьяну.
Собственно, это я к чему: когда я, например, говорю «я боролся с санитарами», физически это был правда я, но головой — другой человек. Я настоящий не стал бы этого делать хотя бы потому что я один, а санитаров двое, и в выражении чистого веса они превосходят меня в четыре раза.
Так вот истории. Их было много. Я затаскивал г-н и м-н в палату отделения по веревке из скрученных влажных салфеток, проведя перед этим целую спецоперацию, чтобы санитарка забыла закрыть окно в палате, оставив трехсантиметровую щель сквозь решетки. Так же, скооперировавшись с циганьем, мы закупали вещества с доставкой через продуктовую передачку — с той стороны работали настоящие профи, восстанавливая форму и упаковку всяких сникерсов с начинкой не из арахиса. Я буянил и ломал двери, за что бы привязан к кровати. Я изворачивался как Кабаева на Олимпиаде и вырывался из пут, за что был распят, словно Господь на кресте — ну, то есть привязан в особой манере, оставляющий возможность лишь вертеть головой и орать. Что я и делал всю ночь.
Сейчас вот читаю написанное и понимаю, что слова не передают в полной мере весь пиздец происходящего. Ну, орал всю ночь. Вы попробуйте выть в голосину 20 минут, чтобы вас слышали соседи. Вы, простите, сильно заебётесь. А это — ночь. Страшное дело.
Продолжение ниже…
Начало истории выше…
На этом месте мы переведем мысленный взор с повествования на приложенную фотоиллюстрацию. Она, конечно, вдоль и поперек постановочна и служит лишь памятной засечкой для меня и моих друзей. На ней Настя, которая проходит лечение после срыва. Выданные памперсы как бы намекают, что еще недавно Настя была «зафиксирована» (говорим правильно), проходя крайне тяжелый процесс отрицания своей болезни. Но сейчас ей лучше и она даже способна иронизировать над происходящим. Кстати, как мамкин психолог замечу, что засмеивание — одна из форм проживания тяжелого опыта.
А на заднем плане — тут уж без постановок, — наши ребята из центра варят решетки. Еще недавно они сами были ими ограничены, а сейчас помогают сделать то, что называется «безопасной обстановкой» для других зависимых. Есть в этом какая-то особая наркоманская связь, ибо как я уже говорил многократно, все что делают наркоманы — убивают себя или выздоравливают — они всегда делают вместе и тянут друг друга за собой.
Вот и ваш непокорный слуга тоже отметился визитом и движениями с ребятами из проекта «Выжившие». Скоро будет много новостей.
Не болейте!
На этом месте мы переведем мысленный взор с повествования на приложенную фотоиллюстрацию. Она, конечно, вдоль и поперек постановочна и служит лишь памятной засечкой для меня и моих друзей. На ней Настя, которая проходит лечение после срыва. Выданные памперсы как бы намекают, что еще недавно Настя была «зафиксирована» (говорим правильно), проходя крайне тяжелый процесс отрицания своей болезни. Но сейчас ей лучше и она даже способна иронизировать над происходящим. Кстати, как мамкин психолог замечу, что засмеивание — одна из форм проживания тяжелого опыта.
А на заднем плане — тут уж без постановок, — наши ребята из центра варят решетки. Еще недавно они сами были ими ограничены, а сейчас помогают сделать то, что называется «безопасной обстановкой» для других зависимых. Есть в этом какая-то особая наркоманская связь, ибо как я уже говорил многократно, все что делают наркоманы — убивают себя или выздоравливают — они всегда делают вместе и тянут друг друга за собой.
Вот и ваш непокорный слуга тоже отметился визитом и движениями с ребятами из проекта «Выжившие». Скоро будет много новостей.
Не болейте!
Спрашивают: как мы выносим ужасы социальной работы? Отвечаем: там где бездна человеческих пороков и горя, там место для самых ярких проявлений сострадания и любви.
Приведу развернутый пример.
