Над чем долго ломаю голову: как так получилось, что все интеллектуалы поголовно — по крайней мере, самые яркие из них — держатся левых позиций? Когда успели найти неопровержимое доказательство, что левое и либеральное априори лучше правого и консервативного? Что быть citoyen du monde безусловно желательней, чем патриотом? Кто автор этой теоремы, этого дважды два?

Нет, понятно, конечно, что 1968-ой год, красоту которого, как и простоту 2007-го, не вернуть. Но откуда у этого года такие диктаторские полномочия? Почему всякую идею, чью генеалогию можно вести от 68-го, следует считать саму собой разумеющейся? Почему прогресс — безусловен, а релятивизм — абсолютен? Ну вот хоть убей не пойму.

Upd. Даже у нас изначально обозначенную полярность денацификация-декоммунизация (в которой, думается, скрывался и третий член — делиберализация) быстро свернули в пользу левого.

Взгляните на эти светлые лица настоящей русской интеллигенции. Какие смелые! Слава Богу, что вывезли свою святость за пределы страны; нищая Россия её просто не сумела бы вместить.

У манеры Достоевского создавать персонажей есть интереснейшее свойство: самые близкие, самые дорогие сердцу идеи писатель раздает самым сомнительным героям. Чемпион по идейной автобиографичности Достоевского — некто Князь, герой несбывшегося романа «Атеизм». «Атеизм», пройдя несколько итераций, перерастёт в «Бесов», а Князь — угадаете? — в Ставрогина.

Так вот в уста этого Князя, человека хорошо пожившего и глубоко павшего, Достоевский вкладывает сокровеннейшие свои идеи. Князь большой богослов, и это именно богословие самого Достоевского, такое, каким мы его видим — в несколько смягченном виде — в «Братьях Карамазовых» или «Дневнике писателя». Я, признаюсь, сам иногда хитрю и выдаю слова Князя за слова Достоевского, потому что уж очень они хорошо работают в перспективе смыслов того же «Дневника писателя». Вот, например, Князю принадлежит следующее:

«Мы разрушим путы Европы, облепившие нас, и они рассыплются, как паутина, и мы догадаемся наконец все сознательно, что никогда еще мир, земной шар, земля — не видали такой громадной идеи, которая идет теперь от нас с Востока на смену европейских масс, чтоб возродить мир. Европа и войдет своим живым ручьем в нашу струю, а мертвою части своею, обреченною на смерть, послужит нашим этнографическим материалом. Мы несем миру единственно, что мы можем дать, а вместе с тем единственно нужное: православие, правое и славное вечное исповедание Христа и полное обновление нравственное его именем. Мы несем 1-й рай 1000 лет, и от нас выйдут Энох и Илия, чтоб сразиться с антихристом, т.е. с духом Запада, который воплотился на Западе. Ура за будущее».

(И дальше — «Это речь Князя после Молебна. Самсонов (?) с шампанским. Уезжает в Петербург и удавливается в Скворешниках. ЭТО ВАЖНОЕ»).

А вспомнил я это, потому что намедни посмотрел фильм Висконти «Гибель богов». Википедия подсказывает, что это фильм-аллюзия на падение патриархальной Европы, это плач по многовековой культуре, которая привела европейцев в тупик национал-социализма и вульгарного биологизма. Единственные два вопроса, которые интересуют немцев нацисткой Германии и к которым могут быть сведены все другие вопросы это — являетесь ли вы представителем арийской расы и не наблюдалось ли в вашей семье наследственных болезней. Результат развития европейской культуры — высшая степень материальности и непроницаемости тел, тяжелые драгоценные каменья, опутавшие шеи и пальцы.

И смерть кроется не в абстрактном «падении нравов», а именно в этой непроницаемой тяжести материи, в философском камне, который претворяет идею в золото. Каждый герой фильма, член семьи, о которой фильм и повествует, стремится закупорится в свой обособленный герметичный мирок, непроницаемый ни для кого извне. Фильм начинается с огромного особняка, где встречаются все, а потом распадается на несколько тёмных комнат, где герои вершат свои темные грешки. Периодически мембраны миров разрываются, герои натужно охают, мол что же такое ты, дорогой родственник, творишь, но охи эти, разумеется, совершенно пустые, потому что действительный смысл имеют только две вещи, описанные мной выше: раса и наследственность.

(Кстати, мне тут же вспомнилась одна моя недавняя исповедь, на которой я признался, что давно не исповедался, а батюшка отвечал, что главная проблема русских — отсутствие единства, и привел такой пример, что старики вот строят огромные дачи, но дачи эту пустуют, и старики грустят, потому что взамен дач молодые в свои законные отпуска разъезжаются по банановым островам).

Но боги умерли, а Европа осталась и даже вроде как планирует продолжать жить не на самых последних ролях. А русские все ждут ее смерти, ведь эта смерть лежит в самом основании русской мысли, которая в этом смысле началась даже не с Чаадаева, а с любомудров, тех самых архивных юношей, которые с вызовом смотрели на Татьяну Ларину, а поверх неё — на дикарскую Россию, и одновременно — на дряхлеющую фаустовскую Европу, которой все ж надлежит освободить место для той самой дикарки (нужно только, чтоб она, дикарка, осознала, что место просвещённого народа вот-вот освободится и зевать потому нельзя). Те же любомудры, конкретно Одоевский, за сотню лет до Шпенглера сформируют идею о «фаустовской» культуре Европы, смертельно уставшей от всего на свете.

