Мало что есть в мире более прекрасного, чем закат облачного дня на мысе Айя.
Если плыть на солнце - то его золотистые пряди ложатся на гладкие морские волны темной платины, словно ангел смотрится в зеркало. Если откинуться на спину и смотреть на берег - над прибрежными скалами встаёт библейский лес, каждое дерево в котором выделяется ниткой ствола на рыжеватом от старой хвои склоне, а на этих нитках висят изумрудные облачка крон. За деревьями не видишь леса - не про этот лес; каждое в нем отдельно, и все - согласны друг другу.
Еще выше поднимается ярусами гора с золотистыми каменными обнажениями, и уже где-то там, наверху, бьет родник.
... Она припарковала вещи у гладкого камня, разделась до купальника и надела ласты и "шлем ужаса" - маску для подводного плавания с трубками, напоминающими шлем скандинавского божества обмана и волшебства. С берега за нею следил легкий и равномерно, без излишеств, загорелый человек - кажется, его звали Андреем, он сдавал на этом диком пляже лодки отдыхающим, пару раз они перекинулись короткими репликами, один раз она брала у него каяк. Это был единственный знакомый здесь. Остальные дорогие ей люди остались на севере или на войне. Кроме брата - он работал в Севастополе, но, приехав сюда влюбленным в море, давно растерял вкус к нему в повседневных заботах.
Ей пришла в голову мысль, что если она в своём "шлеме ужаса" не рассчитает дыхание при нырке, или же просто неудачно грохнется о скалу, то единственным, кто - возможно - хватится ее в этой дикой бухте, будет незнакомец-каячник: кажется, Андрей.
Как ни странно, этот факт не смущал и не расстраивал; за время работы на войне она привыкла, что есть ситуации, когда ты можешь полагаться только на себя и на Бога, и ситуация с заплывом на заповедном мысе была лучшей из подобных.
Неуклюже зайдя в воду - берег был сложен крупной галькой и камнями - она оказалась в своей стихии. Морская вода обволокла тело, поддерживая и направляя. Она опустила голову в воду и задышала равномерно. От рук разлетались рыбки-бабочки - плоские в сечении и очертаниями похожие на капли. Меж камней сновали крупноголовые, вечно беременные бычки. В расщелине, будто Чужой, прятался крупный лиловатый краб, от которого по камню разбегался выводок крабиков-деток. Прибрежная полоса изнутри воды выглядела совершенно иначе, чем с поверхности - кончики камней, что высовывались из волн, на которых она любила забираться и тюлениться, под водой оказывались массивными скалами, меж ними зияли провалы в глубину на семь-десять метров, над которыми пловец пролетает, будто хищная птица, обозревающая окрестности.
Ей нравилось резким движением легких забрать воздуха и кинуться на глубину, распугивая рыб-бычков, касаясь их и чувствуя трепет. Только крабы вызывали оторопь своей иноприродностью; высшие членистоногие, они залегали в древних складках морского дна, поводя клешнями и угрожая пальцам.
Отплыв от бухты на полкилометра или около, она ощутила тревожную вибрацию. Подняла из воды голову в маске. Звук не пропадал. Сдвинула маску на затылок. Он усилился. Звук, как беспилотник. Небо было чистым. Чисто золотым.
Она залезла на камень. Вскоре мимо прошла моторная яхта. С нее помахали: - Привет русалкам!
Она приняла звук мотора яхты за звук боевого дрона.
Настроение плавать пропало, она двинула обратно в бухту. Каячник Андрей помахал, отмечая ее прибытие. Рядом с катера выгрузилась пожилая пара, у мужчины было подводное ружьё. Подумалось, что хорошо бы такое, только против дронов. Как бы ни было их вскоре больше, чем чаек в небе, бакланов на волне, и рыб-бабочек, а также бычков, дельфинов и крабов - в просторе вод.

***

Мне не нравится то, что ты пишешь
Но мне нравится, как
Остывая, степь тягостно дышит
После странных атак
Где соседи вчерашние
Ненароком сойдут
С рельсов в поле, где вешние
Травы к шахте ведут.
Мне не нравятся раны
В твоём языке
Они страшные, рваные
Будто в этой руке
Что обнимет тревожно
И укажет мне путь.
Вздохом русского слова
Целовать не забудь.

Бухта закрывается на закате, когда горы загораются вулканическим светом. Перед этим последние лодки совершают забег в гавань и затем над морем наступает тишина. Даже крики чаек стихают, лишь поскрипывают, остывая, сосны и снасти яхт, вставших на якоря в ночь, да в вышине на пределе взгляда нарезает круги стремительная скопа.