Этим летом на съемках «Выживших» у нас на руках оказался грудной младенец, мать которого начала употреблять наркотики на второй день по выходу из роддома. Разместилась эта барышня на общажном притоне. Соль в её крови причудливым образом смешалась с окситоцином (или что там у беременных отвечает за привязанность), поэтому ребенка она — с одной стороны, — кормила и окружала бытовой заботой — с другой, — оставляла в прокуренным солью притоне и шла за закладкой. Или носилась с ним по городу на шизе (навязчивое состояние, вызываемое наркотиком), что ребенка заберут и она должна его спрятать. Представляете ситуацию со стороны малыша? Ну, то есть, путь обычного человека к притону довольно долог, деградация наступает постепенно. А тут тебя достали из утробы и сразу опустили на дно человеческого существования — привет коучам и прочим энергичным пиздоболам, рассказывающим что «все зависит от тебя».
Мы тогда натерпелись немало, я воообще был в ахуе, оставаясь с ребенком один в машине, когда мама исчезала черт знает куда, а парни шли ее искать. Я смотрел на этот комочек, который, видимо, чувствовал, что вокруг и так все плохо и тихо молчал. Что с ним делать? Что ему надо? А вдруг в нем что-то сломается? Или я сделаю что-то не то? А если менты? Как я объясню откуда ребенок и что я с ним делаю один в чужой машине?
Слава богу закончилась все нормально: мать вернули, упаковали в машину и отвезли на время в кризисный центр. А после позвонили нашим девчонкам в фонд «Алиса» и нашли для малыша семью, где он будет жить, пока мама пытается устроить жизнь, спотыкаясь по пути о солевые трубки.
И вот, спустя несколько дней приезжаем в город N, чтобы забрать ребенка. Одной бригадой едем мы на машине, другой — Таня, профессиональная мама, которая вырастила за свою жизнь — как бы не соврать, — три десятка своих и приемных детей. Таня ехала поездом с пересадками с огромной люлькой в руках. Когда я ее увидел, подумал, Господи, вот же человек — едет своим ходом черт-те куда, с нелепой детской корзиной, без гарантий найти мать, способную в любой момент может заторчать и уйти в тину городских притонов.
Но нам повезло: мать года быстро нашли и она передала ребенка. А может дело не в везении, а в каком-то вселенском законе притяжения. Потому что когда у Тани на руках оказался ребенок, стало понятно, что по-другому и быть не могло. Она моментально превратилась в мадонну с итальянских полотен, а воздух наполнился спокойствием, умиротворением и запахом молока. Серьезно, это было какое-то волшебство. Я с Москвы был уверен, что вся эта затея провалится, но она случилась, как иногда случаются удивительные вещи посреди удивительного пиздеца.
Мораль басни — мы видим не только ужасное. На каждый ужас находится человек или люди, готовые с ним сойтись и работать; и это удивительная сторона человеческой природы, которую я наблюдая уже 20 лет. Да, я видел много пиздеца, но так же я видел невероятные примеры человеческой любви, доброты, сострадания — короче, поставьте в это предложение любое положительное человеческое качество, и я нащупаю в памяти пример.
P.S. А еще мы все очень дружные. Потому что такие дела проверяют людей, закаляют характер и отношения. В подобной работе не может быть левых пассажиров; и встречаясь с единомышленниками за пять часовых поясов, заранее знаешь, что это люди твоей породы и моментально находишь общий язык. Думаю, это чувство общности и единства — награда за все пережитое, и, признаюсь, я искренне сочувствую тем, кому не удалось это испытать.
Приведу развернутый пример.
Этим летом на съемках «Выживших» у нас на руках оказался грудной младенец, мать которого начала употреблять наркотики на второй день по выходу из роддома. Разместилась эта барышня на общажном притоне. Соль в её крови причудливым образом смешалась с окситоцином (или что там у беременных отвечает за привязанность), поэтому ребенка она — с одной стороны, — кормила и окружала бытовой заботой — с другой, — оставляла в прокуренным солью притоне и шла за закладкой. Или носилась с ним по городу на шизе (навязчивое состояние, вызываемое наркотиком), что ребенка заберут и она должна его спрятать. Представляете ситуацию со стороны малыша? Ну, то есть, путь обычного человека к притону довольно долог, деградация наступает постепенно. А тут тебя достали из утробы и сразу опустили на дно человеческого существования — привет коучам и прочим энергичным пиздоболам, рассказывающим что «все зависит от тебя».
