«Что же вы делали в деревне, Александр Сергеевич? — спрашивала Бутурлина.— Скучали?» — «Некогда было, Анна Петровна. Я даже говорил проповеди».— «Проповеди?» — «Да, в церкви, с амвона, по случаю холеры. Увещевал их. — И холера послана вам, братцы, оттого, что вы оброка не платите, пьянствуете. А если вы будете продолжать так же, то вас будут сечь. Аминь!»
Рассказ писателя П. Д. Боборыкина о «проповеди» по поводу холеры, которую Пушкин прочел в церкви болдинским крестьянам.
Рассказ писателя П. Д. Боборыкина о «проповеди» по поводу холеры, которую Пушкин прочел в церкви болдинским крестьянам.
В 90-е книгоиздательство было хаотичным и ярким, поэтому иногда выдавало странные форматы, которые трудно представить сейчас. Могли объединять авторов под одной обложкой, писать крайне субъективные вступительные статьи или вовсе издавать фрагменты. Вот, например, "сборник символистских романов" Гюисманса, Рильке и Джойса — издание, благодаря которому некоторые впервые с этими авторами познакомились.
Недавно много говорили с друзьями о том, является ли дендизм бунтом против модернизма, и мог ли не случиться так называемый «великий мужской отказ», решила записать свои основные соображения.
До того, как Джордж Браммел привил Европе вкус к строгим лаконичным костюмам с выверенным силуэтом, мужская мода была вычурной. Самым ярким проявлением такого щегольства был стиль макарони: яркие цвета и сочетания орнаментов, высокие алые каблуки, обилие помады и пудры. Отдельно нужно отметить, что макарони носили шпагу на поясе, чего менее нарядные аристократы в светском пространстве уже не делали. Однако модники носили ее как аксессуар — такой же нарочитый элемент придворной культуры, как напудренный парик.
Мода макарони — это вырождение варварства, которое исторически сопутствовало европейскому дворянству, героям и злодеям. Жиль де Рэ, которого Жорж Батай рассматривает как последнего дикого лендлорда Средневековья, пышно одевался, что для военного маршала того времени было обычным делом. Фрэнсис Дрейк носил кружевные воротники и цепи, как и адмиралы Непобедимой армады. Гаргантюа и Пантагрюэль носили яркие одежды фамильных цветов, голубые и с белым, богато украшенные золотым шитьем и драгоценными камнями (а еще они воевали с великанами). Щеголи-мушкетеры вроде Портоса заказывали пояса из золота.
Вся эта пышность была наследием дохристианских времен, когда ткани и украшения брали на захваченных ладьях и во взятых городах. Обратной стороной получения материальных благ являлось расточительство, в котором они обретали подлинную ценность. Со временем на первый план вышло накопление, военная аристократия перестала быть военной, а пышность выродилась в вычурный придворный стиль. Из мужской моды пропал дух грабежа и завоеваний. Нечто подобное имел в виду отец Теона Грейджоя в «Игре престолов», когда спрашивал у сына, который нарядился в меха и украшения: ты платил за это железом или золотом?
Именно поэтому новый стиль Браммела, отсылавший к античному лаконизму, стал таким актуальным — прежняя мода уже была колоссом на глиняных ногах. Тогда строгий костюм был формой протеста. Браммел изобличал утратившую содержание структуру. Сам он в этом плане тоже довольно трагичный персонаж: ситуация, когда вместо завоеваний остается только полировать стеклом фрак, чтобы достичь совершенства формы, отражает тоску модернистского субъекта. Впрочем, денди-военные, поэты и искатели приключений подкрепляли щегольством костюма свои более содержательные поступки.
Потом костюм изменил свое значение, превратившись в символ унификации, форму офисного клерка. Сегодня его во многом вытеснил нормкор: джинсы, толстовка и кроссовки стали новой униформой, в том числе для учебы и работы. Так что ношение костюма в условно неформальных ситуациях снова может быть дендистким действием. Однако общий простой силуэт джинсов и фуфайки концептуально не слишком отличается от костюма. И то, и другое предполагает довольно строгие нормы приемлемого.
Сдержанные силуэты, ограниченность допустимой цветовой палитры, отсутствие украшений являются следствием «великого мужского отказа» Браммела (разве что рэперы в цепях и цыганские бароны слегка отходят от этой схемы). Он породил много стереотипов, из-за которых сдержанность в формах, цветах и запахах стала нормой мужественности, а обратное вызывает сомнения в ней. Но развесистые и пышные предметы гардероба вовсе не комичны, если к ним прилагаются определенные жизненные практики, в рамках которых мужественность утверждается не через лаконичный силуэт, а через суверенность: «Ношу шелка и золото, потому что могу. Так как ты меня назвал?.. Скажи это моему мечу».
