Петербуржцы, обязательно сходите. Сергей — замечательный специалист по Кьеркегору. Сам его статьями вдохновлялся, например вот этой.

Друзья, 29 июля в 19:00 у нас состоится лекция — «Жертва, время, повторение: один день (из жизни) Кьеркегора».

Лекцию читатет кандидат философских наук Сергей Кругликов.

16 октября 1843 года в Копенгагене одновременно в свет выходят три книги: «Повторение» Константина Констанция, «Страх и трепет» Йоханнеса де Силенсио и «Нравоучительные беседы» Серена Кьеркегора.

Правда, впрочем, состоит в том, что в действительности все три книги были написаны самим Кьеркегором. Но зачем ему понадобилась эта игра? В каком смысле его авторство – одно и не одно и то же, и может ли читатель игнорировать это различие? И, главное: в чем повторяются, а чем отличаются эти тексты? Попробуем реконструировать это полифоническое высказывание.

Обратите внимание, на лекцию возможно попасть только по предварительной регистрации!

Зарегистрироваться

Написал о поездке Достоевского и Соловьева в Оптину пустынь. И об их загадочном споре, случившемся в келье старца Амвросия.

Этот вроде бы частный сюжет вырос до целого мистического детектива, который много чего может поведать о Достоевском и Соловьеве. Тут и двойники, и переселение душ, и Антихрист-империалист, и слезинка ребёнка, но в центре — проблема бессмертия.

В Оптиной пустыни сейчас, кстати, проходят «Дни Достоевского».

Признаюсь, меня смущает идея бессмертия. В минуты сомнений она кажется мне очень… мелочной.

Поясню. Как-то я смотрел «пасхальный стрим» на ютубе «Серафим». Стрим был забавный: ведущему очень хотелось, чтобы все было модно, с мемами и неоном, да вот гости подвели: они постоянно скатывались в назидательное благочиние навроде «ну, отца надо уважать». Так вот, Серафим задал вопрос о смысле Пасхи. Один из участников, молодой священник, ответил: «Без Пасхи не было бы Православия».

А мне вспомнились слова Бердяева. В «Самопознании», кажется, он писал, что верует в вечную жизнь, потому что не может смириться со смертью любимого кота. Или Достоевский: вопрос о бессмертии острее всего мучал его после смерти первой жены (почитайте его крайне интересную записку «Маша лежит на столе…») и смерти сына Алеши. И Бердяев, и Достоевский не могли принять, что больше не встретят любимых, и оттого требовали для них — и для себя, конечно — бессмертия.

Я тоже недавно потерял близкого человека. И удивительно: я прямо никак не могу поверить, что больше с ним никогда не увижусь. Мне кажется это контр-интуитивным. И после его смерти вечная жизнь представляется мне куда более очевидной и естественной, нежели безоговорочная смерть.

В то же время понятно, что именно смерть придает смысл жизни. Это как с той обезьяной, которая, если ей дать печатную машинку и бесконечное количество времени, рано или поздно выдаст «Войну и мир». Будет ли у этого набора символов какой-то смысл? Так же и с жизнью без смерти. Если твоему существованию нет никакого предела, то всякий твой поступок — нравственный, безнравственный ли — исчезнет в бесконечной веренице будущих поступков. Единица перед лицом вечности стремится к нулю. Бесконечная жизнь, коль скоро она не наделена своей мерой, теряет всякий смысл. Вспомните бессмертных людей из «Гулливера». Они влачат жалкое существование.

Кажется, впрочем, что идея бессмертия должна быть столь великой, столь могущественной, наделенной таким невероятным смыслом, что одна мысль о ней ослепляет. В повседневной практике выходит обратное: бессмертие становится чем-то очень личным, очень мелочным, закрученном на частном интересе, на встрече с любимым котом. Я не хочу, чтобы все воскресли. Я хочу, чтоб воскресло вот это существо, потому что мне оно дорого.

