243.
Свирепый вихрь пронесся над землей, и все немного охренели. Ни спать, ни есть не могут люди в эти нелепые дни. Тупики, одни тупики.
Так или примерно так предавался творчеству один из бояр. В думу идти на хотелось, и он и не ходил уже полгода.
Но на прошлой неделе пришел писец из думы. А потом ушел писец и оставил боярина Елдырина в глубоких раздумьях.
«На словах велено было передать , – сказал гонец дословно и, закатив глаза, начал без выражения декламировать. – Если ты, сучья морда, не явишься на ближайшее заседания, то я велю притащить тебя волоком, а потом разжалую в стрельцы».
Писец вернул глаза в нормальное положение и спросил: «Ответ будет?»
«Да, – сказал Елдырин, – передай мои извинения, я отсутствовал, скажи, в связи с болезнью, все справки предоставлю и завтра же явлюсь перед его светлые княжеские очи. Целую руки.»
«Мне?» – спросил писец.
Вернувшись в свои покои, боярин продолжил предаваться разврату, то есть стихосложению.
Туча мглою небо кроет, то, как зверь, она завоет. Ну и так далее.
Таорил поэт до утра.
Свирепый вихрь пронесся над землей, и все немного охренели. Ни спать, ни есть не могут люди в эти нелепые дни. Тупики, одни тупики.
Так или примерно так предавался творчеству один из бояр. В думу идти на хотелось, и он и не ходил уже полгода.
Но на прошлой неделе пришел писец из думы. А потом ушел писец и оставил боярина Елдырина в глубоких раздумьях.
«На словах велено было передать , – сказал гонец дословно и, закатив глаза, начал без выражения декламировать. – Если ты, сучья морда, не явишься на ближайшее заседания, то я велю притащить тебя волоком, а потом разжалую в стрельцы».
Писец вернул глаза в нормальное положение и спросил: «Ответ будет?»
«Да, – сказал Елдырин, – передай мои извинения, я отсутствовал, скажи, в связи с болезнью, все справки предоставлю и завтра же явлюсь перед его светлые княжеские очи. Целую руки.»
«Мне?» – спросил писец.
Вернувшись в свои покои, боярин продолжил предаваться разврату, то есть стихосложению.
Туча мглою небо кроет, то, как зверь, она завоет. Ну и так далее.
Таорил поэт до утра.
244.
Выступал как-то главный боярин земли Иркутской Кобзев пред другими боярами. Поправил он сюртук замшевый, да молвил: «Народу в земле моей нужно 25 тыщ киловатт на хозяйство. Чуть меньше – беда лютая случится, померзнут все насмерть». «Неладно с ним что ли? С причудами!», - зашушукались бояре да мужи ведомственные. Стали они в пергамент Кобзевский с циферами и реальными данными тыкать. А там написано, что люда в тех землях живет 2,3 млн, да лишь 2-м процентам из них потребно более 6 тысяч кВт на хозяйство. «Что же они, не население, коль их мало так? Население!», - возразил главный боярин Кобзев и стал делать по-своему в земле Иркутской, наплевав на указы столичные и предписания ведомственные. То ли возомнил себе, что земля тут его собственная вотчина, то ли вправду, за те 2% людамошной душой радея. А тем временем по Руси-матушке молва идет, что земля Иркутская – не боярина Кобзева, а майнеров серых надел. Как им надобно, так в тех землях и вершатся дела. Вот такая история, про земли, где цены на электричество сказочные, а персонажи все – эпичные.
Выступал как-то главный боярин земли Иркутской Кобзев пред другими боярами. Поправил он сюртук замшевый, да молвил: «Народу в земле моей нужно 25 тыщ киловатт на хозяйство. Чуть меньше – беда лютая случится, померзнут все насмерть». «Неладно с ним что ли? С причудами!», - зашушукались бояре да мужи ведомственные. Стали они в пергамент Кобзевский с циферами и реальными данными тыкать. А там написано, что люда в тех землях живет 2,3 млн, да лишь 2-м процентам из них потребно более 6 тысяч кВт на хозяйство. «Что же они, не население, коль их мало так? Население!», - возразил главный боярин Кобзев и стал делать по-своему в земле Иркутской, наплевав на указы столичные и предписания ведомственные. То ли возомнил себе, что земля тут его собственная вотчина, то ли вправду, за те 2% люда
245.
«Зачем нужны будем мы, если проблем не будет? Если у народа все будет получаться само? Ни голода, ни холода, не нападает никто. Подумайте об этом, прежде чем радеть о всеобщем благе!» – так или почти так глаголил думский дьяк Афанасий, уговаривая бояр не принимать указ о дружбе со всеми и с каждым.
