Пожалуй, среди природных явлений ближайшим аналогом времени следует считать ветер. Как и время, ветер невидим, почти не-материален. Человеческий глаз не способен уловить ветер сам по себе, но лишь его воздействия на другие, более плотные и твердые объекты: парящую птицу, гуляющую листву, катящиеся волны. Точно так же мы созерцаем и время: не его самого, но следы времени: старение близких людей, разрушение дорогих нам мест.

Когда же мы смотрим на каменистый морской берег, время и ветер становятся почти неотличимы. Гонимые ветром волны омывают, округляют гальку, давая нам понять, что эти камни лежат здесь с допотопных времен. Или напротив: камни обрастают ракушками и тинами, становясь похожими на дряхлых, мшистых стариков. Умрем мы, умрут наши дети, сгинут цивилизации, а камни все так же будут омываться волнами, ветром, временем.

Время и ветер соработничают, сливаясь воедино в потоке непреходящих изменений; время, движение вещей, и есть ветер.

Прозвучит неожиданно от Фомы-неверующего, но возвращение “Троицы” Рублева РПЦ - единственно правильное решение как со стороны властей,  так и со стороны церкви, независимо от мотивов конкретных лиц. Это выглядит по-беньяминовски и довольно конструктивистски.

Ведь что такое по сути картины в музее? Это сосланные бунтовщики, арестованные и отбывающие срок преступники, находящиеся под охраной - выставленные на показ в стеклянных клетках, а иногда и томящиеся в подземельях запасников. Это они нарушали когда-то законы восприятия, правила морали и бытовые нормы.
В лучшем случае, экспонируемые на выставках предметы искусства - это как списанная техника в музее Армии, вырванное с поля боя оружие, или извлеченные из повседневной жизни людей вещи. Все подлинные артобъекты на «территории искусства» - это реди-мейды. Их место в живой жизни, в производственной практике, в городской сутолоке или в личном, домашнем пользовании.

Так понимали искусство сами художники, создавая свои шедевры для себя или для своих богатых и не очень заказчиков. Так, наконец, поняли искусство русские авангардисты-производственники и конструктивисты 1920-х гг.

С иконами эта логика работает еще более четко. Если картины часто создавались бедными или тщеславными художниками прямо для музея или на продажу, то иконы всегда писались для церкви, для общественных и личных ритуальных целей, т.е. для культового использования. То, что некоторые из них обладают ценностью художественной и экспозиционной, ничего в их сущности не меняет.

Но это конечно, если религия хоть чего-то стоит. Здесь надо понять и простить людей потребовавших возвращения Троицы “домой”. И не важно, что риску подвергается теперь сохранность этой работы. Всё стареет и умирает, включая человечество. А подлинность, как помним из Беньямина - это культовый же рудимент. Да и не доказано, что Троица менее интенсивно погибала в Третьяковке.

Более того, согласно «эстетической» теории Беньямина-Третьякова-Тарабукина, именно в умирании раскрывается красота природы, человека и любого его произведения, и становится доступной всем - через потребление. Эстетическое восприятие искусства вторично по отношению к его культовому, рыночному, политическому и бытовому использованию.

В этом смысле дальше об “облезлом” Черном квадрате и облапанной “китайцами” Джоконде из Лувра.
Продолжение следует.

Открываем доступ ко второй лекции ранее платного курса Никиты Сюндюкова Постметафизические миры Достоевского

Размышление и природе чуда подспудно присутствует во всем творчестве Достоевского. Чудо — источник двойственности, обратимости двух миров: мира действительности и мира грёз; чудо преодолевает необходимость классической философии, оно спасает грешников и низвергает мнимых праведников; чудо есть трамплин, который ведёт к теозису, обожению. Наконец, именно чудо служит ключом к знаменитой формуле о спасительной силе красоты.

Лекция будет интересна тем, кто хочет разобраться в хитросплетениях прозы Достоевского, а также людям, интересующимся новыми подходами к проблемам эстетики, этики, религиозной философии.