Мы тогда натерпелись немало, я воообще был в ахуе, оставаясь с ребенком один в машине, когда мама исчезала черт знает куда, а парни шли ее искать. Я смотрел на этот комочек, который, видимо, чувствовал, что вокруг и так все плохо и тихо молчал. Что с ним делать? Что ему надо? А вдруг в нем что-то сломается? Или я сделаю что-то не то? А если менты? Как я объясню откуда ребенок и что я с ним делаю один в чужой машине?
Слава богу закончилась все нормально: мать вернули, упаковали в машину и отвезли на время в кризисный центр. А после позвонили нашим девчонкам в фонд «Алиса» и нашли для малыша семью, где он будет жить, пока мама пытается устроить жизнь, спотыкаясь по пути о солевые трубки.
И вот, спустя несколько дней приезжаем в город N, чтобы забрать ребенка. Одной бригадой едем мы на машине, другой — Таня, профессиональная мама, которая вырастила за свою жизнь — как бы не соврать, — три десятка своих и приемных детей. Таня ехала поездом с пересадками с огромной люлькой в руках. Когда я ее увидел, подумал, Господи, вот же человек — едет своим ходом черт-те куда, с нелепой детской корзиной, без гарантий найти мать, способную в любой момент может заторчать и уйти в тину городских притонов.
Но нам повезло: мать года быстро нашли и она передала ребенка. А может дело не в везении, а в каком-то вселенском законе притяжения. Потому что когда у Тани на руках оказался ребенок, стало понятно, что по-другому и быть не могло. Она моментально превратилась в мадонну с итальянских полотен, а воздух наполнился спокойствием, умиротворением и запахом молока. Серьезно, это было какое-то волшебство. Я с Москвы был уверен, что вся эта затея провалится, но она случилась, как иногда случаются удивительные вещи посреди удивительного пиздеца.
Мораль басни — мы видим не только ужасное. На каждый ужас находится человек или люди, готовые с ним сойтись и работать; и это удивительная сторона человеческой природы, которую я наблюдая уже 20 лет. Да, я видел много пиздеца, но так же я видел невероятные примеры человеческой любви, доброты, сострадания — короче, поставьте в это предложение любое положительное человеческое качество, и я нащупаю в памяти пример.
P.S. А еще мы все очень дружные. Потому что такие дела проверяют людей, закаляют характер и отношения. В подобной работе не может быть левых пассажиров; и встречаясь с единомышленниками за пять часовых поясов, заранее знаешь, что это люди твоей породы и моментально находишь общий язык. Думаю, это чувство общности и единства — награда за все пережитое, и, признаюсь, я искренне сочувствую тем, кому не удалось это испытать.
Привет всем из реабилитационного центра проекта «Выжившие»!
Со мной все в порядке, я не сорвался. Как говорил ранее, ребята выделили мне отдельную комнату с компьютером, чтобы я мог работать над новой книгой. Устроили настоящий творческий рай с продуктивной комбинацией свободы и дисциплины. За несколько дней продвинулся на 100 тысяч знаков черновика. Предварительным результатом доволен даже я, а я очень критично отношусь ко всему что делаю.
Я живу по расписанию со всеми. Встаю, хожу на зарядку, вместе со всеми обедаю, иногда хожу на группы поддержать ребята. Остальное время пишу. Кстати, если раньше я был совой и работал по ночам, то сейчас самое продуктивное время с утра.
Вообще, в рамках психотерапевтических занятий тут пишут все. И пишут по большому счету то же что и я — вытаскивают изнутри личное и больное и делятся этим на малых группах друг с другом. У меня, правда, текст посложней и группа побольше получается.
Короче, спасибо парням за все! С наступающим! Пусть все будут живы, а войны — внутренние и внешние, — поскорей закончатся.