– Нет, конечно, дружить это хорошо. Но разве можно, например, дружить с ордой?
– Конечно!
Бояре качнулись: «Все князья с ней дружат. Сыновей отправили туда учиться. В чем проблема?»
– Окей, неудачный пример, согласен. Ну вот а например, Англия – чем хороша?
– Да всем! Одежда, обувь, да и станки. Гадят бабы тамошние, говорят нам. Но мы не видели.
Вот крамолу говорите! – Афанасий насупился. – Им же мы не нравимся, они от нас нос воротят, а мы с ними дружи за здорово живешь? Как же так бояре?
Старший дьяк насупился, мол, переделаем указ – не дружить ни с кем.
«Ну вот тебе бабушка и Юрьев день! – завопил дьяк. – Так тоже нельзя. Надо ставить перед собой выполнимые препоны. А то так не только народу, но и нам никакого житья не будет. Мы то как же, бояре?»
«Ладно, ступай, служивый, мы подумаем, - старший боярин отправил Афанасия куда подальше. – Эти приказные, от них только беда. Без них намного лучше. Так бояре?»
«Истинно, батюшка!» – от радости бояре пустились в пляс вокруг своего головы.
И что там про паровоз, который вперед летит?
Да шут их разберет. такой гам подняли – слов не слышно.
«Зачем нужны будем мы, если проблем не будет? Если у народа все будет получаться само? Ни голода, ни холода, не нападает никто. Подумайте об этом, прежде чем радеть о всеобщем благе!» – так или почти так глаголил думский дьяк Афанасий, уговаривая бояр не принимать указ о дружбе со всеми и с каждым.
– Нет, конечно, дружить это хорошо. Но разве можно, например, дружить с ордой?
– Конечно!
Бояре качнулись: «Все князья с ней дружат. Сыновей отправили туда учиться. В чем проблема?»
– Окей, неудачный пример, согласен. Ну вот а например, Англия – чем хороша?
– Да всем! Одежда, обувь, да и станки. Гадят бабы тамошние, говорят нам. Но мы не видели.
Вот крамолу говорите! – Афанасий насупился. – Им же мы не нравимся, они от нас нос воротят, а мы с ними дружи за здорово живешь? Как же так бояре?
Старший дьяк насупился, мол, переделаем указ – не дружить ни с кем.
«Ну вот тебе бабушка и Юрьев день! – завопил дьяк. – Так тоже нельзя. Надо ставить перед собой выполнимые препоны. А то так не только народу, но и нам никакого житья не будет. Мы то как же, бояре?»
«Ладно, ступай, служивый, мы подумаем, - старший боярин отправил Афанасия куда подальше. – Эти приказные, от них только беда. Без них намного лучше. Так бояре?»
«Истинно, батюшка!» – от радости бояре пустились в пляс вокруг своего головы.
И что там про паровоз, который вперед летит?
Да шут их разберет. такой гам подняли – слов не слышно.
246.
Как-то в мае сидели в Вене два человека в кожаных пальто.
«Вы поймите, Христофор Карлович, – говорил один из них с жаром, - суть как восхождения, так и падения Османской империи в одном и том же. В невзятии вот этого самого места, где мы с вами находимся».
«Вы хотите сказать, голубчик (иные утверждают, что собеседник употреблял слово «батенька»), что невозможность дальнейшего движения с востока на запад лишила османов экзистенциальной энергии? И они, вырвавшись от монголов, уперлись в Запад, оказавшись на руках с востоком этого самого Запада?»
«Именно, дорогой мой! – всплеснул руками тот, кого собеседник называл «голубчик» – именно! Они впитали вобрали и сохранили, но не смогли собрать пазл до конца. Выдохлись и зачахли. Энергетика, дорогой Христофор Карлович, вот что движет империями».
«Надо запомнить,» – ухмыльнулся «Христофор Карлович», посмотрел на соседнюю ворону-голубчика (надо же было назвать ворону голубем, подумал он) и взлетел.
Вторая ворона тут же взлетела за ним.
«Хочет бросить меня, не выйдет, дорогой Христофор Карлович. Вместе прилетели вместе и улетим.
А черт с тобой, полетели вместе!– махнул крылом Христофор Карлович, – беда с этими учеными».
Как-то в мае сидели в Вене два человека в кожаных пальто.
«Вы поймите, Христофор Карлович, – говорил один из них с жаром, - суть как восхождения, так и падения Османской империи в одном и том же. В невзятии вот этого самого места, где мы с вами находимся».
«Вы хотите сказать, голубчик (иные утверждают, что собеседник употреблял слово «батенька»), что невозможность дальнейшего движения с востока на запад лишила османов экзистенциальной энергии? И они, вырвавшись от монголов, уперлись в Запад, оказавшись на руках с востоком этого самого Запада?»