Вечер на окраине Донецка. Храм Святых Новомучеников на месте первой церкви на территории нынешнего города Донецка - храма Св Александра Свирского в слободе Александровка, что был построен в конце XVIII столетия

Коты крепости Чембалон

Они были везде.
В бухте, что в античные времена носила название Симбалон или Чембалон - бухта символов, они заглядывали в глаза рыбакам.
У ресторанчиков - караулили туристов.
Смирившись, люди даже поставили бронзового кота с рыбой в зубах близ воды, как признание духа места.
Но полную силу коты являли по дороге в крепость.
Целая стая проживала у источника, во главе прайда - одноглазый белесый самец, похожий на генуэзского пирата или торговца (смежные специальности).
Да и выше, на подступах к городу Святого Николая, коты выпрыгивали из колючих зарослей, сплетаясь хвостами и показывая уморительные трюки.
Каждый раз, поднимаясь к крепости с набережной или, напротив, спускаясь к ней с горной тропы, ведущей к пляжу, он обещал котам в следующий раз принести им рыбы или хотя бы колбасы. Но выполнил его лишь один раз - и то, по случаю, когда в рюкзаке завалялись бутерброды.

Крепость Чембало, или, как ему больше нравилось говорить - Чембалон, на античный манер, была построена в средние крымские века генуэзцами, подверглась атаке османов (они были стремительно выбиты), но в итоге пала, ослабленная усобицей с православным княжеством Феодоро - осколком Византии. Генуэзцы и феодориты так истрепали друг дружку походами золотых рыцарей и катафрактов по горным тропам, что оба государства были в итоге сокрушены османами и вассальными им крымскими татарами. Город Святого Николая, город Святого Георгия, крепость Каламита поначалу вместили чуждый говор и веру, а после и вовсе превратились в фигуры выветривания на приморских скалах, которые заселили коты.
Безусловно, это казалось странным - домашняя кошка, даже одичав, жмётся к человеческому жилью; оно - источник хотя бы крыс. Коты не живут среди леса, у источника, в заброшенных развалинах.
Эти - жили.
Даже не особо попрошайничая.
Они просто встречали каждого входящего в пределы крепости - и провожали его, будто напоминая о чем-то...

... Он приехал в Балаклаву - это уже османское название, в переводе - "рыбье гнездо" или "рыбный мешок" - казалось, достаточно очерствелым для того, чтобы реагировать только на красоту. Не на каких-то котов, которые бросались ему под ноги и в только что разбитых войной городах, а он спокойно проходил мимо - ведь на улицах еще лежали трупы людей, а выжившие ютились в подвалах, и надо было спасать в первую очередь людей, а не животных.
Но коты крепости Чембалон не бросались под ноги. Они спокойно смотрели на него со стен, из зарослей на месте жилищ, из проемов - будто и были теми самыми жителями, которых когда-то не сумели спасти.
И он покорно доставал им из рюкзака бутерброды и гладил по тонкой шерсти, под которой пылала нервная кожа.

Накануне возвращения в Донецк он шёл с пляжа и вспомнил, что в очередной раз забыл еду для крепостных котов. Они молча обступили его в сумерках у родника, и он в очередной раз поразился схожести чувства - будто жители дома, к которому они тогда подошли последним, и у них уже не осталось ни хлеба, ни воды, ни сухпайка... И старший дома сказал: у нас были старики, но они они уже умерли. Вы опоздали, - этого он не сказал, но это было ясно.
Тогда он поправил автомат, и все. Фельдшер - кивнул, а журналистка, что была с ними, кажется, шмыгнула носом. Но и то - скорее от гари.

А сейчас светящиеся глаза котов Чембалона рвали сердце. Он прошел мимо, спустился в бухту и сел на автобус. У парадной дома, где он снимал квартиру, в ноги бросились уже местные, прикормленные - трое котят, мистер Рыжий, мистер Блондин и Чебурашка, так он их про себя назвал. Чертыхаясь, он повернулся и побрел в ночной лабаз за колбасой хотя бы для них.
Ведь каждая вынужденная жестокость, совершенная на войне - будь то убийство врага или просто невозможность оказать помощь - делает в душе пробоину, которую не заполнить ничем, кроме милосердия.

...Вот и прожили мы больше половины.
Как сказал мне старый раб перед таверной:
"Мы, оглядываясь, видим лишь руины".
Взгляд, конечно, очень варварский, но верный.

Был в горах. Сейчас вожусь с большим букетом.
Разыщу большой кувшин, воды налью им...
Как там в Ливии, мой Постум, -- или где там?
Неужели до сих пор еще воюем?
___

Помнишь, Постум, у наместника сестрица?
Худощавая, но с полными ногами.
Ты с ней спал еще... Недавно стала жрица.
Жрица, Постум, и общается с богами.

Приезжай, попьем вина, закусим хлебом.
Или сливами. Расскажешь мне известья.
Постелю тебе в саду под чистым небом
и скажу, как называются созвездья.