Лектор - Никита Сюндюков, старший преподаватель СЗИУ РАНХиГС при президенте РФ, участник гранта Российского фонда фундаментальных исследований «Достоевский в зарубежной рецепции: от классики до постмодерна».

Мне глубоко безразличны биографии и всякий биографизм. Вроде как любое повествование о чем бы то ни было требует: прежде, чем рассуждать о творчестве, будь добр опиши жизненный путь художника; прежде, чем говорить о произведении искусства, опиши его провенанс, контекст создания и историю купли-продажи. Так будет объективней, так слушатель поймет: пересечение каких именно социо-политических, культурно-исторических линий предопределили рождение того или иного факта культуры.

Для меня это все — презренная эмпирия. Мне глубоко плевать на пикантные подробности биографии Пушкина, совершенно безразлично, что там было у Достоевского в бане, и я никогда не соглашусь, что знание этих фактов позволит увидеть творчество гениев в некоем «истинном свете», каковой не виден при знакомстве с их произведениями вне какого-либо контекста.

Дело в том, что тлетворная установка на «биографизм» никогда не уведет пытливые умы дальше корзины с грязным бельем, в нем они и погрязнут; более того, будут считать, что из грязного-то белья шедевры и лепятся, а потому грязным бельем, сором шедевры в сущности и ограничиваются. Христианство Августина -- результат не долгого, мучительного размышления, не поиска Христа, которым томится всякая живая душа, но всего лишь плод разврата, расплата за грехи юности -- и ничего, ничего больше. «Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал и мерзок — не так, как вы — иначе».

Я бесконечно согласен с Прустом в его выпадах против метода Сен-Бёва: подлинную биографию художника стоит искать не в записках, не в склоках, не в обстоятельствах жизни, ведь подобное в конечном итоге всегда фиксируется чужим глазом, чужим слухом, клубком пересудов. Подлинная биография, подлинная история личности таится в творчестве, не в поступках; жизнь гения — не череда случайный событий и обстоятельств, складывавшихся вокруг него, но та цельность, которую он сумел или не сумел достигнуть в своих произведениях, ибо только здесь, наедине с собой, он мог быть вполне искренним. Прав хитроумный идальго: «Перо есть язык души: какие замыслы лелеет поэт в душе, таковы и его писания».

И только исходя из этой феноменальной реальности — из внутреннего мира творчества, можно судить и о реальности ноуменальной — о сутолоке дней, что окружала живую жизнь художника. Отнюдь не наоборот. Источник реальности, не только художественной, но и персональной — сердце, и лишь сквозь сердце мы можем понять ту картину реальности, что пытаются сформировать так называемые «биографии».

Может, в этом и состоит разница между философом, занимающемся чистой мыслью и историком философии.

Для меня биографизм архиважен. Речь, правда, скорее про исторические и географические условия, в которых рождались идеи. К примеру, идеи Канта для меня неотделимы от эпохи Фридриха Великого и Восточной Пруссии. Дело не только в том, что чисто методологически, некоторые вещи проясняются исходя из фактов личных знакомств, переписки тех или иных персонажей, но воображение само рисует целый мир, сравнимый с Древней Элладой на Балтийском побережье.

Жизнь Августина также завораживает как и его тексты, проникнутые рождением нового мира и крушением античного. Опять же, мое воображение здесь сразу пытается уловить воздух миланского сада.
Если пойти дальше, думаю, что жизнь Христа также важна как и его учение.

Что же касается разных скабрезных подробностей из жизни великих — то к этому я более-менее равнодушен. Впрочем, некоторая "человечинка" все же важна. Это дает представление, что великие предки, в пору своих деяний были нашими ровесниками, в чем то сходными по образу мыслей и чаяний. Именно здесь, через обращение к истории, появляется ощущение сродства с прошлыми поколениями и уже выход из исторического контекста на некий универсальный, метаисторический.
Ощущение жизни в истории, при этом, парадоксальным образом только усиливается.

