Командир, потерявший пятерых (часть 1)
Стендапер, паяц, романтик, бывший монастырский послушник, командир стрелковой роты. Все эти субличности прекрасно помещаются в невысоком подтянутом мужчине с живым лицом, который сидит напротив меня и то балагурит, то понижает голос до горького шепота. Есть, впрочем, еще одна субличность, которая темной тенью стоит над прочими: это командир стрелковой роты, допустивший роковую ошибку. Таким его называют многие, слишком многие, чтобы можно было игнорировать.
Позывной — Вега.
- Самая яркая звезда в созвездии Лиры, - задумчиво улыбается он.
Летом на одну из позиций батальона, где служит Вега, зашли украинские военные из ССО — сил специальных операций. И практически единомоментно убили пятерых бойцов. Если бы вовремя заметили неладное, если бы вовремя доложили о подозрительной активности... Что уж теперь гадать.
- Я, наверное, уже потерял самого себя, - мгновенно выключая шутливый тон, говорит Вега. - Трансформации психики настолько большие, что невозможно остаться самим собой. Вот там пятеро парней, портреты висят. Я спал с ними в одном блиндаже. Вечером я снимаюсь — утром я должен был уехать в увольнительную — и утром они погибают все. Заходят силы специальных операций с тыла, снимают постового и в блиндаже убивают всех в голову. Я спал рядом с ними, на том же месте. Зашел туда одним из первых. Это люди, которые были для меня родными. Я был их командиром. Невольно ты проникаешься их бытом — я же и копал, и таскал вместе с ними. И для меня эта потеря была больше, чем потеря родителей.
Я должна сказать: о Веге и этой истории говорят по-разному.
- Потеря бойцов его надломила. Он сильно сдал после этого.
- Я с ним с тех пор не здороваюсь. Что это за командир стрелковой роты, у которого пять двухсотых?
- Он вообще хороший, толковый командир, но с тех пор у него что-то в мозгах повернулось.
- Санта ему жизнью обязан, они с Сантой попали под обстрел, Санту ранило, Вега его вытаскивал, и если бы он вовремя жгут не наложил, Санта бы кровью истек.
- Он не может после этого занимать пост командира стрелковой роты, не может, понимаете? У него семнадцать человек в подчинении, и тут пять двухсотых. Это его ошибка.
Вега балагурит, хвастается, но что-то чудовищно потерянное у него в глазах.
- Есть люди здравомыслящие, есть трезво мыслящие. Человек здравомыслящий не пойдет на неоправданные риски, ставя на чашу весов свою жизнь. Я вот еще вчера не знал, буду я жив или нет. Вчера был очень сильный минометный обстрел нашей позиции, так что в живых я мог и не остаться. У меня шесть ранений. Ты ложишься спать и не знаешь, проснешься или нет. У меня позиция почти окружена, очень близко враг находится. И если зайдут ССОшники — я был на тех позициях, на которых они заходили — я буду с дырой в голове. И разговаривать не будут. Незачем. И в плен брать не будут. Незачем. Незачем возиться, - он понижает голос до драматического шепота. - У человека самое ценное, что есть — это его жизнь. Так вот, надо забрать самое ценное. Им же неинтересно, что это за люди были, есть ли у них семьи, о чем они думают. Их тогда просто пришли, убили и ушли. Очень качественная подготовка. Очень. Спонтанно так разведгруппы не действуют. Силы специальных операций. Ответ в названии. Всегда ответ в названии.
Полный текст на "Ваших Новостях"
Стендапер, паяц, романтик, бывший монастырский послушник, командир стрелковой роты. Все эти субличности прекрасно помещаются в невысоком подтянутом мужчине с живым лицом, который сидит напротив меня и то балагурит, то понижает голос до горького шепота. Есть, впрочем, еще одна субличность, которая темной тенью стоит над прочими: это командир стрелковой роты, допустивший роковую ошибку. Таким его называют многие, слишком многие, чтобы можно было игнорировать.
Позывной — Вега.
- Самая яркая звезда в созвездии Лиры, - задумчиво улыбается он.
Летом на одну из позиций батальона, где служит Вега, зашли украинские военные из ССО — сил специальных операций. И практически единомоментно убили пятерых бойцов. Если бы вовремя заметили неладное, если бы вовремя доложили о подозрительной активности... Что уж теперь гадать.
- Я, наверное, уже потерял самого себя, - мгновенно выключая шутливый тон, говорит Вега. - Трансформации психики настолько большие, что невозможно остаться самим собой. Вот там пятеро парней, портреты висят. Я спал с ними в одном блиндаже. Вечером я снимаюсь — утром я должен был уехать в увольнительную — и утром они погибают все. Заходят силы специальных операций с тыла, снимают постового и в блиндаже убивают всех в голову. Я спал рядом с ними, на том же месте. Зашел туда одним из первых. Это люди, которые были для меня родными. Я был их командиром. Невольно ты проникаешься их бытом — я же и копал, и таскал вместе с ними. И для меня эта потеря была больше, чем потеря родителей.
Я должна сказать: о Веге и этой истории говорят по-разному.
- Потеря бойцов его надломила. Он сильно сдал после этого.
- Я с ним с тех пор не здороваюсь. Что это за командир стрелковой роты, у которого пять двухсотых?
- Он вообще хороший, толковый командир, но с тех пор у него что-то в мозгах повернулось.
- Санта ему жизнью обязан, они с Сантой попали под обстрел, Санту ранило, Вега его вытаскивал, и если бы он вовремя жгут не наложил, Санта бы кровью истек.
- Он не может после этого занимать пост командира стрелковой роты, не может, понимаете? У него семнадцать человек в подчинении, и тут пять двухсотых. Это его ошибка.
Вега балагурит, хвастается, но что-то чудовищно потерянное у него в глазах.
- Есть люди здравомыслящие, есть трезво мыслящие. Человек здравомыслящий не пойдет на неоправданные риски, ставя на чашу весов свою жизнь. Я вот еще вчера не знал, буду я жив или нет. Вчера был очень сильный минометный обстрел нашей позиции, так что в живых я мог и не остаться. У меня шесть ранений. Ты ложишься спать и не знаешь, проснешься или нет. У меня позиция почти окружена, очень близко враг находится. И если зайдут ССОшники — я был на тех позициях, на которых они заходили — я буду с дырой в голове. И разговаривать не будут. Незачем. И в плен брать не будут. Незачем. Незачем возиться, - он понижает голос до драматического шепота. - У человека самое ценное, что есть — это его жизнь. Так вот, надо забрать самое ценное. Им же неинтересно, что это за люди были, есть ли у них семьи, о чем они думают. Их тогда просто пришли, убили и ушли. Очень качественная подготовка. Очень. Спонтанно так разведгруппы не действуют. Силы специальных операций. Ответ в названии. Всегда ответ в названии.
Полный текст на "Ваших Новостях"
Удалось пообщаться с Леонидом Овчаренко из поселка Александровка на окраине Донецка, которого 29 января ранил в бедро украинский снайпер.
Леониду Ивановичу 57 лет. Его ранили на следующее утро после того, как он хоронил сына-ополченца. Снайпер достал его в собственном дворе.
- Давайте я не буду давать интервью, - попросил он меня. - Вы же видели, где я живу? Окраина Александровки, рукой подать до них. В следующий раз могут и в голову стрельнуть.
У меня создалось впечатление, что он считает, что в него стреляли намеренно, потому что знали, что он отец ополченца.
Сейчас Леонид Иванович лежит в травматологии 14-больницы. Он упомянул, что у него перебита артерия и вены.
- Чудом кровью не истёк, счёт на минуты шел, - говорит он. - Спасибо соседям, что вовремя подбежали, перевязали.
Вообще, Александровка - страшное место. Не так давно ВСУ зашли в серую зону на юге поселка, и теперь по Александровке стреляют с востока и юга.
Каждый день и каждую ночь.
Леониду Ивановичу 57 лет. Его ранили на следующее утро после того, как он хоронил сына-ополченца. Снайпер достал его в собственном дворе.
- Давайте я не буду давать интервью, - попросил он меня. - Вы же видели, где я живу? Окраина Александровки, рукой подать до них. В следующий раз могут и в голову стрельнуть.
У меня создалось впечатление, что он считает, что в него стреляли намеренно, потому что знали, что он отец ополченца.
Сейчас Леонид Иванович лежит в травматологии 14-больницы. Он упомянул, что у него перебита артерия и вены.
- Чудом кровью не истёк, счёт на минуты шел, - говорит он. - Спасибо соседям, что вовремя подбежали, перевязали.
Вообще, Александровка - страшное место. Не так давно ВСУ зашли в серую зону на юге поселка, и теперь по Александровке стреляют с востока и юга.
Каждый день и каждую ночь.
Командир, потерявший пятерых (часть 2). Начало тут.
Вега, Денис Р. из Челябинска, приехал на Донбасс в августе 2014 года. Отправился в Донецкую народную республику, в Шахтерск. Там Веге в память врезались брошенные детьми старики и инвалиды. Неходячие, немощные — их просто оставили, спасаясь от обстрелов, убегая в Россию или на Украину. Ополченцы грузили их в автобусы и отправляли на российскую границу, а в сторону этих автобусов летели мины. «Зачем они стреляли? - с удивлением спрашивал меня Вега. - Они же видели, что там старики». Чем закончились истории спасенных стариков, он не знает.
- Сразу же нас всех без какой-либо подготовки бросили на передовую. Кого в самое пекло, кого не в самое — кому как повезет. Сейчас я понимаю, что так нельзя было. Это бросить неподготовленных людей на убой. Неподготовленных, понимаете? Знающих войну по фильмам и компьютерным играм. Это как с ребенком: нельзя проявлять к нему насилие. Табу. Эти люди приехали на романтизме: против всего плохого за все хорошее. Ехали романтики, строить народные республики, - говорит он, и голос, вроде бы, привычно переливается шутовскими интонациями, но что-то в нем слышится жесткое, выстраданное.
История о том, как Вега приехал на Донбасс, похожа на сюрреалистическую современную прозу: он был послушником в монастыре, и старец благословил его отправиться на войну. Так он утверждает. То есть, сначала Вега был инженером-электриком, а потом ушел в монастырь.
