Богдан предлагает интересное рассуждение о том, как можно соотнести моральную дилемму вагонетки с нынешней ситуацией. Попробую дать свой комментарий, не уверен, правда, что он будет адекватен поставленной Богданом проблеме.

На занятиях со студентами я часто противопоставляю моральные дилеммы проклятым вопросам. Классический проклятый вопрос принадлежит Гамлету: быть или не быть?

В чем здесь принципиальная разница. С одной стороны, проклятый вопрос сохраняет помянутую Богданом вилку выбора. Есть только два возможных ответа, третьего не дано, увильнуть в ту сторону, что жизнь бесконечно многообразна и всегда способна подкинуть что-то ещё, не получится. Ведь здесь под вопросом находится сама жизнь: быть или не быть.

С другой стороны, проклятый вопрос, в отличие от моральной дилеммы, всегда сочетает в себе абстрактность постановки с конкретностью предпосылок. «Быть или не быть» может задать себе любой человек, но вот решение этого вопроса всегда будет уникальным, поскольку оно опирается на уникальные предпосылки, данными в судьбе конкретной личности. Чего нельзя сказать о моральной дилемме. В случае вагонетки возможны всего две стратегии аргументации: от долга или от пользы. Если же мы захотим расширить моральную дилемму до проклятого вопроса, что вполне возможно, то нам в первую очередь необходимо будет спросить себя, что побуждает нас, как живых личностей, держаться стороны долга или стороны пользы. Но тогда дилемма потеряет все свою чистоту, поскольку она будет предполагает необозримое количество предпосылок.

Так вот я думаю, что вопрос о «смыслах и истоках» спецоперации принадлежит к числу проклятых, или экзистенциальных. Решение о проведении спецоперации — это именно решение быть, а не решение о меньшем зле. На это намекают две риторических фигуры, использованные Путиным. «Украина — анти-Россия» (статья «Об историческом единстве русских и украинцев») и «Они будут продолжать налагать на нас санкции без всякого формального предлога, просто потому, что мы есть и никогда не поступимся своим суверенитетом» (Обращение от 21-го февраля).

Кстати сказать, мне кажется, что во втором случае президент немножко проговорился, поскольку эта фигура речи в равной степени относится и к «нам», и к «ним». Россия в любом случае начала бы спецоперацию, именно потому, что это единственный способ — в данной исторической ситуации — для неё быть. А вот обороты вроде «мы были вынуждены», «у нас не было выбора»— это надстройка, геополитическая аргументация, привинченная задним числом. Отсюда все эти мемы про Лукашенко с указкой.

Поэтому моральная арифметика «меньшего зла» здесь в чистом виде неприменима. Речь идёт не о моральных агентах, а о носителях политической воли (а это уже скорее экзистенциальная категория). Морально-правовое же обоснование будет приписываться по остаточному принципу. Поэтому сейчас так популярна риторика переформатирования глобального миропорядка. Если этот порядок будет переформатирован, то и действия России будет невозможно судить исходя из прежних представлений о международном праве и нормах политической морали. А если нет, то и судить, по большому счету, будет некого.

Мы действительно были вынуждены вступить на Украину, но вынудил нас не Запад, а сама внутренняя логика нашего исторического существования. Вы наверняка видели панслависткие выписки из «Дневника писателя» Достоевского, которые сейчас курсируют по всем телеграм-каналам, поэтому Федора Михайловича я цитировать не буду, да и не симпатична мне, честно признаюсь, эта сторона его взглядов. Лучше Пушкина, «Полтаву»: «Украйна глухо волновалась, давно в ней искра разгоралась. Друзья кровавой старины народной чаяли войны, роптали, требуя кичливо, чтоб гетман узы их расторг, и Карла ждет нетерпеливо их легкомысленный восторг». «Карл» — это Карл XII, шведский король, а «узы», которые надлежало «расторгнуть» — узы России с Украиной.

Во мне, впрочем, все же не угасла надежда, что русской идее «всемирной отзывчивости» суждено быть. Хотя бы потому, что она требует автономии политической воли — то, что сегодня зовут суверенитетом. Проще говоря, Россия только тогда станет Европой, когда сможет войти в круг европейских стран на равных правах. Писал об этом вот здесь на материале Киреевского.

«Отсель грозить мы будем шведу», пишет Пушкин в другой известно поэме, и продолжает: «Природой здесь нам суждено в Европу прорубить окно». Логика прозрачна: истинно европейской державой мы станем только тогда, когда будет откуда грозить другой европейской державе, когда мы сможем «ногою твердой стать при море». В этом смысле как Пушкин, словами Чаадаева, есть первый национальный (читай — европейский) русский поэт, так и Пётр — первый национальный русский правитель. Именно потому, что грозил шведу, а не из-за бритья бород и пропаганды европейской моды. Вернее, так: одно влекло за собой другое.