Впрочем, может дело здесь в том, что я занимаюсь преимущественно романтической эпохой и объект понемногу влияет на исследователя. Романтизм как раз вносит требование подлинности, идеал жизнетворчества, где судьба рифмуется с идеями.

Вообще, занимаясь историей русской мысли, вижу множество красивых жизней, которые хотелось бы прожить: Наполеоновские войны, декабризм или участие в "Обществе любомудрия", ссылка на имперский фронтир, ранняя смерть от черкесской пули или размах судьбы от Екатерины II до Александра III.
Да, при этом сама жизнь чаще всего оказывается больше, чем оставленные смыслы.

https://yangx.top/hungryphil/2299

Такую открытку подарили студенты «Сириуса» по окончании первого модуля, который был посвящен культуре и науке.

Лайфхак: если хотите осчастливить преподавателя на полгода, а то и на год вперед, задержитесь немного в конце последний пары и поблагодарите его. Можно подобной открыткой, а можно и старым-добрым «спасибо». Вам всего ничего, а нашему брату это мотивация и вдохновение, да и вообще напоминание, зачем все это. Ведь явно не из-за денег…

Потому что ведь очень часто думается, что все, что ты на парах талдычишь, никому к черту не нужно, и что ты, наверное, непутевый преподаватель, раз никого ничем заинтересовать не можешь.

А «спасибо», самое простое и наивное, дарует надежду.

Мне тут один московский философ прислал анекдот про Хайдеггера:

«У Хайдеггера спросили, что он может сказать про жизнь Аристотеля. Он ответил: "Родился, мыслил, умер"».

https://yangx.top/zapiskitrad/1510

Друзья-евразийцы затеяли замечательную дискуссию о биографизме в философии (в изучении философии). Вклинюсь немного, хотя меня и не звали (философ зовется сам, он подлинно само-званец). Думаю, что концентрация только на мысли философа саму эту мысль может несколько обесцветить. Тот самый анекдот про Хайдеггера, который, якобы, зайдя в аудиторию, чтобы читать лекцию об Аристотеле, сказал так: "Аристотель родился, жил и умер, а теперь перейдем к философии Аристотеля..." - этот анекдот говорит нам не только о методологическом принципе при изучении истории философии, но еще и о фигуре самого Хайдеггера как философа. Лично я смотрю как стоик: жизнь философа должна быть философской. (А философия - жизненной). Если философия не помогает тебе сделать следующий вдох и продолжить существование еще на какое-то время, то можно ее смело отбросить. Мне важно практическое измерение философии, но верифицировать его можно только смотря на путь философа. Иначе может получится как в другом жизненном анекдоте, у Шопенгауэра, который топил за подавление воли к жизни, а сам любил винца припить да с дамами пошалить. NB. При этом не надо забывать, что изучение истории философии все-таки дела историков, т.е. разделять философию и историю философии. Жутко прочитать о жизненном пути Вл. С. Соловьева или, скажем, Эвальда Ильенкова, но изучать их биографии можно как историк - т.е. для науки, для архива, а можно как философ - для философии и для жизни.

https://yangx.top/hungryphil/2302

У Кортасара есть рассказ, в котором главный герой попадает в огромную пробку, его автомобиль стоит на месте несколько дней кряду. За это время герой успевает завести настоящих друзей, влюбиться, выстроить планы на дальнейшее существование и, в общем, прожить микрожизнь, а потом… Потом движение внезапно возобновляется, пробка рассасывается, и герой теряет в потоке автомобилей своих друзей, свою возлюбленную, свою мимолетную, но почти счастливую жизнь.