- ...Будучи человеком очень верующим, я хотел уйти от этой жизни вообще и стал искать уединенное место. Я всю жизнь был одиночка и всю жизнь не любил людей. Вообще, всех. Все зло от людей. Наверное, и от меня в каком-то аспекте. Так вот, я пошел в храм на службу... Помните, как у Булгакова в «Белой гвардии»: «Одному Богу молюсь, как прибежищу и утешителю». И вышел настоятель и сказал, что в Челябинской области есть заброшенный монастырь, где всего один монах. Он очень старенький, зовут его отец Сергий. Условия жизни тяжелые, и надо поехать помочь ему в служении Господу. И все отказались. Он вздохнул страдальчески и сказал, что нет сподвижников. Я подумал, что, может быть, это и есть путь? Что, может быть, эти все слова звучали для меня одного? Так и оказалось. Я сел в машину, посмотрел, куда ехать, и поехал. Приехал я к старцу... Он разве что по воде не ходил. Мне очень повезло в жизни, я видел настоящего старца. Мы с ним, надо сказать, ругались часто. Он был не таким, как обычно описывают христианское мировоззрение. Он был не смиренный. Он бил людей крестом. По голове. Больно. У него был большой такой крест. И был у него дар прозрения. Он часто видел и будущее, и прошлое людей. Я его в первый раз увидел — подумал, что его точно надо лечить. Как и меня.
Вега провел в монастыре два года. Переписал ему свою квартиру, после чего отношения с первой женой окончательно разладились. А потом старец сказал ему: «Скоро будет война. Отправляйся туда, и ты найдешь свое счастье».
- И какое же счастье вы нашли? - спрашиваю я.
- Я встретил человека. Женщину, которая меня дополняет, с которой я становлюсь самим собой, - задумчиво говорит Вега. - Я ее видел в снах. Но, встретив ее, я не понял, что это она. И, постепенно, приглядываясь к ней, - узнал.
Здесь, на войне, он женился второй раз, у него родился ребенок. Это странный человек, которого невозможно понять за один разговор, но я, кажется, радуюсь, что он нашел свое счастье. Я не знаю, какова степень его вины в той трагедии, что произошла летом. Но я знаю, что не я буду его в ней обвинять. Не я.
Полный текст на "Ваших Новостях"
Вега, Денис Р. из Челябинска, приехал на Донбасс в августе 2014 года. Отправился в Донецкую народную республику, в Шахтерск. Там Веге в память врезались брошенные детьми старики и инвалиды. Неходячие, немощные — их просто оставили, спасаясь от обстрелов, убегая в Россию или на Украину. Ополченцы грузили их в автобусы и отправляли на российскую границу, а в сторону этих автобусов летели мины. «Зачем они стреляли? - с удивлением спрашивал меня Вега. - Они же видели, что там старики». Чем закончились истории спасенных стариков, он не знает.
- Сразу же нас всех без какой-либо подготовки бросили на передовую. Кого в самое пекло, кого не в самое — кому как повезет. Сейчас я понимаю, что так нельзя было. Это бросить неподготовленных людей на убой. Неподготовленных, понимаете? Знающих войну по фильмам и компьютерным играм. Это как с ребенком: нельзя проявлять к нему насилие. Табу. Эти люди приехали на романтизме: против всего плохого за все хорошее. Ехали романтики, строить народные республики, - говорит он, и голос, вроде бы, привычно переливается шутовскими интонациями, но что-то в нем слышится жесткое, выстраданное.
История о том, как Вега приехал на Донбасс, похожа на сюрреалистическую современную прозу: он был послушником в монастыре, и старец благословил его отправиться на войну. Так он утверждает. То есть, сначала Вега был инженером-электриком, а потом ушел в монастырь.
- ...Будучи человеком очень верующим, я хотел уйти от этой жизни вообще и стал искать уединенное место. Я всю жизнь был одиночка и всю жизнь не любил людей. Вообще, всех. Все зло от людей. Наверное, и от меня в каком-то аспекте. Так вот, я пошел в храм на службу... Помните, как у Булгакова в «Белой гвардии»: «Одному Богу молюсь, как прибежищу и утешителю». И вышел настоятель и сказал, что в Челябинской области есть заброшенный монастырь, где всего один монах. Он очень старенький, зовут его отец Сергий. Условия жизни тяжелые, и надо поехать помочь ему в служении Господу. И все отказались. Он вздохнул страдальчески и сказал, что нет сподвижников. Я подумал, что, может быть, это и есть путь? Что, может быть, эти все слова звучали для меня одного? Так и оказалось. Я сел в машину, посмотрел, куда ехать, и поехал. Приехал я к старцу... Он разве что по воде не ходил. Мне очень повезло в жизни, я видел настоящего старца. Мы с ним, надо сказать, ругались часто. Он был не таким, как обычно описывают христианское мировоззрение. Он был не смиренный. Он бил людей крестом. По голове. Больно. У него был большой такой крест. И был у него дар прозрения. Он часто видел и будущее, и прошлое людей. Я его в первый раз увидел — подумал, что его точно надо лечить. Как и меня.
Вега провел в монастыре два года. Переписал ему свою квартиру, после чего отношения с первой женой окончательно разладились. А потом старец сказал ему: «Скоро будет война. Отправляйся туда, и ты найдешь свое счастье».
- И какое же счастье вы нашли? - спрашиваю я.
- Я встретил человека. Женщину, которая меня дополняет, с которой я становлюсь самим собой, - задумчиво говорит Вега. - Я ее видел в снах. Но, встретив ее, я не понял, что это она. И, постепенно, приглядываясь к ней, - узнал.
Здесь, на войне, он женился второй раз, у него родился ребенок. Это странный человек, которого невозможно понять за один разговор, но я, кажется, радуюсь, что он нашел свое счастье. Я не знаю, какова степень его вины в той трагедии, что произошла летом. Но я знаю, что не я буду его в ней обвинять. Не я.
Полный текст на "Ваших Новостях"
Написала для Russia Today большой материал о происходящем на фронте. Приведу отрывок.
...После разговора Путина и Байдена, вероятно, последовали какие-то указания от американского «старшего брата» снизить активность и оставаться более-менее в рамках Минска, ну а сейчас, похоже, указания обратные. Однако, повторюсь: если степень агрессии ВСУ более-менее колеблется вокруг Минских соглашений, то донецкие и луганские ополченцы загнаны в жесткий цугцванг собственным командованием: за нарушение «перемирия» можно легко лишиться погон. Несколько выправляет ситуацию сравнительно недавнее разрешение на ведение ответного огня. То есть, в том случае, если по позиции ведется огонь, позиция обязана сообщить вышестоящему командиру об этом и, возможно, тот даст приказ обстрелять противника в ответ. Но это не точно.
- Нам запрещено поддаваться на провокации, - говорит К., сержант одного из стоящих на передовой подразделений. - В случае ведения противника огня по нам мы обязаны зафиксировать этот факт и доложить командованию. В каких-то случаях нам приказывают находиться в укрытии и продолжать наблюдение. В каких-то — мы получаем боевую задачу.
Звучит странно? Тогда уточню, что «разрешение на ответку» было дано только в 2021 году, а запрет на ведение даже ответного огня формально действовал с 2015 года, а фактически жестко соблюдался с 2017. Такой режим действовал чудовищно деморализующе на тех, кто стоял в окопах. Практически каждый солдат, с которым я разговаривала за эти годы, с болью произносил: «Нас убивают, а мы вынуждены молчать».
И вот разрешение на ответку было дано сначала Донецком, потом вслед за ним Луганском — и сводки запестрели новостями о погибших украинских солдатах. Так, в ноябре 2021 года казаками 6-го полка ЛНР был ликвидировал самый результативный украинский снайпер Уберт Мрачковский.
- Знаете, что такое ССО? Служба специальных операций. Самый результативный снайпер 8 полка сил ССО был Уберт Валерьевич Мрачковский. Так вот, однажды он промахнулся. Он стрелял в тумане, интуитивно, наугад. С небольшой дистанции. И пуля прошла возле головы бойца буквально в сантиметре. В ответ, испытав определенные эмоции из-за того, что его хотят убить, боец развернул пулемет в ту сторону, и дал два одиночных выстрела. И Уберт «зажмурился». Полбашки ему снесло. Это была большая потеря, конечно же, - иронично говорит Вега, офицер Луганской народной республики.
Вернемся, однако, к дню сегодняшнему.
Беспокоящий огонь — это вот так: я сижу в блиндаже на позициях одного из луганских батальонов территориальной обороны и шутливо жалуюсь бойцам на то, что сопровождающий меня и моего спутника офицер оставил меня в относительно безопасном месте, а спутника повел в передовые окопы.
- Угнетают у вас женщин, - смеюсь я.
- Не, это не угнетение, - серьезно отвечает мне боец с позывным Вацек. - Угнетение — это когда...
В эту самую минуту допотопный телефон на столе звонит. Вацек снимает трубку, выслушивает, отрывисто бросает: «Принял».
- Вот смотрите, как раз мина по Желобку прилетела сто двадцатая, - объясняет он непонятливой мне. - Угнетение — это если бы вы там находились и она бы прилетела по вам...
И все же самое страшное в том, что это обыденность. Именно такова обстановка на линии фронта уже много лет; я могла бы сделать этот репортаж год назад, два года назад, три — и, пожалуй, в нем не было бы разве что ликвидированного украинского снайпера, потому что разрешение на ответку — сравнительно недавнее изменение. Время здесь застыло в чудовищном кровавом янтаре, и полет мин и пуль кажется закольцованным, только одна за другой растворяются человеческие жизни в степном ветру. Одна за другой.
Полный текст на RT
...После разговора Путина и Байдена, вероятно, последовали какие-то указания от американского «старшего брата» снизить активность и оставаться более-менее в рамках Минска, ну а сейчас, похоже, указания обратные. Однако, повторюсь: если степень агрессии ВСУ более-менее колеблется вокруг Минских соглашений, то донецкие и луганские ополченцы загнаны в жесткий цугцванг собственным командованием: за нарушение «перемирия» можно легко лишиться погон. Несколько выправляет ситуацию сравнительно недавнее разрешение на ведение ответного огня. То есть, в том случае, если по позиции ведется огонь, позиция обязана сообщить вышестоящему командиру об этом и, возможно, тот даст приказ обстрелять противника в ответ. Но это не точно.
