В самом ИНИОН выполнение задачи возложили на Отдел Азии и Африки, с которым в качестве внештатного референта я сотрудничал уже в течение шести лет. В результате не без приключений в декабре 1981 г. я стал младшим научным сотрудником ИНИОН, т.е. продолжил свои прежние востоковедные штудии, но уже на новой площадке, которая открыла небывалые возможности, – и это тоже, как оказалось, был перст судьбы.

ИНИОН был по-своему уникальной структурой. В 1918 г. по инициативе ЧК по образцу Библиотеки Конгресса США была создана Фундаментальная библиотека по общественным наукам (ФБОН). В 1973 г., в разгар «разрядки», она была преобразована в Институт научной информации по общественным наукам – в структуру, которая должна была структурировать мировой информационный поток, превращая книги и статьи в рефераты, реферативные и аналитические обзоры, т.е. свёртывая и «упаковывая» продукцию знания.

Первым директором ИНИОН был китаевед и в то же время член худсовета опекаемого КГБ Театра на Таганке, Лев Петрович Делюсин, ставленник Ю.В. Андропова; т.е. чекистская традиция, заложенная в 1918 г., продолжалась. Однако очень быстро ЦК КПСС перехватил инициативу, и директором стал В.А. Виноградов, а из двух его замов один, так сказать, «информировал» ЦК, а другой – ГБ. Так они жили.

Информационное обеспечение науки и «директивных органов» – одна из важнейших задач. В СССР, который был великой державой, этому, в отличие от РФ, придавали огромное значение. Покидая в конце 1991г. пост президента АН СССР, Г.И. Марчук отметил, что СССР и США являются великими державами не только в силу наличия у них ядерного оружия, но и потому, что только два эти государства издают реферативные журналы по всем отраслям научного знания – как естественно-научного, так и социально-гуманитарного.

ИНИОН, как я уже сказал, был не только институтом производства информации, но и огромной библиотекой – второй после «Ленинки» по социально-гуманитарной тематике. И – что очень важно – в ней был спецхран, где можно было читать журналы и книги, изъятые из открытого доступа. Эти материалы реферировались, как и открытые, но издавались для служебного пользования (ДСП).

И журналы, и книги, которые реферировались, нельзя было выносить не только из института, но даже из зала спецхрана. Впрочем, как когда-то заметил М.Е. Салтыков-Щедрин, «строгость российских законов смягчается необязательностью их исполнения». Всегда можно было договориться и взять домой из спецхрана книгу или журнал, а РЖ и РС вообще можно было заныкать насовсем: долой монополию на знания!

ИНИОН стал для меня таким огромным окном в мир, которого бóльшая часть советских научных сотрудников была лишена, причём окном не только в афро-азиатский, но и в мир в целом. Читал я запоем и в то же время по системе.

Расписав сетку журналов – на английском и французском языках (материалы на других европейских языках я просто пролистывал, соотнося визуальную информацию с текстами на двух знакомых мне языках), я неуклонно следовал своей системе, и через пять-шесть лет систематического чтения, помноженного на уроки В.В. Крылова, сложил определённую картину мира, некое целое, в котором оставалось лишь заполнять клеточки и устанавливать между ними связи – линейные и, главное, нелинейные.

Из выступления А.И.Фурсова на форуме «Будущее Кавказа»

«В 21-ом веке исчезает грань между гражданской сферой и военной».

«Нужна другая система образования».

Именно в качестве сотрудника ИНИОН я впервые оказался в загранкомандировке – в 1984 г. в Монголии: ни в какую другую страну я, беспартийный, тогда поехать не мог. Да и поехал-то, потому что больше было некому.

Монголия. 1984г. А. И. Фурсов справа

Между тем стремительно пронеслась «трёхлетка похорон», или, как её окрестили, «гонка на лафетах»: в мир иной один за другим отправились три генсека КПСС – Л.И. Брежнев (1982), Ю.В. Андропов (1984) и К.У. Черненко (1985). В Кремль въехал болтливый и в то же время косноязычный, ИМЕВШИЙ серьёзные проблемы с русским языком («нáчать», «углу́бить», «мы́шление», «Азибаржан» и т.д.) бывший первый секретарь Ставропольского крайкома партии с говорящим прозвищем «Миша-конвертик» – только смерть К.У. Черненко спасла его от расследования комиссии, направленной в Ставрополь по команде умирающего генсека.

В 1987г. после провала «ускорения» реально стартовала «перестройка», в результате которой через два года, в 1989 г., рухнула экономика, и Горбачёв 1–3 декабря 1989 г. подписал капитуляцию в Ватикане и на Мальте, а ещё через два года, в 1991г., совместными усилиями изнутри и снаружи был разрушен Советский Союз. За пять лет до этого, в 1986 году, объявленном годом ускорения, я тоже, наконец, ускорился и защитил кандидатскую диссертацию. За то время, которое история отмерила СССР после 1986 года, в моей жизни произошло несколько важных изменений. Громко застучали «Барабаны судьбы».

Во-первых, закончив дела с диссертацией, я активизировал работу над проблемой социально-экономического строя доколониального Востока, который, мне это было совершенно ясно, не был ни рабовладельческим, ни феодальным, ни «предкапиталистическим». Полагая, что Запад и Россия изучены лучше, чем Восток, тем более что теории исторического развития, будь то марксистские или либеральные, отрабатывались прежде всего именно на западном материале, я в 1987 г. решил на год отвлечься от востоковедных штудий и погрузиться в историю Запада и России, чтобы лучше понять, что «не так» с Востоком.

К своему удивлению, я довольно быстро понял, что с точки зрения теории, адекватного концептуального осмысления, дела с Западом и Россией обстоят не лучше, чем с Востоком. Более того, сталкиваясь как с палео-, так и с неодогматизмом, востоковед-историк мог спрятаться за «восточную специфику», тогда как у специалистов по истории Запада и России такого «хода конём» не было.

С этого момента – с 1987 г. и до сих пор – я занимаюсь не только Востоком, но и Западом, Россией/СССР и их сравнительным анализом; уже в 1988–89 гг. я написал несколько работ, некоторыми из которых – о Французской революции и социальной природе советского общества, кратократии (мой термин) – горжусь до сих пор.