Со мной все в порядке, я не сорвался. Как говорил ранее, ребята выделили мне отдельную комнату с компьютером, чтобы я мог работать над новой книгой. Устроили настоящий творческий рай с продуктивной комбинацией свободы и дисциплины. За несколько дней продвинулся на 100 тысяч знаков черновика. Предварительным результатом доволен даже я, а я очень критично отношусь ко всему что делаю.
Я живу по расписанию со всеми. Встаю, хожу на зарядку, вместе со всеми обедаю, иногда хожу на группы поддержать ребята. Остальное время пишу. Кстати, если раньше я был совой и работал по ночам, то сейчас самое продуктивное время с утра.
Вообще, в рамках психотерапевтических занятий тут пишут все. И пишут по большому счету то же что и я — вытаскивают изнутри личное и больное и делятся этим на малых группах друг с другом. У меня, правда, текст посложней и группа побольше получается.
Короче, спасибо парням за все! С наступающим! Пусть все будут живы, а войны — внутренние и внешние, — поскорей закончатся.
Рассуждения Горбачева в известной заметке раздражают и напоминают сверхценные образования. В психиатрии этим термином обозначают субъективно значимые идеи или переживания, которые занимают неоправданно большое место в сознании.
Автор всерьез рассуждает о музыкальном бойкоте Хаски, который, по-видимому, поддерживает СВО: «Когда я слушаю «Ноктюрн» для себя, принося стриминговые копейки авторам песни, я потворствую военным преступлениям?» И человек борется с ними — исключает трек из упоминания в издании.
Эта логика напоминает мне блатные понятия из серии, если я выпью из одного стакана с гомосексуалом, я автоматически суну в рот хуй, побывавший у предыдущего пользователя этой посуды.
Конечно, проживая в Риге, где все чисты и незашкварны, есть возможность соблюдать правила этой логической конструкции. Но если кто-то — не будем показывать пальцем кто — живет в Пскове, где каждый третий десантник и круг общения включает в себя разных людей, он автоматически становится нерукопожатым.
Подобные выкладки не вызывают ничего кроме раздражения, ибо с глубины псковских болот не дотянуться до тех моральных высот на которых существуют эти люди. Поэтому я все чаще нахожу общий язык с безногими десантниками и контужеными мобиками в псковском поезде, чем с моими бывшими коллегами.
Автор всерьез рассуждает о музыкальном бойкоте Хаски, который, по-видимому, поддерживает СВО: «Когда я слушаю «Ноктюрн» для себя, принося стриминговые копейки авторам песни, я потворствую военным преступлениям?» И человек борется с ними — исключает трек из упоминания в издании.
Эта логика напоминает мне блатные понятия из серии, если я выпью из одного стакана с гомосексуалом, я автоматически суну в рот хуй, побывавший у предыдущего пользователя этой посуды.
Конечно, проживая в Риге, где все чисты и незашкварны, есть возможность соблюдать правила этой логической конструкции. Но если кто-то — не будем показывать пальцем кто — живет в Пскове, где каждый третий десантник и круг общения включает в себя разных людей, он автоматически становится нерукопожатым.
Подобные выкладки не вызывают ничего кроме раздражения, ибо с глубины псковских болот не дотянуться до тех моральных высот на которых существуют эти люди. Поэтому я все чаще нахожу общий язык с безногими десантниками и контужеными мобиками в псковском поезде, чем с моими бывшими коллегами.
Вчера ездил в Тверь выступать в местном лектории. Пользуясь случаем, предложил ребятам из ребцентра отправить со мной кого-нибудь из ребусов — ну, типа, в награду за хорошее поведение.
Хорошо вёл себя Артём, молодой парень с крепкими уральскими корнями и патологическими пристрастиями к веществам.
В час Икс (а точнее, за сорок минут до него) в моей вип-палате появился Тёма, с горящими глазами и в теплой куртке, которую специально для поездки одолжил у другого ребуса Толика, о котором в нашем повествовании ещё найдётся место позднее.