- Нам запрещено поддаваться на провокации, - говорит К., сержант одного из стоящих на передовой подразделений. - В случае ведения противника огня по нам мы обязаны зафиксировать этот факт и доложить командованию. В каких-то случаях нам приказывают находиться в укрытии и продолжать наблюдение. В каких-то — мы получаем боевую задачу.
Звучит странно? Тогда уточню, что «разрешение на ответку» было дано только в 2021 году, а запрет на ведение даже ответного огня формально действовал с 2015 года, а фактически жестко соблюдался с 2017. Такой режим действовал чудовищно деморализующе на тех, кто стоял в окопах. Практически каждый солдат, с которым я разговаривала за эти годы, с болью произносил: «Нас убивают, а мы вынуждены молчать».
И вот разрешение на ответку было дано сначала Донецком, потом вслед за ним Луганском — и сводки запестрели новостями о погибших украинских солдатах. Так, в ноябре 2021 года казаками 6-го полка ЛНР был ликвидировал самый результативный украинский снайпер Уберт Мрачковский.
- Знаете, что такое ССО? Служба специальных операций. Самый результативный снайпер 8 полка сил ССО был Уберт Валерьевич Мрачковский. Так вот, однажды он промахнулся. Он стрелял в тумане, интуитивно, наугад. С небольшой дистанции. И пуля прошла возле головы бойца буквально в сантиметре. В ответ, испытав определенные эмоции из-за того, что его хотят убить, боец развернул пулемет в ту сторону, и дал два одиночных выстрела. И Уберт «зажмурился». Полбашки ему снесло. Это была большая потеря, конечно же, - иронично говорит Вега, офицер Луганской народной республики.
Вернемся, однако, к дню сегодняшнему.
Беспокоящий огонь — это вот так: я сижу в блиндаже на позициях одного из луганских батальонов территориальной обороны и шутливо жалуюсь бойцам на то, что сопровождающий меня и моего спутника офицер оставил меня в относительно безопасном месте, а спутника повел в передовые окопы.
- Угнетают у вас женщин, - смеюсь я.
- Не, это не угнетение, - серьезно отвечает мне боец с позывным Вацек. - Угнетение — это когда...
В эту самую минуту допотопный телефон на столе звонит. Вацек снимает трубку, выслушивает, отрывисто бросает: «Принял».
- Вот смотрите, как раз мина по Желобку прилетела сто двадцатая, - объясняет он непонятливой мне. - Угнетение — это если бы вы там находились и она бы прилетела по вам...
И все же самое страшное в том, что это обыденность. Именно такова обстановка на линии фронта уже много лет; я могла бы сделать этот репортаж год назад, два года назад, три — и, пожалуй, в нем не было бы разве что ликвидированного украинского снайпера, потому что разрешение на ответку — сравнительно недавнее изменение. Время здесь застыло в чудовищном кровавом янтаре, и полет мин и пуль кажется закольцованным, только одна за другой растворяются человеческие жизни в степном ветру. Одна за другой.
Полный текст на RT
Вчера учительница (спойлер: оказавшаяся библиотекаршей) из Санкт-Петербурга Серафима Сапрыкина рассказала чудовищную историю, как ее уволили из-за чтения детям стихов Хармса и Введенского.
«В конце декабря 2021 года директор гимназии 168 Центрального района Санкт-Петербурга (Школа у Лавры) Лебедева Светлана Андреевна (возраст за 80 лет, директорствует уже 30 лет, и уходить совершенно не намерена) вызвала меня, Сапрыкину Серафиму Олеговну, работающую в должности педагога-организатора, и с пугающе искаженным гневом лицом приказала мне уволиться тк я читала десятиклассникам стихи "врагов народа" и "пособников фашистов" Введенского Александра Ивановича и Хармса Даниила Ивановича. Эти люди, по выражению директора, были заслуженно схвачены НКВД и умучены за свои "преступления", и их стихи можно обсуждать только "на ваших богемных кухнях», - так, например, пишет Сапрыкина, которая называет ситуацию «новым 37-м».
При этом Хармс содержится в школьной программе; что же за незадача?
Полностью историю можно прочитать в моей колонке на «Ваших Новостях». Если вкратце, то оказалось, что причиной конфликта библиотекарши и директора оказалось отступление от учебного плана: Сапрыкина должна была провести урок про битву под Москвой, но вместо этого решила поговорить о поэтах-обэриутах. Согласитесь, немного иначе выглядит ситуация в таком раскладе. Директор гимназии Светлана Лебедева подчеркнула, что произведения Хармса входят в школьную программу по литературе, однако в тот день урок должен был быть посвящен другой теме. И, разумеется, про врагов народа в разговоре директора и учительницы не говорилось.
Таким образом, из «нового 37-го» мы пришли к банальному конфликту молодой учительницы и пожилой директрисы из-за учебного плана. Причем учительница не скрывает: она самостоятельно приняла решение уволиться, решив, что теперь ей жизни не будет. Вообще, ни в этой школе, ни в системе образования. Ну вот такая драматическая учительница.
Возможно, занятие, посвященное Хармсу и Введенскому, было интереснее, чем запланированный урок про битву под Москвой. Возможно, ситуация в сфере образования далека от идеала, и учитель может в какой-то момент оказаться беззащитным перед руководством. Все это реальные проблемы.
А «новый 37-й, уволили из-за Хармса» - нет.
Это, простите, очередной «мальчик с синими шкурками».
Удивляет то, как много людей бросились распространять пост Сапрыкиной, заведомо манипулятивный и вызывающий серьезные сомнения. Верифицировать информацию, интересоваться мнением другой стороны конфликта? Нет. Ведь есть же пост в социальной сети. Этого достаточно, чтобы желать смерти пожилой директрисе. Достаточно, чтобы ругать всю Россию скопом. Никто даже не задумался о том, что Хармс включен в школьную программу, никто не попытался расспросить Сапрыкину о подробностях.
«Вы не рефлексируйте, вы распространяйте».
Это страшно, в конце концов. Это демонстрирует: чтобы «отменить» человека, сейчас достаточно слова пострадавшей стороны. И даже если обвиняемый попытается оправдаться, его услышат далеко не все. Большинство уже восприняло эмоциональную манипуляцию, их не интересует правда. У них правда своя собственная.
«Отменить» стало очень легко.
Каждый может оказаться на месте директора гимназии 168.
«В конце декабря 2021 года директор гимназии 168 Центрального района Санкт-Петербурга (Школа у Лавры) Лебедева Светлана Андреевна (возраст за 80 лет, директорствует уже 30 лет, и уходить совершенно не намерена) вызвала меня, Сапрыкину Серафиму Олеговну, работающую в должности педагога-организатора, и с пугающе искаженным гневом лицом приказала мне уволиться тк я читала десятиклассникам стихи "врагов народа" и "пособников фашистов" Введенского Александра Ивановича и Хармса Даниила Ивановича. Эти люди, по выражению директора, были заслуженно схвачены НКВД и умучены за свои "преступления", и их стихи можно обсуждать только "на ваших богемных кухнях», - так, например, пишет Сапрыкина, которая называет ситуацию «новым 37-м».
При этом Хармс содержится в школьной программе; что же за незадача?
Полностью историю можно прочитать в моей колонке на «Ваших Новостях». Если вкратце, то оказалось, что причиной конфликта библиотекарши и директора оказалось отступление от учебного плана: Сапрыкина должна была провести урок про битву под Москвой, но вместо этого решила поговорить о поэтах-обэриутах. Согласитесь, немного иначе выглядит ситуация в таком раскладе. Директор гимназии Светлана Лебедева подчеркнула, что произведения Хармса входят в школьную программу по литературе, однако в тот день урок должен был быть посвящен другой теме. И, разумеется, про врагов народа в разговоре директора и учительницы не говорилось.
Таким образом, из «нового 37-го» мы пришли к банальному конфликту молодой учительницы и пожилой директрисы из-за учебного плана. Причем учительница не скрывает: она самостоятельно приняла решение уволиться, решив, что теперь ей жизни не будет. Вообще, ни в этой школе, ни в системе образования. Ну вот такая драматическая учительница.
Возможно, занятие, посвященное Хармсу и Введенскому, было интереснее, чем запланированный урок про битву под Москвой. Возможно, ситуация в сфере образования далека от идеала, и учитель может в какой-то момент оказаться беззащитным перед руководством. Все это реальные проблемы.
А «новый 37-й, уволили из-за Хармса» - нет.
Это, простите, очередной «мальчик с синими шкурками».
Удивляет то, как много людей бросились распространять пост Сапрыкиной, заведомо манипулятивный и вызывающий серьезные сомнения. Верифицировать информацию, интересоваться мнением другой стороны конфликта? Нет. Ведь есть же пост в социальной сети. Этого достаточно, чтобы желать смерти пожилой директрисе. Достаточно, чтобы ругать всю Россию скопом. Никто даже не задумался о том, что Хармс включен в школьную программу, никто не попытался расспросить Сапрыкину о подробностях.
«Вы не рефлексируйте, вы распространяйте».
Это страшно, в конце концов. Это демонстрирует: чтобы «отменить» человека, сейчас достаточно слова пострадавшей стороны. И даже если обвиняемый попытается оправдаться, его услышат далеко не все. Большинство уже восприняло эмоциональную манипуляцию, их не интересует правда. У них правда своя собственная.
«Отменить» стало очень легко.
Каждый может оказаться на месте директора гимназии 168.
Эти люди на передовой, эти чумазые мужчины в пиксельном камуфляже — как же они отзывчивы к любому слову «с большой Земли».
Я приезжаю сюда в двух ипостасях.
Как поэт и как журналист.
И если ипостась журналиста мне привычна: беседовать с бойцами, записывать их истории, снимать портреты — то ипостась поэта меня откровенно смущает. Посудите сами: люди сидят в окопах, а тут я. Московская поэтесса со своими сложноорганизованными стихами про их войну. Они могли бы отдохнуть, а будут слушать мои стихи? Ну нет.
