Кстати, включил реакции. Можно кидаться всяким.

«Как уясняет нам Пушкин, ум – детская игрушка. Игриво предложенные выводы приводят человека в сумрачный лес безверия и постправды, где истина определяется не сердечной твердостью, но сиюминутным настроением, паразитирующем на праздности ума. Хотите, докажу существование Бога? Хотите, опровергну? Хотите, мужчина станет женщиной, а женщина – мужчиной? Хотите, докажу, что личность — химера, идентичность – тоталитарный обман? Хотите, люди будут ненавидеть свою страну, отказываться от своего языка, желать смерти своим близким? Террор назовут подвигом? Хотите? Хозяевам игры следует только сказать, а уж за умными людьми не заржавеет.

Святитель Феофан, в точности как Пушкин, противопоставляет умно-головное мышление умно-сердечному. Сердце заземляет ум, подчиняет его, делает подлинно своим, попутно разрушая просветительские модели интеллектуального универсализма. Сердце прилепляет ум ко всему родному. Сердце даёт человеку зрение, то есть делает из него настоящего человека: живого, из плоти и крови, любящего родных, родную землю. Сердце выветривает из человека стремление к виртуальности, к всечеловечеству, коими так любит играться праздный ум. Сердце приближает к личному Богу».

https://s-t-o-l.com/material/31925-bolno-umnye/

«Воля к ссорам и междуусобице у русских проявляется повсеместно. Предложение таково — говорить после Победы. Нам сначала победить, а потом выяснять и дискутировать».

Эти слова Дарья Дугина написала своей близкой подруге незадолго до смерти. Единение всех патриотов России было ее заветным желанием.

Если слова Дарьи нашли отклик в вашем сердце, то мы, ее друзья и единомышленники, просим вас подписать Соглашение Дугиной.

Задача Соглашения — объединение патриотов России в общем стремлении к Победе. В память о Дарье и обо всех безвременно погибших в этом конфликте.

Сим победиши.

«Человек — биосоциальное существо». Пожалуй, это самое мерзкое, самое упадочное, самое дегенеративное определение человека из всех, какие только можно придумать. И тем не менее именно это определение — в разных формах — даётся повсеместно: в университетских аудиториях, в модных подкастах, по федеральным каналам и на кухнях разной степени загаженности.

Прежде всего, такое определение собственно и не является определением. Потому что оно не кладёт предел между человеком и животным. Животное — тоже биосоциальное существо, у животных тоже есть своя социология. Здесь можно возразить в духе дарвинизма: конечно, человек — это животное, просто более сложное в своей организации. Но что именно делает его более сложным? Почему в нашем случае количество — сложность — переходит в иное качество? И переходит ли?

Нет, — отвечает эко-социалист и по совместительству плоский онтолог, — вовсе не переходит. У дельфинов есть своя социология, у шимпанзе есть, есть она и у грибов. Есть у человека. Чем же тогда определяется различие этих групп между собой, особенность конкретно их социологии? Раз мы исключаем собственно социальный фактор, то есть редуцируем его до более широкой генерализирующей черты — ведь человека нельзя отличить с помощью социального, социальное присуще всему живому, — то в таком случае отличие определяется исключительно биологически, то есть тем набором ген, который присущ данном виду.

Выходит, что человек — вовсе не биосоциальное существо, а просто биологическое. Чистая материя.

От социал-дарвинизма к подобной позиции — один шаг. Просто сегодня социал-дарвинизм зовется несколько иначе. Раз социальное взаимодействие определяется биологией, то очевидно, что чем сложнее и совершеннее твоё биологическое, тем сложнее и совершеннее ты будешь в социальном. При этом тут есть забавная ошибка: социальное позволяет нам изменять биологическое: менять части тела. С какой целью? Для того, чтобы твоё материальное пришло в лад с твоим… Чем? Не социальным ведь. Духовным? Но мы отбросили духовное. Может, я что-то тут не вижу, что-то упускаю ввиду своей необразованности. Но с позиции определения человека как биосоциального существа, где преимущество отдаётся все же биологическому — а иначе и быть не может в данной парадигме — у позиции транс- возникает логическое противоречие.