Конечно, эта скрытая мелочность чревата. Оттого и возникают всякие нервные эксцессы. Навроде знаменитой баньки с пауками:

«- Нам вот все представляется вечность как идея, которую понять нельзя, что-то огромное, огромное! Да почему же непременно огромное? И вдруг, вместо всего этого, представьте себе, будет там одна комнатка, эдак вроде деревенской бани, закоптелая, а по всем углам пауки, и вот и вся вечность. Мне, знаете, в этом роде иногда мерещится.
- И неужели, неужели вам ничего не представляется утешительнее и справедливее этого! - с болезненным чувством вскрикнул Раскольников.
- Справедливее? А почем знать, может быть, это и есть справедливое, и знаете, я бы так непременно нарочно сделал! - ответил Свидригайлов, неопределенно улыбаясь».

В общем, пока что я не знаю, в каком качестве следует понимать бессмертие. Но в том, что смерти нет, я убежден совершенно. И не только исходя из своих чувств. Доказательства Сократа, особенно доказательство от неделимости души, до сих пор работают.

Драгоценный Никита правильно описал динамику своего/чужого, хотя и не различил специально вечное/бессмертное:
- вечное никак не "связывается" - оно вообще вне вязи, связи, свяжения, поскольку оно едино, а не много, а значит не подразумевает ни возникновения, ни уничтожения -
- бессмертное же именно возникает - в форме тела, чего-то одного в области многих, так что даже без опытного усвоения, чисто логически, ставится вопрос о его уничтожении, судьбоносно предустановленной пропаже -
- вообще-то вопрос судьбы - это вопрос смерти, не жизни -
- бессмертное возникает как противопоставление самоочевидной смертности любого "тела" - это вызов хотя бы даже логике, разновидность сильнейшего идеализма, далеко не всегда религиозного - в наш век планы обессмерчивания представлены как научно, так и научно-фантастически, в области далеко не религиозной литературы.
- вот почему вполне возможно не сомневаться в вечности Божества и сильно сомневаться в каком-то бессмертии хотя бы даже себя самого. Душа вполне может "уничтожиться" - я был бы даже не против пропажи себя, изничтожения себя, вечного сна, но при этом вопрос о вечности Бога насколько удовлетворяет, настолько и не смущает -
- бессмертие, вообще говоря - надругательство над земным порядком и с вечным Богом оно никак не связано -
- перед Богом не стоит вопроса о смерти в принципе -
- правда, Иисус Христос взломал физическую логику целиком - Он ведь правда Своим человечеством был мёртв -
- последовательность событий здесь проста: христианская теология говорит буквально: Бог был вечность, затем, в человечестве Христа Он стал и бессмертностью -
- поскольку испытал на Себе смерть (отсюда труднейший спор ранне-христианских богословов о теопасхизме (хрестоматийное: "Я страдаю (πάσχω) как человек и спасаю (σώζω) как человеколюбец) -
- поскольку есть страсти Христовы.
Христос правда был мёртв, затем воскрес.
В принципе, авраамическое настроение в отношении Бога и смерти можно продемонстрировать на примере канона и апокрифа, канонического Моисея и апокрифического Исайи:
- книга "Вознесение Исайи" фиксирует: "Я видел больше, чем пророк Моисей. Но Моисей говорил: ``Ни один человек не может увидеть Бога и жить`` (Ср. Исх. 33:20); а Исайя сказал: ``Я видел Бога и вот, я жив``".
[Возн. Ис. 3:8-9].
- говоря о жажде человеком какого-то бессмертия, следует подчеркнуть - мы очень мало живём. Первые пророки жили столетия. Нам отведен такой стрёмный срок, когда можно погибнуть в утробе у матери. Умереть нужно в любом случае, Никита прав, смерть как-то связана со смыслом. Но не любая, не как у нас, а спустя столетия, не данные нам, отобранные Богом у человечества.

Каждый день мы совершаем свое служение: корпоративное, семейное, социальное, духовное. Каждый день мы свидетельствуем о некоторых истинах, которые полагаем ключевыми и необходимыми быть реализованными не только в нашей жизни, но и жизнях тех, к кому направлено свидетельство.