Но у меня вышел сборник стихов про эту войну в издательстве «СТиХИ», маленький тоненький сборник рифмованных текстов о донбасской войне. И в двух луганских батальонах меня попросили почитать стихи.
Нигде, ни в московских, ни в питерских залах, я не видела такой благодарности. Таких отзывчивых слушателей.
(Сейчас начну говорить банальности про внимательные глаза: когда тебя переполняет удивление и восторг, очень сложно удержаться от банальностей).
Понимаете: вот у них окопы. Снег лежит. В блиндажах печка-буржуйка. Они слушают мои стихи и говорят: «спасибо». Поодиночке. Задумчиво. Мои дурацкие стихи им нужны, потому что им важна любая поддержка с большой земли.
Просят подписать книги, и нет для меня признания больше.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Николай Гумилев. 1921 г.
В гетских далеких снегах, под знаменем Марса, суровый
Ревностно центурион книгу читает мою.
Марк Валерий Марциал. I в.
Это самые важные из моих книг — те, что останутся у бойцов. Они важнее, чем те, которые лягут на стол к литературным критикам, потому что, возможно, так эти книги действительно смогут что-то изменить.
Этим людям очень нужно, чтобы им говорили: Москва с ними.
И я говорю.
Я говорю: в Москве все понимают, что если бы не вы — мы бы не жили спокойно, кольцо «цветных революций» полыхало бы вокруг России.
Я говорю: все понимают, что Донбасс стянул на себя всю антироссийскую напряженность.
Я говорю: все понимают, что это вы даете возможность москвичам беспокоиться исключительно о таких вещах как масочный режим, переименование автобусов и удаленка.
Я говорю: видите, вот издательство специально для вас передало эти книги.
Я говорю: я приеду, я еще приеду.
Я действительно приеду, и потом приеду снова. Один из офицеров спрашивает меня, почему я приезжаю сюда раз за разом; подумав, я отвечаю, что любой думающий человек, конечно, не может не сочувствовать Донбассу в украинском конфликте. Я могу только писать. Я мало что могу сделать.
Самое большое признание для меня — мои книги, оставшиеся в окопах Донбасса.
Фотографии тут
Я приезжаю сюда в двух ипостасях.
Как поэт и как журналист.
И если ипостась журналиста мне привычна: беседовать с бойцами, записывать их истории, снимать портреты — то ипостась поэта меня откровенно смущает. Посудите сами: люди сидят в окопах, а тут я. Московская поэтесса со своими сложноорганизованными стихами про их войну. Они могли бы отдохнуть, а будут слушать мои стихи? Ну нет.
Но у меня вышел сборник стихов про эту войну в издательстве «СТиХИ», маленький тоненький сборник рифмованных текстов о донбасской войне. И в двух луганских батальонах меня попросили почитать стихи.
Нигде, ни в московских, ни в питерских залах, я не видела такой благодарности. Таких отзывчивых слушателей.
(Сейчас начну говорить банальности про внимательные глаза: когда тебя переполняет удивление и восторг, очень сложно удержаться от банальностей).
Понимаете: вот у них окопы. Снег лежит. В блиндажах печка-буржуйка. Они слушают мои стихи и говорят: «спасибо». Поодиночке. Задумчиво. Мои дурацкие стихи им нужны, потому что им важна любая поддержка с большой земли.
Просят подписать книги, и нет для меня признания больше.
Лейтенант, водивший канонерки
Под огнем неприятельских батарей,
Целую ночь над южным морем
Читал мне на память мои стихи.
Николай Гумилев. 1921 г.
В гетских далеких снегах, под знаменем Марса, суровый
Ревностно центурион книгу читает мою.
Марк Валерий Марциал. I в.
Это самые важные из моих книг — те, что останутся у бойцов. Они важнее, чем те, которые лягут на стол к литературным критикам, потому что, возможно, так эти книги действительно смогут что-то изменить.
Этим людям очень нужно, чтобы им говорили: Москва с ними.
И я говорю.
Я говорю: в Москве все понимают, что если бы не вы — мы бы не жили спокойно, кольцо «цветных революций» полыхало бы вокруг России.
Я говорю: все понимают, что Донбасс стянул на себя всю антироссийскую напряженность.
Я говорю: все понимают, что это вы даете возможность москвичам беспокоиться исключительно о таких вещах как масочный режим, переименование автобусов и удаленка.
Я говорю: видите, вот издательство специально для вас передало эти книги.
Я говорю: я приеду, я еще приеду.
Я действительно приеду, и потом приеду снова. Один из офицеров спрашивает меня, почему я приезжаю сюда раз за разом; подумав, я отвечаю, что любой думающий человек, конечно, не может не сочувствовать Донбассу в украинском конфликте. Я могу только писать. Я мало что могу сделать.
Самое большое признание для меня — мои книги, оставшиеся в окопах Донбасса.
Фотографии тут
Мальчик, Господи. Вот этот мальчик на позиции, лет, наверное, двадцати, посреди клочков снега и грязи взявший на руки серого котёнка и гладивший его так, словно вокруг нет никакой войны, словно не торчит у него за плечом автомат, словно просто – оттепель в начале февраля и просто так греется чайник на углях костра, и этот котёнок – маленький, любопытный, ласковый; и этот мальчик, наверное, такой же. Вот он сидит, в пиксельном камуфляже, и внимательно, сосредоточенно чешет котёнку горлышко и за ушком, а котёнок ластится, льнёт к нему, вытягивает мордочку, чтобы лизнуть.
И словно нет никакой войны.
В блиндаже трещит старый коричневый телефон – такие, наверное, были во время прошлой войны; ополченец Вацек снимает трубку.
– Под Желобок* только что прилетело, сто двадцатая...
В блиндаже сидят грязные невыспавшиеся люди, кто в пикселе, кто в зимних маскхалатах.
– Я к обстрелам уже привык – шо обстрелы слушать, шо музыку. Седьмой год уже слушаю, седьмой Новый год в окопах встречаю. Я пришёл – нам ещё зарплату не платили, добровольцами все были. У меня тогда во дворе два «Града» легло, дочь и сын были дома – чуть не погибли. Тогда и пошёл... Землю свою защищать. Ну шо, месяц тут, три дня в увале – больше здесь нахожусь, чем дома.
Постоянно слышат, как «на той стороне» работает вражеская техника – значит, у ВСУ ротация. После ротации какое-то время постреляют, так обычно бывает: перед ротацией и после ротации два-три дня обстрелы усиливаются, потом начинается привычная колея – несколько мин, прилетающих в сутки, ничего особенного, по мнению этих усталых людей.
Товарищ Вацека, тихий худой Лён, попросивший у меня книгу стихов, пришёл не так давно: год назад мать умерла, до этого он ухаживал за ней, неходячей после инсульта.
Замечаю на столе книгу, спрашиваю:
– Что читаете?
– Да что попадётся – всё читаем.
Беру книгу в руки, на ней мужчина в полумаске и название: «Любовь таинственного Зорро».
– Из погибших – недавно в 7-й бригаде двое, в 4-й в конце ноября одного снайпер снял. В декабре из наших погиб Бабу, со стрелковой роты. Весёлый такой парень, постоянно на приколах. Молодой. Сколько ему было, не помнишь, лет тридцать? – спрашивает Вацек у высокого крупного парня с позывным Мастер.
– Ты знаешь, он у меня служил, но я никогда не интересовался, сколько ему было, – с некоторым даже удивлением отвечает Мастер.
Ничего нового, всё старое. Недавно кружил вражеский беспилотник; месяца полтора назад Волку такой машину раздолбал, сбросил мину прямо посреди города Славяносербска – и привет. Даже если разведывательный беспилотник, то мину может и бросить, маленькую, но злую.
– Мы ведь уже внимания не обращаем, – словно оправдываясь, говорит Вацек. – Если бы что-то новое. А то чем меня можно удивить? Вот в 2016-м я в последний раз попадал под Д-30**. Это весело было. Но я за себя не особо переживал. У меня тогда расчёт был – молодые пацаны, по двадцать одному году. Двое до сих пор живы, служат.
Снова телефон. Жёсткий механический голос в трубке: «В районе Желобка работает ствольная артиллерия».
– Тут у нас подковой позиции расположены, – объясняет Мастер. – Если противник начнёт наступление, то... Ну, если наши вовремя подтянут тяжёлую технику, то есть шанс отстреляться. А если как обычно – пока по тапику*** в Луганск дозвонишься, пока там решение примут, то... ну, можно, в общем, уже и не дозваниваться.
За что им это, Господи, за что?
Репортаж для "Литературной газеты"
И словно нет никакой войны.
В блиндаже трещит старый коричневый телефон – такие, наверное, были во время прошлой войны; ополченец Вацек снимает трубку.
– Под Желобок* только что прилетело, сто двадцатая...
В блиндаже сидят грязные невыспавшиеся люди, кто в пикселе, кто в зимних маскхалатах.
– Я к обстрелам уже привык – шо обстрелы слушать, шо музыку. Седьмой год уже слушаю, седьмой Новый год в окопах встречаю. Я пришёл – нам ещё зарплату не платили, добровольцами все были. У меня тогда во дворе два «Града» легло, дочь и сын были дома – чуть не погибли. Тогда и пошёл... Землю свою защищать. Ну шо, месяц тут, три дня в увале – больше здесь нахожусь, чем дома.
Постоянно слышат, как «на той стороне» работает вражеская техника – значит, у ВСУ ротация. После ротации какое-то время постреляют, так обычно бывает: перед ротацией и после ротации два-три дня обстрелы усиливаются, потом начинается привычная колея – несколько мин, прилетающих в сутки, ничего особенного, по мнению этих усталых людей.
Товарищ Вацека, тихий худой Лён, попросивший у меня книгу стихов, пришёл не так давно: год назад мать умерла, до этого он ухаживал за ней, неходячей после инсульта.
Замечаю на столе книгу, спрашиваю:
– Что читаете?
– Да что попадётся – всё читаем.
Беру книгу в руки, на ней мужчина в полумаске и название: «Любовь таинственного Зорро».