В этом сложность вопроса сексуальной ориентации. Если она определяется биологическим, то как возможно, что человек одного определённого биологией пола мыслит себя полом иным. Если оно определяется социальным, то это определение случайно и произвольно, оно зависит от той среды, где живет человек. Следовательно, не может быть никаких требований в отношении эмансипации пола — ведь сами эти требования должны быть подчинены требованиям среды!

Для преодоления этого противоречия в парадигму «биосоциального» вводится политическое требование свободы. Но логически оно не может существовать в пределах биосоциального. Как ни крути это биосоциальное, из него всегда выходит только детерминизм: человек определяется вводными, не подвластными его воле: генами и той средой, в которую он попадает. Следовательно, требование свободы — возможности произвольного выбора — здесь нелегитимно; следовательно, никакой свободы в «биосоциальном» быть не может.

Что же делать? Вернуться к понятию Духа, который дышит, где хочет, а через него свободно дышим и мы. Думаю, что это объясняет обращение партии прогресса к религиозным практикам, которое мы наблюдаем последние 10 лет. Женское священство, венчание гей-браков, любовь взамен страха — это последняя попытка ветхой идеологии, причастной как к радикальным эмансипационным практикам 19-го века, так и к социал-дарвинизму, отбить свои позиции посредством апроприации консервативного и даже реакционного понятия Духа.

Но ничего не выходит. Якобы стройная конструкция рушится под тяжестью усложняющихся противоречий. Человек все больше нуждается в ясном и непротиворечивом, в подлинно чистом Духе.

P.S. Буду рад, если кто-то из лагеря эмансипации меня оспорит. Я действительно хотел бы разобраться во всех тонкостях современной либеральной теории.

Где-то к перепосту этого текста Коробова-Латынцева увидел комментарий примерно следующего содержания: то небытие, о котором пишет автор, это не небытие вовсе, а сущее (по Хайдеггеру). Или суета сует, если прибегнуть к библейскому языку.

Да, у Хайдеггера есть это противопоставление бытия и сущего. Бытие — это все подлинное, аутентичное, то единственное, что достойно созерцания; сущее — это то, что мелькает, гипнотизирует, то, что кажется, а не есть. Бытие — это подлинная реальность, сущее — это реальность мнимая, повседневность.

Интересно, что в русской философии эта хайдеггерианская схема — вне какой-либо связи с самим Хайдеггером, конечно — оказывается перевернутой. Бытие — это то, что отчуждает саму жизнь ввиду своей чрезмерной абстрактности, это гегелевский образ бытия; сущее — то, чем мы подлинно обладаем, это по-настоящему наше, то, что есть у нас каждый день, но что мы отказываемся видеть, потому что это ну как-то мелко, пусто, обыденно, истерто и избито. То есть бытие — это что-то вроде внезапного Откровения, коим озаряет сам Бог, а сущее — это вот эта мерзенькая повседневность, где все скупо и скучно, эти серые лица, серые улицы, серые дни. «Гас скучный день, и было скучно, как все, что только не во сне» — вот совершенно точно выразил это упадническое отношение к сущему Северянин.

Русская философия упадничеству сущего противостоит. Русская мысль во многом — как минимум начиная от Соловьева и заканчивая софиологами — про радость повседневности, про её чудотворность. Каждый день — чудо. Даже самый скучный. Он и не скучный вовсе — он кажется нам скучным ввиду того, что где-то в уголку ума — вернее, фантазии — нас гложет образ «настоящего», «подлинного», «великого», образ, который не имеет никакого отношения к настоящему дню — и потому вызывает упадническую фрустрацию, которой так часто болеет традиционализм. «Да, были люди в наше время, не то, что нынешнее племя: богатыри — не вы!»

А помните, как в беседах и поучениях старца Зосимы? Каждая птичка, каждая травинка, каждое живое существо Господа всякий день славит, и только один человек этой славы не видит. Отказывается видеть. Почему? Да потому, что его ум, зараженный страстью к аутентичному и подлинному, продолжает твердить: это все не то, не то, какие птички, какие травинки... Травинка и птичка — это ведь сущее, а Господь — Бытие, какая меж этими величинами может быть слава…

Вот поэтому основной вопрос софиологии, который ставит Булгаков, это: «В каком отношении находится акт сотворения мира к собственной жизни Бога или к вечности Его?». Если короче: как Бытие относится к сущему? Сущее есть свет бытия.