Вот, что нахожу любопытным в трансформации своего свидетельства. Все чаще стараюсь находить нецерковные аргументы в разговорах. Ранее все получалось упрощать, сводя к Божественному. В этом смысле интересно внутреннее желание испытать себя, не прибегая к универсальному ключу – сугубо конфессиональному. Такая игра с самим собой за способность выразить мысль вне Божественного концепта.

Но тут заметил, что даже проделывая над собой такой эксперимент, результат меня не удовлетворяет в полной мере: во всем отсутствует полнота, красота замысла и устремление к вечному.

Получается следующее: В начале мысль находится в состоянии покоя. Далее она ищет Бога для упрощения. Потом же она находится в состоянии покоя вновь. И вот снова ищет Бога, но уже для усложнения, для рельефности, для полноты.

Казалось бы фиаско рациональности, полная аннигиляция, но если вглядеться, то обнаружится, что это и есть самая настоящая рациональность, испытанная несколькими этапами критического отсечения.

#на_сон_грядущий #келейное #размышления #вера #запискивбукваре

У русских уникальное чувство юмора. Если бы его характер нужно было выразить максимально ёмко, то я бы сказал: болезненная самонасмешка. Похоже у англичан, но они просто смеются над собой, мы же смеёмся именно болезненно. Лихорадочно. Это свойство можно выразить и более образно: красный смех, с отсылкой к одноимённому рассказу Андреева и назидательной статье Блока. Блок прав, конечно, в своём обличительном пафосе, и все же одной детали он как будто бы не уловил, или просто умолчал: устрани этот красный смех, вслед за ним устранится и подлинное русское, юродивое.

Ярчайший образчик русского юмора — Гоголь. Его пристальное внимание к миру чиновничества кажется несколько надменным интересом естествоиспытателя. Но мы чувствуем: критикуя русский служивый класс, Гоголь не занимается расчленением абстрактной лягушки; нет, он режет по живому.

В этом смысле Достоевский, конечно, наследует Гоголю. Вечные достоевские трикстеры, которые сразу после исповеди, этого возвышенного ритуала очищения, готовы совершить самую дерзкую, самую грязную выходку. От ангела до беса — один шаг, и русский человек совершает его с удивительной легкостью: вот, мол, и на таких высотах бывал, а, впрочем, и о родных низинах не забывал. «Пусть и я целую край той ризы, в которую облекается Бог мой; пусть я иду в то же самое время вслед за чортом, но я все-таки и твой сын, Господи, и люблю тебя, и ощущаю радость, без которой нельзя миру стоять и быть».

Венцом этой линии русской литературы я считаю Зощенко. Над его мелочным homo sovecticus очень легко смеяться. Трудно — находить в нем себя. Поэтому сегодня русский юмор, на мой взгляд, сошёл практически на нет.

Есть, правда, счастливые исключения. Готовьтесь к жемчужине: выступление малоизвестного комика Синицына (смотреть с 19:48). Примечательно, что люди в комментариях это исключение, которое на самом деле должно быть правилом, уловили: «Неспешная комедия обернулась экзистенциальной трагедий постсоветского маленького человека… это новый Гоголь, браво».

Мне идея личного бессмертия тоже представляется мелочной. Особенно на фоне многочисленных личных потерь. На каком-то обыденном уровне, среднестатистического прихожанина, бессмертие представляется просто неким продолжением нашего земного бытия. Вот мы мол там все встретимся. Но как встретимся? Вот мой семилетний брат так и останется навсегда семилетним? А моя старая мать, умершая в состоянии деменции с рассудком младенца? Какой я её встречу? Это не такие уж наивные вопросы. Например в православной среде я неоднократно слышал, что состояние души после смерти неизменно, а поэтому спасение невозможно. Однако что делать, скажем, с годовалым младенцем? Его сознание тоже остаётся неизменным?

