Интересный доклад Андрея Рукавишникова из МГУ «Прот. Сергий Булгаков о специфике идеалистической эстетики».

В конце доклада был задан вопрос: а в чем существенная разница между теургией, которую развивали Бердяев и символисты, и софиургией, предложенной Булгаковым? Попробую вкратце сформулировать свое видение.

Основная трагедия теургии заключается в проблеме свободы. Если человек выступает сотворцом Бога, это значит, что он претендует на абсолютную свободу. Иначе он будет не сотворцом, а исполнителем. Собственно, Бердяев так и пишет: всемогущество Бога ограничено свободой человека, Бог не в силах лишить человека его творческой свободы. Чтобы как-то обосновать это онтологически — возможность творения бытия вне Бога — Бердяев и ввязывает свое учение в бездну Беме, Ungrund. И называет это хитро: монодуализм, мол, хоть у меня в системе и два основания, Бог и Ничто, а все же я стремлюсь к единству. К сожалению, от своей гностической славы Бердяеву избавиться так и не удалось.

Софиургия действует иначе. Вместо бёмевской «бездны» у Булгакова — ветхозаветная София, услаждающая взгляд Бога своим радостным танцем. Размышляя над онтологическим статусом Софии, я пришёл к выводу, что удобный инструмент для его описания — концепция игры у Хейзинга. София именно что играет перед лицом Бога. Ведь что такое игра? Это, по Хейзинга, высший уровень свободы человека, при этом ограниченный правилами, зачастую — достаточно жесткими.

Тут нет никакого противоречия: именно потому, что игра ограничена правилами, она свободна. Вне это ограничения София будет не танцевать, не совершать изящные движения по заданным Богом контурам, но буквально разрываться в хаотическом бесновании. Это беснование и есть «темная София», София, зараженная человекобожием, которое, в свою очередь, обусловлено понятием Ungrund, бездны ничто, из которой может произойти всё.

Для Булгакова же человек выступает своего рода демиургом — он творит из того, что уже предвечно задано. Скульптор не создает скульптуру из ничто, он высвобождает ее потенцию из куска мрамора, он обнаруживает нетоварный свет красоты в уже существующей материи.

Доклад Николая Клюева из СФИ «Представления прот. Сергия Булгакова о границах Церкви и его рецепция в христианском богословии». Направлен, собственно, на проблематизацию понятия церковных границ: есть Церковь видимая и невидимая, формальная и неформальная, историческая и мистическая. Как и где они совпадают?

А я вот что думаю. Интересно посмотреть, что будет, если понятие границы заменить понятием предела. Ведь граница — это лучше всего показал Кант — предполагает нахождение чего-либо вне этой границы. Церковь же, если раскрутить её смысл на максимум, стремится объять собой весь мир, не оставить ничего помимо самой себя. Христос был распят, чтобы вместить в свои распростертые руки всех людей, кто только признает его Богом. И как было сказано на конференции ранее: история Церкви должна иметь аккумулятивный эффект, то есть все большее и большее накопление — людей и смыслов — внутри самой Церкви. Это вторит чаадаевскому тезису, что истинный прогресс возможен только в Церкви.

Так вот предел. Очень интересная интерпретация этого понятия предложена в космизме. Космизм, по большому счету, есть вариация корреляционизма. Пафос космизма — в совпадении границ сознания и мира. То есть итог космизма — это когда сама мысль посредством науки сможет менять бытие, вера — сдвигать горы. Мне кажется, что вот это совпадение границ сознания и мира и образует понятие предела — достижения некоего совершенства, того, больше чего быть не может.

Булгаков — по крайней мере в первой половине своей жизни — вполне отвечал космистским, конкретно — федоровским интуициям. В «Философии хозяйства» Булгаков пишет, что задача хозяйства — очеловечивание природы, то есть вскрытие её подлинной, эдемской сути — вечная жизнь, победа над смертью. Этого, по Булгакову, можно достигнуть с помощью софийного, созидающего, творческого труда.

Ну а когда Булгаков уже принимает священнический сан и начинает мыслить себя как теолога, он обращается к рассуждению о границах Церкви и мира. И порою его мысль склоняется к выводу, что Церковь — это космологическое понятие, Церковь должна совпасть с универсумом. Сюда хорошо вписывается проповедь святого Франциска птичкам. Правда, тут неизбежно вмешивается эсхатологический аспект. Да ведь и Христос говорит: не мир, но меч Я принес, а меч — это всегда деление. Но в это я сейчас вдаваться не готов.