В дилемме о вагонетке я всегда придерживался идеи долженствования. И если мы согласимся применить эту аргументацию к сегодняшнему дню, то здесь совсем не очевидно, что России как таковой должно быть. С этим согласна, например, обложка «Новой газеты» от 23 марта. Собственно, и на «проклятый вопрос» тоже не может быть дан однозначный ответ, записанный на чистом листе бумаге.

Возможно, без России в нынешнем ее виде всем было бы легче, и вместо реальной, очень неудобной и противоречивой России надлежит ввести стерильный проект «Россия». Но чтобы разобраться со всем этим, нам следует прежде ответить на другой вопрос, а именно: кто или что обуславливает наше долженствование?

Вдогонку:

Отрывок из пьесы «Гамлет» У. Шекспира
в переводе Б. Пастернака

Быть или не быть, вот в чем вопрос. Достойно ль
Смиряться под ударами судьбы,
Иль надо оказать сопротивленье
И в смертной схватке с целым морем бед
Покончить с ними? Умереть. Забыться.
И знать, что этим обрываешь цепь
Сердечных мук и тысячи лишений,
Присущих телу. Это ли не цель
Желанная? Скончаться. Сном забыться.
Уснуть… и видеть сны? Вот и ответ.
Какие сны в том смертном сне приснятся,
Когда покров земного чувства снят?
Вот в чем разгадка. Вот что удлиняет
Несчастьям нашим жизнь на столько лет.
А то кто снес бы униженья века,
Неправду угнетателей, вельмож
Заносчивость, отринутое чувство,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным,
Когда так просто сводит все концы
Удар кинжала! Кто бы согласился,
Кряхтя, под ношей жизненной плестись,
Когда бы неизвестность после смерти,
Боязнь страны, откуда ни один
Не возвращался, не склоняла воли
Мириться лучше со знакомым злом,
Чем бегством к незнакомому стремиться!
Так всех нас в трусов превращает мысль,
И вянет, как цветок, решимость наша
В бесплодье умственного тупика,
Так погибают замыслы с размахом,
В начале обещавшие успех,
От долгих отлагательств. Но довольно!
Офелия! О радость! Помяни
Мои грехи в своих молитвах, нимфа.

Эти слова подтверждает независимое расследование об украинской пропаганде, которое я скидывал выше, прикрепляю еще раз.

Вывод в последнем абзаце: «With a powerful Russian military fighting alongside DPR and LPR forces, the Ukrainian military’s defeat seems to be imminent unless the United States and NATO directly confront Russian forces, a scenario President Biden has already ruled out. Lobbyists nevertheless persist in their campaign to portray the Ukrainian military as underdogs scoring blow after blow against Russian hordes. In doing so, they help extend the war and continue the carnage».

Я уже писал это, но повторюсь. Желать российской армии чего-либо, кроме победы — безнравственно. Да и просто непрагматично. Очевидно, что РФ не отступится, слишком многое поставлено на кон, само существование нашей страны. Значит, биться будут до последнего. И чем дольше мы ждём победы, тем больше гибнет людей. И с той, и с другой стороны.

А действия в тылу, действительно, могут это победу оттягивать.

"О нас пишут". Кстати, удивительно адекватная заметка. Не все потеряно, русской идее быть!

https://forpost-sz.ru/a/2022-03-27/v-moskve-i-peterburge-zametili-bilbordy-ob-otmene-russkoj-kultury-za-rubezhom

Ну вот. Даст Бог, пропагандисты поубавят самоубийственный пыл. Используя культуру как инструмент борьбы, мы уподобляемся тем, кто эту культуру отменяет.

https://yangx.top/TJournal/55148

Много спорят последнее время про цивилизационную принадлежность России. Одни говорят: кровь, язык, религия, культура – все с европейцами общее, все от одного истока идет, Россия, несомненно, – часть Европы. Им в ответ напоминают, что ни религия (православие), ни язык (евразийский языковой союз), ни культура (тюркские и иранские влияния) такими уж общими не являются, а история так и вообще только и учит нас тому, что Европа – не мы, и жди от нее зла, и, кажется, вновь преподает нам сей урок.

Но ускользает понимание того, что же действительно тут происходит. Всем понятно, что Россия есть нечто иное по отношению к Европе. Вопрос состоит в следующем: насколько сильна эта инаковость? Являемся ли мы другой, особенной Европой или же стоим отдельно, самодержавно? Русские ли мы европейцы или русские евразийцы?

