Баранина, говядина, лук, морковь, помидор, кукуруза, капуста, сладкий и острый перец, картофель. Выкладывается в казан слоями, внизу лук, потом мясо, потом рандомно. И наверху листами капусты укрывается и зелень не резаную. Крышкой накрыть и на костер. Два часа. Мы не солим, потом в тарелках каждый. Никакого масла. Томленые овощи с мясом.

Берём вина и сыру...

Мое настроение сегодня, пока за окном почти осенний ливень.

@Janniiy это тебе, в твой нытельный канал😁 Да что уж там, это нам всем😎 Ну периодически точно

Ну мы же все понимаем, что читать книжечку и что-то делать по ней - это совершенно разные вещи😂

Мне нарисовали эскиз 👀👀
Алиса, ты узнаешь? 😎🤣🤣🤣

Шадрин. Современное искусство. А что делать? Вот что делать? Великолепный контент начитывает прозападная ушастая мышь "британская монархия великая освободительница" и прочая хтонь. Но контент огненный. Чорт. Я вас предупредила, короче, если будете таки смотреть.

В этом тексте красивая психологическая [почти] магия, а проверенный, и как выяснилось, эффективный метод. Мягкими, мягкими лапами. Читая, помните [шёпотом]: не попробуешь — не узнаешь. 😉

Я не думала про арт-терапию сначала. То есть я конечно знала, что есть такой метод, не признанный как научный в России к слову [но можно купить обучение в мед.универе, не иначе, потому что работает, а главное правило "работает — не трогай" никто не отменял]. Арт-терапия это что-то рядом с детьми в основном, казалось мне. Нет, нет, я не думала об этом для себя.

Я просто знала, что сам термин "арт-терапия" подарил миру британский художник, писатель и пелагог Адриан Хилл, угодивший в туберкулезный санаторий во время второй мировой и обнаруживший, что рисование каким-то чудесным образом влияет на выздоровление — его собственное и тех раненых солдат, которых привозили на лечение с фронта.

Я знала, что Юнг при работе с пациентами просил их изучать книги по искусству, чтобы те могли лучше рисовать образы, приходящие им во сне. И сам он рисовал мандалы в своих блокнотах, и написал Красную и Черную книги. Причём Чёрная книга была издана после его смерти и родственники ерепенились и не горели желанием обнародовать по сути дневники своего знаменитого покойника.

А профессор Петухов в своём известном курсе по Общей психологии обмолвился, что Фрейд считал бессмысленным занятием брать в терапию художника, потому что художник лечит себя сам.

Я знала что истоком арт-терапии была живопись, но позднее присоединилось другое творческое: песок, куклы, маски, терапевтические сказки. В какой-то момент я узнала, что этот метод бережно и сильно работает с трудными ситуациями: людьми попавними в ЧС, со спецконтингентом, или например с беженцами, когда есть языковой барьер. С детьми конечно же, они не всегда достаточно осознанны и не могут внятно сказать, а нарисовать получается. Я узнала что киношные картиночки, когда в киношной психбольнице пациенты рисуют, это картиночки и не более. Нельзя погружать в образы и в бессознательное людей с определёнными диагнозами, пограничников, потом не соберёшь. Любое творчество там строго под наблюдением врачей и направлено на успокоение, и никаких глубоких практик. В общем, знания мои росли и множились, но я всё ещё не присваивала метод себе. До тех пор, пока мне самой не стало трудно. Всё как всегда. 😅

Февраль 2023 — здравствуй стресс. А ну-ка давай проверим тебя на жизнестойкость и эмоциональную устойчивость, сказали жизненные обстоятельства. Вот тебе академический курс в Сеченовке и учебник по биохимии, параллельно сессия в магистратуре, сложный проект на работе, по-мелочи личных выборов, родственных связей, и аферистов на закуску. Ммм! Что такое? Не успеваешь дышать? Проскальзываешь? Думаешь, не вывезешь? Ну-ну, посмотрим как ты выгребешь [эй! принесите кто-нибудь поп-корн].

Я начала с нейрографики. Первое время хорошо шло, особенно в компании. Потом я разбавила нейрографику зейтанглом и другими направлениями, хотя так нельзя делать, в теории. Открыла для себя пастель – не зашло, акварель – в неё влюбилась. Дальше меня вынесло в этнику, и сразу же за ней в так горячо любимые Юнгом символы, мировое культурное, коллективное бессознательное, архетипы, образы, и наконец, я открыла мандалы. А, да, пока меня мотыляло по внутренней Монголии моего психического, я успела послушать хороший курс по арт-терапии и купить ещё переподготовку на 540 часов.

