Недавно много говорили с друзьями о том, является ли дендизм бунтом против модернизма, и мог ли не случиться так называемый «великий мужской отказ», решила записать свои основные соображения.
До того, как Джордж Браммел привил Европе вкус к строгим лаконичным костюмам с выверенным силуэтом, мужская мода была вычурной. Самым ярким проявлением такого щегольства был стиль макарони: яркие цвета и сочетания орнаментов, высокие алые каблуки, обилие помады и пудры. Отдельно нужно отметить, что макарони носили шпагу на поясе, чего менее нарядные аристократы в светском пространстве уже не делали. Однако модники носили ее как аксессуар — такой же нарочитый элемент придворной культуры, как напудренный парик.
Мода макарони — это вырождение варварства, которое исторически сопутствовало европейскому дворянству, героям и злодеям. Жиль де Рэ, которого Жорж Батай рассматривает как последнего дикого лендлорда Средневековья, пышно одевался, что для военного маршала того времени было обычным делом. Фрэнсис Дрейк носил кружевные воротники и цепи, как и адмиралы Непобедимой армады. Гаргантюа и Пантагрюэль носили яркие одежды фамильных цветов, голубые и с белым, богато украшенные золотым шитьем и драгоценными камнями (а еще они воевали с великанами). Щеголи-мушкетеры вроде Портоса заказывали пояса из золота.
Вся эта пышность была наследием дохристианских времен, когда ткани и украшения брали на захваченных ладьях и во взятых городах. Обратной стороной получения материальных благ являлось расточительство, в котором они обретали подлинную ценность. Со временем на первый план вышло накопление, военная аристократия перестала быть военной, а пышность выродилась в вычурный придворный стиль. Из мужской моды пропал дух грабежа и завоеваний. Нечто подобное имел в виду отец Теона Грейджоя в «Игре престолов», когда спрашивал у сына, который нарядился в меха и украшения: ты платил за это железом или золотом?
Именно поэтому новый стиль Браммела, отсылавший к античному лаконизму, стал таким актуальным — прежняя мода уже была колоссом на глиняных ногах. Тогда строгий костюм был формой протеста. Браммел изобличал утратившую содержание структуру. Сам он в этом плане тоже довольно трагичный персонаж: ситуация, когда вместо завоеваний остается только полировать стеклом фрак, чтобы достичь совершенства формы, отражает тоску модернистского субъекта. Впрочем, денди-военные, поэты и искатели приключений подкрепляли щегольством костюма свои более содержательные поступки.
Потом костюм изменил свое значение, превратившись в символ унификации, форму офисного клерка. Сегодня его во многом вытеснил нормкор: джинсы, толстовка и кроссовки стали новой униформой, в том числе для учебы и работы. Так что ношение костюма в условно неформальных ситуациях снова может быть дендистким действием. Однако общий простой силуэт джинсов и фуфайки концептуально не слишком отличается от костюма. И то, и другое предполагает довольно строгие нормы приемлемого.
Сдержанные силуэты, ограниченность допустимой цветовой палитры, отсутствие украшений являются следствием «великого мужского отказа» Браммела (разве что рэперы в цепях и цыганские бароны слегка отходят от этой схемы). Он породил много стереотипов, из-за которых сдержанность в формах, цветах и запахах стала нормой мужественности, а обратное вызывает сомнения в ней. Но развесистые и пышные предметы гардероба вовсе не комичны, если к ним прилагаются определенные жизненные практики, в рамках которых мужественность утверждается не через лаконичный силуэт, а через суверенность: «Ношу шелка и золото, потому что могу. Так как ты меня назвал?.. Скажи это моему мечу».
Интересно, как бы выглядели улицы сегодня, если бы отказ от вычурной моды не случился. Вероятно, в мужском костюме было бы куда больше вариаций форм, цветов и силуэтов. Но для такого сценария нужно было, чтобы во времена английских денди появились новые варвары, которые платят за шелка и меха железную цену. А в индустриальном и модернистском веке, склонном к массовому производству и накопительству, это было уже невозможно.
До того, как Джордж Браммел привил Европе вкус к строгим лаконичным костюмам с выверенным силуэтом, мужская мода была вычурной. Самым ярким проявлением такого щегольства был стиль макарони: яркие цвета и сочетания орнаментов, высокие алые каблуки, обилие помады и пудры. Отдельно нужно отметить, что макарони носили шпагу на поясе, чего менее нарядные аристократы в светском пространстве уже не делали. Однако модники носили ее как аксессуар — такой же нарочитый элемент придворной культуры, как напудренный парик.