И здесь-то и начинается все дело, вся суть. Вопрос этот, грань этой инаковости видится мне чем-то страшным и невероятно серьезным – чем-то, что можно уловить только в потоке туго зашнурованной образности. Сгиб русско-европейского различия есть дребезжащая от напряжения линия. Это, если угодно, гудящая сингулярность, сотрясаемая вибрациями стягивающейся в себя плотности, и она будто вот-вот схлопнется в неразличимую черноту, в безразличную тяжелую бездну.

А мы – мы, спорящие европеист и евразиец, – стоим на лезвии этой грани.

И как же мы спорим? Ведем вежливую историософскую дискуссию, лениво поигрывая культурологическими кейсами?

Нет, теперь это невозможно. К чему бы привел такой спор? Мы бы зацепились за тот или иной исторический или лингвистический сюжет. Нагромождая тезисы и аргументы мы бы распутывали его и, как это обычно бывает, добрались бы до некой точки, некоего корневого узла образованного нашим диспутом семантического поля.

И вот эту точечку мы бы и обсуждали, мы бы бросались друг в друга фактами, мы бы давились аргументами, пока наконец не поняли:

...это не имеет смысла.

Факт точечки не содержит в себе никакого осмысления, и никакое осмысление из нее не вытекает. Это мы – европеист и евразиец – ее жадно осмысляем, но ведь и все дело в том, что мы уже европеист и евразиец. В точке нет ценностей, в точке нет ни истины, ни красоты, ни добра. Точнее, они есть, но они известны только самой точке, а еще точнее – ее Творцу. Но мы – мы веруем, что именно мы имеем доступ к точке, к точке-самой-по-себе.

И при этом – нас двое…

И вот тут-то, когда кто-то из нас наконец-таки поймет суть происходящего – он просто схватит точечку, даст оппоненту локтем в глаз и убежит.

И победит.

Мы не ведем спора, стоя на лезвии грани инаковости. Мы фехтуем, мы – дуэлянты. Мы оказались в точке, когда вопрос цивилизационной принадлежности России достиг предельного напряжения. Когда все ходы и аргументы исхожены и изучены, когда все выражено так точно, как только возможно, когда осознание проблемы повсеместно и тотально. А значит, хотя и невообразима эта ситуация без оси́явающей наши лбы санкции истинности, – дело здесь совсем в другом.

То, что здесь происходит – называется борьбой. Ибо теперь нам осталось лишь прямое столкновение, война. Кто нахватает больше точечек и у кого крепче локти – тот и победит.

И такой, европейской или евразийской, и будет Россия, ибо дело здесь как раз таки в том, что это сама Россия и решает для себя свой же вопрос.

Только вот где гарантия, что это компьютеризированное и исчисленное до предельной точности «Я» не будет таким же нарративным фантазмом, как и всякий другой фантазм? Видят ли сны электрические овцы? Да и где взять этот предел, персоналистский атом? Ведь Юм ещё показал, что сколько личность не подвергай описанию и самоописанию, до субстанции ты никогда не доберёшься.

Суть-то не в том, чтобы регистрировать факты сознания с хирургической в точностью, а в том, чтобы устанавливать связи между ними. Это и значит — рассказывать истории, «конструировать нарратив». Или создавать миф, — как писал Лосев, — в словах данную чудесную историю личности.

И я лучше с чудом, чем с компьютеризированной бухгалтерией личности.

t.me/unartificialintelligence/207

"Гамлетовский" пост вк ожидаемо собрал много негативных реакций. Литературный критик Антон Осанов сделал там же интересное замечание: "комментарии огласили два главных российских проклятия: в оправдании начальства и в оправдании заграницы".

Я вот выше написал про попытки догнать реальность. Мне кажется, именно эти попытки и возбуждают несогласных — с заграницей ли, с начальством. Очень хочется откатить реальность назад, вернее, вовсе заземлить эту реальность в какой-нибудь комфортной стороне, в safe space. Реальность ревущая, несущаяся на всех парах, дышащая где хочет и не преклоняющаяся ни перед чем — ни перед какой позицией, идеологией, теорией, и уж тем более перед куцым морализаторством — неприемлима (едва ли, конечно, и мне удается таковую реальность запечатлеть, хоть и очень хочется).

Исходный пункт моей мысли прост и даже туп донельзя — реальности надо доверять. Она не обманет. Это мы — обманываться рады, мы с наивной улыбкой пристраиваем беса у себя не плече и сладко зеваем под его колыбельные. Реальность таких трюков не проделывает, она кристально трезва.