«Именно, дорогой мой! – всплеснул руками тот, кого собеседник называл «голубчик» – именно! Они впитали вобрали и сохранили, но не смогли собрать пазл до конца. Выдохлись и зачахли. Энергетика, дорогой Христофор Карлович, вот что движет империями».
«Надо запомнить,» – ухмыльнулся «Христофор Карлович», посмотрел на соседнюю ворону-голубчика (надо же было назвать ворону голубем, подумал он) и взлетел.
Вторая ворона тут же взлетела за ним.
«Хочет бросить меня, не выйдет, дорогой Христофор Карлович. Вместе прилетели вместе и улетим.
А черт с тобой, полетели вместе!– махнул крылом Христофор Карлович, – беда с этими учеными».
247.
Типичное кино. Типичная зима. Актеры мерзнут на площадке. В подъезде холодно. Они разговаривают.
«А кто из нас должен убивать старушку?» – спрашивает один.
«Откуда я знаю?» – отвечает другой.
«А ты читал, что Маск считает Достоевского круче Юнга и Фрейда. А возможно, даже и Адлера?
«Нет, ну круче Адлера нельзя быть я понимаю. И все же».
Режиссёр начинает сердиться. Актеры не понимают сверхзадачу.
«Вы, – говорит он, – убиваете весь мир через эту старушку и въезжаете в бессмертие».
«Ну окей, – отвечают актеры, но почему нас двое?»
«Ну а как? – распаляется режиссёр, – один из вас Маск, другой Достоевский, что не так»
«Нет, так дело не пойдет, – говорит один из актеров, – нужна надбавка за Маска».
«У Достоевского возьмешь! –отвечает режиссер и командует, – Мотор! Начали!»
И ребята взялись за топоры.
Типичное кино. Типичная зима. Актеры мерзнут на площадке. В подъезде холодно. Они разговаривают.
«А кто из нас должен убивать старушку?» – спрашивает один.
«Откуда я знаю?» – отвечает другой.
«А ты читал, что Маск считает Достоевского круче Юнга и Фрейда. А возможно, даже и Адлера?
«Нет, ну круче Адлера нельзя быть я понимаю. И все же».
Режиссёр начинает сердиться. Актеры не понимают сверхзадачу.
«Вы, – говорит он, – убиваете весь мир через эту старушку и въезжаете в бессмертие».
«Ну окей, – отвечают актеры, но почему нас двое?»
«Ну а как? – распаляется режиссёр, – один из вас Маск, другой Достоевский, что не так»
«Нет, так дело не пойдет, – говорит один из актеров, – нужна надбавка за Маска».
«У Достоевского возьмешь! –отвечает режиссер и командует, – Мотор! Начали!»
И ребята взялись за топоры.
248.
Гостиница «Англетер». Буфет. Маяковский сидит и пьет пиво.
Входит Лермонтов, весь такой нарядный ,в шпорах и при шпаге. Садится к Маяковскому: «Ну что, Вольдемар, ты уже в говно?»
«Не, – отвечал с досадой Маяковский, – я только начал».
«А между тем Есенин – большевик, пойдем его повесим!» – запальчиво предлагает Лермонтов.
«Он не может быть большевиком, отвечает ему великий пролетарский поэт, – большевик это тот, кто считает себя бессмертным, действует как бессмертный. Большевик это типа Петра Первого кто-то или там Атилла какой-нибудь. Они путают себя с объектом, подменяют собою Вселенную. А Есенин, он не сегодня-завтра сам от тоски своих стихов помрет.
Нет, он не большевик, Миша. И мы с тобой тоже ни х.. не большевики. Особенно ты. Слишком ты интеллигентный для этого.
Я бы мог, – закончил Маяковский, – но я знаю разницу между собой и миром и преодолеть это знание не могу».
«Ладно, – говорит Лермонтов я тебя уверяю, что он большевик и вообще за Брик волочится».
«Так что же ты сразу-то не сказал? Где он?» – Маяковский вскочил и бросился из буфета, ломая все на пути.
«Какой горячий! – задумчиво глядя ему вслед, подумал Михаил Юрьевич. – Такой и правда убить может. Пойти что ли посмотреть?»
И вышел следом.
Гостиница «Англетер». Буфет. Маяковский сидит и пьет пиво.
Входит Лермонтов, весь такой нарядный ,в шпорах и при шпаге. Садится к Маяковскому: «Ну что, Вольдемар, ты уже в говно?»
«Не, – отвечал с досадой Маяковский, – я только начал».