Так вот про мандалы.

Круг — это я. Круг — центр мира. Моего. Он есть мир и я: я в мире и мир во мне. Когда я думаю об этой зацикленности, то мне представляется змея, кусающая собственный хвост – Уроборос, символ вечности, неделимости, цикличности времени и алхимии. Так написано в справочнике. Я думаю, хорошая идея нарисовать не просто круг, а змею свернутую в кольцо. Продолжаю листать справочник.

И нахожу котёл. В книге 200 страниц и множество символов, но визуально меня привлекает котёл. Мысленно я уже располагаю его в центре змеи. И только потом читаю описание: "Котёл – более мощный символ (чем чаша) и часто связан с ритуальными действиями и магией, олицетворяя трансформирующую силу. Котёл также – символ изобилия, неистощимый источник поддержания жизни, сил оживления, репродуктивные силы земли, возрождение воинов для новой битвы."

Лабиринт, спираль, солнце, мандорла, посохи и жезлы, инь-ян, глаз Ра, кельтский крест и остальные кресты... не привлекают меня... хотя... погодите-ка... Анкх – ключ к воротам смерти, египетский крест. Нравится. "В этом кресте объединены два символа: круг (как символ вечности) и подвешенный к нему тау-крест (как символ жизни); вместе же они обозначают бессмертие, вечную жизнь." — читаю я. Это мы берём!

Из символики царства растений мне больше всего нравится гранат – не новость для меня. Из животного царства выбираю барана. И да, история про сущностей с рогами длится уже какое-то время. Я нарисовала их достаточно, чтобы задуматься к чему бы это?

В какой-то момент я понимаю, что держу в уме шумерскую свастику, хотя она была в самом начале, я скользнула по ней и покатила дальше, но нет... образ четырёх женщин с распущенными волосами не отпускает, я возвращаюсь, читаю внимательно: "символизирует женскую порождающую силу". Мне подходит.

Я рисую мандалу. И "мир во мне" проступает на ней фактурно, ярко. Понятно. Для меня точно. Возможно ещё для тех, кто хорошо меня знает.

В вашем круге, если вы решитесь на этот опыт, тоже не будет случайных знаков. Всё имеет причину, всё имеет значение и важно. В вашем круге — ваше, ничего чужого. В моем — только моё. Сколько людей, столько кругов, смыслов, настроений, уникальных отпечатков. Завораживает.

А ещё огонь. Я не сразу заметила. Огонь у меня внутри котла, а не под ним. Огромный. Больше чем я планировала. И я догадываюсь о его значении. И вы расшифруете свои, не сомневайтесь.

Я не могу точно сказать в какой момент присвоила себе арт-терапию. Сейчас мне кажется, это всегда во мне было, просто я не знала, как называется. Может быть да: когда назвала, тогда и присвоила.

Справочник символов оставляю здесь. Полистайте. Интересно, что вам понравится и отзовётся своим?

***лето в городе

Клавдия протерла краем платка белёсое стеклышко дверного глазка и тут же влипла в него жабьим своим глазом. Секунда. Сосед вышел из лифта в обнимку с девушкой. Она оступилась, угодив тонким каблуком прямо в выщербину между двумя гранитными плитками, Клавдия усмехнулась напомаженным розовым ртом, но парень девушку подхватил и удержал. "Какой галантный" – вызъявилась она. Щёлк, щёлк, шууух, шыушуух, смешочки, шепоточки, шуууш, щёлк-щёлк. Снова тишина.

Клавдия нечеловеческим своим слухом в полусне-полуяви ночи ловила звуки как будто серебряной перезвони тонких стёкол, случайных вздохов, трескучего свечного воска. Временами её сносило в лесную зелёную мглу, туманную непроглядную дичь, хлюпанье болотных пузырей, но возвращало, тянуло в жар соседской квартиры, где расцветали по стенам красные маки бредовых снов, чёрные тени морока, и снова сносило в прохладу, и она торопливо глотала травный воздух и не могла надышаться, но вот мир её заваливался и опрокидывался, и она летела в удушливую однушку панельной пятиэтажки в пыльную каменную Москву.

Всю ночь мотыляло её. Ранним утром без сил она варила кофе в маленькой медной турке и ругалась о том, что не купила сливок. Часов в пять щёлкнул замок у соседа, но в глазок она не смотрела. Выглядывала из-за тюлевой желтоватой занавески. Парень впихнул полубесчувственное тело на заднее сиденье, запрыгнул в водительское кресло и дал по газам. По мнению Клавдии слишком торопливо. Куда спешить, когда дело сделано, а вокруг вата? Если бы и выглянул кто-то в бессоннице в окно, ничего бы не заметил — отвели бы глаза, песком засыпали, спутали мысли.