– Из погибших – недавно в 7-й бригаде двое, в 4-й в конце ноября одного снайпер снял. В декабре из наших погиб Бабу, со стрелковой роты. Весёлый такой парень, постоянно на приколах. Молодой. Сколько ему было, не помнишь, лет тридцать? – спрашивает Вацек у высокого крупного парня с позывным Мастер.
– Ты знаешь, он у меня служил, но я никогда не интересовался, сколько ему было, – с некоторым даже удивлением отвечает Мастер.
Ничего нового, всё старое. Недавно кружил вражеский беспилотник; месяца полтора назад Волку такой машину раздолбал, сбросил мину прямо посреди города Славяносербска – и привет. Даже если разведывательный беспилотник, то мину может и бросить, маленькую, но злую.
– Мы ведь уже внимания не обращаем, – словно оправдываясь, говорит Вацек. – Если бы что-то новое. А то чем меня можно удивить? Вот в 2016-м я в последний раз попадал под Д-30**. Это весело было. Но я за себя не особо переживал. У меня тогда расчёт был – молодые пацаны, по двадцать одному году. Двое до сих пор живы, служат.
Снова телефон. Жёсткий механический голос в трубке: «В районе Желобка работает ствольная артиллерия».
– Тут у нас подковой позиции расположены, – объясняет Мастер. – Если противник начнёт наступление, то... Ну, если наши вовремя подтянут тяжёлую технику, то есть шанс отстреляться. А если как обычно – пока по тапику*** в Луганск дозвонишься, пока там решение примут, то... ну, можно, в общем, уже и не дозваниваться.
За что им это, Господи, за что?
Репортаж для "Литературной газеты"
Ну что ж, стоило мне перепостить рассказ о том, как я читала стихи на передовой, в свой поэтический телеграм-канал, как оттуда отписалось семь человек немедленно.
Скажу нетривиальное: для творческого человека путь патриота максимально тернист и сложен. Среди приличных людей принято сочувствовать Украине и ругать Россию. Если ты пишешь про Донбасс, то в лучшем случае приличные люди будут тебя игнорировать, в худшем - напрямую обвинять во лжи. Если бы я поддержала Майдан, а не Донбасс, полагаю, я была бы намного более рукопожатна и принята бы на большем количестве поэтических площадок. А так "сумасшедшая путинская наймитка", да.
Если вам скажут, что кто-то из творческих людей выбирает путь патриота, чтобы облегчить продвижение, например, своим стихам - не верьте. Нести свое творчество поэту, который поддерживает Донбасс, намного сложнее, чем тому, кто имеет приличное лицо и ходит на протестные митинги.
Зато моя совесть спокойна.
Скажу нетривиальное: для творческого человека путь патриота максимально тернист и сложен. Среди приличных людей принято сочувствовать Украине и ругать Россию. Если ты пишешь про Донбасс, то в лучшем случае приличные люди будут тебя игнорировать, в худшем - напрямую обвинять во лжи. Если бы я поддержала Майдан, а не Донбасс, полагаю, я была бы намного более рукопожатна и принята бы на большем количестве поэтических площадок. А так "сумасшедшая путинская наймитка", да.
Если вам скажут, что кто-то из творческих людей выбирает путь патриота, чтобы облегчить продвижение, например, своим стихам - не верьте. Нести свое творчество поэту, который поддерживает Донбасс, намного сложнее, чем тому, кто имеет приличное лицо и ходит на протестные митинги.
Зато моя совесть спокойна.
Западная окраина Донецка — поселок Трудовские. В машине — волонтер Андрей Лысенко, его помощница Ирина, несколько гуманитарных пакетов с продуктами и мы, двое журналистов. Мы едем мимо полуразрушенных домов, мимо голых стен, оставшихся от почты, сберкассы и ЖЭКа, мимо обломков, которые были частными домами.
На горизонте виднеется шахта, еще в незапамятные времена выкрашенная в желтый и голубой цвета — цвета украинского флага. Тогда они не вызывали еще таких эмоций, как сейчас; теперь же при взгляде на нее появляется смутная тревога — словно враг совсем близко. Он, впрочем, и так близко: несколько сотен метров — и за заваленной дорогой уже будет противник. Поэтому по Трудовским стреляют ежедневно и еженощно.
Мы останавливаемся у ворот частного домика, где нам открывает дверь полноватая женщина с седой головой, ее зовут Надежда Тимофеевна и ей немного за семьдесят, но люди здесь, мне кажется, выглядят старше. У нее в кухне топится печка-буржуйка, и Надежда Тимофеевна жалуется:
- Уголь-то, уголь дорогой. Две тыщи пятьсот стоит привозка, это три тонны. С Воркуты его, что ли, везут?
Она начинает плакать. Здесь люди стали хрупкими, ломкими: эти старики, живущие в красной зоне, легко реагируют и на несправедливость, и на доброту. Под столом сидят настороженные кошка с котенком, готовые чуть что порскнуть от нежданных гостей. В стене — дырка от осколка, на стене — старенький ковер, в телевизоре - «Вести Недели»; сколько же похожих бабушек в России — только не под обстрелами.
Ее муж недавно умер — он не выдержал волнений войны, его свалил инсульт.
- У нас тут выбор, - горько шутит Надежда Тимофеевна. - Инсульт или инфаркт. От безысходности, от отсутствия перспектив.
За обшарпанным зеленым забором — еще одна одинокая старуха с лохматой ласковой дворнягой бежевого цвета. Дома у Раисы Петровны — привычный здесь интерьер: вытертые ковры, аккуратно застеленная кровать, пробитое осколком окно. У горшков с цветами прячется икона.
- Мужа-то моего в 2014 убили, - не жалуясь, грустно рассказывает она. - Бомбили тогда сильно. Кто в подвалах прятался, кто дома. А он на улицу вышел. Зачем он вышел? Кто его знает. Главное, и осколок в него попал небольшой. Он просто кровью истек. Лежал, пока кровью не истек.
- Как его звали?
- Сергей Сергеевич. Сергей Сергеевич Алексеенко...
Валентина Максимовна тоже потеряла мужа — совсем недавно, неделю назад. Зеркала в ее доме еще завешены, кровать, на которой умер человек недавно — вот она. Тоже болел. Сошлись они семь лет назад, вскоре после начала войны — а сейчас она его похоронила.
- Каждое утро начинаются обстрелы, - говорит эта высокая старуха с глубокими морщинами на лице. - То на Трудовские, то на Александровку. Разве что наш пятачок еще не тронули — может, еще все впереди. Войск-то нагнали сколько...
И последний на сегодня — полуразрушенный дом. Тут когда-то старушка сдавала флигель молодой семье: муж, жена, мальчик и девочка, меньше месяца от роду. В конце декабря 2014 года, под Новый год по Трудовским начали стрелять. Семья успела спрятаться в подвал, а старушка нет. Ее завалило прямо в доме, он так и стоит в руинах. Во флигеле обитают выжившие. Ту самую девочку зовут Света, она пошла в первый класс. Она молчалива и боязлива, как ребенок, никогда не видевший мира. У нее огромные прозрачные серые глаза, и она смотрит ими словно издалека. Ее мать все время говорит, показывает шрамы от осколков на ноге — а Света молчит, и слегка оживляется только когда я спрашиваю, во что она любит играть.
- В куклы, - тянет она
- А у тебя есть любимая кукла?
- Есть...
- А чего бы ты больше всего хотела?
Света молчит.
Света молчит.
- Не знаю, - говорит она.
У нее есть любимый кролик и любимая кукла. Она семь лет живет под обстрелами и никогда не видела мира.
Это — реальность окраин Донецка.
Одинокие старухи и необычно молчаливые дети.
И еще шрамы от осколков на домах и человеческой коже.
Опубликовано в еженедельнике "Звезда"
На горизонте виднеется шахта, еще в незапамятные времена выкрашенная в желтый и голубой цвета — цвета украинского флага. Тогда они не вызывали еще таких эмоций, как сейчас; теперь же при взгляде на нее появляется смутная тревога — словно враг совсем близко. Он, впрочем, и так близко: несколько сотен метров — и за заваленной дорогой уже будет противник. Поэтому по Трудовским стреляют ежедневно и еженощно.
Мы останавливаемся у ворот частного домика, где нам открывает дверь полноватая женщина с седой головой, ее зовут Надежда Тимофеевна и ей немного за семьдесят, но люди здесь, мне кажется, выглядят старше. У нее в кухне топится печка-буржуйка, и Надежда Тимофеевна жалуется:
- Уголь-то, уголь дорогой. Две тыщи пятьсот стоит привозка, это три тонны. С Воркуты его, что ли, везут?
Она начинает плакать. Здесь люди стали хрупкими, ломкими: эти старики, живущие в красной зоне, легко реагируют и на несправедливость, и на доброту. Под столом сидят настороженные кошка с котенком, готовые чуть что порскнуть от нежданных гостей. В стене — дырка от осколка, на стене — старенький ковер, в телевизоре - «Вести Недели»; сколько же похожих бабушек в России — только не под обстрелами.
Ее муж недавно умер — он не выдержал волнений войны, его свалил инсульт.
- У нас тут выбор, - горько шутит Надежда Тимофеевна. - Инсульт или инфаркт. От безысходности, от отсутствия перспектив.
За обшарпанным зеленым забором — еще одна одинокая старуха с лохматой ласковой дворнягой бежевого цвета. Дома у Раисы Петровны — привычный здесь интерьер: вытертые ковры, аккуратно застеленная кровать, пробитое осколком окно. У горшков с цветами прячется икона.
- Мужа-то моего в 2014 убили, - не жалуясь, грустно рассказывает она. - Бомбили тогда сильно. Кто в подвалах прятался, кто дома. А он на улицу вышел. Зачем он вышел? Кто его знает. Главное, и осколок в него попал небольшой. Он просто кровью истек. Лежал, пока кровью не истек.
- Как его звали?
- Сергей Сергеевич. Сергей Сергеевич Алексеенко...
Валентина Максимовна тоже потеряла мужа — совсем недавно, неделю назад. Зеркала в ее доме еще завешены, кровать, на которой умер человек недавно — вот она. Тоже болел. Сошлись они семь лет назад, вскоре после начала войны — а сейчас она его похоронила.