«А между тем Есенин – большевик, пойдем его повесим!» – запальчиво предлагает Лермонтов.
«Он не может быть большевиком, отвечает ему великий пролетарский поэт, – большевик это тот, кто считает себя бессмертным, действует как бессмертный. Большевик это типа Петра Первого кто-то или там Атилла какой-нибудь. Они путают себя с объектом, подменяют собою Вселенную. А Есенин, он не сегодня-завтра сам от тоски своих стихов помрет.
Нет, он не большевик, Миша. И мы с тобой тоже ни х.. не большевики. Особенно ты. Слишком ты интеллигентный для этого.
Я бы мог, – закончил Маяковский, – но я знаю разницу между собой и миром и преодолеть это знание не могу».
«Ладно, – говорит Лермонтов я тебя уверяю, что он большевик и вообще за Брик волочится».
«Так что же ты сразу-то не сказал? Где он?» – Маяковский вскочил и бросился из буфета, ломая все на пути.
«Какой горячий! – задумчиво глядя ему вслед, подумал Михаил Юрьевич. – Такой и правда убить может. Пойти что ли посмотреть?»
И вышел следом.
249.
Во время очередного заседания в думе, после того как бояре уже задыхались в словесном угаре, встал боярин Сиволапов и сказал примерно следующее (хотя писец думский мог и придумать, конечно, никто уже не помнит, даже старики): вы все дурни, ибо вы все умрете, и правые и неправые, и ваша правда дурацкая не будет никому нужна.
Ваши дети изобретут свою и будут так же, как вы, и будут за нее хлестаться.
А потом их дети и так далее. Но знайте, придет время наступления угольной эры, когда никому не будет важно, где правда, что правда и зачем правда.
И тогда все живущие будут счастливы самим фактом жизни своей. А не всеми этими вашими побрякушками, идеями и фобиями.
Шизошик наконец-то воцарится над нами, и мы возрадуемся все.
«Ты закончил?» – спросил его старший боярин, когда Сиволапов остановился перевести дух после тирады, которая далась ему нелегко.
Он вынашивал ее тридцать лет или больше.
«Да!» – сказал боярин и рухнул без чувств, а бояре снова начали ругаться и топать ногами, а старший боярин – увещевать их, правда, без особого успеха.
Часа через два все устали, успокоились, расселись по местам, лишь Сиволапов остался лежать, он уже донес свою правду до конца.
Во время очередного заседания в думе, после того как бояре уже задыхались в словесном угаре, встал боярин Сиволапов и сказал примерно следующее (хотя писец думский мог и придумать, конечно, никто уже не помнит, даже старики): вы все дурни, ибо вы все умрете, и правые и неправые, и ваша правда дурацкая не будет никому нужна.
Ваши дети изобретут свою и будут так же, как вы, и будут за нее хлестаться.
А потом их дети и так далее. Но знайте, придет время наступления угольной эры, когда никому не будет важно, где правда, что правда и зачем правда.
И тогда все живущие будут счастливы самим фактом жизни своей. А не всеми этими вашими побрякушками, идеями и фобиями.
Шизошик наконец-то воцарится над нами, и мы возрадуемся все.
«Ты закончил?» – спросил его старший боярин, когда Сиволапов остановился перевести дух после тирады, которая далась ему нелегко.
Он вынашивал ее тридцать лет или больше.
«Да!» – сказал боярин и рухнул без чувств, а бояре снова начали ругаться и топать ногами, а старший боярин – увещевать их, правда, без особого успеха.
Часа через два все устали, успокоились, расселись по местам, лишь Сиволапов остался лежать, он уже донес свою правду до конца.
250.
«Тут к тебе Дед Мороз приходил», - Сигизмунд Лазаревич повернулся к Саре и сказал, чтобы не надеялась. Сара пожала плечами: «Я давно ни на что не надеюсь. Другое дело, что что-то во мне продолжает надеяться, но это не я». «А кто?» - спросил сурово Сигизмунд Лазаревич, -«Как можешь ты позволять жить в тебе кому-то другому. Ты что шизофреничка?» «Да откуда я знаю, кто я. Вчера была Сметана, сегодня Простокваша. Вы, вообще, в курсе, что с холодильником разговариваете? И потом, почему внутри одушевленного предмета может быть только другой одушевленный? А наоборот нельзя? Или вместе? Я же могу быть и Сарой и холодильником». «Вот», - обрадовался Сигизмунд Лазаревич, - «значит это холодильник надеется». «Ну да», - сказал холодильник, - «я надеюсь, что электричество не отключат». « А я», - сказала Сара, - «тогда уже точно ни на что не надеюсь. Вот ведь вы разговариваете с холодильником даже, а моих чувств не замечаете». «Тут ты не права, милочка», - Сигизмунд Лазаревич широко улыбнулся, - «Новый год все замечает!».