Следующие две ночи прошли в таком же беспокойстве. Она думала: дотяну до пятницы и уеду вон из города. Отдохнуть, отдохнуть на воле. Такси возьму, мечтала Клавдия. Хотя нет. Пригородная электричка манила её, но городского транспорта она не любила. До вокзала на такси доеду! – светлело в её воспаленной голове. На электричке сорок минут, а потом через лесок срезать и выйти к посёлку, открыть скрипучую калитку, скинуть мокасины и босиком чувствовать холодок каменных кругляшей, щекоталки травинок, дойти до дома, но не входить, а сесть на деревянном крыльце и так замереть, и наконец, ослабить бульдожью хватку, отпустить и распустить себя, выдохнуть, и сидеть, и сидеть, успокаивая глубокое, нежное сердце. Всё будет хорошо. Надо доверять миру. Учиться не думать сразу обо всём. Не взваливать на себя.

В Москву Клавдия вернулась поздним утром понедельника. Прошла по двору, виляя круглым задом. Белые как булки груди выпирали из выреза цветастой блузки. Губы и щёки налились розанами. Алкаш Виталик долго провожал её взглядом, тянул руку и акал вслед. Видишь, паскудыш, меня. – думала Клавдия. – Ничего тебя не берёт. Чтоб ты подавился водкой своей.

С соседом они столкнулись на площадке. Она возилась с ключом, а он вышел из лифта. Рядом с ним горела глазищами девчонка лет семи. Ободраные коленки, синяки всех оттенков от лилового до желтого, тонкие ручки, белокурая головка. Сосед держал экран телефона перед её носом, на экране тявкали и возились молочные щенки в коробке. Парень так и влип в пол, заткнувшись на полуслове. Девчонка хлопнула ресницами – раз, два. Клавдия облизнула губы, отвела колючий взгляд, быстро открыла дверь и шныркнула к себе, захлопнула дверь.

Кое-как прошёл июль, горячечный и нервный. Наступил август и жара схлынула, полились робкие дожди, после них тепло ещё возвращалось, но ночи стали прохладные и Клавдия открывала окна настежь. Пережили и август. В начале сентября нагрянуло бабье лето: звонкое, прозрачное, светлое, паутинковое, в ярко-багряных листьях, секретах, всполохах и кострах. Даже здесь, в Москве, Клавдия чувствовала мощь природы, прощальный её праздник и буйство. Мечтала вырваться наконец из тисков города, растечься по родной своей стихии. Она ссохлась как древняя олива, сдулась: устала, мать, устала.

Алкаш Виталий больше не тянул к ней рук, но тихо акал, пытаясь облечь первобытный свой ужас в слова: где же твоя круглая задница? Где губы маков цвет? Где твои молочные груди? Кто ты, чудовище? Из какой щели выползло в мой мир? И почему тебе здесь лучше живется, чем мне? Из рта его вылетали только слюни и малоразличимые слова. А Клавдия отплевывалась и шла мимо, делая вид, что он для неё не важнее жирной навозной мухи.

Сосед выбирал совсем девочек. Кто знает, где он их находил и как уговаривал, щенками ли, конфетами ли, чем ещё? Ранними утрами укладывал податливых на заднее сиденье, садился за руль, не спеша заводил машину и уезжал. Освоился. Приноровился. "Ну и хорошо." – отхлебывала кофеёк Клавдия. Закуривала сигарету и сидела на табуретке у окна с полчаса. Потом шла в комнату и валилась кульком на диван, отдыхать после тяжёлой ночи.

***возвращение

Надо было убираться. Она и сама чувствовала, что подзадержалась тут. Клавдия открыла соседскую квартиру своим ключом и принялась ждать. Вот разъехались створки лифта, послышались шаги, открылась дверь и в прихожую первой вошла девица. На вид лет шестнадцать, хотя кто их сейчас разберёт, подведеные чёрным глаза, безразмерная кофта с капюшоном, оценивающий взгляд. Клавдия стояла в проёме и наблюдала. Девица не разуваясь пошла в комнату, проходя мимо Клавдии как-то неловко дернула головой, еле заметно задрожали её ноздри, чуть сдвинулись брови.