Этот тезис имеет свои следствия, в первую очередь — исторические. В истории не бывает ошибок. Зато бывают ошибочные интерпретации, попытки остановить мгновение, сделать его точкой опоры и повернуть время вспять. Так же и реальность не бывает "ирреальна", сюрреалистичность реальности свидетельствует о бедноте нашего концептуального аппарата, тщетно пытающегося эту реальность освоить.

В этом смысле я самый топорный, самый тупой провиденциалист. Если в истории что-то по настоящему случается (а не тянется по инерции от того, что случилось), то это необходимо а) признать и б) осмыслить во всей фактичности случившегося. А закрывать глаза и восклицать — в угоду морали, эстетическому чувству, да чему бы то ни было — "ах, не то, совсем не то, нужно было так да эдак" — ну, это сдача мысли. Уход в небесные замки.

(Я думаю, именно поэтому Бердяев после многих лет сомнений все же признал Октябрьскую революцию и всеми силами жаждал победы Советского Союза над нацисткой Германией. Он верил реальности, верил истории, верил Богу, и, осмелюсь сказать, русскому Богу, который не оставил эту грешную землю даже в самые страшные её минуты, верил, короче, а не о спасении принцесс мечтал).

Здесь, правда, может прозвучать обвинение в конформизме. Мол, не всякую реальность следует принимать, вон даже Гоббс сохранял за народом право на восстание. Но ключевое слово здесь — не право, а народ. А вот от народа-то у нас и принято носы воротить, le moujik дурно ведь пахнет.

Я об этом

https://youtu.be/HW8f6V0beH8

Несколько слов об актуальном понятии, от которого хотят откреститься все — и те, кто за, и те, кто против. На материале "Братьев Карамазовых".

Это эпизод из моего курса "Постметафизические миры Достоевского", недавно прочитанного в "Солнце Севера".

UPD. Перезалил видео с ютуба в телегу.

Над чем долго ломаю голову: как так получилось, что все интеллектуалы поголовно — по крайней мере, самые яркие из них — держатся левых позиций? Когда успели найти неопровержимое доказательство, что левое и либеральное априори лучше правого и консервативного? Что быть citoyen du monde безусловно желательней, чем патриотом? Кто автор этой теоремы, этого дважды два?

Нет, понятно, конечно, что 1968-ой год, красоту которого, как и простоту 2007-го, не вернуть. Но откуда у этого года такие диктаторские полномочия? Почему всякую идею, чью генеалогию можно вести от 68-го, следует считать саму собой разумеющейся? Почему прогресс — безусловен, а релятивизм — абсолютен? Ну вот хоть убей не пойму.

Upd. Даже у нас изначально обозначенную полярность денацификация-декоммунизация (в которой, думается, скрывался и третий член — делиберализация) быстро свернули в пользу левого.

Взгляните на эти светлые лица настоящей русской интеллигенции. Какие смелые! Слава Богу, что вывезли свою святость за пределы страны; нищая Россия её просто не сумела бы вместить.

У манеры Достоевского создавать персонажей есть интереснейшее свойство: самые близкие, самые дорогие сердцу идеи писатель раздает самым сомнительным героям. Чемпион по идейной автобиографичности Достоевского — некто Князь, герой несбывшегося романа «Атеизм». «Атеизм», пройдя несколько итераций, перерастёт в «Бесов», а Князь — угадаете? — в Ставрогина.

Так вот в уста этого Князя, человека хорошо пожившего и глубоко павшего, Достоевский вкладывает сокровеннейшие свои идеи. Князь большой богослов, и это именно богословие самого Достоевского, такое, каким мы его видим — в несколько смягченном виде — в «Братьях Карамазовых» или «Дневнике писателя». Я, признаюсь, сам иногда хитрю и выдаю слова Князя за слова Достоевского, потому что уж очень они хорошо работают в перспективе смыслов того же «Дневника писателя». Вот, например, Князю принадлежит следующее:

«Мы разрушим путы Европы, облепившие нас, и они рассыплются, как паутина, и мы догадаемся наконец все сознательно, что никогда еще мир, земной шар, земля — не видали такой громадной идеи, которая идет теперь от нас с Востока на смену европейских масс, чтоб возродить мир. Европа и войдет своим живым ручьем в нашу струю, а мертвою части своею, обреченною на смерть, послужит нашим этнографическим материалом. Мы несем миру единственно, что мы можем дать, а вместе с тем единственно нужное: православие, правое и славное вечное исповедание Христа и полное обновление нравственное его именем. Мы несем 1-й рай 1000 лет, и от нас выйдут Энох и Илия, чтоб сразиться с антихристом, т.е. с духом Запада, который воплотился на Западе. Ура за будущее».

