Москва. Стрит-эсхатология.

Что такое догмат?

Представьте себе флакон вулканического стекла, в котором носится некий дух: бьется о стенки, дребезжит, звенит. Или представьте огромный магический фолиант, скреплённый печатями. Или цепную реакцию в ядерном реакторе, которая сдерживается регулирующими стержнями.

Вот этот флакон, эти печати, эти стержни — все это догмат. Удержание неподвластного человеку сакрального знания силами простой и емкой формулировки.

Без догмата человек теряется. Знание, хранимое догматом, являет собой столь невероятное свидетельство Божественного величия, Божественной мощи, что простой человек, решившийся проигнорировать догмат, это знание попросту не выдержит. Соблазнится или впадёт в безумие.

А ещё догмат — это вечный двигатель. Но движет он не материю, а ум. Вот Господь — Его сущность едина в трёх Лицах. Как так? Это же безумие, либо один, либо три. Выбирайте. Само устройство нашего ума стремится прилепиться либо к одному, либо к трем. Своими силами ум не выдерживает такой мощи Откровения, впадает в прелесть. А догмат не даёт впасть. Нет, говорит, Господь един в Трёх. А вне Трёх уже не был бы по-настоящему един.

И вот, говорит догмат, носись, человеческий ум, меж единицей и Троицей, пока не достигнешь просветления, сиречь благодати. А когда ее достигнешь, там уже само твоё движение станет покоем. Чем не вечный двигатель, то есть движение, осуществляемое в неподвижной вечности?

Когда-нибудь, в метанойе, в преображении, в вечном созерцании Божественной сущности мы будем освобождены от догматов. Ну а пока — держимся за них, как за спасительный круг в океане безумия.

Может ли одна уникальность быть лучше другой?

Пока еду в сапсане в очередную московскую командировку, выдалась минутка поразмышлять о современной женской долюшке.

Мне кажется интересной попытка Никиты сделать консервативный переворот изнутри феминистической мысли — «мужчина – это повреждённая цельность, мнимая цельность, женщина – цельность подлинная, цельность длящаяся и к себе, но и к Иному, устремлённая к горизонту вечной жизни».
Идея кратко: женщина дарительница жизни и это только ее дар, как на этот вопрос не посмотри, и он ценнее, чем создание любого произведения искусства или культуры, потому что в итоге это все тлен, а живая жизнь неповторима (выведение потомства из колб и тд не предлагать)

С очевидным спорить не буду, но замечу, что сама эта постановка проблемы «кто лучше» мне кажется не продуктивной. Я понимаю, что этот радикализм у многих женщин идёт от времён, когда женщины объективно не имели возможности принимать участие в общественной жизни и, соответственно, с современной точки зрения были сильно ограничены в правах. Обидно как-то, «чем мы хуже». Однако сейчас этот поиск женской независимости от мужчин заходит в тупик — на мой взгляд, каждый раз, когда мы пытаемся кого-то поставить на первое место, мы нарушаем космическую гармонию и дискредитируем самую базовую идею о соработничестве двух начал. И никто без другого жизнь породить не может, вот в чем загвоздка! (выведение потомства из колб снова не предлагать)

Позвольте обосновать и предложить такой тезис, — женщина обретает целостность своего бытия только в счастливом союзе с мужчиной и благодаря его поддержке. Но это необходимо справедливо и в обратную сторону, — мужчина без женщины тоже одинок, не целостен и жизнь породить, конечно не может (ну вы уже поняли).

Значит ли это, что мужчина и женщина равноправны? И да, и нет. Равноправны в своей причастности к порождению новой жизни (и ответственности за неё), но не равны в своих функциях и бытийственных проявлениях. Не равны не в том смысле, что один хуже/лучше другого, а в том смысле, что они принципиально разные, и только за счёт существования этих разных сил и удаётся в мире сохранять какой-то баланс (да, когда гендерную политику доведут до окончательного абсурда с нивелировкой всех этих различий, и наступит полный трендец)

На мой взгляд, когда женщины (или кто-то за них) пытаются утверждать, что они лучше мужчин, они взваливают на себя «двойную гендерную ношу». Зачем? Тут проблема деликатная — может ли женщина быть руководителем? А воином? А политиком? А философом? В какой степени она остаётся женщиной в этих ролях? Ведь это традиционно «мужские сферы», а современные женщины уже в своём большинстве назад к одним кухням не вернутся. Что нам это говорит?