- Каждое утро начинаются обстрелы, - говорит эта высокая старуха с глубокими морщинами на лице. - То на Трудовские, то на Александровку. Разве что наш пятачок еще не тронули — может, еще все впереди. Войск-то нагнали сколько...
И последний на сегодня — полуразрушенный дом. Тут когда-то старушка сдавала флигель молодой семье: муж, жена, мальчик и девочка, меньше месяца от роду. В конце декабря 2014 года, под Новый год по Трудовским начали стрелять. Семья успела спрятаться в подвал, а старушка нет. Ее завалило прямо в доме, он так и стоит в руинах. Во флигеле обитают выжившие. Ту самую девочку зовут Света, она пошла в первый класс. Она молчалива и боязлива, как ребенок, никогда не видевший мира. У нее огромные прозрачные серые глаза, и она смотрит ими словно издалека. Ее мать все время говорит, показывает шрамы от осколков на ноге — а Света молчит, и слегка оживляется только когда я спрашиваю, во что она любит играть.
- В куклы, - тянет она
- А у тебя есть любимая кукла?
- Есть...
- А чего бы ты больше всего хотела?
Света молчит.
Света молчит.
- Не знаю, - говорит она.
У нее есть любимый кролик и любимая кукла. Она семь лет живет под обстрелами и никогда не видела мира.
Это — реальность окраин Донецка.
Одинокие старухи и необычно молчаливые дети.
И еще шрамы от осколков на домах и человеческой коже.
Опубликовано в еженедельнике "Звезда"
Hasta la victoria siempre. Как наши убивали «киборгов»
Позиция Кубы, сержанта одного из луганских батальонов, находится в полукольце украинских войск. Позиция — на Суходоле, сам Куба — из Антрацита. Он пошел воевать, когда его родной Антрацит начали бомбить украинские самолеты. На ремне его автомата было написано «Hasta la victoria siempre” - «всегда до победы», и его стали называть сначала Кубинцем, потом Кубой.
Полный текст репортажа можно прочесть на «Ваших Новостях», а здесь я приведу только некоторые истории.
- Например, в октябре 2016 года заходила к нам группа под руководством такого Мирослава Мыслы, позывной «Мыслывець» - это то ли племянник, то ли зять Тягнибока. У меня пластины в бронежилете — его наследие. Это было на Сокольниках, на соседней со мной позицией. Старший позиции, Семен, как раз находился на крыше здания, когда началась стрельба. У нас сразу трое тогда погибли, Мысла их и убил. А старший снял этого Мыслу. Ранило его в бок, и пуля вышла в спину, застряла в задней пластине бронежилета. Он не сразу погиб, его пока утаскивали — китель сняли с него, бронежилет, разгрузку, все это по дороге брошенное лежало.
Куба похлопывает по бронежилету. Все верно, это война, на войне трофей — законная добыча победителя. В украинских СМИ я прочла, что Мирослав Мысла был членом ВО «Свобода» (запрещено в России), одним из идеологов украинского национализма которому даже открыли памятник после смерти. Пишут, что он якобы погиб во время массированного минометного обстрела во время выполнения боевого задания; это неправда, хотя то, что во время гибели Мысла был в составе ДРГ, в общем, не скрывается.
«Как один из идеологов подразделения, выполняет чрезвычайно важную работу: проводит идеологические лекции среди бойцов Карпатской Сечи, среди воинов ВСУ, среди партиотической и националистической молодежи на мирной территории. На утреннем строении и во время принятия присяги именно Мирослав зачитывает "Молитву украинского националиста”, - прочитала я в некрологе покойному Мысле.
А Куба посмеивается, сидя напротив меня:
- А перед этим был заход на Суходол. Погиб тогда у нас один парень, он как раз со своей позиции шел мимо той, на которую зашли. Он принял положение для стрельбы, лег, даже открыл огонь — и просто случайно разорвался ВОГ или граната рядом, осколок небольшой через шею в сердце прошел. А у них погибло сразу два командира роты. Удивительное такое явление, что в одной ДРГ было сразу два комроты. Я потом читал в интернете, они, оказывается, были друзьями. Учились вместе, вместе в армию пошли, потом офицерские курсы вместе заканчивали. Оса и Стафф у них были позывные, командир 9 и командир 6 роты в 93-й бригаде. И буквально в первые же минуты они погибли. Их, конечно, не бросили, хотя потери у них были и среди рядового состава, они вынуждены были отходить, тащить, соответственно, раненых, убитых — поэтому атака сразу захлебнулась.
Про этих я тоже нашла в Сети: два парня из Закарпатья, речь которых не понимали даже побратымы по АТО, приехали на луганскую землю и нашли там логичный конец. Виноват в этом, конечно же, Путин.
Вот он сидит передо мной, этот герой без имени. Нашим солдатам не ставят памятники на родине, не называют улицы в их честь, они не любят фотографироваться и предпочитают представляться по позывным. Сидит, черноглазый, смешливый — кубинец, как есть кубинец, hasta la victoria siempre.
Запомните, герои выглядят именно так.
Позиция Кубы, сержанта одного из луганских батальонов, находится в полукольце украинских войск. Позиция — на Суходоле, сам Куба — из Антрацита. Он пошел воевать, когда его родной Антрацит начали бомбить украинские самолеты. На ремне его автомата было написано «Hasta la victoria siempre” - «всегда до победы», и его стали называть сначала Кубинцем, потом Кубой.
Полный текст репортажа можно прочесть на «Ваших Новостях», а здесь я приведу только некоторые истории.
- Например, в октябре 2016 года заходила к нам группа под руководством такого Мирослава Мыслы, позывной «Мыслывець» - это то ли племянник, то ли зять Тягнибока. У меня пластины в бронежилете — его наследие. Это было на Сокольниках, на соседней со мной позицией. Старший позиции, Семен, как раз находился на крыше здания, когда началась стрельба. У нас сразу трое тогда погибли, Мысла их и убил. А старший снял этого Мыслу. Ранило его в бок, и пуля вышла в спину, застряла в задней пластине бронежилета. Он не сразу погиб, его пока утаскивали — китель сняли с него, бронежилет, разгрузку, все это по дороге брошенное лежало.
Куба похлопывает по бронежилету. Все верно, это война, на войне трофей — законная добыча победителя. В украинских СМИ я прочла, что Мирослав Мысла был членом ВО «Свобода» (запрещено в России), одним из идеологов украинского национализма которому даже открыли памятник после смерти. Пишут, что он якобы погиб во время массированного минометного обстрела во время выполнения боевого задания; это неправда, хотя то, что во время гибели Мысла был в составе ДРГ, в общем, не скрывается.
«Как один из идеологов подразделения, выполняет чрезвычайно важную работу: проводит идеологические лекции среди бойцов Карпатской Сечи, среди воинов ВСУ, среди партиотической и националистической молодежи на мирной территории. На утреннем строении и во время принятия присяги именно Мирослав зачитывает "Молитву украинского националиста”, - прочитала я в некрологе покойному Мысле.
А Куба посмеивается, сидя напротив меня:
- А перед этим был заход на Суходол. Погиб тогда у нас один парень, он как раз со своей позиции шел мимо той, на которую зашли. Он принял положение для стрельбы, лег, даже открыл огонь — и просто случайно разорвался ВОГ или граната рядом, осколок небольшой через шею в сердце прошел. А у них погибло сразу два командира роты. Удивительное такое явление, что в одной ДРГ было сразу два комроты. Я потом читал в интернете, они, оказывается, были друзьями. Учились вместе, вместе в армию пошли, потом офицерские курсы вместе заканчивали. Оса и Стафф у них были позывные, командир 9 и командир 6 роты в 93-й бригаде. И буквально в первые же минуты они погибли. Их, конечно, не бросили, хотя потери у них были и среди рядового состава, они вынуждены были отходить, тащить, соответственно, раненых, убитых — поэтому атака сразу захлебнулась.
Про этих я тоже нашла в Сети: два парня из Закарпатья, речь которых не понимали даже побратымы по АТО, приехали на луганскую землю и нашли там логичный конец. Виноват в этом, конечно же, Путин.
Вот он сидит передо мной, этот герой без имени. Нашим солдатам не ставят памятники на родине, не называют улицы в их честь, они не любят фотографироваться и предпочитают представляться по позывным. Сидит, черноглазый, смешливый — кубинец, как есть кубинец, hasta la victoria siempre.
Запомните, герои выглядят именно так.
Луганская Народная Республика встречает пронизывающим степным ветром и застарелой безнадёжностью. Жить здесь могут только те идейные люди, что за 8 лет безвременья не растеряли веры в светлое будущее под крылом России. Прочие выживают среди прижавшихся к земле серых домов с разбитыми окнами, вылинявших вывесок и нищенских пособий.
Да, без идеи здесь жить тяжело и, пожалуй, незачем. Может, поэтому, а может, по историческим предпосылкам — Луганская область на Украине была на втором месте после Крыма по числу русских — люди здесь удивительно идейные, кристальные какие-то люди.
— Тот, кто уехал, наверное, слабее морально. Муж говорит: «Давай тоже уедем». Кумовья в Луганске говорят: «Оставайтесь». Но мне уже шестой десяток! Куда уезжать?
Это говорит Люба Мусиенко из села Николаевка, стоящего над Северским Донцом. Из её посёлка прекрасно виден другой берег реки: там уже подконтрольная Киеву территория, станица Луганская, откуда по Николаевке летели снаряды в 2014 г. и недавно полетели снова. 29 ноября украинская мина легла в 20 м от пятиэтажки, где живёт Люба.
— Внезапно дом задрожал, свет начинает тухнуть, отключаются все приборы. Сын прибежал, весь дрожит, даже волосы его длинные. Всё ходуном ходит. И давай кричать на нас: «Бегом отсюда!» Я ему — кардиопасит. Смотрю — а он собирается, садится у порога с сумкой книг. Говорит: «Давайте куда-нибудь уезжать». Ну мы собрались на ночь глядя, уехали в Луганск к кумовьям.
Сын Любы не истерик. У него посттравматическое стрессовое расстройство — диагноз, который он получил после обстрелов 2014 г. Здесь многие с этим живут.