Другой вопрос: а как возможна встреча с другим, даже самым близким человеком, когда всё земное, в том числе и социальные связи, перестанут существовать? Одно из самых первых моих воспоминаний связано с мамой. Я лежу с ней в деревенском доме, за окном горит фонарь, ночь, темно, лают собаки, но с мамой тепло и не страшно. Это райское ощущение уже никак не вернуть. Оно ушло и осталось только в памяти. И мальчика этого уже нет, т.к. в бессмертии мне уже не встать с моей мамой в эти отношения. Мы можем только вечно вспоминать наше общее прошлое, но это лишено смысла. Все, что есть в нашем сознании, было в наших ощущениях. Что-то из этого осталось в нашей физической памяти и воспоминаниях. Но очевидно, что в вечности все это не нужно. Зачем мне, скажем, память о моих навыках или школьные воспоминания? Ясно, что этого больше не будет, причем не будет по той причине, что, как говорит ангел в Апокалипсисе, времени больше нет. А нет времени, нет и воспоминаний. Да и сознание, стянутое в некую вечную сингулярность, мы просто не можем представить.

И еще один момент. В русской религиозной философии есть концепция о двух уровнях личностного бытия. Есть эмпирическое-я, индивид, а есть ипостась-личность. Это есть и у Флоренского, и у Булгакова, и у Флоровского, и у В. Н. Лосского. И это эмпирическое я не войдет в вечность. Приведу цитату из последнего: «Тайна кафоличности Церкви осуществляется в множественности человеческих сознаний как согласие единства и множества, по образу Пресвятой Троицы, тому образу, который Церковь осуществляет в своей жизни; три сознания – одно содержание, один «Божественный Совет», или «Совет Святых», т.е. некая «Божественная кафоличность», если дерзнем мы употребить этот экклезиологический термин по отношению к Пресвятой Троице. В Церковной реальности, в становлении нового творения многие «личные сознания» становятся сознанием Церкви только в той мере, в какой они перестают быть «само-сознаниями» и ставят вместо собственного своего «я» одно-единственное содержание в многочисленных церковных сознаниях» «Тайна кафоличности Церкви осуществляется в множественности человеческих сознаний как согласие единства и множества, по образу Пресвятой Троицы, тому образу, который Церковь осуществляет в своей жизни; три сознания – одно содержание, один «Божественный Совет», или «Совет Святых», т.е. некая «Божественная кафоличность», если дерзнем мы употребить этот экклезиологический термин по отношению к Пресвятой Троице. В Церковной реальности, в становлении нового творения многие «личные сознания» становятся сознанием Церкви только в той мере, в какой они перестают быть «само-сознаниями» и ставят вместо собственного своего «я» одно-единственное содержание в многочисленных церковных сознаниях».
https://yangx.top/hungryphil/1242

Добежал до двух тысяч. Спасибо всем, кто читал, репостил, спорил, дополнял. Ниже — список каналов, которые сам читаю регулярно:

@sacrumprofanum — Андрей Иванов. Ветхий Завет, христианская политика, история, искусство;
@korobov_latyncev — Андрей Коробов-Латынцев. «Русский Юнгер». Философ на войне;
@kartezianec — отец Савва (Тутунов). Рационалист и патриот;
@dplatonova — Дарья Дугина, «русская Ле Пен». Неоплатонизм и международная повестка с евразийской перспективы;
@aftericonproject — Антон Беликов и главный проект современного русского искусства;
@karginizm — Александр Каргин. Кошерное guilty pleasure;
@sacredviolence — Алексей Зыгмонт. Религия и насилие;
@Agdchan — Александр Гельевич, главный русский мыслитель прямо сейчас и последние 20 лет;
@philosophytoday — база, подписался вместе с установкой телеграма;
@herzlichanna — Анна Винкельман. Немецкие классики и будни философа-эмигранта;
@russian_good — все сказано в названии;
@izlednika — христианство, Россия, консерватизм (в таком порядке);
@tyl_22 — самый важный гуманитарный проект прямо сейчас;
@dahlbooks — первый, философский, книжный;
@Modest_A_Kolerov — Модест Колеров. Главный историограф русской мысли;
@lenphil — Богдан Фауль. Христианский философ с аналитическим уклоном;
@rodinananeve — Дмитрий Жвания. Петербург и консервативная революция;
@solsever — любимая интеллектуальная площадка в Петербурге;
@suchstuff — Шекспир и самая изящная словесность на просторах телеграма;
@mestrru — Андрей Тесля, любимый автор и ведущий специалист по русской общественной мысли;
@persephone_dreams — Дарья Дорохина. Философия традиционализма и мистицизм;
@libertarian_theology — Владимир Шалларь. Христианство, социализм и анархизм;
@blue_canvas — Владимир Маковцев. Бахтин и философия диалога;
@tugteg — Павел Тугаринов. Последний петербургский интеллигент;
@islamsad — исламская мистика;
@theologmemory — Даниил Семикопов. Философия религии и политические религии;
@eto_b — главный не-номенклатурный канал о христианстве;
@poltheo — Вячеслав Кондуров. Политическая теология;
@LogicaSocialis — Александр Филиппов. Социологический консерватизм;
@zapiskivbukvare — Даниил Син. Русская ойкумена;
@pavlov_channel — Алексей Павлов. Христианская мысль с аналитической строгостью;
@AlfonsoSabio — Александр Марей, сейчас занят переводом консервативного мыслителя Доносо Кортеса;
@hellenistics — классическая древность;
@russia_and_anvil — Савва Федосеев. Кузнец и большой (в будущем) русский политик;
@symsem — отец Симеон (Томачинский). Русская литература и современная церковная повестка;
@neohota — Никита Лукинский. Русский дизайн и рок-н-ролл;
@cryptaplatonica — Стас Зотов. Платонизм и майевтика;
@mysterart — Петербургская мистика;
@absolutestudies — Антон Сюткин. Неодиалектический материализм;
@leftconservativenotes — Сергей Коретко. Левый консерватизм из ЕУ;
@philosophycafemoscow — срез жизни академических философов;
@exitexist — Алиса Загрядская. Философская эстетика.

Я думаю, что образ бесконечно удаляющихся горизонтов, «ширящейся дали» — один из первопринципов русской мысли. Когда Чаадаев указал на небытийственность русской истории, он тем самым проложил дорогу всем империалистам-метафизикам. Ведь то, чего по-видимому нет, одновременно есть везде. То, что не локализовано, не привязано к конкретно-материальным (или конкретно-мыслимым) границам/событиям, есть всё.

Об этом — известное «преимущество отставания», которое пестовали как западники, так и славянофилы. Да, Россия отстала в гонках мировой истории, но это дает ей возможность как следует собраться с силами, чтоб «догнать и перегнать». Пока дряхлые западные страны пытаются разрубить гордиев узел накопившихся исторических проблем, как то: колонизация, рассудочность, отвратительный до тошноты индивидуализм, мы можем разом перепрыгнуть все эти цивилизиационные баги и устремиться прямиком в вечность. Где, конечно, никаких границ нет и быть не может. «Для вас — века, для нас — единый час». Кстати говоря,
это удивительно напоминает апорию Зенона об Ахиллесе и черепахе. Догадайтесь, кто есть кто.

Об этом же — Достоевская «всемирная отзывчивость»: как границы России нигде не заканчиваются, так же нигде не заканчиваются её горизонты, то есть возможности её понимания. Мы — страна-внимание: не имея ничего положительно-своего, мы, будучи чистым листом, обладаем уникальной возможностью обращения чужого в свое. «Нам внятно всё — и острый галльский смысл, и сумрачный германский гений…»

А если вернуться к одному из главных сочинений, посвященных проблеме бытия, к «Пармениду», то мы вспомним, что одна из основополагающих проблем идеализма — это проблема локализации. Парменид спрашивает у Сократа, как возможно, чтобы всеобщая идея могла сполна присутствовать в каждом отдельном (физическом) своем представителе. Сократ теряется и толком не находит, что ответить: «Клянусь Зевсом, определить это мне представляется делом совсем не легким». Своим вопросом Парменид хочет подчеркнуть вездесущность идеи, ее вселенскость.