Артём бы в восторге. Чтобы обставить поездку не только как приятную, но и полезную, АлексанЮрич выдал парню пачку визиток ребцентра, наказав раздавать всем вокруг, в том числе ни о чем не подозревающим посетителям лекции о документальной фотографии. Приехав в Тверь на Сапсане, — а Артем ехал на сапсане впервые, и радость поездки достойна отдельной заметки — мой Санчо Пансо начал знакомиться с организаторами, энергично включаясь во все разговоры и вставляя свои пять, а то и десять копеек по сути обсуждаемых тем.
В лектории, окончательно осмелев и воспрянув, Артём сепарировался от меня и смело шагнул в мир людей, от которого был изолирован последние 10 месяцев. Общительный и контактный, Тёма нашел ближайшие свободные уши и основательно на них присел. Проверяя время от времени наличие нашего героя в зале, я улавливал обрывки его монологов. Артём рассказывал как идут его дела: рассказывал обстоятельно и подробно, проговаривая по реабилитационной традиции чувства — как проживает хорошие и выравнивает плохие. Людей парализовывало от такой откровенности, что, собственно, Артёму было на руку — и он продолжал накидывать сверху. Один раз я застал его ретроспективный спич о работе с отрицанием болезни зависимости, второй раз он нахваливал назначенную ему терапию из — на минуточку, — аминазина и галопередола. На этой захватывающей подробности я прервал разговор и затянул парня в комнатушку, где прятался от гостей лектория и втихаря курил айкос.
Я начал было объяснять ему суть вещей, потом осекся и перешел на птичий язык, который доступен ребусам и требует не нотаций и поучений, а высказывания о себе. Рассказал, как заебывал друзей монологами о своем выздоровлении. Заебывал так, что они начинами меня избегать. И как грустил на праздниках среди независимых, понимая что мои искренние речи неуместны, а говорить ни о чем я разучился. Короче, попытался загнать пацана в светские рамки. Дело это оказалось бесполезным: Артем покивал гривой и вернулся к общению.
Ну и бог с ним, подумал я, в конце концов мы в лектории и у парня тоже есть право на свое выступление.
Моя лекция оказалась платной. Внезапно образовался некий гонорар, с которого я решил дать Тёме тысячу. Хотелось, чтобы парень а) почувствовал свое участие и б) отказался от намерения напиздить бесплатных конфет с чайного острова для своего подопечного Толика — юного наркомана 15 лет, возвращенного из приемной семьи в детский дом. Толик был у Тёмы «на веревочке». То есть Артём на правах старшего должен всячески заботится и помогать своему подопечному, который только-только заехал на ребуху. Конфеты были призваны подсластить начало горкой и тяжелой внутренней работы, которая предстояла Толику на реабилитации.
Став тысчеонером, Тема вознамерился скупить сладостей по максимуму. Для этого мы даже заехали в круглосуточный магнит на Физтехе. Набрав пакеты конфет, сели в такси и приехали на домой прямо к отбою. Передав Артёма в руки консультантов, я пошел спать с полным ощущением, что свозил ребенка в зоопарк.
Хорошо вёл себя Артём, молодой парень с крепкими уральскими корнями и патологическими пристрастиями к веществам.
В час Икс (а точнее, за сорок минут до него) в моей вип-палате появился Тёма, с горящими глазами и в теплой куртке, которую специально для поездки одолжил у другого ребуса Толика, о котором в нашем повествовании ещё найдётся место позднее.
Артём бы в восторге. Чтобы обставить поездку не только как приятную, но и полезную, АлексанЮрич выдал парню пачку визиток ребцентра, наказав раздавать всем вокруг, в том числе ни о чем не подозревающим посетителям лекции о документальной фотографии. Приехав в Тверь на Сапсане, — а Артем ехал на сапсане впервые, и радость поездки достойна отдельной заметки — мой Санчо Пансо начал знакомиться с организаторами, энергично включаясь во все разговоры и вставляя свои пять, а то и десять копеек по сути обсуждаемых тем.