В этой связи мне вспоминаются слова одной молодой мусульманки. В университете, где она училась, снимали документальный фильм, и девушку попросили дать короткое интервью. Журналист начал разговор с такого вопроса: «Вот вы молодая прогрессивная женщина, получаете высшее образование, знаете толк в гуманитарных науках. Скажите, неужели ношение хиджаба не ущемляет ваше достоинсто?» «Нет, — отвечала девушка, — не ущемляет. Напротив, хиджаб защищает мое достоинство».

Меня, конечно, об этом должны спрашивать в последнюю очередь, но, на мой взгляд, эти слова — образец здорового феминизма.

А недавно мне рассказали историю другой девушки, тоже весьма характерную. Девушка пришла к гинекологу с подозрением на беременность. Гинеколог была женщиной, что в данном случае немаловажно. Между врачом и пациенткой состоялся такой разговор: «Когда начали вести половую жизнь?» «В 25 лет». «А сейчас полных лет сколько?» «25 лет». «Что ж, — вздохнула гинеколог. — Могу только посочувствовать».

Почему феминизм не говорит о подобном? Почему не защищает девушек, которые осмысленно ведут целомудренную жизнь? Почему феминизм ассоциируется с сексуальной свободой, а не со свободой личности, которая — Боже мой! — может иметь и вполне консервативные проявления? Почему когда женщина осознанно утверждает, что хочет семью и детей и что считает это единственно правильным выбором для женщины, феминистка обязательно возразит, что её мозги загажены патриархатом и её сознание нуждается в срочной деколонизации? Уж не скрытая ли это мизогиния? Не агрессивная «токсичность» в духе вечного родительского: мама старше, мама знает, как лучше? И не становятся ли в таком случае современные прогрессивные феминистки теми, против кого некогда боролись их предшественницы?

Повторюсь, это все досужие мысли консерватора, совершенно невежественного в гендерной теории, и я вполне понимаю, что меня об этом спрашивать нужно в последнюю очередь. И все же я думаю, что консервативный пересмотр идей феминизма — не такая уж и пустая затея. Имея в виду прежде всего интересы самих женщин России, которым узкая группа феминисток стремится заткнуть рот, будучи слепо убежденными, что никто, кроме них, не имеет смелости пользоваться своим умом.

Ох, Андрей, так мне довелось краем уха слушать одну лекцию по гендерной теории в Академии, где имею счастье работать (не христианской, слава Богу, а президентской, хотя и в христианской такие эксцессы бывают). Так вот преподавательница, дама в летах, утверждала, что в современной России рассадник гомосексуализма — это армия и монастыри. Потому что плоть не может ведь иначе.

А может, это мозги прогрессистов не могут думать иначе? Понятия аскетизма и чести для них совершенно невообразимы.

https://yangx.top/utopca/178

Оговорюсь: нет ничего отвратительнее лежащего на печи россиянина, который под прикрытием ТРАДИЦИОННЫХ ЦЕННОСТЕЙ требует от жены полного послушания. При этом либо домой приносит три копейки, либо отказывается заниматься чем-либо с ребёнком, либо пропадает известно где. Либо все сразу.

Причём о собственном исполнении традиционных ценностей у подобных типажей речи не идёт. Воздержание до брака? Ну, конечно. Воспитание детей? Не мужское это дело.