Так вот если мы согласимся, что империя — это прежде всего идея, чьи границы не могут быть вмещены ни во что физически-ощущаемое, то есть опытное, то есть частное, то у нас и получится, что границы России нигде не заканчиваются. Из воспоминаний Лихачева: «Помню в детстве русскую пляску на волжском пароходе компании "Кавказ и Меркурий". Плясал грузчик (звали их крючниками). Он плясал, выкидывая в разные стороны руки, ноги и в азарте сорвал с головы шапку, далеко кинув ее в столпившихся зрителей, и кричал: "Порвусь! Порвусь! Ой, порвусь!" Он стремился занять своим телом как можно больше места. Широкое пространство всегда владело сердцами русских, русская лирическая протяжная песнь - какая в ней тоска по простору».

Все должно стать русским, а русское — всем. Но, опять же, как только нечто становится всем, оно по необходимости становится ничем; Россия, будучи катехоном, исчезнет, растворится в мире; века вселенной схлопнутся до часов, а часы — до мига. Совсем не сложно догадаться, что будет дальше.

Борис Межуев:

«Философия Дугина по своему это гибрид идей Шатова и Кириллова из «Бесов» Достоевского — идея народа-богоносца, достигающего Божественного статуса если не через осуществление самоубийства, то через риск такового. В этой идее действительно есть что-то привлекательное для русского человека, особенно в момент дионисийского опьянения».

Интересно. Вот и Альтицер ставит Кириллова в ряд вдохновителей своего «христианского атеизма». Он же пишет, что русским нечего выжидать апокалипсиса — ведь он уже случился в 1917 году. Отрицание было доведено до последнего предела. В качестве иллюстрации Альтицер вспоминает «Двенадцать» Блока. Россия — страна победившего нигилизма, и не мудрено, что Битов, например, считал нашу литературу исконно постмодернистской, начиная от Пушкина.

Но это если мы ничто отождествляем с бытием. Славянофилы, например, брыкались против этой уловки, обвиняя в ней Гегеля и полагая, что бытие имеет абсолютное преимущество над небытием. А то, что мы регистрируем в качестве «небытия», нуждается просто в смене оптики, чтобы за его покровами разглядеть свет Софии. Небытие само собой рассеется.

Впрочем, за этот оптимизм славянофильство окрестили «консервативной утопией». И действительно, у славянофилов нет трагического измерения. Стоит только русским устроить все на началах общины — и тут же в рай. Чтобы избежать этого хилиастического соблазна, нам нужны Кирилловы, нужны и Альтицеры. Да и у славянофилов тех же человек есть существо стремящееся. Стремящееся из Церкви видимой сотворить Церковь невидимую. Вот в невидимой уже никакого стремления нет — потому что все есть, достигнуто то самое цельное бытие, которое без примеси небытия якобы является забвением. Но нет: просто бытие есть, а небытия нет, и никакого тут гностицизма.

P.S. Ну и конечно после текста Межуева нельзя не вспомнить хрестоматийную вступительную сцену к Begotten.

– Василий Розанов – пионер полового вопроса и автор скандальной книги «Обонятельное и осязательное отношение евреев к крови» – обсуждал с домашними свои тексты? И как незаурядная противоречивая личность философа отозвалась на судьбе его детей и жены?