«Тут к тебе Дед Мороз приходил», - Сигизмунд Лазаревич повернулся к Саре и сказал, чтобы не надеялась. Сара пожала плечами: «Я давно ни на что не надеюсь. Другое дело, что что-то во мне продолжает надеяться, но это не я». «А кто?» - спросил сурово Сигизмунд Лазаревич, -«Как можешь ты позволять жить в тебе кому-то другому. Ты что шизофреничка?» «Да откуда я знаю, кто я. Вчера была Сметана, сегодня Простокваша. Вы, вообще, в курсе, что с холодильником разговариваете? И потом, почему внутри одушевленного предмета может быть только другой одушевленный? А наоборот нельзя? Или вместе? Я же могу быть и Сарой и холодильником». «Вот», - обрадовался Сигизмунд Лазаревич, - «значит это холодильник надеется». «Ну да», - сказал холодильник, - «я надеюсь, что электричество не отключат». « А я», - сказала Сара, - «тогда уже точно ни на что не надеюсь. Вот ведь вы разговариваете с холодильником даже, а моих чувств не замечаете». «Тут ты не права, милочка», - Сигизмунд Лазаревич широко улыбнулся, - «Новый год все замечает!».
251.
Бояре задумались, чем поразить народ и царя-батюшку в новом году, стали советоваться с дьяками разных приказов и теребить служивых всяких из палат каменных по поводу нарративов.
Те отнекивались от них, прятались и убегали, ибо страсть не любили бояр. Считали их никчемными, ненужными и лишними. Некоторые бояре это тоже понимали, в смысле настроения об них, и старались быть полезными несмотря не на что.
Так, боярин Лопухин отменил в своих вотчинах крепостное право, но рабы не ушли, а пожаловались царю и великому князю, и боярин Лопухин был вынужден отправиться на ближайшую войну в чине лейтенанта королевских мушкетеров.
Хорошо хоть не гвардейцем кардинала – шептались за спиной злые языки.
Другой боярин начал гнать водку в своих владения с такой силой, что все кроме водки запахло и в соседних краях.
Это усердие в конце концов пошло на пользу казне. Царь ввел монополию на водку, и боярина этого, другого поставили над этой монополией надзирать.
Вот так и жили.
Вроде бы усердствовали оба, а какие разные результаты.
Другие бояре тоже пытались, но таких выдающихся результатов не достигали.
В результате на заседании решили в следующие годы подробно заняться культурой, особенно эстрадой и ремеслами.
После этого все успокоились, и все пошло своим чередом.
Бояре задумались, чем поразить народ и царя-батюшку в новом году, стали советоваться с дьяками разных приказов и теребить служивых всяких из палат каменных по поводу нарративов.
Те отнекивались от них, прятались и убегали, ибо страсть не любили бояр. Считали их никчемными, ненужными и лишними. Некоторые бояре это тоже понимали, в смысле настроения об них, и старались быть полезными несмотря не на что.
Так, боярин Лопухин отменил в своих вотчинах крепостное право, но рабы не ушли, а пожаловались царю и великому князю, и боярин Лопухин был вынужден отправиться на ближайшую войну в чине лейтенанта королевских мушкетеров.
Хорошо хоть не гвардейцем кардинала – шептались за спиной злые языки.
Другой боярин начал гнать водку в своих владения с такой силой, что все кроме водки запахло и в соседних краях.
Это усердие в конце концов пошло на пользу казне. Царь ввел монополию на водку, и боярина этого, другого поставили над этой монополией надзирать.
Вот так и жили.
Вроде бы усердствовали оба, а какие разные результаты.
Другие бояре тоже пытались, но таких выдающихся результатов не достигали.
В результате на заседании решили в следующие годы подробно заняться культурой, особенно эстрадой и ремеслами.
После этого все успокоились, и все пошло своим чередом.
252.
Галактические привязанности никому не дают покоя, по крайней мере во сне.
Потом, конечно, мало кто, что помнит, на Савелий Заблудовский помнил все.
Как таскался по грязным закоулкам Марса, как мерз в чёрной дыре на задворках Млечного пути.
Савелий верил в бессмертие, он и был таким, ибо каким ты хочешь быть – таким и будешь.
Он пытался рассказывать о своих снах, но все смеялись.
Приземленные людишки интересовались только банковским счетом и анализами.
Причем анализами постольку поскольку, а счетом скурпулезно.
Он презирал их. Он стремился к звездам. А приходилось слушать разговоры о проделках мировой закулисы, меню чьих-то обедов и ужинах, любовных похождениях, да если бы любовных, а то просто тупых перипихонах, сплетнях про начальство.