Много таких сторонников традиционных ценностей водится на русской земле. Много водилось. Вот небольшая, но очень экспрессивная выписка из «Среды» Достоевского:

«Я всё воображал себе его фигуру: сказано, что он высокого роста, очень плотного сложения, силен, белокур. Я прибавил бы еще — с жидкими волосами. Тело белое, пухлое, движения медленные, важные, взгляд сосредоточенный; говорит мало и редко, слова роняет как многоценный бисер и сам ценит их прежде всех. Свидетели показали, что характера был жестокого: поймает курицу и повесит ее за ноги, вниз головой, так, для удовольствия: это его развлекало: превосходная характернейшая черта! Он бил жену чем попало несколько лет сряду — веревками, палками. Вынет половицу, просунет в отверстие ее ноги, а половицу притиснет и бьет, и бьет. Я думаю, он и сам не знал, за что ее бьет, так, по тем же, вероятно, мотивам, по которым и курицу вешал. Морил тоже голодом, по три дня не давал ей хлеба. Положит на полку хлеб, ее подзовет и скажет: «Не смей трогать хлеба, это мой хлеб»,— чрезвычайно характерная тоже черта! Она побиралась с десятилетним ребенком у соседей: дадут хлебца — поедят, не дадут — сидят голодом. Работу с нее спрашивал; всё она исполняла неуклонно, бессловесно, запуганно и стала наконец как помешанная».

Конечно, для борьбы с подобным феминизм важен и нужен. Но думается мне, что в России он должен носить инструментальный, не идеологический характер.

Рильке, перевод Микушевича. Я думаю, что — о «внутрицерковной секуляризации» (термин Зеньковского)

Уж сколько раз твердили миру, что традиционалисты» не утверждают, что материальный мир, материя – созданы дьяволом и являются злом, а техника и технологии, как способы овладения и управления ими, соответственно, тоже. Ни Генон, ни Эвола, ни Шуон, ни Элиаде такого не утверждали. Хайдеггер — не традиционалист, но тоже такого не утверждал, хотя критика техники - это его конёк. Но нет. Придумали свой сферический «традиционализм» в ваккууме и его критикуют. Очень удобно.

Традиционалисты, или скорее люди, критически относящиеся к «техническому прогрессу», на самом деле, утверждают, что техника — это сложная и неоднозначная штука. И космический корабль — техника, и простейшая повозка - техника, и мотыга — техника, и трактор — техника. Проблема в том, что без техники человек после Грехопадения не может. В ней, как и в искусстве (что впрочем для греков было то же «техне») он пытается восполнить свою недостаточность, несоответствие между своими возможностями и памятью о былом могуществе, времён прямого богообщения в Раю. Техника в узком понимании (если мы отделим от неё искусство, которое не обязательно утилитарно) становится формой приспособления человека к непосредственно данному и приобретению чисто материальной власти над миром, вещами и другими людьми.

Собственно, главная проблема техники в том, что этот путь чисто материального могущества очень соблазнителен, и человек, оказавшись на нём, стремительно утрачивает волю и понимание необходимости духовного совершенствования, преодоления своего ограниченного состояния иным путем, например, через святость или хотя бы религиозное самоограничение. Человек же, в состоянии после грехопадения, но получивший в пределе безграничное могущество будет равен бесу, так как сможет бесконечно творить бесконечное зло и бесконечно ошибаться.

Техника в процессе утверждения господства «исчисляющего разума» из чего-то вторичного, подсобного, становится смыслом жизни. И вот мы уже вполне серьёзно рассуждаем о том, чтобы запретить пользоваться смартфоном тем, кто не согласен поклоняться идолу техники, а считает её лишь вспомогательной вещью, то есть ставит её на то место, которого она заслуживает. Закономерным итогом торжества техники станет замена человека нечеловеческими особями, которые технически будут совершеннее человека (трансгуманизм). Их вообще со смартфоном будет не разлучить, они сами будут смартфон. Не хочешь быть смартфоном? Иди пиши на папирусе в телеге (если разрешат вообще быть).

Полный отказ от техники в любом виде невозможен до Второго Пришествия, но можно попытаться быть свободным от неё, не быть её рабом, равно как и не быть рабом техницистского отношения к миру: ориентации на чисто материальное могущество и подчинение всего и вся обезбоженному разуму, на абсолютный приоритет техники и материального над духовным, прикладного над фундаментальным, соображений удобства и комфорта (но «смартфон-то работает» как главное обоснование «блага» современной техницистской цивилизации) над вопросами поиска истины и в процессе этого поиска постановки под сомнение (какое святотатство!) самой современной научной картины мира, например) и.т.п. В конечном счете, на том свете смартфон не пригодится. И даже квантовый компьютер будет бесполезен. Ничего более совершенного и светлого, чем Небесный Иерусалим нас не ждёт, но туда мы попадём явно не на ракете.