В этом рассказе Кортасар предлагает нам метафору жизни как случайности. И действительно, кажется, что наш жизненный путь состоит из череды случайностей: так сложилось, что родители воспитывали нас таким-то образом, потому что однажды у них было плохое настроение — насолили на работе, нагрубили в метро, а они отыгрались на нас, и потом одна грубость (или, напротив, чрезмерная мягкость) перелилась в паттерн, и вот уже — тенденция, привычка, вот уже детская травма, комплексы, застарелые обиды…

Так сложилось, что нас отдали в эту школу, а не в другую, что нас посадили за одну парту с этим мальчиком, а не с другим, что в детстве нам совершенно случайно попался на глаза альбом Караваджо, а не «Занимательная физика», и потому мы всю жизнь мечтали стать художником; так сложилось, что баллов по ЕГЭ хватило на такой-то факультет, что во время учебы нам подвернулась такая-то работа, что на дружеской тусовке мы встретили свою будущую жену, а могли бы и не встретить, пройти мимо…

Во всей этой веренице событий нет ни нашей воли, потому что сама эта воля была сформирована пересечением случайных обстоятельств — воспитанием и окружением, ни судьбы, потому что судьба — она от Бога, а Бога, как известно, нет, есть только холодный, безразличный к жизни космос. Только череда случаев, подобная кортасаровской пробке, где главный герой совершенно случайно оказывается среди одних людей, а не других, совершенно случайно влюбляется в эту девушку, а не в другую, потому что все эти люди просто-напросто -- так получилось! -- оказались по соседству.

В жизни как случайности, конечно, нет места ни для истины, ни для красоты, ни для добра, поскольку все наши представления об этих возвышенных понятиях есть дело случая: могло быть так, а могло эдак, нет никакой необходимости, никакой обязательности. И жизнь твоя — вовсе не твоя, а так, ничья, квантовая неопределенность, мириады событийных пылинок, которые вдруг все сошлись в одно, но могли бы и не сходиться, и тебя бы могло бы и не быть, и мир нисколечко от этого бы не пострадал, ведь и его, в общем-то, могло бы и не быть, и может даже к лучшему, если бы и не было, ведь тогда бы и не было вопроса, а к лучшему все это или все же не к лучшему.

Жизнь — случайность, мимолетный солнечный зайчик на стекле соседнего автомобиля, застрявшего с тобой в одной гигантской пробке…

Но стоит только вспомнить, что «гений, парадоксов друг», и тут же потянется — «случай, Бог изобретатель», и все вдруг осветилось, все встало на свои, совершенно неслучайные места.

https://yangx.top/hungryphil начал интересную тему: насколько важна биография автора для понимания его произведений.

Солидарен с Никитой. Мне кажется лишним, когда, к примеру, экскурсоводы у картин художника рассказывают, кого он любил или ненавидел, чем злоупотреблял и от чего умер.
К искусству это не имеет ни малейшего отношения.

Радикализирую - и рискую показаться парадоксальным (а также, что гораздо хуже, навлечь на себя недовольство Н., с которой мы спорили относительно значимости жизни Бродского для прочтения его поэзии):

такие произведения, как "Поэзия и правда", письма Ван Гога или дневники Льва Толстого интересно (если не необходимо) уметь увидеть в отрыве от биографий их создателей. Мне кажется, этот подход может принести свои плоды для понимания объективности искусства. Так, мы способны видеть автопортреты Рембрандта не биографически.

Мой старый друг, мой верный Дьявол...

И вновь на канал вернулся мой самый преданный фанат -- на сей раз он понаставил везде клоунов.

Уважаемые читатели, товарищи, друзья, братья и сестры! Поддержите, пожалуйста, этого самоотверженного человека и влепите на этот пост максимальное количество клоунских морд. Пускай ему будет приятно, пускай поймет, что его труд ценен и совершенно точно не проходит впустую.

Дружище, дорожи этим (🤮) человеком! Вклад его мал, но эта малая лепта ценнее царских даров.

https://yangx.top/hungryphil/2179

В развитие мысли владыки Саввы (к слову, нечто похожее пару лет назад думалось вот здесь):

Один из семинаров в «Сириусе» я посвятил трансформациям представлений о человеке на протяжении веков, что менялось, а что сохранялось. Конечном, с акцентом на христианской антропологии.