Во-первых, общество изменилось и это факт. Возможности образования, самореализации, общественных проявлений для женщины несказанно расширились и отнимать их обратно, конечно, не надо. Женщина может обладать всеми необходимыми качествами для реализации в сферах «мужских».

Но во-вторых, как только эта самореализация начинает влиять на понимание гендера и приводит к утверждению, что кто-то лучше и может со всем справиться сам, мы встаем в тупик. Зачем женщине поднимать 100 кг, чтобы доказать, что она не слабее мужчины? Зачем женщине делать аборт, чтобы доказать, что она хозяйка своего тела (не берём случаи насилия, травм и прочих трагедий)? Это же лишает женщину ее идентичности и самобытности, — ровно того, что делает ее действительно онтологически равноправной мужчине, равной в своей уникальности.

Подытоживая, я думаю, что нам нужно стремиться к соработничеству двух уникальностей и иметь смелость каждому реализовывать своё бытийственное предназначение.

Сегодня на ВРНС. Заседание открыл Патриарх с докладом о трансгуманизме, глобализме и секуляризме.

Комментировать доклад Святейшего не буду, а лучше сошлюсь на две попытки переосмысления понятия секулярного: мою собственную, справа, и Владимира Шалларя, с крайнего-крайнего лева.

У Петра Олеговича Толстого очень живой доклад. Цитирую: «Все плохое, что сегодня творится в России, идёт от отсутствия у нас национального государства и национальной идеи, отсутствия идеологии».

Дальше Толстой формулирует, как он сам видит эту идею. Иметь совесть. Быть русским. Верить в народ как субъект истории. Верить в семью как первооснову народа, в союз мужчины и женщины как основу государства. Вера в наших детей. Вера в труд, в экономику, которая должна работать лишь в интересах людей. В рамках слов об экономике прозвучал отдельный, особо важный тезис: сохранение наших традиций важнее сиюминутных результатов.

(Да, на фото базированный Пётр Олегович похож на Таноса)

Слуцкий: «наша национальная идея — русский язык». Тоже хорошо. Вот даже сегодня на Соборе только и разговоров звучит, что о ЛГБТ-сообществе и его пропаганде; а меж тем самое уже наречение содомитов «ЛГБТ-сообществом» работает на эту пропаганду. Это хорошо подметил Малофеев.

Ну и много где следов этих «наукоемких», принятых международным сообществом терминов — типа тех же «ценностей» — которые у нас произносятся с высоких трибун. Само их использование уже является выстрелом себе в ногу.

Это я и себе напоминаю. Русский язык сам собой выправит всю кривду, нужно только уметь на нем говорить.

Готовы?

У АГД очень сильная и очень красивая речь. Об ангелах как умах, о западной идее как перевороте истинных пропорций ума, о вертикальном измерении войны, о лжи нейтральности, о том, что мы должны отстаивать не нормальность как некую теплохладность, но полноту истины.

Да, важно, чтобы чаемая новая эпоха, чаемые духовные идеалы не обернулись в итоге потемкинскими деревнями.

Но однозначно радует, что, во-первых, высокопоставленные лица уже совершенно спокойно говорят именно о русских и о русском, что ещё год (!) назад было под строжайшим запретом, и, во-вторых, что кто-то — например, АГД — говорит о лишь предстоящем, а не уже случившемся нравственном пробуждении.

Это вселяет надежду, что мы все же не потонем в смраде национальной гордыни.

https://yangx.top/kartezianec/3044

А вот и запись сегодняшнего Собора. Особое внимание прошу обратить на речь Александра Гельевича, она начинается с 1:54:28.

Если вы знакомы с идеями АГД, то едва ли услышите для себя что-новое, суть в другом. Это, прежде всего, очень красивая, пламенная речь. Ну и где вы ещё увидите, как перед лицами депутатов философ рассуждает о вертикали духа и об ангелическом воинстве?

Вот мы ругаем Россию и за дефицит смыслов, и за исключительно негативную повестку, и за отрицание абстрактного «запада». Но если оглядеться, внятных смысловых проектов нет практически нигде. Даже на том самом западе. Привлекательный образ жизни есть, а вот в области идеологии доминирует по сути такая же негативная повестка, просто сложившаяся на 60 лет раньше.