Так вот, принимая в расчёт эти соображения, мне кажется, что в отношении булгаковского понимания Церкви уместнее говорить не о границах, а о пределе. Пределе бытия — в Церкви он достигает максимума; за границами церковной ограды бытие начинает убывать, иссякать. Церковь — мистическую Церковь, конечно, но хотелось бы, чтобы и земную, — следует понимать как преисполненную, как благодать, достигшую своего именно предела: когда случается чудесное умножение пяти хлебов и двух рыб — чем дальше освященная благодатью пища идет по рукам, тем больше и больше её становится.

Московское утро радует 🇷🇺

Обратите вниманию на эту лекцию о Ницше. Максим — очень сильный рассказчик:

https://yangx.top/velnotes/726

Читая наших патриотов и следя за собственной суетой мысли, я вспомнил, что пару лет назад написал небольшое рассуждение о привычке к осуждению. Мне кажется, сегодня это рассуждение может быть полезным.

Конечно, еще более страшный грех, чем осуждение — это гордыня.

Гордыня — источник всех грехов, в том числе и осуждения. Действительно, когда мы кого-нибудь осуждаем, мы неизбежно отделяем его от себя. Ведь какое право имеет судить тот, кто ничуть не лучше, а может даже и хуже осужденного? Осуждение имеет своей конечной целью исправление осужденного и заблудшего, но что, если сам судящий — заблудший? В таком случае мы получаем евангельскую притчу о слепцах: «они – слепые вожди слепых; а если слепой ведёт слепого, то оба упадут в яму».

Итак, коль скоро мы не стремимся упасть в яму, то при осуждении мы необходимо будем предполагать, что сами являемся выше осужденного и выше поразившего его греха.

Пишу — и дивлюсь своему лицемерию; ведь сам я осуждаю ежедневно, и даже сейчас, собственно, занят осуждением осуждающих; но если я занят осуждением, это значит, что я нисколько не выше тех, кого я осуждаю, в том числе и осуждающих. Какое я тогда имею право на осуждение осуждающих?

Такова гордыня. В этом её ужас — кажется, избавиться от неё совершенно невозможно. Она лежит в самом основании человеческого естества, и убить в себе гордыню значит убить в себе личность. Следует сказать не «мыслю, следовательно существую», но «горжусь, следовательно существую». Даже в самом стремлении к избавлению от гордыни можно усмотреть гордыню: мол, я-то лучше этого, или, вернее — этих.

Как-то пару лет назад после лекции о Достоевском мне довелось беседовать о природе любви. Я вспомнил слова Федора Михайловича о том, что «возлюбить другого, как самого себя, невозможно — закон личности мешает». Моя собеседница возразила, что другие — это еще ничего, труднее всего возлюбить именно себя.

В общем-то, при всей розовости этого суждения, есть в нем своя правда. Действительно, Христос требует возлюбить других как самого себя — следовательно, любовь к другим как минимум предполагает любовь к самому себе. То же говорил и Бердяев: гуманизм — это любовь к человеку вообще; а коль скоро я есть человек, то гуманизм предполагает и любовь к себе.

И все же мне кажется, что в любви к себе вовсе нет никакой проблемы. Человек по умолчанию любит самого себя, он не может от этой любви избавиться — это будет все равно, что встать себе на голову или вынуть себя за волосы из болота.

«Как же, — возразят, — вы что, никогда не занимались самоосуждением? Не презирали себя? Не считали последним из людей?» Каждый день занимаюсь. Но убежден, что это все — от слишком большой любви к себе. Когда я чувствую себя неустроенным, лишним, убогим, слабым, это самобичевание скрывает в себе очень простую мысль: мир не принимает меня таким, какой я есть — а должен бы. В этом ощущение «лишнести», «неустроенности» кроется не ненависть к себе, но ненависть к миру, который не устроен таким образом, чтобы принять меня, найти место для меня.

Более того, презрение к себе — это на самом деле очень удобно и комфортно. Это мнимое лишение себя всякой амбиции (на самом деле нет — амбиция сохраняется в качестве причины уныния), всякого стремления — а потому позволение лежать на кровати и ничего не делать, ведь смысла в этом делании никакого нет, мир не прогнется под мою чудесную личность.

Далее. Когда я презираю себя за слабость, я на самом деле презираю не «сверх-Я», но эмпирическое «Я», которое не совпадает со сконструированным мной образом «сверх-Я». Да и тут парадокс — ведь не зря я написал, что оно, это «сверх-Я», именно сконструированно; а то, что конструируется, необходимо эмпирично; следовательно, этот сконструированный образ «сверх-Я» на деле подчинен эмпирическому «Я», определяемо им. Но в таком случае и о ненависти к эмпирическому «Я» речи идти не может. Что же тогда мы ненавидим, когда якобы ненавидим себя? Мы ненавидим ту среду, которая мешает исчезнуть обозначенной пропасти между «сверх-Я» и эмпирическим «Я».

Так и работает гордыня. Право, избавиться от нее — значит испытать чудо, божественное избранничество. Я не знаю, как это сделать «своими силами» — ведь самое «своими силами» опять же предполагает гордыню.