К посту выше.

Мне вот думается, что техника — это как раз не про материальное в его эйдетическом смысле, а про квази-духовное, то есть рассудочное.

Александр употребляет понятие «исчисляющий разум». Ведь таковый разум как раз-таки строго не-материален. Сам по себе он очищен от всего материального, а вовне себя стремится редуцировать материальное к виртуальному, приблизить его к нулю. И именно материальное ограничивает экспансию виртуального, не даёт ему унести мир в дурную бесконечность цифры. Аскет борется не с телом как таковым, но с той похотью, что внушает ему дурное направление мысли. Само тело безвольно, хоть и не бессловесно. Оно становится похотливым лишь в том случае, когда происходит искривление мысли, отказ от Духа.

Дурная техника, в таком случае, есть подчинение материи исчислению, реального — которое всегда имеет свой эйдетический предел — виртуальному.

И думается мне, что именно прививка здравым материализмом позволит нам избавиться от этой бесконечной экспансии виртуальности, которая столь характерна для нашего времени. Приведу пример. Я вчера смотрел фильм «Мне двадцать лет». Там есть сцена, где герой лежит на диване и думает, что жизнь несется в никуда. Товарищ пытается героя приободрить: «Я тут недавно, — говорит, — видел такие лыжи, на них хоть куда можно отправиться. Пойдем, поглазеем?»

Смешно, казалось бы, но вот это «глазение» на материю сегодня кажется непредставимым. Почему? Да потому что вместо глазения на живой, действительный объект мы предпочтем его аватар — картинку на Яндекс.маркете. Ведь эта картинка куда удобнее для исчисления: вот тебе еще лыжи, и еще, и еще, и сотни отзывов, и рейтинг, и вставать с дивана не надо, сделал пару кликов и лежи себе дальше, ожидай курьера.

Что я хочу сказать: виртуальное, этот предел технического и одновременно его преодоление, стремится к полному отказу от материи в пользу исчисления. В указанном пафосе виртуального, кстати, повинен и неоплатонизм со своем презрением к множественной — а потому ограниченной — материи и преклонением перед (дурной) безграничностью Единого.

Виртуальное раздражают те границы реального, что накладывает на него материя. Материя, в свою очередь, отказывает виртуальному в его капиталистической экспансии.
Поэтому я полагаю, что современным идеалистам следует учиться уважению к материи, вслушиванию к ней. Иначе они рискуют застрять где-то между ограниченным идеализмом 19-го века и, что того хуже, мерзостью гностицизма.

Завершу словами о. Сергия Булгакова из его работы «Природа в философии Вл. Соловьева»:

«Религиозный материализм, вместе с материализмом, признает субстанциональность материи, метафизическую реальность природы. Он считает человека не духом, заключенным в футляр материи, но духовно-телесным, природным существом, метафизические судьбы которого неразрывно связаны с природным миром. Но в то же время, в противоположность материализму, он видит в материи не один только мертвый механизм атомов или сил с эпифеноменом жизни. В противоположность этой метафизике всеобщей смерти, абсолютного механизма он отстаивает первичность и всеобщность жизни, развивающейся в целемеханизме природы, и для него различие между живым и неживым остается не качественным, но количественным».

Вообще же, аргумент в пользу материи в христианском мировоззрении можно сформулировать от противного. Если материя есть зло и упадок, то правы иконоборцы: мазня не может быть проводником к Богу.

Еще несколько слов о материи

Думается, что в Новое время очередной импульс для развития гностического дуализма, т.е. деления на хороший дух и плохую материю, придал Декарт со своим субстанциональном дуализмом. Сознание — само по себе, оно как бы уже пребывает в вечности, его нужно только очистить от всего туманного и неточного; тело — само по себе, оно протяженно, а потому привязано к пространству. Вне пространства — и, добавим, вне времени, ведь, как показал нам Бергсон, рассудочно понятое время есть ни что иное, как та же протяженность — тело невозможно.