Интересно, как бы выглядели улицы сегодня, если бы отказ от вычурной моды не случился. Вероятно, в мужском костюме было бы куда больше вариаций форм, цветов и силуэтов. Но для такого сценария нужно было, чтобы во времена английских денди появились новые варвары, которые платят за шелка и меха железную цену. А в индустриальном и модернистском веке, склонном к массовому производству и накопительству, это было уже невозможно.
До того, как Джордж Браммел привил Европе вкус к строгим лаконичным костюмам с выверенным силуэтом, мужская мода была вычурной. Самым ярким проявлением такого щегольства был стиль макарони: яркие цвета и сочетания орнаментов, высокие алые каблуки, обилие помады и пудры. Отдельно нужно отметить, что макарони носили шпагу на поясе, чего менее нарядные аристократы в светском пространстве уже не делали. Однако модники носили ее как аксессуар — такой же нарочитый элемент придворной культуры, как напудренный парик.
Мода макарони — это вырождение варварства, которое исторически сопутствовало европейскому дворянству, героям и злодеям. Жиль де Рэ, которого Жорж Батай рассматривает как последнего дикого лендлорда Средневековья, пышно одевался, что для военного маршала того времени было обычным делом. Фрэнсис Дрейк носил кружевные воротники и цепи, как и адмиралы Непобедимой армады. Гаргантюа и Пантагрюэль носили яркие одежды фамильных цветов, голубые и с белым, богато украшенные золотым шитьем и драгоценными камнями (а еще они воевали с великанами). Щеголи-мушкетеры вроде Портоса заказывали пояса из золота.
Вся эта пышность была наследием дохристианских времен, когда ткани и украшения брали на захваченных ладьях и во взятых городах. Обратной стороной получения материальных благ являлось расточительство, в котором они обретали подлинную ценность. Со временем на первый план вышло накопление, военная аристократия перестала быть военной, а пышность выродилась в вычурный придворный стиль. Из мужской моды пропал дух грабежа и завоеваний. Нечто подобное имел в виду отец Теона Грейджоя в «Игре престолов», когда спрашивал у сына, который нарядился в меха и украшения: ты платил за это железом или золотом?
Именно поэтому новый стиль Браммела, отсылавший к античному лаконизму, стал таким актуальным — прежняя мода уже была колоссом на глиняных ногах. Тогда строгий костюм был формой протеста. Браммел изобличал утратившую содержание структуру. Сам он в этом плане тоже довольно трагичный персонаж: ситуация, когда вместо завоеваний остается только полировать стеклом фрак, чтобы достичь совершенства формы, отражает тоску модернистского субъекта. Впрочем, денди-военные, поэты и искатели приключений подкрепляли щегольством костюма свои более содержательные поступки.
Потом костюм изменил свое значение, превратившись в символ унификации, форму офисного клерка. Сегодня его во многом вытеснил нормкор: джинсы, толстовка и кроссовки стали новой униформой, в том числе для учебы и работы. Так что ношение костюма в условно неформальных ситуациях снова может быть дендистким действием. Однако общий простой силуэт джинсов и фуфайки концептуально не слишком отличается от костюма. И то, и другое предполагает довольно строгие нормы приемлемого.
Сдержанные силуэты, ограниченность допустимой цветовой палитры, отсутствие украшений являются следствием «великого мужского отказа» Браммела (разве что рэперы в цепях и цыганские бароны слегка отходят от этой схемы). Он породил много стереотипов, из-за которых сдержанность в формах, цветах и запахах стала нормой мужественности, а обратное вызывает сомнения в ней. Но развесистые и пышные предметы гардероба вовсе не комичны, если к ним прилагаются определенные жизненные практики, в рамках которых мужественность утверждается не через лаконичный силуэт, а через суверенность: «Ношу шелка и золото, потому что могу. Так как ты меня назвал?.. Скажи это моему мечу».
Интересно, как бы выглядели улицы сегодня, если бы отказ от вычурной моды не случился. Вероятно, в мужском костюме было бы куда больше вариаций форм, цветов и силуэтов. Но для такого сценария нужно было, чтобы во времена английских денди появились новые варвары, которые платят за шелка и меха железную цену. А в индустриальном и модернистском веке, склонном к массовому производству и накопительству, это было уже невозможно.
Просто поразительно, с какой скоростью Жижек умудрился написать и издать книгу про коронавирус: https://www.orbooks.com/catalog/pandemic/
В аннотации The New Republic пишет, что он the most dangerous philosopher in the West. А что, может, они и правы: «Новая форма коммунизма может быть единственным способом предотвращения падения в глобальное варварство».
В аннотации The New Republic пишет, что он the most dangerous philosopher in the West. А что, может, они и правы: «Новая форма коммунизма может быть единственным способом предотвращения падения в глобальное варварство».