(И дальше — «Это речь Князя после Молебна. Самсонов (?) с шампанским. Уезжает в Петербург и удавливается в Скворешниках. ЭТО ВАЖНОЕ»).

А вспомнил я это, потому что намедни посмотрел фильм Висконти «Гибель богов». Википедия подсказывает, что это фильм-аллюзия на падение патриархальной Европы, это плач по многовековой культуре, которая привела европейцев в тупик национал-социализма и вульгарного биологизма. Единственные два вопроса, которые интересуют немцев нацисткой Германии и к которым могут быть сведены все другие вопросы это — являетесь ли вы представителем арийской расы и не наблюдалось ли в вашей семье наследственных болезней. Результат развития европейской культуры — высшая степень материальности и непроницаемости тел, тяжелые драгоценные каменья, опутавшие шеи и пальцы.

И смерть кроется не в абстрактном «падении нравов», а именно в этой непроницаемой тяжести материи, в философском камне, который претворяет идею в золото. Каждый герой фильма, член семьи, о которой фильм и повествует, стремится закупорится в свой обособленный герметичный мирок, непроницаемый ни для кого извне. Фильм начинается с огромного особняка, где встречаются все, а потом распадается на несколько тёмных комнат, где герои вершат свои темные грешки. Периодически мембраны миров разрываются, герои натужно охают, мол что же такое ты, дорогой родственник, творишь, но охи эти, разумеется, совершенно пустые, потому что действительный смысл имеют только две вещи, описанные мной выше: раса и наследственность.

(Кстати, мне тут же вспомнилась одна моя недавняя исповедь, на которой я признался, что давно не исповедался, а батюшка отвечал, что главная проблема русских — отсутствие единства, и привел такой пример, что старики вот строят огромные дачи, но дачи эту пустуют, и старики грустят, потому что взамен дач молодые в свои законные отпуска разъезжаются по банановым островам).

Но боги умерли, а Европа осталась и даже вроде как планирует продолжать жить не на самых последних ролях. А русские все ждут ее смерти, ведь эта смерть лежит в самом основании русской мысли, которая в этом смысле началась даже не с Чаадаева, а с любомудров, тех самых архивных юношей, которые с вызовом смотрели на Татьяну Ларину, а поверх неё — на дикарскую Россию, и одновременно — на дряхлеющую фаустовскую Европу, которой все ж надлежит освободить место для той самой дикарки (нужно только, чтоб она, дикарка, осознала, что место просвещённого народа вот-вот освободится и зевать потому нельзя). Те же любомудры, конкретно Одоевский, за сотню лет до Шпенглера сформируют идею о «фаустовской» культуре Европы, смертельно уставшей от всего на свете.

Так вот, я сказал, что идея смерти Европы лежит в основании русской мысли, и мне кажется, что каждого русского, хоть раз бывавшего за границей, нет-нет да и пробирала эта идейка до самых костей. У меня лично это случилось в 2019 году, когда я впервые побывал в Риме. В вечном городе я был один, шёл поздним вечером по каким-то его закоулкам и вдруг краем глаза увидел весьма и весьма пожилую даму в тяжеленной соболиной шубе с собачкой на поводке. Дама эта закрывала за собой дверь одного из римских палаццо, размеры которой превышали размеры дамы в три, четыре, пять и больше раз. В наушниках у меня тогда играла вот эта композиция, и с тех пор я так и зову ее — «Смерть Европы».

Говорят, что в одном из крупных отечественных университетов закрывается центр по изучению наследия Достоевского. Таких в центров по России всего ничего. Но денег на эти гуманитарные пустяки нет, нам новые программы по менеджменту надо запускать да в отечественные аналоги Макдоналдса инвестировать.

Вот вам и «как читали Шекспира, так и будем читать». Напишите, когда аналогичные центры закроются в Польше, Японии, США.

А ещё фонд «Теоэстетика» объявил о приостановке деятельности. С фондом у меня были связаны большие надежды: думалось, что именно передовая теология способна оздоровить современную русскую философию.

А теперь едва ли у государства найдутся деньги и, что более важно, энергия на поддержку аналогичных живых проектов в будущем («Теоэстетика» существовала благодаря частным меценатам, если что). Пример тому — совершенно бесполезная номенклатурная НОТА, которая раз год проводит конференции в духе «Теология в современной системе образования» и получает за то хорошие грантовые отчисления.