Субстанциональный дуализм, разумеется, ведет нас к спиритуализму. Отсюда — один шаг до идей всечеловечества, космополитизма, и, наконец, глобализма: не важно, где присутствует твое тело, важно, в каком состоянии пребывает твой ум. При этом обратите внимание на хитрый ход: твой ум не может быть носителем индивидуальности, поскольку индивидуальность, то есть обособленность, отдалённость, опять же задается пространством. Иными словами, есть только одно должное состояние ума, очень узкое и определенно — его чистота, понятая, разумеется, в картезианском смысле.

Строго говоря, опознать вот этого человека как отдельное существо я могу только благодаря его уникальному пространственному расположению: два человека не могут находиться в одной и той же точке. Что касается сознания, то тут всё гораздо сложнее, и я не могу говорить об уникальности сознания вот этого человека с той же определенностью, как я говорю об его уникальности через расположение его тела.

Итак, телесная протяженность — первейший принцип опознавания уникальности человека. И только после и посредством телесности я могу говорить об уникальности сознания. Никак не в их отрыве друг от друга. Оговорюсь, что речь здесь идет о наших механизмах познания, не о духовной жизни, где рассудочная последовательность, конечно, не имеет никакого смысла.

Потому, кстати, Достоевский, так настойчиво твердил о телесном воскрешении Христа: воскрес не просто дух, каким мы все можем стать, не просто один из человеков, какие мы все есть, воскресло вот это живое, конкретно-телесное существо, Христос, Сын Божий.

Булгаков предугадывает проблему доисторического за много лет до спекулятивного реалиста Мейясу. Читайте русских религиозных философов, друзья, и тогда никакими поворотами вас будет не удивить.

А вот меня не перестаёт удивлять то, насколько же у нас оказываются непрочитанными русские и немцы. В который раз уже натыкаюсь, что идеи, которые сегодня подаются за самый передовой свежак, над которыми охают в «Логосах» и проч., сотни раз были высказаны на страницах условных Шеллинга или Флоренского. Прям вот теми же самыми словами, которыми они описаны в современных книжках с модной обложкой. Поразительная слепота, замешанная на нелюбви к классике и преклонении перед всем «актуальным».

К посту Никиты Сюндукова. Да, речь идёт прежде всего об ориентации нашего ума. Однако, после Грехопадения искажен не только разум человека, но и весь космос, состояние которого напрямую зависит от человека. О. Серафим (Роуз) (раз мы ещё остаёмся околотрадиционалистском контексте) ссылаясь на св. Григория Синаита, в свою очередь ссылающегося на Апостола Павла (Рим.8.20) и на св. Макария Великого отмечает иное состояние вещественного мира до грехопадения, как минимум не знавшего смерти и тления, в своём споре с «православными эволюционистами».

«Именно материальное ограничивает экспансию виртуального, не даёт ему унести мир в дурную бесконечность цифры». Да, это падшее состояние вещественного мира промыслительно ограничивает дурной разум человека, но в том-то идея трансгуманизма, чтобы преодолеть эти ограничения не подражая Христу, а без него. Точно также поступает колдун, подписывая пакт с дьяволом — он получает силу и господство над материальным миром, выходит (якобы) за его ограничения.

В целом, однако, падший мир как и падший разум человека - не нейтрален и требуется работа, чтобы преобразить и то и другое. Из куска доски надо ещё сделать икону, что вполне себе демиургический жест, не каждый кусок доски — икона, человек ответственен за мир. Кардинал Томас Шпидлик видит в ориентации русской философии на преображение космоса, его «очеловечивание» и «христианизацию», одну из главных черт «русской идеи». Кстати, то же можно найти в румынской философии 1920-х-1930-х, в том числе Элиаде в паре цитат. Одна даже звучит слегка «по-федоровски» и вложена в уста русского солдата, одновременно являющегося «неведомым богом» для главного героя рассказа. Однако, для этого должен быть преобразующий падший мир Субъект, украшающий его в соответствии с тем «как оно там» Ведь икона — это о том «как оно там».