Мода макарони — это вырождение варварства, которое исторически сопутствовало европейскому дворянству, героям и злодеям. Жиль де Рэ, которого Жорж Батай рассматривает как последнего дикого лендлорда Средневековья, пышно одевался, что для военного маршала того времени было обычным делом. Фрэнсис Дрейк носил кружевные воротники и цепи, как и адмиралы Непобедимой армады. Гаргантюа и Пантагрюэль носили яркие одежды фамильных цветов, голубые и с белым, богато украшенные золотым шитьем и драгоценными камнями (а еще они воевали с великанами). Щеголи-мушкетеры вроде Портоса заказывали пояса из золота.
Вся эта пышность была наследием дохристианских времен, когда ткани и украшения брали на захваченных ладьях и во взятых городах. Обратной стороной получения материальных благ являлось расточительство, в котором они обретали подлинную ценность. Со временем на первый план вышло накопление, военная аристократия перестала быть военной, а пышность выродилась в вычурный придворный стиль. Из мужской моды пропал дух грабежа и завоеваний. Нечто подобное имел в виду отец Теона Грейджоя в «Игре престолов», когда спрашивал у сына, который нарядился в меха и украшения: ты платил за это железом или золотом?
Именно поэтому новый стиль Браммела, отсылавший к античному лаконизму, стал таким актуальным — прежняя мода уже была колоссом на глиняных ногах. Тогда строгий костюм был формой протеста. Браммел изобличал утратившую содержание структуру. Сам он в этом плане тоже довольно трагичный персонаж: ситуация, когда вместо завоеваний остается только полировать стеклом фрак, чтобы достичь совершенства формы, отражает тоску модернистского субъекта. Впрочем, денди-военные, поэты и искатели приключений подкрепляли щегольством костюма свои более содержательные поступки.
Потом костюм изменил свое значение, превратившись в символ унификации, форму офисного клерка. Сегодня его во многом вытеснил нормкор: джинсы, толстовка и кроссовки стали новой униформой, в том числе для учебы и работы. Так что ношение костюма в условно неформальных ситуациях снова может быть дендистким действием. Однако общий простой силуэт джинсов и фуфайки концептуально не слишком отличается от костюма. И то, и другое предполагает довольно строгие нормы приемлемого.
Сдержанные силуэты, ограниченность допустимой цветовой палитры, отсутствие украшений являются следствием «великого мужского отказа» Браммела (разве что рэперы в цепях и цыганские бароны слегка отходят от этой схемы). Он породил много стереотипов, из-за которых сдержанность в формах, цветах и запахах стала нормой мужественности, а обратное вызывает сомнения в ней. Но развесистые и пышные предметы гардероба вовсе не комичны, если к ним прилагаются определенные жизненные практики, в рамках которых мужественность утверждается не через лаконичный силуэт, а через суверенность: «Ношу шелка и золото, потому что могу. Так как ты меня назвал?.. Скажи это моему мечу».
Интересно, как бы выглядели улицы сегодня, если бы отказ от вычурной моды не случился. Вероятно, в мужском костюме было бы куда больше вариаций форм, цветов и силуэтов. Но для такого сценария нужно было, чтобы во времена английских денди появились новые варвары, которые платят за шелка и меха железную цену. А в индустриальном и модернистском веке, склонном к массовому производству и накопительству, это было уже невозможно.
Просто поразительно, с какой скоростью Жижек умудрился написать и издать книгу про коронавирус: https://www.orbooks.com/catalog/pandemic/
В аннотации The New Republic пишет, что он the most dangerous philosopher in the West. А что, может, они и правы: «Новая форма коммунизма может быть единственным способом предотвращения падения в глобальное варварство».
В аннотации The New Republic пишет, что он the most dangerous philosopher in the West. А что, может, они и правы: «Новая форма коммунизма может быть единственным способом предотвращения падения в глобальное варварство».
OR Books
PANDEMIC!: Covid-19 Shakes the World by Slavoj Žižek | OR Books
As an unprecedented global pandemic sweeps the planet, who better than the supercharged Slovenian philosopher, Slavoj Žižek to uncover its deeper meanings, marvel at its mind-boggling paradoxes, and speculate on the profundity of its consequences, all in…
Forwarded from Русский хтонизм
Всегда, когда слышу наивный разговор о предпочтительном типе захоронения, вспоминаю эту поучительную схему из книги «Здания и сооружения траурной гражданской обрядности» (1985).
#орпк
#орпк
От друзей, любимых, членов узкого сообщества обычно ожидают полного принятия и бесконфликтности. Потому что ну, что ты начинаешь, нормально же сидели.
В результате в долгих и близких отношениях люди стесывают друг об друга свои острые углы. Делаются как отполированная морем галька на пляже - таким камнем невозможно порезаться. Дружба, любовь, дискуссионное пространство превращаются в сейфспейс. Появляется предсказуемость и гарантия безболезненности.
С этого начинают все психологи - тут безопасное пространство. То есть, лишненное агона и риска. Вероятно, многие этого и хотят от отношений - чувства безопасности. Но источник любого изменения - недовольство, а источник философии - удивление и непонимание.