Феофан Затворник отмечает существенный момент в покаянии.

Решительное противление греху возникает из-за ненависти к нему, а ненависть к нему есть порождение сознания, что грех есть зло. Покаяние есть сознание того, что грех вредит и убивает.

Однако это не формальное сознание: Бог считает это грехом, поэтому я в нём раскаиваюсь. Здесь нет субъективности, нет личного участия.

Но это и не чисто субъективное сознание. Грех мешает мне жить моей жизнью, и поэтому я каюсь. Например, я лгу и вижу, что это мне вредит, то есть люди мне не доверяют. Здесь тоже нет покаяния.

В истинном покаянии присутствует и объективность и субъективность. В нём есть сознание, что грех есть зло для меня, но для меня как духовного существа. А значит, он убивает во мне не что-то второстепенное и наживное, а самого меня. Убивает меня как человека. Человека как образ Божий. Убивает божественное во мне.

Поэтому покаяние по истине не может быть ни формальным, то есть пустым, ни второстепенным, то есть лишь внешним, но только существенным переломом ума и воли.

Здесь действительно рождается новый человек. Рождается Бог в нас.

Дело вот в чем. Начнём с частностей.

Первое. Россия - конечно страна традиции, у которой существует какая-никакая цель в истории, и эта цель имеет эсхатологический характер. Москва - Третий Рим, это собственно о том, чтобы противостоять мировому Злу до последнего. Коммунизм - начинавшийся у нас как секуляризованная милленаристская ересь, в конце концов пришел к тому же самому - противостоять злу, опознанному как капитализм, уже не пытаясь его захватить. Не совсем осмысленное отвержение значительной части расчеловечивающей идеологии современного Запада в современной России также вписывается в эту парадигму: последняя крепость на пути торжества зла.

Второе. Как единство живых, мёртвых и будущих поколений - Россия страна вполне конкретной традиции - катехонической в её ортодоксальных и еретических формах. Устоять перед Злом - как главная идея. То, что мы грешны, плохи и едва тянем миссию, нас от неё не избавляет. Может её груз нас и похоронит.

США - страна преимущественно другой традиции - экспансионистской, "град на холме" и пр. Когда одни считают, что их идея, нормы, ценности, принципы должны быть везде, а вторые искренне считают, что лезть к ним никто не имеет права - конфликт неизбежен.

Третье. Никаких "консервативных" США давно нет, есть от силы консервативные пол-США, которые сейчас не у власти. То есть экспансионистская американская идеология ещё выражена в своих наиболее радикальных, антиконсервативных формах, где Россия опять как кость в горле.

Четвертое, нас все равно никто не оставит в покое, даже если мы отбросим все имперские и многополярные замыслы. Потому что другие, потому что слишком большие, потому что "препятствие" на пути глобального триумфа "мировой жабы". Потому что вполне себе западническая Россия уже пробовала договариваться с Западом - и не вышло.

Пятое, существование локальной проблемы "У России имеются территориальные претензии к Украине в отношении ее регионов по восточной границе, а также по берегу Азовского и Черного моря. Это русские земли, населенные русскими людьми, украинизации которых - и превращению этих территорий в военный плацдарм против России мы намерены воспрепятствовать" не исключает существования глобальной проблемы. Для кого военный плацдарм? Для Запада (НАТО и США)? А зачем им военный плацдарм? Если нет глобальной угрозы для нас (а Украина сама по себе -не глобальная угроза, только в связке с НАТО), зачем нам идти на крайние военные меры? А если угроза есть, чем она обусловлена? Не тем ли, что в нас, что бы мы не делали, видят именно экзистенциального противника? Может тогда и ядерное оружие сдать, ведь само его наличие противопоставляет нас Западу, он видит в этом угрозу, мало ли чего с ним можем учудить?

Шестое, территориальные претензии также надо выдвигать на каких-то основаниях. То, что земли Новороссии принадлежат России, обусловлено историей этих мест прежде всего. Как доказать, что живущие там люди русские? На основании схожего набора аргументов с какими отвергается существование в России "традиции", да ещё после хорошей пропаганды , можно заявить - это не русские, а украинцы, живут на Украине, у всех паспорт Украины и никуда вроде из Украины сами не просились. Проведи в Херсоне референдум при режиме Зеленского, да ещё с соответствующей обработкой про скорое будущее в ЕС, что бы было? Для опровержения "украинскости" надо привлекать историю, вспоминать, кем были мама, папа, дедушка, кто и зачем основывал эти города. Но разве не то же самое, что говорить о том, что Россия - "центр традиции", опираясь не на текущую статистику разводов, а на историю, геополитику, эсхатологию, русскую философию, на Россию вечную, а не на её сиюминутное состояние. #Геополитика

В тексте Ольшанского меня особенно цепанул тезис о том, что в России нет никакой традиции, а есть высокий уровень разводов, цинизм, индивидуализм, культ потребления и низкая религиозность.