Сосед явно не отличался способностями в экстросенсорике и проскочил мимо Клавдии за девчонкой, ничего не уловив. Он просто воткнул ей шприц в шею так быстро, что даже Клавдия оторопела от такой грубости, впрыснул красно-коричневую жижу и также быстро выдернул иголку. "Фокусник, блять." – вырвалось у Клавдии. Девушка обернулась. Распахнутые, удивлённые, прекрасные глаза. Её повело. Клавдии передалась её слабость. Синхронно обе они стали оседать на пол. Клавдия сползла по косяку сама, а девчонку подхватили и уложили аккуратно на диван. И закрутилось, заштормило, завертелись хороводом красно-желтые точки, поползли по стенам дурман-травы, запели сладкие песни невидимые голоса. Клавдии было до слез обидно за девушку, за всех других до неё. Это ж надо, так варварски, так непростительно трусливо.

Когда Клавдию отпустило ближе к утру, она поднялась, пошла в кухню и достала из ящика нож. Вернувшись в комнату, одним движением перерезала соседу горло. Он свалился, кровавое пятно поползло шириться. Клавдия не смотрела. Подхватила девочку, подняла с дивана, точно та была пушинка, понесла к себе.

Девушка очухалась к ночи. Клавдия влила в неё литр кофе, и литр крови, первой отцательной, из стратегических запасов.

— Лететь надо в потоке. – наставляла Клавдия. – Держись середины потока. Вверх не уходи, сильно вниз тоже не спускайся, там люди, люди тянут силу. Поняла?
— Поняла.
— Ну-ка, сделай ещё один круг по комнате. Я посмотрю.

Потом окончательно собрались. Присели на дорогу. Клавдия распахнула обе створки окна, сентябрьский вечерний воздух ворвался и выстудил комнату. Они вылетели вон, Клавдия впереди, Кира следом. Поток, о котором говорилось, оказался мягким, сильным, влекущим ветром, розово-лавандовым дымом. Они летели ровно и уверенно над домами, дорогами, фонарными столбами. Чем дальше удалялись они от Москвы, тем легче становилось дышать, внутри поднималась волна радости, разливалось от сердца горячее золотое счастье. Кира улыбалась от мысли, что она больше не человек. Клавдия улыбалась думая, какое счастье не быть больше одной.

Скрипнула от ветра калитка. В посёлке залаяли собаки, взметнулись вверх птицы с ближайших деревьев. Трава пригнулась и застлалась по земле. Клавдия отперла дверь дачного домика и пропустила Киру вперёд. Наконец-то дома.

*** снова в путь

— Я не могу меняться как ты.
— Научишься.
— Когда?
— У всех по-разному.

— А ты когда научилась? Когда переродилась?
— Месяца через два...
— И невидимой становиться?
— Месяца через два, – терпеливо повторила Клавдия, – появились кое-какие изменения... в моих ощущениях...
— А невидимость...
— А невидимость через двадцать лет.
— Сколько?
— Ну может не двадцать, девятнадцать.

Больше девчонка ничего не спросила. Сжала губы и кулаки, пулей вылетела из комнаты, и из дома, хлопнула входная дверь так, что только не слетела с петель.
Клавдия горько усмехнулась. С характером девочка. Но тут со двора долетели сгоряча брошенные слова: не хочу быть такой, не хочу. И тишина. Клавдия побелела. А потом выбежала во двор вслед за девочкой. Кира, слышавшая каждое слово из соседней маленькой комнатушки, тоже побежала во двор.

Из всех девушек, девочек, которых успел обратить за лето маячок, прирезанный Клавдией в собственной гостиной, проросли только две. Кира и восьмилетняя Даша, купившаяся на щенков. Остальные помаялись, помытарились, поколобродили по окресным лесам и полям, но вернулись в конце концов к человеческой своей сути, забыли всё что с ними случилось. Клавдия переправляла их потихоньку обратно в город. Они вспоминали где их дом, если у них он был, странно смотрели на Клавдию, не прощались, просто уходили.

И вот теперь ещё одна стояла посреди двора с осоловевшими пустыми глазами, мотала головой, смотрела то на растерянную Киру, то на потухшую серую Клавдию, явно не узнавая ни ту ни другую.

Пришлось делать крюк, чтобы закинуть девчонку обратно в Москву. И она, как и прочие, ушла и ни разу не оглянулась. Не на что, не на кого было оборачиваться, всё и все стёрлось из памяти.

Вдвоём Кира и Клавдия долго летели в потоке на юг. Ночевали на чердаках, а иногда просто на крышах. Изредка переговаривались о чем-то незначительном. На третий день добрались до пустынь. Дальше только песок и зной. Ни крыш, ни людей. Клавдия заговорила первой.

— Ну что ж, – сказала она, – теперь мы знаем, что в нашем мире есть свобода выбора.
— А ты не знала?
— Нет.

#худ_iollyii