По образованию Люба инженер-педагог. А работают они с мужем на рынке, продают детские вещи. Выручка на двоих — 20 тыс. руб. в месяц. Это по-божески для местных реалий. Удаётся даже выкраивать деньги на дорогостоящее лечение дочери, едва не потерявшей почку. Медицина здесь по факту платная: все лекарства приходится покупать самостоятельно за свои деньги в аптеке.
Я вздрагиваю, когда эта светловолосая улыбчивая женщина, совсем не выглядящая на свой возраст, начинает плакать крупными слезами посреди разговора. Вытирает мокрое лицо и оправдывается: «Извините, оно всё как снежный ком просто».
— Россию, конечно, ждут. Потому что Россия — сильная страна. Быстрее бы всё это присоединили и закончились наши мытарства, — говорит она.
Из репортажа для "Аргументов и фактов"
Да, без идеи здесь жить тяжело и, пожалуй, незачем. Может, поэтому, а может, по историческим предпосылкам — Луганская область на Украине была на втором месте после Крыма по числу русских — люди здесь удивительно идейные, кристальные какие-то люди.
— Тот, кто уехал, наверное, слабее морально. Муж говорит: «Давай тоже уедем». Кумовья в Луганске говорят: «Оставайтесь». Но мне уже шестой десяток! Куда уезжать?
Это говорит Люба Мусиенко из села Николаевка, стоящего над Северским Донцом. Из её посёлка прекрасно виден другой берег реки: там уже подконтрольная Киеву территория, станица Луганская, откуда по Николаевке летели снаряды в 2014 г. и недавно полетели снова. 29 ноября украинская мина легла в 20 м от пятиэтажки, где живёт Люба.
— Внезапно дом задрожал, свет начинает тухнуть, отключаются все приборы. Сын прибежал, весь дрожит, даже волосы его длинные. Всё ходуном ходит. И давай кричать на нас: «Бегом отсюда!» Я ему — кардиопасит. Смотрю — а он собирается, садится у порога с сумкой книг. Говорит: «Давайте куда-нибудь уезжать». Ну мы собрались на ночь глядя, уехали в Луганск к кумовьям.
Сын Любы не истерик. У него посттравматическое стрессовое расстройство — диагноз, который он получил после обстрелов 2014 г. Здесь многие с этим живут.
По образованию Люба инженер-педагог. А работают они с мужем на рынке, продают детские вещи. Выручка на двоих — 20 тыс. руб. в месяц. Это по-божески для местных реалий. Удаётся даже выкраивать деньги на дорогостоящее лечение дочери, едва не потерявшей почку. Медицина здесь по факту платная: все лекарства приходится покупать самостоятельно за свои деньги в аптеке.
Я вздрагиваю, когда эта светловолосая улыбчивая женщина, совсем не выглядящая на свой возраст, начинает плакать крупными слезами посреди разговора. Вытирает мокрое лицо и оправдывается: «Извините, оно всё как снежный ком просто».
— Россию, конечно, ждут. Потому что Россия — сильная страна. Быстрее бы всё это присоединили и закончились наши мытарства, — говорит она.
Из репортажа для "Аргументов и фактов"
Что-то сдохло в лесу. Госдума проголосовала за то, чтобы президент рассмотрел вопрос о признании ЛДНР, а Дмитрий Львович Быков написал колонку с неироничным текстом "Я/Мы Валиева".
Тем временем, в ЛНР, в хорошо знакомом мне подразделении, погиб офицер разведки. Снайпер, прямо в сердце.
Вы смеётесь, а нардеп от партии Зеленского от партии "Слуга народа" Дубинский всерьёз пишет в своем телеграм-канале: "Считаю, что мы должны засчитать РФ техническое поражение за неявку на войну".
Лавров.жпг
Лавров.жпг
Меньшего отправили в Россию, а мы со старшими воюем, - ополченка
Мы сидим в солдатской столовой. Ирина Юрьевна — приятная светловолосая и голубоглазая женщина средних лет, вся словно состоящая из уютных округлостей. В своем батальоне она занимает должность командира хозотделения — проще говоря, главного над поварами и кладовщиками. Вместе с ней служит почти вся ее семья: двое сыновей и мать. Младший сын, Максим, тоже в армии — но в российской
- Он в 2014 году уехал, - объясняет Ирина Юрьевна. - Ему тогда было 16 лет. Двое старших остались здесь, пошли воевать, а меньшего мы отправили в Россию. Он по дороге в автобусе с девочкой познакомился, Софией. Сейчас она уже жена его. В восемнадцатом году свадьбу сыграли, в девятнадцатом у меня внук родился. В двадцатом они сделали гражданство РФ и Максим пошел в армию. Он МЧСником хочет стать. Сам захотел в армию, пошел, встал на учет.
Когда начинается война, спасать надо меньшего. Так считает Ирина Юрьевна. Раньше младшего отдавали в армию, жертвуя им царю-батюшке, а сейчас времена другие. Меньшего больше оберегают, меньший должен продолжить род, если старших не станет.
- А за двоих старших не страшно? - спрашиваю я.
- Ну они же старшие, - удивляется моему вопросу Ирина Юрьевна. - Кто-то же должен служить.
Старших сыновей зовут Никита и Юра. Оба они служат в одном батальоне с матерью. Никита — командир технического отделения взвода обеспечения. Юра — стрелок в мотострелковой роте.
В 2014 году, отправив в Россию младшего ребенка, пока старшие сыновья еще работали на фабрике, Ирина Юрьевна пошла волонтером — готовить и раздавать еду.
- Мы искали бабушек и дедушек, которых побросали. Представляете? Побросали дети. Мы находили таких бабушек, которым было стыдно идти просить кусок хлеба, и они голодные лежали. Просто лежали, умирали с голоду. Были такие, немало было.
Из той еды, что привозили гуманитарщики, волонтеры готовили простую еду, которую раздавали бесплатно, развозя ее прямо под чудовищными обстрелами, которым подвергалась ЛНР в 2014 году.
- На Дмитровку мотались, там как раз сильные бои были. Интересно же было. Мы реб- ятам ополченцам паек возили, ну и другое что находили — одеться, обуться, все было нужно. Интересно было! Нам, конечно, сразу по башке давали — вы шо, там стреляют! И в окопы загоняли. А мы наверх лезли, посмотреть, помочь.
Она так наивно округляет глаза, произнося это «интересно же», словно это и впрямь самое естественное желание человека — повезти еду туда, где опасно, а не бросать беспомощных стариков, в панике покидая охваченный войной город.
- Мама моя, Валентина Николаевна, вот тоже со мной служит, видите, она ребятам сейчас еду раздает? Она самая первая начала в этом всем участвовать, из дома всю закупорку, все консервы вынесла, раздала. Как только внука отправила, сразу спокойная такая стала.
Мне улыбается старушка во флисовой кофте защитного цвета и в переднике. Ирина Юрьевна объясняет, что мама у нее молодая: ей самой сорок восемь, а маме шестьдесят восемь.
- Так вот, летом мы гуманитаркой занимались, осенью социальную столовую открыли. Я в ополчение вступила. Сначала поваром, потом кладовщиком, потом начальник склада — ну вот, теперь командир хозяйственного отделения. То есть, занимаюсь всем, что касается хозяйственной службы.
В мирной жизни Ирина Юрьевна была поваром — кормила детей в училище. Здесь ее мама кормит слегка подросших детей — ополченцев всех возрастов, восемь лет пропадающих на необъявленной, но от этого не менее кровавой войне.
- И не страшно вам было? - спрашиваю я.
- Нет, - серьезно отвечает Ирина Юрьевна. - Мы идейные. Да. Нас единицы, но мы идейные. Я могу смело сказать, что я идейная.
Полный текст и фото на "Ридусе"
Мы сидим в солдатской столовой. Ирина Юрьевна — приятная светловолосая и голубоглазая женщина средних лет, вся словно состоящая из уютных округлостей. В своем батальоне она занимает должность командира хозотделения — проще говоря, главного над поварами и кладовщиками. Вместе с ней служит почти вся ее семья: двое сыновей и мать. Младший сын, Максим, тоже в армии — но в российской
- Он в 2014 году уехал, - объясняет Ирина Юрьевна. - Ему тогда было 16 лет. Двое старших остались здесь, пошли воевать, а меньшего мы отправили в Россию. Он по дороге в автобусе с девочкой познакомился, Софией. Сейчас она уже жена его. В восемнадцатом году свадьбу сыграли, в девятнадцатом у меня внук родился. В двадцатом они сделали гражданство РФ и Максим пошел в армию. Он МЧСником хочет стать. Сам захотел в армию, пошел, встал на учет.
Когда начинается война, спасать надо меньшего. Так считает Ирина Юрьевна. Раньше младшего отдавали в армию, жертвуя им царю-батюшке, а сейчас времена другие. Меньшего больше оберегают, меньший должен продолжить род, если старших не станет.
- А за двоих старших не страшно? - спрашиваю я.
- Ну они же старшие, - удивляется моему вопросу Ирина Юрьевна. - Кто-то же должен служить.
Старших сыновей зовут Никита и Юра. Оба они служат в одном батальоне с матерью. Никита — командир технического отделения взвода обеспечения. Юра — стрелок в мотострелковой роте.
В 2014 году, отправив в Россию младшего ребенка, пока старшие сыновья еще работали на фабрике, Ирина Юрьевна пошла волонтером — готовить и раздавать еду.
- Мы искали бабушек и дедушек, которых побросали. Представляете? Побросали дети. Мы находили таких бабушек, которым было стыдно идти просить кусок хлеба, и они голодные лежали. Просто лежали, умирали с голоду. Были такие, немало было.
Из той еды, что привозили гуманитарщики, волонтеры готовили простую еду, которую раздавали бесплатно, развозя ее прямо под чудовищными обстрелами, которым подвергалась ЛНР в 2014 году.
- На Дмитровку мотались, там как раз сильные бои были. Интересно же было. Мы реб- ятам ополченцам паек возили, ну и другое что находили — одеться, обуться, все было нужно. Интересно было! Нам, конечно, сразу по башке давали — вы шо, там стреляют! И в окопы загоняли. А мы наверх лезли, посмотреть, помочь.