Все это было невыносимо.
Савелий поддакивал и терпел.
Савелий работал парикмахером.
Галактические привязанности никому не дают покоя, по крайней мере во сне.
Потом, конечно, мало кто, что помнит, на Савелий Заблудовский помнил все.
Как таскался по грязным закоулкам Марса, как мерз в чёрной дыре на задворках Млечного пути.
Савелий верил в бессмертие, он и был таким, ибо каким ты хочешь быть – таким и будешь.
Он пытался рассказывать о своих снах, но все смеялись.
Приземленные людишки интересовались только банковским счетом и анализами.
Причем анализами постольку поскольку, а счетом скурпулезно.
Он презирал их. Он стремился к звездам. А приходилось слушать разговоры о проделках мировой закулисы, меню чьих-то обедов и ужинах, любовных похождениях, да если бы любовных, а то просто тупых перипихонах, сплетнях про начальство.
Все это было невыносимо.
Савелий поддакивал и терпел.
Савелий работал парикмахером.
253.
Бояре, вдохновленные победами на многих участках своей деятельности, решили взяться за энергетику.
Решили пригласить Дон Кихота, самого популярного в мире борца с возобновляемыми источниками энергии.
Неравнодушный человек прибыл в здание верхом, ибо всегда был готов смотреть этим самым источникам в лицо.
Беспримерный борец за прибыли нефтяных кампаний и жизни червяков разразился гневной тирадой и был встречен аплодисментами.
Бояре ничего не поняли, но эмоционально почувствовали единение и подхватили импульс, источаемый блистательным сыном ламанчей.
Все шло хорошо, пока герой не заговорил о превратностях любви и начал читать стихи.
Чувствительные бояре решили поехать на Воробьевы горы – показать гостю Москву всю с высоты.
А там, как на грех, Герцен с Огаревым – ну и понеслась. Еле-еле от революции отбились.
Отвезли Дон Кихота на вокзал. РЖД, правда, никак не хотели цеплять отдельный вагон для лошади гостя. Пришлось пообещать лишить царских привилегий. Дело сразу сладилось.
На перроне играл оркестр, все плакали, неутомимый борец за чистоту нравов махал копьем из окна.
Все было хорошо.
Бояре, вдохновленные победами на многих участках своей деятельности, решили взяться за энергетику.
Решили пригласить Дон Кихота, самого популярного в мире борца с возобновляемыми источниками энергии.
Неравнодушный человек прибыл в здание верхом, ибо всегда был готов смотреть этим самым источникам в лицо.
Беспримерный борец за прибыли нефтяных кампаний и жизни червяков разразился гневной тирадой и был встречен аплодисментами.
Бояре ничего не поняли, но эмоционально почувствовали единение и подхватили импульс, источаемый блистательным сыном ламанчей.
Все шло хорошо, пока герой не заговорил о превратностях любви и начал читать стихи.
Чувствительные бояре решили поехать на Воробьевы горы – показать гостю Москву всю с высоты.
А там, как на грех, Герцен с Огаревым – ну и понеслась. Еле-еле от революции отбились.
Отвезли Дон Кихота на вокзал. РЖД, правда, никак не хотели цеплять отдельный вагон для лошади гостя. Пришлось пообещать лишить царских привилегий. Дело сразу сладилось.
На перроне играл оркестр, все плакали, неутомимый борец за чистоту нравов махал копьем из окна.
Все было хорошо.
254.
Выпивали как-то Горький Алексей Максимович и Решетников Федор Михайлович.
Были они писателями и работали в жанре отображения жизни рабочих. Тяжелой жизни. Суровой.
И вот Горький после неизвестно какой по счету рюмки говорит: «Ненужную же мы, Федя, создаем конкуренцию. Зачем нас двое? Этак нас никакое Капри не выдержит. И особняк Рябушинского будет тесен нам. К чему это все?»
Федор Михайлович слушал его, слушал да и ушел из жизни.
И в его честь назвали только сквер, да еще имя-отчество досталось Достоевскому.
А в честь Горького чего только не назвали…
Вот какие странные судьбы у пролетарских писателей были. Теперь уж нет. Без пролетариев и писатели перевелись.
Выпивали как-то Горький Алексей Максимович и Решетников Федор Михайлович.
Были они писателями и работали в жанре отображения жизни рабочих. Тяжелой жизни. Суровой.
И вот Горький после неизвестно какой по счету рюмки говорит: «Ненужную же мы, Федя, создаем конкуренцию. Зачем нас двое? Этак нас никакое Капри не выдержит. И особняк Рябушинского будет тесен нам. К чему это все?»