OR Books
PANDEMIC!: Covid-19 Shakes the World by Slavoj Žižek | OR Books
As an unprecedented global pandemic sweeps the planet, who better than the supercharged Slovenian philosopher, Slavoj Žižek to uncover its deeper meanings, marvel at its mind-boggling paradoxes, and speculate on the profundity of its consequences, all in…
Forwarded from Русский хтонизм
Всегда, когда слышу наивный разговор о предпочтительном типе захоронения, вспоминаю эту поучительную схему из книги «Здания и сооружения траурной гражданской обрядности» (1985).
#орпк
#орпк
От друзей, любимых, членов узкого сообщества обычно ожидают полного принятия и бесконфликтности. Потому что ну, что ты начинаешь, нормально же сидели.
В результате в долгих и близких отношениях люди стесывают друг об друга свои острые углы. Делаются как отполированная морем галька на пляже - таким камнем невозможно порезаться. Дружба, любовь, дискуссионное пространство превращаются в сейфспейс. Появляется предсказуемость и гарантия безболезненности.
С этого начинают все психологи - тут безопасное пространство. То есть, лишненное агона и риска. Вероятно, многие этого и хотят от отношений - чувства безопасности. Но источник любого изменения - недовольство, а источник философии - удивление и непонимание.
В результате в долгих и близких отношениях люди стесывают друг об друга свои острые углы. Делаются как отполированная морем галька на пляже - таким камнем невозможно порезаться. Дружба, любовь, дискуссионное пространство превращаются в сейфспейс. Появляется предсказуемость и гарантия безболезненности.
С этого начинают все психологи - тут безопасное пространство. То есть, лишненное агона и риска. Вероятно, многие этого и хотят от отношений - чувства безопасности. Но источник любого изменения - недовольство, а источник философии - удивление и непонимание.
This media is not supported in your browser
VIEW IN TELEGRAM
God, I love this music. Isn't it too dreamy?
Когда гладишь свое жабо, а тебя неправильно понимают. Хотя тут может быть и чернокнижие, тоже знакомая ситуация.
Пока в каналы Венеции возвращаются дельфины, в Московской части Петербурга развиваются менее идиллические сюжеты. Старый бродяга, который просил у меня на выпивку, сказал, что на Обводном канале видели крысиного короля. От деда пахло даже не водкой, а боярышником, и я заинтересовалась.
Я дала ему немного денег и попросила больше рассказать о крысином короле. Тот, как и положено, представлял собой клубок крыс, которые не то срослись, не то сплелись хвостами, и ковылял по дворам в районе улицы Шкапина. Причем часть крыс шла задом наперед. Хотя есть версия, что король катился, словно перекати-поле.
Не буду спорить с боярышником, но живых крысиных королей пока никто не документировал, хотя о них много говорили. Последнее мумифицированное образование находили в 2005 году в Эстонии. Зато можно с уверенностью сказать, что в Европе появление крысиных королей считали предзнаменованием чумы или мора, с которыми традиционного ассоциировались крысы. И не без причин, больше городской скученности — больше паразитов, а значит, инфекционных болезней. Так что все сходится.
Я дала ему немного денег и попросила больше рассказать о крысином короле. Тот, как и положено, представлял собой клубок крыс, которые не то срослись, не то сплелись хвостами, и ковылял по дворам в районе улицы Шкапина. Причем часть крыс шла задом наперед. Хотя есть версия, что король катился, словно перекати-поле.
Не буду спорить с боярышником, но живых крысиных королей пока никто не документировал, хотя о них много говорили. Последнее мумифицированное образование находили в 2005 году в Эстонии. Зато можно с уверенностью сказать, что в Европе появление крысиных королей считали предзнаменованием чумы или мора, с которыми традиционного ассоциировались крысы. И не без причин, больше городской скученности — больше паразитов, а значит, инфекционных болезней. Так что все сходится.
Лето приходит вне зависимости от того, что происходит у людей. В полях и лесах Бельтайн в полный рост, находиться в городе стало трудно.
Поэтому мы с друзьями решили переехать на природу — топить печь, кататься на лодке и исследовать острова. Надеюсь что-нибудь поджечь на подходящей возвышенности.
Поэтому мы с друзьями решили переехать на природу — топить печь, кататься на лодке и исследовать острова. Надеюсь что-нибудь поджечь на подходящей возвышенности.
Здесь следует различать: любовь анархична, брак — нет. Воин анархичен, солдат — нет. Смертельный удар анархичен, убийство — нет. Христос анархичен, Павел — нет. Но, поскольку анархическое является нормальным состоянием, оно наличествует и в Павле тоже — и иногда мощно вырывается из него. Речь идет не о противоположностях, а о стадиях. Всемирная история движется анархией. Короче говоря: свободный человек анархичен, анархист — нет.
— Эрнст Юнгер
— Эрнст Юнгер