ДУМАем Z

☝️☝️☝️
А когда гроза отступала, и можно было выйти на улицу, я надевала зеленые резиновые сапоги, и мы шли на ключик за водой. А на следующий день — за грибами. Их мы искали в небольшой рощице, которая обрамляла бывший пионерский лагерь — поросшие травами и цветами турники, бревна для гимнастических упражнений и другие спортивные снаряды смотрелись там странно, но все-таки даже как будто бы уместно: такой вот памятник силе природы и времени.

Мы собирали грибы, шли домой и готовили картошку — самую классную картошку в мире. Я вообще очень любила есть все, что готовила баба Шура — она была настоящим доморощенным шеф-поваром. По утрам она варила мне кашу и заворачивала ее в ватник — чтобы не остыла, пока я сплю.

Она пекла пресные пироги с щавелем. Варила кисель из ревеня. Мариновала потрясающие помидоры. Лепила вареники с вишней — через многие годы я узнаю, что они были любимым блюдом поэта Маяковского, про которого буду писать диплом.

А тогда я просто радовалась гастрономическим открытиям, которые можно было сделать, не выезжая за пределы дачи. Именно там она познакомила меня с цветной капустой. Помню, я несколько расстроилась, когда впервые увидела кочан — капуста-то оказалась белой, а никакой не цветной. Бабуля сказала, что это ничего, она компенсирует вкусом. И так и оказалось — эту встречу с капустой, обжаренной в яйце на серенькой сковороде, я в деталях помню до сих пор. И сама часто так готовлю.

Мне никогда не было скучно с бабой Шурой, даже когда она уставала, и ей нужно было полежать. Пока она лежала, я рассматривала пуговицы и тряпочки, керамические фигурки и восковые фрукты, сохранившие следы зубов моего маленького папы. Еще мне нравилось заглядывать в блюдца, расставленные по подоконникам — в них во влажной марле ждали своего часа семена томатов, огурцов и бог знает чего еще — все их бабуля добывала из овощей прямо с огорода.

Она почти ничего не рассказывала о своей жизни — только какие-то истории из детства, щедро сдобренные приемами магического реализма. Ничего — про войну и потери. Ничего про родителей. Я знала только, что она — моя Шурочка Фокеева, которая умеет петь матерные частушки, печь самые прекрасные ржаные лепешки без ничего и сочинять сказки про лису, получившую пенсию и купившую на нее лосины и пепси-колу.

Скучаю по тебе, ба, и вспоминаю твое зеленое платье в горошек. И тиканье часов в твоей спальне по ночам. И стрекот твоей швейной машинки. Столько воспоминаний, звуков, вкусов и запахов ты мне подарила, не счесть!

А потом и дачу продали, и бабушкино здоровье стало ухудшаться. И я выросла — и стала реже забегать к ней после школы. Звонила иногда — помню это ее нежное «але», которое она произносила так, будто вместо нее трубку брал говорящий зайчонок.

Когда мне было 13, баба Шура умерла. Я не была у нее в больнице — почему-то меня туда не брали. Но я была на похоронах, это были первые похороны в моей жизни. Я помню их — как плакала, как плакал папа, как я бросила платочек со своими слезами в могилу — так мне сказали сделать.

Было очень холодно, на мне был красный пуховик. А потом все поехали есть блины в бабулину честь и вспоминать все ее уморительные шутки и поучительные разговоры — как ей удавалось быть строгой, убедительной, но при этом невероятно ласковой, своей, не отталкивающей, не вселяющий страх того, что ты потеряешь ее доверие, не знаю (однажды я наступила в таз с вареньем — и мне ничего за это не было, баба Шура только в очередной раз рассказала мне, что мой папа в моем возрасте уже сам стирал свои носки, и рекомендовала мне сделать то же самое).

Но я знаю вот что: я хочу быть хотя бы в половину такой хорошей мамой, какой моя Шурочка Фокеева была мне прабабушкой.

6.8K views20:06