Начал с Сократа, продолжил Августином, но в конце совершенно неожиданно для студентов вышел на киберфеминизм. Вот как это было.

Поворотным моментом стал номинализм. Универсалии, прежде считавшиеся «мыслями» Бога, превратились в продукт человеческого произвола. Тут важно, что номиналисты не столько хотели вынести Бога за скобки, сколько апофатически подчеркнуть неадекватность его мышления мышлению человеческому. Раз такая неадекватность действительно присутствует, то у нас нет никакой надежды на получение доступа к божественному образу мыслей; следовательно, все универсалии, коими мы орудуем, есть произведение нашего собственного ума. (На самом деле разделение там тоньше: тождество по бытию, но различие по форме, интересующихся отсылаю к статье Олега Давыдова).

Далее мы перешли к Мирандоле. О его «Речи о достоинстве человека» я писал здесь неоднократно. Поэтому подчеркну лишь общую мысль: человек есть творение безсущностное, то есть у человека нет единой, раз и навсегда данной природы. Это уже очень близко киберфеминисткам и трансгуманистам. Человек буквально обладает нулевой субстанцией, что и обуславливает его свободу. Свобода же позволяет человеку творить из себя все, что угодно: и ангела, и зверя. В ничтойности — причина и величия, и низости человека; ничтойность позволяет человеку самостоятельно творить себя и окружающий мир.

Здесь один шаг до 1) табулы расы, либеральном представлении о человеке как о «чистом листе», и 2) вытекающей из табулы расы идее произвольного конструирования как человеческой природы, так и общественной ситуации, в пределах которой эта природа складывается.

Наконец, Гегель. Антропологию Гегеля мы взяли в следующем смысле: «человек — это Бог, существующий в конечной форме». То есть человеку в принципе даны все те же возможности, что и Богу, но за одним малым исключением: Бог творит в вечности, человек — во времени; мышление и воля Бога составляют одно, у человека же они отделены друг от друга. Ни у одного человека в истории не хватит сил, чтобы свести мышление и волю в абсолютное единство, но этих сил хватает у человечества, и потому хотя у отдельных людей нет надежд на схватывание истины в ее предельной форме, таковые надежды есть у человечества.

Хоп — и мы, минуя несколько этапов, прискакали к «Манифесту киборга» Харуэй. Последнее, что отделяет человека от полной эмансипации, под коей и стала пониматься «истина» в новейшее время — это его пол. Или, если взять ещё шире — телесность и биология; покуда человек скован проклятием пола, покуда он вынужден размножаться, он не будет полностью свободен. Следовательно, человеку необходимо освободиться и от этой последней из великих детерминант, от этого осколка великого нарратива: перенести свое сознание в новый носитель, или, что ещё лучше — в виртуальное пространство.

Здесь вы могли бы уже немного запутаться и задать мне резонный вопрос: как все это связано с христианством? Возвращаю вас к посту владыки Саввы: либерализм освобождает человека от Первообраза. Но чтобы сам этот жест мог быть осуществлен, прежде человек должен был быть соотнесен с Первообразом, и тем самым — обрести самую радикальную свободу, какую только можно помыслить: от идолов, от государства, от трансцендентного и безразличного Бога.

И тут мы приходим к самому интересному, то, ради чего этот пост и писался. Ныне все, кому не лень, повторяют, что мы наблюдаем столкновение двух цивилизаций, христианской и сатанинской. Этот в целом верный тезис нуждается в серьезной корректировке: да, мы наблюдаем столкновение двух цивилизаций, но вся трагедия состоит в том, что обе эти цивилизации — христианские. Ну или постхристианские, памятуя наш советский опыт.

Соответственно, здесь не дьявол с Богом борется, но одна версия христианства — с другой. И этот факт нуждается в самом серьёзном осмыслении.