В результате в долгих и близких отношениях люди стесывают друг об друга свои острые углы. Делаются как отполированная морем галька на пляже - таким камнем невозможно порезаться. Дружба, любовь, дискуссионное пространство превращаются в сейфспейс. Появляется предсказуемость и гарантия безболезненности.
С этого начинают все психологи - тут безопасное пространство. То есть, лишненное агона и риска. Вероятно, многие этого и хотят от отношений - чувства безопасности. Но источник любого изменения - недовольство, а источник философии - удивление и непонимание.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
God, I love this music. Isn't it too dreamy?
Когда гладишь свое жабо, а тебя неправильно понимают. Хотя тут может быть и чернокнижие, тоже знакомая ситуация.
Пока в каналы Венеции возвращаются дельфины, в Московской части Петербурга развиваются менее идиллические сюжеты. Старый бродяга, который просил у меня на выпивку, сказал, что на Обводном канале видели крысиного короля. От деда пахло даже не водкой, а боярышником, и я заинтересовалась.
Я дала ему немного денег и попросила больше рассказать о крысином короле. Тот, как и положено, представлял собой клубок крыс, которые не то срослись, не то сплелись хвостами, и ковылял по дворам в районе улицы Шкапина. Причем часть крыс шла задом наперед. Хотя есть версия, что король катился, словно перекати-поле.
Не буду спорить с боярышником, но живых крысиных королей пока никто не документировал, хотя о них много говорили. Последнее мумифицированное образование находили в 2005 году в Эстонии. Зато можно с уверенностью сказать, что в Европе появление крысиных королей считали предзнаменованием чумы или мора, с которыми традиционного ассоциировались крысы. И не без причин, больше городской скученности — больше паразитов, а значит, инфекционных болезней. Так что все сходится.
Я дала ему немного денег и попросила больше рассказать о крысином короле. Тот, как и положено, представлял собой клубок крыс, которые не то срослись, не то сплелись хвостами, и ковылял по дворам в районе улицы Шкапина. Причем часть крыс шла задом наперед. Хотя есть версия, что король катился, словно перекати-поле.
Не буду спорить с боярышником, но живых крысиных королей пока никто не документировал, хотя о них много говорили. Последнее мумифицированное образование находили в 2005 году в Эстонии. Зато можно с уверенностью сказать, что в Европе появление крысиных королей считали предзнаменованием чумы или мора, с которыми традиционного ассоциировались крысы. И не без причин, больше городской скученности — больше паразитов, а значит, инфекционных болезней. Так что все сходится.
Лето приходит вне зависимости от того, что происходит у людей. В полях и лесах Бельтайн в полный рост, находиться в городе стало трудно.
Поэтому мы с друзьями решили переехать на природу — топить печь, кататься на лодке и исследовать острова. Надеюсь что-нибудь поджечь на подходящей возвышенности.
Поэтому мы с друзьями решили переехать на природу — топить печь, кататься на лодке и исследовать острова. Надеюсь что-нибудь поджечь на подходящей возвышенности.
Здесь следует различать: любовь анархична, брак — нет. Воин анархичен, солдат — нет. Смертельный удар анархичен, убийство — нет. Христос анархичен, Павел — нет. Но, поскольку анархическое является нормальным состоянием, оно наличествует и в Павле тоже — и иногда мощно вырывается из него. Речь идет не о противоположностях, а о стадиях. Всемирная история движется анархией. Короче говоря: свободный человек анархичен, анархист — нет.
— Эрнст Юнгер
— Эрнст Юнгер
С западной точки зрения шаманские симптомы избранности (шаманская болезнь) представляют собой явную клиническую картину. Однако шаман — не больной, а излечившийся. Именно способность преодолеть психопатологию дает ему силы и особый статус.
Фокус не в том, чтобы поесть поганых грибов и войти в психоз, а в том, чтобы учиться управлять происходящим. Круто не бессистемно резать себя, переживать припадки и грызть деревья, а быть тем, кто взял эти состояния под контроль в рамках традиции. Примерно таким же образом как шаманы приобретают способности после исцеления, психотерапевтами делаются, проработав свои патологии.
Впрочем, тут есть и "ошибка выжившего": получается не у всех. Тундра растет из тел неинициированных шаманов.
Фокус не в том, чтобы поесть поганых грибов и войти в психоз, а в том, чтобы учиться управлять происходящим. Круто не бессистемно резать себя, переживать припадки и грызть деревья, а быть тем, кто взял эти состояния под контроль в рамках традиции. Примерно таким же образом как шаманы приобретают способности после исцеления, психотерапевтами делаются, проработав свои патологии.
Впрочем, тут есть и "ошибка выжившего": получается не у всех. Тундра растет из тел неинициированных шаманов.