Комично, но та часть «западных ценностей», которую у нас усиленно отрицают - сложилась на основе отрицания прежних западных ценностей, в середине ХХ века промаркированных в качестве «фашистских». В их числе и традиционная семья, и национальная идентичность, и историческое христианство.

С тех пор контркультурщики 60х успели мутировать в унылую бюрократию, потому что выдохлись и в творческом, и в интеллектуальном плане. «Перевоспитатели» плохих немцев попытались перевоспитать весь мир и обломали на этом зубы, создав лишь вакуум на месте европейской идентичности. Проповедники конца истории вынуждены изощряться в оправданиях, почему их прогнозы так и не сбылись.

Дефицит смыслов сейчас повсюду. Монструозный ЛГБТ-рейх, который любит рисовать наша пропаганда (а мы любим добавить к этому всему красок) на деле - одряхлевшая и склонная к тоталитаризму из-за своей слабости тусовка канцелярских работников. Не даром качество культурного контента, зацикленного на «дайверсити» падает год от года. Это всё чем-то похоже на поздний СССР, постбрежневскмй, предперестроечный.

Короче говоря, самое время для творчества.

Церковь и эстетика «темной академии», или об оживлении традиции, которого мы не заметили

Заголовок многообещающий, но сначала присказка. Не в последнюю очередь к философии меня привело ощущение магичности этой науки. Что делает философ? Делёз говорил: создаёт определенные сборки истины, то есть концепты. Но это не главное очарование философии, оно в другом: создавая концепты, философ двигает границы мира по собственному произволу. По сути — совершает волшебство, магию. В то время как обычный учёный лишь вписывают своё знание в уже существующие границы, которые, отмечу особо, были начертаны философами, словно магический круг. Апологеты «научной» философии очень хотят подчинить философию этим требованиям «существующих границ», но подлинная философия, по моему разумению, всегда про свободное творчество. Свободное феноменологически, а не онтологически, но это отдельный разговор.

Такой философия мне видится с юношества. Страстная любовь к мудрости, но никак не ее достижение, сиречь омертвление, окостенение. Помню, как-то мне на глаза попался огромный потрёпанный фолиант, лежавший за стеклянной витриной. На обложке было написано что-то вроде: «О таинствах мироздания, уходящих в глубины звездных бездн». Я утрирую, конечно, но суть была примерно такая, что-то из эпохи Возрождения, что-то алхимическое.

А спустя года я понял, что все это касается и богословия — и, быть может, ещё в большей степени, чем философии. Потому что философия умозрительна, а богословие — действенно, практично. Кто прочёл мое небольшое рассуждение о догмате, наверное, обратил внимание, что с точки зрения собственно догматики оно написано достаточно вольно. А ну попробуй в учебнике по богословию сравнить догмат со знанием мага — никакая патриаршия комиссия не допустит.

Но у меня, слава Богу, не учебник, а телеграм-канал, я могу позволить себе некоторые вольности. И мне кажется, если в просветительской работе с молодыми людьми и сама Церковь будет позволять себе те же не столько богословские, сколько риторические вольности, то эффект может быть громадный.

Сейчас среди молодых очень популярен стиль «dark academia» (там ещё есть вариант и «light academia», почитайте на Вики), вдохновлённый фильмами о Гарри Поттере и классическим «университетским романом». Вот все эти фолианты, их медленное чтение, тайное знание, университетские аудитории из орехового дерева, викторианская и готическая архитектура, консервативный стиль в одежде и т.д. В общем, все то, что мы с лёгкостью можем обнаружить в наших Духовных академиях, в петербургской или московской.

А потому, полагаю, эстетику «темной академии» очень легко могла бы подхватить Церковь. Создайте вокруг богословского знания мистический ореол — ведь это, если не крючкотворствовать, та же магия, как она понимается в массовом сознании: проникновение в таинственную суть вещей. В конце концов, и виднейшие русские богословы 20 века — Флоренский и Булгаков — вполне спокойно рассуждали о связи магии и богословия. Вспомнить хоть фрагмент из письма Булгакова Флоренскому, где он делится своими размышлениями о задачах их несбывшегося проекта религиозной-философской Академии:

«Философия, оккультизм, наука, художества, все не как предметы как преподавания только, но их внутренняя ассимиляция, так сказать оправославление, оцерковление их существа».