– Семья была действительно самым важным событием, сокровенным явлением в его жизни. Но тут надо вспомнить некоторые обстоятельства его биографии, с одной стороны, хорошо известные, а с другой – нет. В 1882 году он оканчивает университет и живёт в Брянске с Аполлинарией Сусловой, бывшей возлюбленной Достоевского и своей первой и единственной законной женой, которая старше него на 16 лет. Детей у них не было и не могло быть по причине ее бесплодия. Плюс ужасные отношения, поскольку Аполлинария сыта по горло одним гением и отказывается верить, что вышла замуж за другого. Скандалы, упрёки, ссоры, а главное – непонимание человека, который в эти годы пишет свой главный философский труд «О понимании». Он сбегает в Елец (обвинив её впоследствии в том, что это она ему изменила и бросила) и встречает в чудесном городе над рекой Сосной милую, добрую, очень религиозную молодую вдову, на которой, однако, не может жениться. При весьма драматических обстоятельствах начинается их роман, а дальше у неё беременность и выкидыш. Потом они тайно венчаются, рождается девочка и через год умирает. Понятно, какое у незаконной супружеской четы настроение. Рождается ещё одна девочка, и родители страшно боятся, что она тоже умрет. Их страхи тем обоснованней, что впоследствии выяснилось: у матери сифилис, передавшийся ей от покойного мужа, и именно дурная болезнь стала причиной смерти первого ребёнка, и не факт, что она же не убьёт следующих. Тем не менее Розанов и Варвара Дмитриевна рожают ещё, потом ещё, надеясь, что хоть кто-то из детей выживет, и так за шесть лет у них родилось четыре дочери и сын. Выжили все, ужасная болезнь чудесным образом ослабла, отступила, и вот Розанов – второй после Льва Толстого многодетный отец в истории большой русской литературы. Но проблема заключалась в том, что ни один из детей Василия Васильевича не считался его ребёнком, ни один не носил его фамилию, и это самое больное место его жизни и главный пункт розановского бунта против христианства. А что касается дальнейшей судьбы, то все дети Розанова оказались глубоко несчастны, как если бы на них и в самом деле лежало родовое проклятье. Никто не продлил его род, о чём он так мечтал.

https://s-t-o-l.com/material/30929-v-nyem-bolelo-vsye-russkoe-tak-zhe-kak-prityagivalo-vsye-evreyskoe/

О советской философии

Я, к сожалению, о советской мысли знаю крайне мало. И времени на неё нет (дореволюционную бы мысль доосвоить), и толковой методической базы. До сих пор не написано ни одного фундаментального труда по истории советской философии! Нет, наверняка есть частные монографии, посвящённые частным сюжетам. Но вот чтоб уровень Зеньковского или Лосского, из современников — Антонова, только в отношении диамата — нет, такого нету. Очень жду. А пока что мы вынуждены обходиться байками Галковского.

Почему советская мысль нуждается в изучении? Для меня ответ очевиден — потому что эта наша мысль. Все прочее, навроде «исторического противоречия» между советским и русским — это спекулятивные надстройки, воображаемое. Реальность сложнее, и диамат с русской философией примирит не моргнув и глазом — уже примирила. В лице Ильенкова, Лифшица, Мамардашвили, Линькова и проч.

Но если очевидные ответы не устраивают, мы же все тут господа со сложными лицами, то вот ответ чуть более изощренный. У советской мысли был метод. У нас метода нет. На недостаток метода в российской философии я впервые обратил внимание, когда в прошлом году посетил парочку заседаний коллоквиума по аналитической философии. Какое разительное отличие от наших стандартных философских мероприятий! Вот уж где люди умеют говорить и умеют спорить. То есть у аналитиков именно диалог, а не обмен мнениями, как это обычно бывает. Потому что методологически фундамент у дискутирующих единый.

То же было и в советской философии, при всех ее эксцессах. Она была последовательной, там была цепочка самобытных дискуссий, было мастерство и ученичество. А не выкрики в пустоту. И не карго-культ, когда мы притворяемся крутыми западными интеллектуалами и давимся всем темным и плоским, потому что шрифт на обложке стильный.

Советская философия была именно наукой. Российская философия в этом смысле — по большей части — откатилась назад, к любомудрию, к приятному времяпрепровождению в кругу приятных людей. Нам не хватает строгости, не хватает метода.