Федор Михайлович слушал его, слушал да и ушел из жизни.
И в его честь назвали только сквер, да еще имя-отчество досталось Достоевскому.
А в честь Горького чего только не назвали…
Вот какие странные судьбы у пролетарских писателей были. Теперь уж нет. Без пролетариев и писатели перевелись.
255.
Бояре совсем приуныли.
Царь давно забыл о нас – шептались иные по углам. Он теперь все больше с думскими дьяками совещается,да с прочими – не нами.
«Что делать будем, бояре?» – вопрос публично на заседании Ювеналий Федоров, знатный боярин. «Я, – сказал он, – не как другие-всякие, которые шепчутся, я привык прямо. Нам пора выпрямлять взаимодействие и подставлять наше плечо царю-батюшке. Помогать в многотрудных его деяниях. Мы должны взяться за идеологию».
«Это как?»– закричали ему.
«А так, – не смутился он. – Надо писать! Народу. Мы должны писать и разъяснять наши мысли, а также действия царя, солнца нашего. Мы, бояре, создадим союз писателей».
«Боярских?» - скептически отозвался кто-то.
«Зачем боярских? - снизошел Ювеналий, – кроме нас все равно писать никто не обучен».
И впрямь.
Многие живописали сцену после произнесения этих слов. Лучше всех описал ее Гоголь Николай Васильевич., назвав подобную сцену «немой».
Впрочем, тут вкусы могут и расходиться. Ибо многие брались описывать сей прецедент.
А Союз писателей создали.
Действительно.
Но позже.
Бояре совсем приуныли.
Царь давно забыл о нас – шептались иные по углам. Он теперь все больше с думскими дьяками совещается,да с прочими – не нами.
«Что делать будем, бояре?» – вопрос публично на заседании Ювеналий Федоров, знатный боярин. «Я, – сказал он, – не как другие-всякие, которые шепчутся, я привык прямо. Нам пора выпрямлять взаимодействие и подставлять наше плечо царю-батюшке. Помогать в многотрудных его деяниях. Мы должны взяться за идеологию».
«Это как?»– закричали ему.
«А так, – не смутился он. – Надо писать! Народу. Мы должны писать и разъяснять наши мысли, а также действия царя, солнца нашего. Мы, бояре, создадим союз писателей».
«Боярских?» - скептически отозвался кто-то.
«Зачем боярских? - снизошел Ювеналий, – кроме нас все равно писать никто не обучен».
И впрямь.
Многие живописали сцену после произнесения этих слов. Лучше всех описал ее Гоголь Николай Васильевич., назвав подобную сцену «немой».
Впрочем, тут вкусы могут и расходиться. Ибо многие брались описывать сей прецедент.
А Союз писателей создали.
Действительно.
Но позже.
256.
Кадры. Кадры всегда были слабостью бояр.
Поставить своего человечка в хорошее место – это шахматы чиновничьего мира. И бояре упражнялись в этой игре день и ночь.
Составляли партии свои и разрушали чужие.
Ситуационные союзы кружили голову непосвященным своей скоротечностью и отчаянностью. И вот опять Дормидонт Скороспелов пытается провести своего деверя главой посольства в Неметчину.
Ему противостоит дружная команда во главе с дьяком Ивановым.
Старший боярин с удовольствием наблюдает за финальным раундом состязаний. Все сейчас он и решит.
Стороны прекрасно подготовлены. Яркие подачи и великолепные сейвы. Концовка все ближе. И вот старший боярин объявляет голосование.
Кандидаты обеих сторон проигрывают малоизвестному писарю из Ельца. Сведущие не удивлены, а дьяк Иванов и боярин Скороспелов подавлены.
Ничего, ребята, в другой раз – с отеческой улыбкой успокаивает их старший боярин. Впереди еще много хороших должностей. Всем хватит.
Но не все получат -усмехается он в окладистую бороду и опрокидывает чарку хлебного вина.
Смеркается…
Кадры. Кадры всегда были слабостью бояр.
Поставить своего человечка в хорошее место – это шахматы чиновничьего мира. И бояре упражнялись в этой игре день и ночь.
Составляли партии свои и разрушали чужие.
Ситуационные союзы кружили голову непосвященным своей скоротечностью и отчаянностью. И вот опять Дормидонт Скороспелов пытается провести своего деверя главой посольства в Неметчину.
Ему противостоит дружная команда во главе с дьяком Ивановым.
Старший боярин с удовольствием наблюдает за финальным раундом состязаний. Все сейчас он и решит.
Стороны прекрасно подготовлены. Яркие подачи и великолепные сейвы. Концовка все ближе. И вот старший боярин объявляет голосование.