Я, конечно, понимаю, что Церковь никогда не станет Хогварстом или Касталийским орденом. И слава Богу, что не станет, поскольку это означало бы подчинение большего меньшему. Ведь все эти феномены отпочковались от христианства, христианской культуры. В то же время именно подчинение большего меньшему случилось с некоторыми западными вероисповеданиями, где церковь, стремясь к осовремениванию, превратилась во что-то вроде кружка по интересам.

Но вся-то ошибка западных церквей была вовсе не в том, что они захотели осовременить себя, а в том, что «современность» была воспринята ими исключительно в либеральном ключе: женское священство, гомосексуальные браки и т.д. В то же время современность полна и вполне живого консервативного духа, который откликается в сердцах молодых.

Но ввиду бросания всего субкультурного и неконвенционального в общий котёл с плодами левачества, этот современный консервативный дух игнорируется традиционными институтами. Необходимо отделять зерна от плевел — в работе с молодыми людьми этот призыв Христа как никогда актуален.

И поэтому мне кажется, что для Церкви поразмыслить над эстетическим опытом феномена «dark academia» было бы небесполезно. И даже осмелюсь предположить, что в случае глубокой и вдумчивой ассимиляции этого опыта в церковную жизнь православное христианство могло бы пережить небывалый в XXI веке приток молодых последователей, голодных до духовного общения.

«Эти лица… в утреннем освещении снегом так убелены и просветлены, что сам омываешься изнутри, бросив на них беглый взгляд походя. Даже душа умиляется при виде них» — пишет​ отец Павел Флоренский в своем фронтовом дневнике // Флоренский, свщ. Павел. В санитарном поезде Черниговского дворянства // Новый мир. 1997. № 5. С. 147

https://yangx.top/Andrafanaslive/7547?single

Зрелость — от зреть, то есть смотреть, видеть.

Видеть что? Диалектика подсказывает: невидимое. Потому как видимое видеть может каждый, не только зрелый. Видимое не требует зрелости. Значит, зрелость нужна для того, чтобы видеть невидимое, извещать уповаемое и обличать невидимые вещи.

Но что происходит со зрелым плодом? Он не висит на ветке, его отдают — земле или рукам.

Стихотворение — Рильке, В зале (перевод Микушевича)

Завтра в 16.00 буду косплеить Ивана Карамазова и рассуждать о зле. Поговорим о теме зла вообще и как оно преломляется в творчестве Достоевского. Адские мучения еще обсудим, наверное.

Регистрация: forms.office.com/r/m4gerJNAqR

Проблема пола очень-очень сложная. Пожалуй, из разряда «проклятых вопросов».

Ну вот как быть с тем, что в царствии небесном не будет ни жен, ни мужей? Горичева пишет, что это свидетельствует о том, что пол — свойство случайное, акцидентальное, что у души нету пола. Значит ли это, что человек по природе своей гендерфлиюден?

Это слово встретит только смех со стороны консерваторов, а меж тем андрогинность и/или бесполость — это острейшая проблема, которая до сих пор не имеет окончательного разрешения в пределах нынешнего богословия. Проблема пола мучает лично меня: значат ли слова Христа, что в Царствии небесном моя жена не будет мне женой, а будет лишь одной из людей, имеющей равные отношения со всеми?

Поскольку ведь она и становится для меня личностью только через возвышенный статус жены, я вижу её через женитьбу, я нарекаю её через жену, она существует для меня как жена. Не будь этого статуса — ну, да, она была бы для меня человеком, той самой «одной из», ну, приятным человеком, но личностное, персоналистическое отношение к ней возможно только при подборе правильного наименования — Жена.

Или, быть может, моя жена будет вообще просто Одной, и я — Один, и все мы вместе — Единое, и наши персональные качества, куда я отношу в том числе и мою любовь к конкретно этой женщине, не человеку, к женщине, наши персональные качества канут в лету? Или, возможно, обнажится истинный нерв личности, который имеет очень приблизительное отношение к тому, что я зову «своим», личным, «интимным»?

А затем та же Горичева пишет, что онтология пола есть, что она сакральна, что человек призван к своему полу и не может его запросто лишиться, как киборг. Но отчего не может? Отчего, если пол в рассмотрении небесном глубоко случаен?