В лектории, окончательно осмелев и воспрянув, Артём сепарировался от меня и смело шагнул в мир людей, от которого был изолирован последние 10 месяцев. Общительный и контактный, Тёма нашел ближайшие свободные уши и основательно на них присел. Проверяя время от времени наличие нашего героя в зале, я улавливал обрывки его монологов. Артём рассказывал как идут его дела: рассказывал обстоятельно и подробно, проговаривая по реабилитационной традиции чувства — как проживает хорошие и выравнивает плохие. Людей парализовывало от такой откровенности, что, собственно, Артёму было на руку — и он продолжал накидывать сверху. Один раз я застал его ретроспективный спич о работе с отрицанием болезни зависимости, второй раз он нахваливал назначенную ему терапию из — на минуточку, — аминазина и галопередола. На этой захватывающей подробности я прервал разговор и затянул парня в комнатушку, где прятался от гостей лектория и втихаря курил айкос.
Я начал было объяснять ему суть вещей, потом осекся и перешел на птичий язык, который доступен ребусам и требует не нотаций и поучений, а высказывания о себе. Рассказал, как заебывал друзей монологами о своем выздоровлении. Заебывал так, что они начинами меня избегать. И как грустил на праздниках среди независимых, понимая что мои искренние речи неуместны, а говорить ни о чем я разучился. Короче, попытался загнать пацана в светские рамки. Дело это оказалось бесполезным: Артем покивал гривой и вернулся к общению.
Ну и бог с ним, подумал я, в конце концов мы в лектории и у парня тоже есть право на свое выступление.
Моя лекция оказалась платной. Внезапно образовался некий гонорар, с которого я решил дать Тёме тысячу. Хотелось, чтобы парень а) почувствовал свое участие и б) отказался от намерения напиздить бесплатных конфет с чайного острова для своего подопечного Толика — юного наркомана 15 лет, возвращенного из приемной семьи в детский дом. Толик был у Тёмы «на веревочке». То есть Артём на правах старшего должен всячески заботится и помогать своему подопечному, который только-только заехал на ребуху. Конфеты были призваны подсластить начало горкой и тяжелой внутренней работы, которая предстояла Толику на реабилитации.
Став тысчеонером, Тема вознамерился скупить сладостей по максимуму. Для этого мы даже заехали в круглосуточный магнит на Физтехе. Набрав пакеты конфет, сели в такси и приехали на домой прямо к отбою. Передав Артёма в руки консультантов, я пошел спать с полным ощущением, что свозил ребенка в зоопарк.
Друзья, в эти выходные мы с Максом Урядовым, «Выжившими» и фондом Алиса будем в Нижнем Новгороде — планируется большой разговор о наркомании и небольшое кино на тему.
Несмотря на благотворительный повод — открытие ребцентра для подростков — мероприятие строго 18+. Такой вот правовой каламбур: формально закон защищает детей от подобной информации, в реальности же наркомания давно дотянулась до позднего пубертата. Об этом и многом другом пойдет речь на встрече.
В общем, приходите, будет полезное и интересное мероприятие!
https://fond-alisa.timepad.ru/event/2744719/#register
P. S. Регистрация бронирует за вами место. Пожалуйста, отнеситесь к этому ответственно, и отмените бронь, если не сможете придти. Спасибо!
Несмотря на благотворительный повод — открытие ребцентра для подростков — мероприятие строго 18+. Такой вот правовой каламбур: формально закон защищает детей от подобной информации, в реальности же наркомания давно дотянулась до позднего пубертата. Об этом и многом другом пойдет речь на встрече.
В общем, приходите, будет полезное и интересное мероприятие!
https://fond-alisa.timepad.ru/event/2744719/#register
P. S. Регистрация бронирует за вами место. Пожалуйста, отнеситесь к этому ответственно, и отмените бронь, если не сможете придти. Спасибо!
В каментах прочитал родительское сообщение о мифе первого раза (употребления). Тема на самом деле непростая для адекватного объяснения, ибо пребывает постоянно в полюсах: есть люди, которые считают, что от одного раза действительно ничего не будет, и люди, убежденные, что первый раз приведет к трофическим язвам и мучительной смерти на ссаном матрасе. Правы, на самом деле, и те и другие, ибо примеров, подтверждающих ту или иную точку зрения много. Если же разговаривать об этом с подростками, говорить следует вот о чем.