Так вот, я сказал, что идея смерти Европы лежит в основании русской мысли, и мне кажется, что каждого русского, хоть раз бывавшего за границей, нет-нет да и пробирала эта идейка до самых костей. У меня лично это случилось в 2019 году, когда я впервые побывал в Риме. В вечном городе я был один, шёл поздним вечером по каким-то его закоулкам и вдруг краем глаза увидел весьма и весьма пожилую даму в тяжеленной соболиной шубе с собачкой на поводке. Дама эта закрывала за собой дверь одного из римских палаццо, размеры которой превышали размеры дамы в три, четыре, пять и больше раз. В наушниках у меня тогда играла вот эта композиция, и с тех пор я так и зову ее — «Смерть Европы».

Говорят, что в одном из крупных отечественных университетов закрывается центр по изучению наследия Достоевского. Таких в центров по России всего ничего. Но денег на эти гуманитарные пустяки нет, нам новые программы по менеджменту надо запускать да в отечественные аналоги Макдоналдса инвестировать.

Вот вам и «как читали Шекспира, так и будем читать». Напишите, когда аналогичные центры закроются в Польше, Японии, США.

А ещё фонд «Теоэстетика» объявил о приостановке деятельности. С фондом у меня были связаны большие надежды: думалось, что именно передовая теология способна оздоровить современную русскую философию.

А теперь едва ли у государства найдутся деньги и, что более важно, энергия на поддержку аналогичных живых проектов в будущем («Теоэстетика» существовала благодаря частным меценатам, если что). Пример тому — совершенно бесполезная номенклатурная НОТА, которая раз год проводит конференции в духе «Теология в современной системе образования» и получает за то хорошие грантовые отчисления.

"Появление в России нового типа тоталитаризма — это событие, имеющее мировое историческое значение, последствия которого сейчас возможно, только скрыты, но не искоренены. Вполне вероятно, что русская революция еще не исчерпала себя полностью как мировое историческое событие, равное по значению французской революции. Если французская революция положила конец миру прошедшей эпохи, то русская революция может оказаться главным и исходным событием, ведущим историю к концу или, по крайней мере, оканчивающим всякое действительное продвижение истории вперед".

Томас Альтицер. Россия и апокалипсис, 1997.

Это к вопросу об исторической логике нашего существования и её проявлении в сегодняшнем дне.

Ну вот еще пример обескураживающего нигилизма.

Если оппонент не поддерживает мою единственную верную и здравую позицию (в данном случае — позицию "за"), то он 1) непроходимо туп и 2) проплачен интересантами до мозга костей. Характерно, что там, где автору нужно протащить эти спорные тезисы, он использует самые дешевые риторические фигуры: "как известно", "скорее всего", "все прозаичнее", "по понятным причинам" и т.д. Характерно также, что авторскую позицию "за" можно с легкостью заменить на позицию "против", и в тексте ровным счетом ничего не поменяется.

А то, что полоскаемый автором человек может быть искренним пацифистом и даже — страшно сказать — западником по своим убеждениям! — это невероятно, немыслимо, да просто невозможно. Западником можно стать, только если денюжкой поманят.

Вот это и есть нигилизм — неверие в объективное существование идей.

Кстати, апофеозом нигилизма Альтицер считал именно октябрьскую революцию, и в этом смысле мы все до сих пор зачарованы обаянием тотального ничто.

Попалось на глаза четверостишие Омара Хайяма:

О сердце! У судьбы смягченья не проси,
От круговерти лет спасенья не проси.
Лечение искать — свои мученья множить.
С мученьями смирись, леченья не проси.

Третья строчка могла бы стать эпиграфом к «Волшебной горе». О логике этого произведения писал пару лет назад (часть 1, часть 2; как раз хотел этот пост воспроизвести, вот и повод нашёлся).

Читал с сыном Маршака. Когда страница перевернулась на «Откуда стол пришёл?», то я сразу подумал, что сейчас будет что-то аристотелевское. И вправду так — текст очень изящно раскладывается на учение о четырёх причинах, можно даже на семинарах использовать в качестве иллюстрации:

Берете книгу и тетрадь,
Садитесь вы за стол.
А вы могли бы рассказать,
Откуда стол пришел?
Недаром пахнет он сосной.
Пришел он из глуши лесной.
Вот этот стол - сосновый стол -
К нам из лесу пришел.
Пришел он из глуши лесной -
Он сам когда-то был сосной.
Сочилась из его ствола
Прозрачная смола.
У нас под ним - паркетный пол,
А там была земля.
Он много лет в лесу провел,
Ветвями шевеля.
Он был в чешуйчатой коре,
А меж его корней
Барсук храпел в своей норе
До первых вешних дней.
Видал он белку, этот стол.
Она карабкалась на ствол,
Царапая кору.
Он на ветвях качал галчат
И слышал, как они кричат,
Проснувшись поутру.
Но вот горячая пила
Глубоко в ствол его вошла.
Вздохнул он - и упал...
И в лесопилке над рекой
Он стал бревном, он стал доской.
Потом в столярной мастерской
Четвероногим стал.
Он вышел из рабочих рук,
Устойчив и широк.
Где был на нем рогатый сук,
Виднеется глазок.
Домашним жителем он стал,
Стоит он у стены.
Теперь барсук бы не узнал
Родной своей сосны.
Медведь бы в логово залез,
Лису объял бы страх,
Когда бы стол явился в лес
На четырех ногах!..
Но в лес он больше не пойдет -
Он с нами будет жить.
День изо дня, из года в год
Он будет нам служить.
Стоит чернильница на нем,
Лежит на нем тетрадь.
За ним работать будем днем,
А вечером - читать.
На нем чертеж я разложу,
Когда пора придет,
Чтобы потом по чертежу
Построить самолет.

https://telegra.ph/Neskolko-slov-o-tom-kak-byt-posle-ikony-04-04

Прочитал на кольте интервью Антона Беликова, лидера проекта (творческой группы? движения?) «После иконы». Глоток свежего воздуха.

Выше по ссылке мои утренние мысли, которые растеклись, как яичный желток, и получилась целая статья.

Когда говорят, что истины нет, то отсюда же спешат сделать вывод, что можно делать все, что угодно. Как в хрестоматийном «раз Бога нет, то все дозволено». Но, строго говоря, второй член этого суждения не правомерен. Кому угодно? Кем дозволено? Что есть источник этого угождения и дозволения?

Здесь делают следующий шаг и говорят: субъект, разумеется, то есть я сам. В ответ можно сказать, что субъектом еще не каждый может стать, но если отставить в сторону нравоучения и посмотреть в корень, то под субъектом в большинстве случаев понимается нечто биосоциальное. Делать все, что угодно — значит работать на свои хотелки. А хотелки эти определяются пересечением биологического и социального: хорошо покушать, красиво одеться, спать с привлекательными людьми и т.д. Или, если не быть столь вульгарным: занять хорошую должность, принести пользу обществу, вырастить детей. По большому счёту это явления одного порядка.

Следовательно, и угождаем мы не кому-то, а именно этому биологическому и социальному инстинкту внутри нас; он же и служит источником дозволения. Значит, дозволяется далеко не все, а только то, что совпадает с этим инстинктом. Вернее, мы можем стать аскетами, увлечься стоицизмом и т.д., но если мы строго следуем логике социального конструирования, то и эти действия будут детерминированы желанием обрести как можно больше социального блага. А если же мы это делаем исключительно для «себя», то тут уж будьте добры укажите, что есть источник этой «самости» помимо общества и биологии.

Но это все можно было бы и не писать, потому что порочность тезиса «истины нет» очевидна с самого начала. Раз истины нет, то откуда в нас берется эта твердая убежденность в её отсутствии? Иными словами, само утверждение «истины нет» претендует на истинность.

P.S. Если без дураков — понятно, откуда берётся. Потому что слово истина обязывает, а мы обязываться не хотим. Значит, дороже истины нам свобода. Но здесь вопрос, как зацементировать эту свободу, то есть прийти к выводу, что свобода эта не определяется ничем иным, кроме самой себя? Это же все равно, что встать себе на голову.

На канале «Философское кафе» хорошо расписали про недавнюю заметку «Аргументов недели» о заседании ИФ РАН, где якобы был провозглашен возврат к позднесоветской модели философствования, если заметку не читали, то и не читайте, лучше вот сразу сюда:

https://yangx.top/philosophycafemoscow/1507

Современный менеджмент - это черная магия

Философ Никита Сюндюков объясняет, как великие русские философы отличали белую магию от черной.

Как не отметить актуальность мысли, что черной магией является любая техника, служащая не благодати, а греховным потребностям человека, в наше время технических катастроф?

Ссылка на курс "Постметафизические миры Достоевского"
https://solsevera.ru/dostoevskiymetafizika

Вот вам и "русская весна".

https://yangx.top/listva_books/9629

Возможно, это сбой в существующей системе принятия решений, её темное или наоборот засвеченное пятно, что вполне естественно, памятуя, что сама эта система сейчас вроде как подвергается радикальной трансформации.

Но точно так же возможно, что это следствие внутренней логики системы, согласно которой любую низовую инициативу следует подавлять, особенно если эта инициатива патриотическая, опять же памятуя запрещённый пару недель назад в Петербурге и Москве Марш солидарности народа и армии и на контрасте этому Лужники, забитые до отказа бюджетниками.

В пользу последнего свидетельствует ещё и то, что судя по магистральной линии пропаганды главная идея спецоперации уже определена — и идея эта вовсе не «русская», а советская — продление дискурса победы в великой отечественной («народ, разгромивший фашизм»).

В конце концов, «русская идея» при всей ее внутренней всемирности неотделима от идеи национальной, а здесь уже чрезмерно опасная близость к другому, однокоренному к «нации» слову, которым сегодня принято бросаться во врага.