И вновь к вопросу о сакрализации культуры (по мотивам истории с "Троицей"). Копался в своих заметках, нашел эту выписку из Бердяева:

"Человек превращает в идолы науку, искусства, все качества культуры, и это делает его рабом. Сциентизм, эстетизм, снобизм культурности — сколько форм человеческого рабства. За идеальными ценностями в своё время стояли пророки и гении, творческое вдохновение и горение. Но когда пророкам и гениям поставлены памятники и их именами названы улицы, образуется охлажденная серединная культура, которая уже не терпит нового пророчества и новой гениальности. Всегда образуется законничество и фарисейство культуры, и всегда неизбежно восстание профетического духа. Культура — великое благо, путь человека, и нельзя позволять варварам её отрицать. Но над культурой неизбежен высший суд, есть апокалипсис культуры. Культура, как и вся земля, должна быть преображена в новую жизнь, она не может бесконечно длиться в своей серединности, в своей законнической охлажденности".

О рабстве и свободе человека

По поводу сегодняшнего праздника сказать нечего, кроме хрестоматийного:

«— Независимости от кого?
— Не знаю, государь».

Но чтобы перевести негатив в конструктив, отсылаю к предложению «России 2062».

В связи с этим диалогом коллег, пусть несколько запоздало.

Биография жизненно важна для анализа взглядов тех, кто претендует на роль пророка или учителя жизни. А святой, богослов, философ на это претендуют. И вот тут тропос должен соответствовать логосу. А так ли ты живёшь, как учишь? Сколько людей стали неверующими, увидев расхождение между проповедью и жизнью проповедника…
Для физика или даже историка сама его биография не имеет такого решающего значения, а вот для того, кто претендует во властители дум или проталкивается на это место другими – вопрос жития принципиален.

https://yangx.top/hungryphil/2302

Владыка Савва противопоставляет, то, что в современном мире называют "филантропией" - благотворительность как "подаяние" - подлинной любви и служению друг другу .

Скажу, лишь, в защиту термина "филантропия", человеколюбие. Поскольку это термин православной церковной традиции - на литургии мы постоянно называем Бога "человеколюбцем" (φιλάνθρωπος Θεὸς) и говорим о "человеколюбии" Бога.

В византийской традиции - "филантропия" имела и политико-социальное значение. Это то, в чем любой человек и прежде всего - стоящий на самом верху социальной иерархии - должен был подражать Богу.

В эллинистической традиции монарх должен был также подражать богу, но здесь на первое место выходили мощь, сила, власть, великолепие. Византийский император также подражал Богу, но Богу добровольно пошедшему на Крест ради людей. Поэтому он должен был быть также императором милостивым и человеколюбивым. Общество ждало от него именно такого поведения, воспринимая иное как неправильное.

Филантропия как общественная ценность требовала от богатых и знатных и от самой власти с одной стороны создании благотворительных учреждений. А с другой - смягчения законодательства, уважения человеческого достоинства: "Сюда входили меры по избежанию смертной казни, насколько это возможно без угрозы для общественного благополучия, меры по улучшению правового положения женщин (например, в вопросах опеки над детьми, наследования и владения имуществом), меры по защите бедных крестьян от посягательств богатых землевладельцев, меры по признанию рабов людьми, а не просто собственностью (например, путем предоставления им права жениться и пользоваться юридическими преимуществами законного брака".

"Человеколюбие" - традиционная ценность православного общества, находящая своё объяснение в теоцентрической картине мира (надо любить других людей, потому что ты тем подражаешь Богу). В этом отличие "человеколюбия" от западноевропейского "гуманизма" - антропоцентричного и в конечной степени - безбожного.

Иисус Христос в политике и терпеливая жертва, которая со всеми находит общий язык. Так сам о себе говорил бывший премьер-министр Италии Сильвио Берлускони.
Он делал из врагов друзей и умело пользовался этим, запомнился своими афоризмами и скандальными шуточками. Противостоял общеевропейским тенденциям и не стал отказываться от дружбы с российскими лидерами даже на волне европейских попыток “отменить Россию”.
Стол вспоминает жизненный путь этого политического долгожителя, ставшего самым беспринципным типом в европейской политике.