Она так наивно округляет глаза, произнося это «интересно же», словно это и впрямь самое естественное желание человека — повезти еду туда, где опасно, а не бросать беспомощных стариков, в панике покидая охваченный войной город.
- Мама моя, Валентина Николаевна, вот тоже со мной служит, видите, она ребятам сейчас еду раздает? Она самая первая начала в этом всем участвовать, из дома всю закупорку, все консервы вынесла, раздала. Как только внука отправила, сразу спокойная такая стала.
Мне улыбается старушка во флисовой кофте защитного цвета и в переднике. Ирина Юрьевна объясняет, что мама у нее молодая: ей самой сорок восемь, а маме шестьдесят восемь.
- Так вот, летом мы гуманитаркой занимались, осенью социальную столовую открыли. Я в ополчение вступила. Сначала поваром, потом кладовщиком, потом начальник склада — ну вот, теперь командир хозяйственного отделения. То есть, занимаюсь всем, что касается хозяйственной службы.
В мирной жизни Ирина Юрьевна была поваром — кормила детей в училище. Здесь ее мама кормит слегка подросших детей — ополченцев всех возрастов, восемь лет пропадающих на необъявленной, но от этого не менее кровавой войне.
- И не страшно вам было? - спрашиваю я.
- Нет, - серьезно отвечает Ирина Юрьевна. - Мы идейные. Да. Нас единицы, но мы идейные. Я могу смело сказать, что я идейная.
Полный текст и фото на "Ридусе"
Вторжение отменили, и Киев обиделсо, что провокация не удалась. Поэтому режим тишины (а на линии соприкосновения последний месяц было небывало тихо) пошел далеко и надолго. Сегодня ночью ВСУ ударили сразу по нескольким направлениям; прямо сейчас из центра Донецка мне пишут, что «на улице слышно».
ДНР: под минометным обстрелом юг Республики, Горловка, Петровское, запад Донецка (Трудовские, Александровка), аэропорт.
ЛНР: поселок Донецкий, Сокольники, Золотое-5, Бахмутская трасса, Станично-Луганский район (по нему стреляют, собственно, с подконтрольной ВСУ Станицы Луганской).
В основном применяются минометы 82 — 120 калибров.
Массово распространяемые кадры «Обстрел Новой Кондрашовки, ЛНР» вызывают у меня ВОПРОСИКИ. Потому что Новая Кондрашовка — это территория, подконтрольная ВСУ. Народ толпой постит фотки пробитой стены якобы детского садика, якобы только что вот было. Похоже на хитрый вброс, к тому же, стекла подозрительно целые и побиты только на первом этаже. Это, кстати, мой знакомый боец ЛНР отметил.
Подразделения НМ ЛДНР получили разрешение на ответный огонь. Уж спасибо, отцы-командиры.
ДНР: под минометным обстрелом юг Республики, Горловка, Петровское, запад Донецка (Трудовские, Александровка), аэропорт.
ЛНР: поселок Донецкий, Сокольники, Золотое-5, Бахмутская трасса, Станично-Луганский район (по нему стреляют, собственно, с подконтрольной ВСУ Станицы Луганской).
В основном применяются минометы 82 — 120 калибров.
Массово распространяемые кадры «Обстрел Новой Кондрашовки, ЛНР» вызывают у меня ВОПРОСИКИ. Потому что Новая Кондрашовка — это территория, подконтрольная ВСУ. Народ толпой постит фотки пробитой стены якобы детского садика, якобы только что вот было. Похоже на хитрый вброс, к тому же, стекла подозрительно целые и побиты только на первом этаже. Это, кстати, мой знакомый боец ЛНР отметил.
Подразделения НМ ЛДНР получили разрешение на ответный огонь. Уж спасибо, отцы-командиры.
Доставляет неизъяснимую радость тот факт, что в ЛНР есть поселок Донецкий (и я там много раз была, и даже со стихоконцертом выступала у Призраков), а в ДНР поселок Луганское.
Специально чтобы НАТО не прошло, так вижу.
Специально чтобы НАТО не прошло, так вижу.
Госдума проголосовала за то, чтобы президент рассмотрел вопрос признания Луганской и Донецкой Народных Республик. Путин пока на эту тему высказывается осторожно, апеллируя к Минским соглашениям. Уважаемый коллега Александр Чаусов написал, что если признание и произойдет, то нескоро. Позволю себе выразить более оптимистичное мнение, несмотря на некоторое разочарование, охватившее Донбасс после уклончивого ответа президента.
Итак, на совместной пресс-конференции с лидером Германии Олафом Шольцем Путин заявил, что Донбассу, конечно, помочь надо, но Минские соглашения на первом месте, чем немало огорчил жителей Республик, наивно поверивших, что их восьмилетние мытарства близки к завершению. Стало понятно, что признание откладывается. Впрочем, вопрос все-таки в другом: считать ли заявление Путина на пресс-конференции окончательным ответом на документ, легший ему на стол после голосования в Госдуме? Пока что это неочевидно. Например, глава Чечни Рамзан Кадыров заявил, что «Верховный главнокомандующий удовлетворит обращение». Другое дело, что обращение на какое-то время отложено под сукно. Надолго ли?
«Вопрос в санкциях», – пишет большинство патриотических обозревателей из тех, что уверены в отказе президента признать ЛДНР. Я бы высказалась конкретнее: вопрос в запуске «Северного потока – 2». Это – одна из основных экономических целей на данный момент и, вероятно, основной вопрос разговора Путина с Шольцем. Руки у России в отношении признания Республик будут развязаны после запуска СП-2. Сейчас с ним сложная ситуация: так, глава дипломатии ЕС Жозеп Боррель утверждает, что в случае эскалации на Украине проект «Северный поток – 2» не заработает, но это не означает, что он будет закрыт навсегда. Вся суета вокруг предполагаемого «российского вторжения» 16 февраля сводилась к СП-2, и я предполагаю, что целью этого информационного нагнетания и была какая-то эскалация, в которой предполагалось обвинить Россию.
Не зря на донбасском фронте до сегодняшней ночи стояла необычная тишина. Количество нарушений перемирия со стороны Украины упало до рекордных, минимальных значений: по большому счету, после Нового года огонь открывался в основном из стрелкового оружия или мелкокалиберки. Стреляли снайперы, звучали автоматные и пулеметные очереди, иногда можно было услышать АГС, но для Донбасса такая тишина даже более необычна, чем штормовые обстрелы.
Провокации не вышло. Война не отменилась, но перенеслась. Это специфическое ощущение на фронте: войной пахнет; практически все, с кем я говорила, уверены в том, что она произойдет уже в этом году.
К апрелю подсохнут дороги, к апрелю встанет ребром вопрос о запуске «Северного потока», и немецкие торговые люди, скорее всего, рассудят, что если уж войны не случилось, то нечего терять прибыль и заставлять золотоносную жилу простаивать.
Тогда убьют очень много хороших людей, а затем Россия наконец вмешается, признает Республики и наведет порядок. Сначала, впрочем, будут убивать хороших людей. Очень много хороших людей.
Анна Долгарева, для "Ваших Новостей"
Итак, на совместной пресс-конференции с лидером Германии Олафом Шольцем Путин заявил, что Донбассу, конечно, помочь надо, но Минские соглашения на первом месте, чем немало огорчил жителей Республик, наивно поверивших, что их восьмилетние мытарства близки к завершению. Стало понятно, что признание откладывается. Впрочем, вопрос все-таки в другом: считать ли заявление Путина на пресс-конференции окончательным ответом на документ, легший ему на стол после голосования в Госдуме? Пока что это неочевидно. Например, глава Чечни Рамзан Кадыров заявил, что «Верховный главнокомандующий удовлетворит обращение». Другое дело, что обращение на какое-то время отложено под сукно. Надолго ли?
«Вопрос в санкциях», – пишет большинство патриотических обозревателей из тех, что уверены в отказе президента признать ЛДНР. Я бы высказалась конкретнее: вопрос в запуске «Северного потока – 2». Это – одна из основных экономических целей на данный момент и, вероятно, основной вопрос разговора Путина с Шольцем. Руки у России в отношении признания Республик будут развязаны после запуска СП-2. Сейчас с ним сложная ситуация: так, глава дипломатии ЕС Жозеп Боррель утверждает, что в случае эскалации на Украине проект «Северный поток – 2» не заработает, но это не означает, что он будет закрыт навсегда. Вся суета вокруг предполагаемого «российского вторжения» 16 февраля сводилась к СП-2, и я предполагаю, что целью этого информационного нагнетания и была какая-то эскалация, в которой предполагалось обвинить Россию.
Не зря на донбасском фронте до сегодняшней ночи стояла необычная тишина. Количество нарушений перемирия со стороны Украины упало до рекордных, минимальных значений: по большому счету, после Нового года огонь открывался в основном из стрелкового оружия или мелкокалиберки. Стреляли снайперы, звучали автоматные и пулеметные очереди, иногда можно было услышать АГС, но для Донбасса такая тишина даже более необычна, чем штормовые обстрелы.
Провокации не вышло. Война не отменилась, но перенеслась. Это специфическое ощущение на фронте: войной пахнет; практически все, с кем я говорила, уверены в том, что она произойдет уже в этом году.
К апрелю подсохнут дороги, к апрелю встанет ребром вопрос о запуске «Северного потока», и немецкие торговые люди, скорее всего, рассудят, что если уж войны не случилось, то нечего терять прибыль и заставлять золотоносную жилу простаивать.
Тогда убьют очень много хороших людей, а затем Россия наконец вмешается, признает Республики и наведет порядок. Сначала, впрочем, будут убивать хороших людей. Очень много хороших людей.
Анна Долгарева, для "Ваших Новостей"
В Донецке, в селе Александровка жители получили приказ быть готовыми к эвакуации (говорит правозащитник Оксана Челышева) но сама эвакуация пока не началась. Эвакуируют 15-ю больницу (сообщает волонтер Андрей Лысенко).
В ЛНР ситуацию характеризуют кратко, непечатно, но пока без конкретики, кроме общеизвестных фактов.
В ЛНР ситуацию характеризуют кратко, непечатно, но пока без конкретики, кроме общеизвестных фактов.