Цепанул потому, что это правда. Мне очень больно видеть, что на протяжении последних десятилетий творится, например, с институтом семьи. Мы все, нынешнее поколение 20-30-летних — следствие его развала. И беженцы в Казахстан — то же самое следствие. Отнюдь не отсутствие идеологии повлияло на наш спящий либерализм. По моему опыту, как раз наиболее «идеологичные» — самые большие распутники.

Но вот Александр Бовдунов совершенно верно указывает на лукавство, или, вернее, метафизическую слепоту аргумента Ольшанского в том месте, где он пишет о традиции «вживую», которая почему-то привязана к здесь и сейчас. Традиция — это единство живых и мертвых, никак иначе. Да, она может засыпать. Может и проснуться.

Лаконичнее всего эту мысль выразил Достоевский — и это будет моим главным возражением уважаемому Комиссару, если бы он вдруг обратился ко мне. «Суди­те рус­с­кий на­род не по тем мерзостям, ко­то­рые он так час­то делает, а по тем ве­ли­ким и святым вещам, по которым он и в са­мой мер­зос­ти сво­ей­ постоянно воздыхает».

А русские ведь действительно воздыхают: то, что наш народ откликнулся на дискурс традиционных ценностей, пускай и сидя в самой смрадной яме бедности, пьянства и разврата, свидетельствует отнюдь не о качестве этого дискурса — он ниже некуда; этот отклик свидетельствует прежде всего о качестве русского сердца: того, что есть, того, что было, и того, что будет.

Нет, конечно можно совершенно оторвать народ от всякой духовной связи с предками, потому как эту связь поддерживают единицы, и закупорить его в герметичной банке «здесь и сейчас». Но в таком случае чем этот народ будет отличаться от любого другого народа-болванки с нулевой духовной памятью?

https://yangx.top/komissarischezaet/197

Ольшанский написал текст, который разделил мою ленту надвое. Одни истово соглашаются, другие столь же истово спорят и обижаются.

Мне заметки исчезающего комиссара нравятся - они всегда о вещах, которые волнуют и меня, хотя с решениями автора я часто не согласен.

И вот в этом тексте тоже есть своя правда, которая должна быть сказана, ее хорошо отрефлексировал Никита Сюндюков. Есть в ней и серьёзное духовное упрощение, на это справедливо указал Александр Бовдунов.

А в остальном, идея, что хорошо бы нам утвердить свой региональный статус, а не кидаться сразу на «великую битву с Западом» лично мне близка. Но другое дело, что наш территориальный конфликт с Украиной никак не может встать в один ряд с перечисленными Дмитрием англо-ирландским, индо-пакистанским и греко-турецким. Окно возможностей для этого закрылось давным давно.

Все перечисленные конфликты - родом из распада колониальных держав в эпоху двухполярного мира. Тогда любое подобное противоречие сразу же становилось ареной борьбы для двух конкурирующих систем, и сторонам конфликта это давало альтернативы для дальнейшего манёвра или даже урегулирования. Потому что в мировой политике тогда лишних не было: обидели капиталисты - можно пойти к красным, обижают красные - помогут капиталисты. Тогда все договороспособнее были.

Теперь же мир однополярен и ситуация иная - все вопросы решаются через глобального гегемона, который за последние десятилетия не раз продемонстрировал, что решать что-либо в нашу пользу в его интересы не вписывается. Поэтому наш и действительно региональный спор с Украиной хочешь не хочешь, а выливается в конфликт с коллективным Западом. Он нарушает установленный победителями порядок.

И тут сравнивай число разводов, не сравнивай. Меряйся духовностью, не меряйся, а столкновения не избежать, чем бы нам это не грозило. Из позитива - только то, что Запад «на котором все традиционные и консервативные и Библию каждый первый читал» остался далеко в прошлом. Поэтому и мы, с нашими абортами, кризисом семьи, самоубийствами, но в то же время с явным запросом на традицию и духовность имеем шанс.

P.S. Я не военный эксперт, чтобы ситуацию на фронтах оценивать, но тут сложно не согласиться и с подлёдными: рассуждая о всех этих славных вещах надо бы держать связь с реальностью. Рухнувший фронт мигом обесценит любую идеологически подложку под эти события.

В связи со все чаще мелькающим мнением «а Сталин-то был не так уж и не прав…», содержание лекции может быть небезынтересно.

https://yangx.top/listva_books_msk/7300

Малоизвестный портрет Булгакова. Мне раньше не попадался.

Вообще всю конференцию думаю над работой Нестерова «Философы». Может, напишу о ней как-нибудь.