Примеров того что от первого раза не случается зависимости действительно много. Однако мало кто говорит что тем, кто попробовал один раз и остановился — наркотики просто не понравились. Собственно, поэтому от одного раза ничего не случилось — человек понял что это не кайф, а какая-то чушь, блевота и спутанное сознание. Да, есть люди, которым не нравятся наркотики. Или они их просто не переносят. На моей памяти были и те, кто от первого раза травки выхватывал, например, эпилептический приступ. Тут надо быть совсем идиотом чтобы повторять эксперименты.
Но есть и те кто подсел с первого раза. Например, я. Это, конечно, не было так как многим умозрительно представляется: я не побежал системно колоться с первого раза и тащить вещи из дома. Я просто понял, что если есть такой кайф, он теперь будет всегда в моей жизни. Элементарный логический вывод. Я затем работал, даже добился чего-то в жизни, но всегда была эта дверца, куда я время от времени сбегал от мира. Сперва редко, потом чаще. И однажды случилось то к чему, в общем, и шла эта история — дверца захлопнулась с той стороны и если б не врачи скорой, я бы там остался.
Короче, к чему я это все — есть два варианта развития событий. Либо тебе не понравится и ты остановишься, либо понравится и ты продолжишь. И если подумать над пару минут, даже не слишком шустрый подростковый мозг поймет, что в этом предложении скрывается какое-то наебалово. Попробовать чтобы поблевать и напугаться? Или попробовать чтобы понять что тебе это нравится и встать на тропинку зависимости? А встанешь ты обязательно, ибо если понравилось один раз и ничего страшного не случилось, ты обязательно повторишь еще раз. Через день, месяц или год — не важно.
А потом снова и снова. Сознание будет постоянно сравнивать: «Да, мы курим травку, но не жрем таблетки и химию как другие». А потом, спустя годик-другой: «Да, мы ждем таблетки, но не колемся». А потом: «Да, мы колемся, но не воруем». А потом: «Да мы воруем, но не у своих». И так далее…
Герои, которых показывает Макс находятся в конце этого пути и уже близки к избавлению. Они на выходе. То что остается за кадром и предлагается домыслить зрителю — годы страдания, боли, самообмана и лжи, которые к этому привели. Это на самом деле самое страшное. Мой друг часто говорил мне: «Я не представляю откуда у тебя силы жить этой жизнью и переживать столько боли». А другой знакомый консультант сформулировал то, что следует отлить в граните: «Наркотики не хотят чтобы я умер. Они хотят чтобы я жил и страдал».
Примеров того что от первого раза не случается зависимости действительно много. Однако мало кто говорит что тем, кто попробовал один раз и остановился — наркотики просто не понравились. Собственно, поэтому от одного раза ничего не случилось — человек понял что это не кайф, а какая-то чушь, блевота и спутанное сознание. Да, есть люди, которым не нравятся наркотики. Или они их просто не переносят. На моей памяти были и те, кто от первого раза травки выхватывал, например, эпилептический приступ. Тут надо быть совсем идиотом чтобы повторять эксперименты.
Но есть и те кто подсел с первого раза. Например, я. Это, конечно, не было так как многим умозрительно представляется: я не побежал системно колоться с первого раза и тащить вещи из дома. Я просто понял, что если есть такой кайф, он теперь будет всегда в моей жизни. Элементарный логический вывод. Я затем работал, даже добился чего-то в жизни, но всегда была эта дверца, куда я время от времени сбегал от мира. Сперва редко, потом чаще. И однажды случилось то к чему, в общем, и шла эта история — дверца захлопнулась с той стороны и если б не врачи скорой, я бы там остался.
Короче, к чему я это все — есть два варианта развития событий. Либо тебе не понравится и ты остановишься, либо понравится и ты продолжишь. И если подумать над пару минут, даже не слишком шустрый подростковый мозг поймет, что в этом предложении скрывается какое-то наебалово. Попробовать чтобы поблевать и напугаться? Или попробовать чтобы понять что тебе это нравится и встать на тропинку зависимости? А встанешь ты обязательно, ибо если понравилось один раз и ничего страшного не случилось, ты обязательно повторишь еще раз. Через день, месяц или год — не важно.