«Бесконечная экспансия виртуальности», которую мы наблюдаем, не дематериализирована. Честно говоря вот этого аргумента, который в своё время озвучили и «изборцы», что «вирутализация» и трансгуманизм» - это «гностицизм», я не понимаю. Гностики были против материи, а современная «виртуальность» всё равно упирается в какие-то материальные носители. И честно говоря, я не вижу перспектив выхода за эти пределы, разве что если сам Антихрист не явится, но и он должен быть вполне материален, во плоти.

«Виртуальное, этот предел технического и одновременно его преодоление» - да, но это не результат движения в сторону платонического Единого - оттолкнувшись от материи и назад к единству с Богом, а именно движение к иному Уму, претендующему, чтобы замкнуть на себя множественность мира, быть Князем мира сего. Этот ум, то есть дьявол, может искушать нас через материю, но не только, хотя через материю проще всего. Возможно, имеет смысл двигаться в обратном направлении от этой виртуальности: восхищаться красотой мира, его поэзией, простыми радостями жизни, здравым рассудком простого человека, но, чтобы хотя бы стоять на этом месте, надо двигаться вверх, к Богу и архетипам всей той красоты и радости, которую мы видим в мире, иначе утянет в ад. Враг не спит.

Первое образование у меня не связано с философией, поэтому когда я решил поступать на философскую аспирантуру, передо мной встала необходимость заполнения всякого рода лакун. Я в срочном порядке прошерстил несколько учебников по истории философии, а вот по частным направлениям вроде неоплатонизма или философии Древнего Китая очень помогли курсы от Магистерии.

Один из самых моих серьезных и до сих пор не закрытых философских гештальтов — это традиция аналитической философии. Я её всегда немного побаивался, собственно, боюсь и до сих пор — уж чересчур она серьезная и строгая. Но вот недавно мне довелось вести историко-философские семинары, построенные вокруг аналитической традиции, и поначалу я это делал скрипя зубами, а потом с удивлением обнаружил, что и сам вошел во вкус, и студенты очень живо на аналитику откликаются. Уж точно куда живей, чем на пространные рассуждения о Пармениде или Шеллинге. По итогам семинаров я пришел к выводу, что аналитический метод очень близок современному мировоззрению в своём предпочтении ясности, последовательности и прагматичности туманности, метафоричности и созерцательности.

Так вот сейчас свой аналитический гештальт я закрываю курсом Магистерии «Введение в аналитическую философию». Ведет курс препод МГУ Евгений Логинов, главред культового «Финикового компота». Повествование строится по канону аналитики, т.е. ясно и последовательно, что уже само собой приучает к должному темпу и стилю размышления. Можно вот прямо по шажочкам следить за тем, как конструируется мысль. Это одновременно захватывает и дисциплинирует, особенно меня, привыкшего к некоторой маниловщине отечественного любомудрия.

Надо мной немного посмеиваются за мои симпатии к аналитикам, но я все же продолжаю стоять на том, что русская философия может много чему поучиться у англо-саксонской традции. Да, вряд ли аналитический метод должен стать для нас основным. Но его надо хотя бы освоить, ввести в собственный дискурс. Ну, например: русскую мысль часто описывает как мысль идеалистическую, а меж тем еще никто из продолжателей русской традиции не удосужился ответить на критику идеализма со стороны Мура. Понятно, что по крайней мере без учета — не обязательно опровержения — этой критики развивать традицию мы не можем.

Очень краткий курс русской философии — это четыре лекции, которые я прочитал в библиотеке имени Маяковского в июне-июле этого года. Курс рассчитан на широкую аудиторию: если ничего не знаете о русской мысли, то это может быть хорошим началом.

ЛЕКЦИЯ 1. СУЩЕСТВУЕТ ЛИ РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ?
Ключевые тенденции русской мысли. Когда началась русская философия? Философия и нация. Одействорение истины. Спор осифолян и заволжских старцев.

ЛЕКЦИЯ 2. ЧААДАЕВ ПРОТИВ ВСЕХ
Внутрицерковная секуляризация. Любомудры. Чаадаев — первый русский философ. Россия и ничто. Провидение и могущество католической церкви. Эсхатологический оптимизм и преимущество отставания.