У меня нет ответа на эти вопросы, я просто хотел бы их задать, а заодно удостоверить дорогих читателей, что совы далеко не всегда есть то, чем они кажутся

Эту проблему персонализма, то есть сохранения в вечности всего личного, интимного, в том числе и сохранения семейных отношений, выразил Бродский:

Мать говорит Христу:
— Ты мой сын или мой
Бог? Ты прибит к кресту.
Как я пойду домой?
Как ступлю на порог,
не поняв, не решив:
ты мой сын или Бог?
То есть, мертв или жив?
Он говорит в ответ:
— Мертвый или живой,
разницы, жено, нет.
Сын или Бог, я твой.

Ключевой вопрос здесь: каким образом возможно личное отношение в вечности, где все особенное снимается?

Извините за столь резкий переход от культуры элитарной к культуре массовой, но. Помните диалог Снегга с Лили Поттер? «После всех этих лет? Всегда».

Какая трагедия там разворачивается? Человек несёт свою любовь сквозь многие года, сквозь бурю времён; она остается его утёсом, его последним пристанищем. Или точкой координат, от которой он отсчитывает себя. «Кто я? Я человек, любящий свою возлюбленную». В любом случае всеобщее — «всегда» — оказывается не в силах победить что-то очень интимное, частное, касающееся только вот этого человека в его особости — любви, не делимой им ни с кем, не могущей быть понятой никем иным, кроме этих двоих.

При этом та же самая любовь выбрасывает человека из мира, отсекает от него. Ибо в любви значим только сам объект любви и степень твоей приближенности к нему. Весь остальной мир, с его вещами, именами, людьми расценивается как инструмент по достижению объекта любви. То есть любовь выбрасывает человека в частное, особенное, отвращая его глаза от света всеобщего.

При этом опять же, в вечности любви нет, так же как там нет и философии, любви к мудрости. В вечности объект любви неотстраним от тебя, он не может быть внеположен тебе, поскольку это потребовало бы и расстояния, и времени, чего в вечности, опять-таки, нет; следовательно, нет там и любви как стремления по обретению чего бы то ни было. У тебя уже все есть, ты уже есть все, любовь не нужна.

И вот Мария. Она видит либо особенное: сын, выделяемый ею среди всех прочих людей благодаря самому именованию Его как "сына" (я кричу: "сын!", и сын бежит ко мне из толпы, хотя каждый человек в толпе, в общем-то, сын, но отклик сына делает меня мной, отцом своего сына, а его — им, сыном своего отца), либо всеобщее: Бог, не могущий быть её сыном, поскольку человеческое не способно вместить божественное, частное — всеобщее. «Сын Ты мне или Бог?»

Но Христос разрушает эту антиномию, пронзает её насквозь, говоря: «Я — твой». Несмотря на всю космическую драму Голгофы, которая буквально осуществляет переворот мироздания, несмотря на громогласное исполнение Божественного плана, на вершение судеб — Своей и миллиардов других — Христос сохраняет в себе личное, интимное, особенное отношение к Марии, вверяя себя ей: «Я — твой».

«Я — твой», а значит и ничей иной, как сын, отзывающийся на голос отца, не отзовется ни на чей другой голос, даже если бы тот, другой, его и позвал «сын!»

Но в то же время Христос — Он ведь наш, Он отдан человекам, Он страдает за нас, и с каждым из нас у Христа есть личное, персональное отношение. Недаром иные католические монахини называли себя «невестами Христовыми», тем самым утверждая особое расположение Христа к самим себе.

Как понять это персоналистическое отношение Христа к нам, которое нисколько не ущемляет его особой любви к Марии и нисколько не порочит вечность?

Схожее складывается впечатление. Близится год с начала СВО, а более-менее внятного консенсуса о чем и про что эта война до сих пор нет: ни на уровне власти, ни на уровне общества. Так чувствую, общаясь с разными людьми: и «сложными», и «простыми». Боюсь, что война уже не станет народной. Слишком много было наломано дров, сквозь завал которых очень трудно просочиться ручейку народного чувства.

Кажется, что взамен война обернётся очередным жирным знаком вопроса на страницах русской истории, не точкой и не восклицательным знаком.

Упаси меня Бог распространять пораженческие настроения, мы победим, конечно. Но война продолжится. Петр Великий, Октябрьская революция, развал Союза, теперь вот СВО — проклятые вопросы, с которыми нам жить.