А потом снова и снова. Сознание будет постоянно сравнивать: «Да, мы курим травку, но не жрем таблетки и химию как другие». А потом, спустя годик-другой: «Да, мы ждем таблетки, но не колемся». А потом: «Да, мы колемся, но не воруем». А потом: «Да мы воруем, но не у своих». И так далее…
Герои, которых показывает Макс находятся в конце этого пути и уже близки к избавлению. Они на выходе. То что остается за кадром и предлагается домыслить зрителю — годы страдания, боли, самообмана и лжи, которые к этому привели. Это на самом деле самое страшное. Мой друг часто говорил мне: «Я не представляю откуда у тебя силы жить этой жизнью и переживать столько боли». А другой знакомый консультант сформулировал то, что следует отлить в граните: «Наркотики не хотят чтобы я умер. Они хотят чтобы я жил и страдал».
Работа над публикацией о коми-пермяках привела меня в Кудымкар — даже я, со своим опытом путешествий по России и Пермскому краю (Чусовой, Ныроб, Березники, Кунгур) не подозревал о существовании этого городка.
Который оказался крайне аутентичным и по своему живописным.
Гуляя по окраинам, затерялся в лабиринте деревянных двухэтажек и наткнулся на местных подростков, которые, как по команде чистили снег на сараях и гаражах (было утро субботы и, по-видимому, в первый день выходных всех выгнали работать). Давно замечено, что провинциальных детей, приученных к труду и послушанию, легко фотографировать. Они не спрашивают куда, не спрашивают зачем и не пищат о правах — они просто молча вытягиваются по стойке смирно. Потому что если взрослый сказал надо — значит надо, а куда и зачем — не их ума дело.
Буквально через час после моего чекина в Кудымкаре, прилетает восторженное сообщение от Алины, о том что это родина ее папы. И так постоянно: куда я не приеду, всегда в диапазоне одного рукопожатия найдется тот, кто крепко связан с этим местом. Я уже давно пребываю в ощущении, что путешествую по одному бесконечному пригороду, где все — соседи.
Часто говорят, что я показываю некую Россию (вместо «некой» подставьте любой эпитет — настоящая, глубинная, провинциальная и т.д.) Как будто есть одна Россия, в которой они живут, и другая, в которой живут все остальные. Конечно, существуют городские пузыри, где легко отлететь от реальности и воспринимать водопровод как само собой разумеющееся. Но правда в том, что все родом оттуда — с этих колонок, пятиэтажек и деревянных мостков.
Который оказался крайне аутентичным и по своему живописным.
Гуляя по окраинам, затерялся в лабиринте деревянных двухэтажек и наткнулся на местных подростков, которые, как по команде чистили снег на сараях и гаражах (было утро субботы и, по-видимому, в первый день выходных всех выгнали работать). Давно замечено, что провинциальных детей, приученных к труду и послушанию, легко фотографировать. Они не спрашивают куда, не спрашивают зачем и не пищат о правах — они просто молча вытягиваются по стойке смирно. Потому что если взрослый сказал надо — значит надо, а куда и зачем — не их ума дело.
Буквально через час после моего чекина в Кудымкаре, прилетает восторженное сообщение от Алины, о том что это родина ее папы. И так постоянно: куда я не приеду, всегда в диапазоне одного рукопожатия найдется тот, кто крепко связан с этим местом. Я уже давно пребываю в ощущении, что путешествую по одному бесконечному пригороду, где все — соседи.
Часто говорят, что я показываю некую Россию (вместо «некой» подставьте любой эпитет — настоящая, глубинная, провинциальная и т.д.) Как будто есть одна Россия, в которой они живут, и другая, в которой живут все остальные. Конечно, существуют городские пузыри, где легко отлететь от реальности и воспринимать водопровод как само собой разумеющееся. Но правда в том, что все родом оттуда — с этих колонок, пятиэтажек и деревянных мостков.