ЛЕКЦИЯ 3. ДОСТОЕВСКИЙ — ПИСАТЕЛЬ ИЛИ ФИЛОСОФ?
Увлечения писателя философией. Главный вопрос философии Достоевского. Реализм между эстетизмом и натурализмом. Красота спасет мир? Жестокий талант Достоевского и болевой эффект.

ЛЕКЦИЯ 4. ВЛАДИМИР СОЛОВЬЕВ И РУССКИЙ РЕЛИГИОЗНЫЙ РЕНЕССАНС
Что случилось с философией после Соловьева? Ереси Соловьева. Соловьев-нигилист. Критика западной философии. Чтения о богочеловечестве и тринитарная антропология. Апокалипсис как прививка от утопизма.

Есть такое мнение: гендерная теория — продолжение социал-дарвинизма.

Победа, вне всякого сомнения, будет за нами. Кровью, потом, рвущимися жилами, выдавливая по капле из себя раба — вывезем. Слава русскому воинству!

P.S. И напоминаю о сборе.

Знаете, это как с Богом — если не верить в Него, только вот серьезно не верить, додумать это своё неверие до последней чёрточки и загогулины, — то весь мир становится таким скучным, таким пресным и отвратным, что хоть вой. Удовольствия и радости, которые тебе предлагает мир без Бога, вне Его сияющей благодати — все равно что соль, потерявшая свою силу. «Ни в землю, ни в навоз не годится; вон выбрасывают её».

Если не верить в Россию, в ее победу, то как вообще себе можно представить дальнейшую русскую жизнь? Не жизнь, а существование; вялое, с вечно опущенной головой, с вечным заискиванием в глазах: вот я, русский, последняя из тварей, ищу себе место подле господского стола. Мы станем той самой солью, потерявшей силу, ни в землю, ни в навоз — вон выбросят нас.

Перспектива без Бога и без России кажется мне подлинным небытием. А небытия, как известно, нет. Так что и разговаривать тут, по большому счёту, не о чем.

С начала СВО то и дело раздаются сетования по поводу «патриотизма снизу»: российской власти настоящий патриотизм не нужен, она вообще народ ни видеть, ни слышать не хочет, а потому и СВО не принимает столь необходимый характер «народной войны».

И действительно, не раз и не два за эти полгода патриотические инициативы давились чиновничеством: Марш в поддержку армии провести не дали, гуманитарщикам ставили палки в колеса, а вот недавно Минобразования потребовало убрать любые упоминания СВО из патриотических пятиминуток в школе. А сколько подобного госудушья в отношении патриотизма было раньше, при полном попущении, а порой и пособничестве, иницатив другого лагеря -- примеров не счесть.

Государственная шизофрения -- в том, что это именно шизофрения, у меня сомнений нет -- зеркально отражается в шизофрении общественной. Вы все наверняка читали простыни экспертов, единственно знающих, как именно нам нужно воевать и каким образом строить государство. Вывод всегда одинаков: либо власть не та, либо народ, либо армия.

В связи с этим мне вспомнился фрагмент из «Петербургской летописи» Достоевского, который и публикую. Там Фёдор Михайлович выводит фигуру «мечтателя»: петербургского интеллигента, который целыми днями строит воздушные замки, не имея возможности приложить свою энергию к реальному делу.

А почему такой возможности у него нет? Фёдор Михайлович намекает на дух времени, то есть на атмсоферу реакционной николаевской эпохи. А через этот намёк проглядывается хрестоматийный пример того самого "патриотизма снизу": речь, конечно, о декабристском восстании. Последнее, по мысли Фёдора Михайловича, и заложило фундамент отношений между властью и гражданскими патриотами. Сам писатель в молодости -- а "Летопись" написана в 1847 году -- негативно относился к политике реакции. Свои позиции Достоевский изменил только после каторги, где он, по собственным словам, впервые познакомился с русским народом и самого себя опознал как русского.

И здесь встает очевидный вопрос: насколько тот самый «патриотизм снизу» вообще совпадает с народным чувством патриотизма? Ответа нет, но зато есть направление его поиска: русская классика.