Пройдут годы, возможно, десятилетия, прежде чем нам удастся это исправить. Я, например, уже потерянное поколение — больше эссеист, чем философ, и вряд ли когда-нибудь покорюсь требованиям науки. Не воспитали.

P.S. Быть может, несколько оптимистичней ситуация в современном богословии — по крайней мере, так кажется со стороны. Впрочем, академическое богословие русские мыслители не замечали что в XIX веке, что в веке XXI.

https://yangx.top/korobov_latyncev/1600

Современный либерал до сих пор болен просветительством. Ему кажется, что история развивается одномерно, как по линеечке. Что есть страны в цивилизационном плане отстающие и в цивилизационном плане обгоняющие. Что есть некий «тест на современность», который определяется успехами в области экономики и шоубиза и который всем странам без исключения надлежит сдать (следует полагать, отсюда же избитое «камон, в XXI живем»). Что стоит только как следует просветить «темный» народ, и все пойдёт как по маслу.

Повторюсь, это болячка просветительства. Вольтеру, Дидро и братии мнилось, что есть одна мера вещей — человеческое ratio, то есть умение вычитать и складывать собственные выгоды (по Гоббсу). И этот разум непременно приведёт нас к мировому государству всеобщего благосостояния, где национальные противоречия будут не то что бы примирены, а просто сняты.

Государства, чья политика совпадает с просветительской рассудочной логикой, нарекаются подлинно историческими. Государства, чья политика сюда не вписывается, отсылаются прозябать на обочине истории. В XX веке технология немножко поменялась, но суть осталась та же — «не-исторические» государства нужно просто-напросто сделать «историческими», то есть — «демократическими».

Собственно, славянофильство было вызовом против подобного подхода. Отвечая на тезис Чаадаева о «не-историчности» русских, Киреевский и Хомяков разрабатывают модель «другого просвещения», построенного на началах, отличных от просвещения западного. Прежде всего речь здесь идёт о «цельности» — человека и способностей его познания. Там, где Запад во главу угла ставит разум, у России находится сердце — не как способность к сентиментальности и состраданию, а как своего рода органон, собирающий в себе и одновременно заземляющий все начала человеческой активности, такие как эстетическое и нравственное чувство, стремление к истине, разум, вера, воля и т.д. В своей апологии сердца славянофилы, кстати, твёрдо следовали Преданию Церкви.

Правда, и славянофилы подверглись соблазну линейности. Если на ранних этапах «другое просвещение» было именно что другим, то есть альтернативой просвещению западному, то со временем оно начинает трактоваться скорее как его новый виток, как отсечение всего лишнего и развитие всего подлинного.

Интересно, в какую сторону мы повернёмся. Логика, конечно, требует линейности, однозначности. Практика — многополярности.

Переформулируя слова профессора Есаулова, который высказал их по случаю нападок на Достоевского:

«Достоевского не надо ни от кого защищать, он сам с этим прекрасно справится. Защищать нужно нас».

Я, кстати, немножко во ВШЭ преподавал, у юристов. Прекрасные ребята, лучшие студенты, что у меня были. Достоевского от корки до корки, может, и не читали (как, впрочем, и большая часть наших патриотов). Но охотно прочтут, если правильно подать.

Правильно — не значит в формате тикток или в духе «из какого сора»: «смотрите, и он по борделям шастал». Скорее, в увязке с общим культурным контекстом, в том числе современным (Достоевский ведь жуть как современен, и не только в своей публицистике). И с христианством, конечно: вопреки распространённому мнению, интерес среди молодёжи к религии велик. Просто его рубят на корню.

https://yangx.top/ossinoe/5081

Как писал Чаадаев, истинный прогресс возможен только в Церкви (цитирую по памяти). Спасибо, Андрей, на добром слове!

И да: подписывайтесь на свежий канал ДОРОГОГО БРАТА, исследователя из БФУ им. Канта Андрея Володина.

https://yangx.top/utopca/37