Кандидаты обеих сторон проигрывают малоизвестному писарю из Ельца. Сведущие не удивлены, а дьяк Иванов и боярин Скороспелов подавлены.
Ничего, ребята, в другой раз – с отеческой улыбкой успокаивает их старший боярин. Впереди еще много хороших должностей. Всем хватит.
Но не все получат -усмехается он в окладистую бороду и опрокидывает чарку хлебного вина.
Смеркается…
257.
«Большевизм никогда не умрет!» – сказал Ленин.
«Как, впрочем, и меньшевизм,» – сказал Троцкий.
Но Сталин, Сталин промолчал. Только улыбнулся в усы.
Пока жив Марс мы все будем жить вечно.
«А почему именно Марс?» – спросил Незнайка, когда они вышли из музея старых цивилизаций.
«Ну как почему? – ответил Василий Иванович, придерживая коня под уздцы. – Видишь ли, Марсу нужны гастарбайтеры, они очень в них нуждаются, и они отправили на все планеты своих, чтобы они построили корабли и заставили аборигенов переселяться на Марс. А это под силу только большевикам».
«Ну и? – Незнайка по-прежнему не догонял.
«Ну и на Земле Маск успешно справляется. Главное ведь что? Создать спрос, а потом монополизировать сбыт. Сейчас фаза создания спроса. А что лучше всего создает спрос? Правильно – отсутствие выбора. Чем хуже идут дела на Земле, тем лучше. Затем билеты, затем спекуляция билетами. Демонстрационные полеты и вуаля. Все продают почки и делают предзаказы. Экономика Земли ставит рекорды ВВП, день и ночь клепая корабли и складируя горючее. Еще еда, одежда и бесчисленное количество мелочей».
Незнайка споткнулся и сказал: « А можно еще раз сначала?»
Василий Иванович посмотрел на него и предложил: « Давай завтра еще раз сходим, и я дорасскажу. Может, понятней будет».
«Большевизм никогда не умрет!» – сказал Ленин.
«Как, впрочем, и меньшевизм,» – сказал Троцкий.
Но Сталин, Сталин промолчал. Только улыбнулся в усы.
Пока жив Марс мы все будем жить вечно.
«А почему именно Марс?» – спросил Незнайка, когда они вышли из музея старых цивилизаций.
«Ну как почему? – ответил Василий Иванович, придерживая коня под уздцы. – Видишь ли, Марсу нужны гастарбайтеры, они очень в них нуждаются, и они отправили на все планеты своих, чтобы они построили корабли и заставили аборигенов переселяться на Марс. А это под силу только большевикам».
«Ну и? – Незнайка по-прежнему не догонял.
«Ну и на Земле Маск успешно справляется. Главное ведь что? Создать спрос, а потом монополизировать сбыт. Сейчас фаза создания спроса. А что лучше всего создает спрос? Правильно – отсутствие выбора. Чем хуже идут дела на Земле, тем лучше. Затем билеты, затем спекуляция билетами. Демонстрационные полеты и вуаля. Все продают почки и делают предзаказы. Экономика Земли ставит рекорды ВВП, день и ночь клепая корабли и складируя горючее. Еще еда, одежда и бесчисленное количество мелочей».
Незнайка споткнулся и сказал: « А можно еще раз сначала?»
Василий Иванович посмотрел на него и предложил: « Давай завтра еще раз сходим, и я дорасскажу. Может, понятней будет».
258.
Когда Василий Иванович выпил целый самовар чая и объяснил Незнайке все про Марс еще пять раз, то понял даже Петька.
«А когда же тогда люди расскажут Маску, что они не хотят лететь на Марс?» – спросила Анка, пересчитав патроны.
«Скоро, Анка, скоро – наморщив лоб, отвечал Василий Иванович, – однако не знаю когда».
«А может быть, нам лучше лететь на Марс пока добровольно записывают?» – задумчиво произнес Петька, и все закивали.
Решили послать Незнайку к Маску, чтобы узнать все поподробнее: когда улет и откуда, какие вещи брать и еще тысячи вопросов.
Когда Незнайка пошел за билетами, все дружно вздохнули. «Кто,думаете, победит?» – обвел взглядом собравшихся бесстрашный комдив.
Все дружно закричали «Незнайка!» и захлопали в ладоши.
А потом пришел воспитатель и выключил свет.
Пора было ложиться спать.
Когда Василий Иванович выпил целый самовар чая и объяснил Незнайке все про Марс еще пять раз, то понял даже Петька.
«А когда же тогда люди расскажут Маску, что они не хотят лететь на Марс?» – спросила Анка, пересчитав патроны.
«Скоро, Анка, скоро – наморщив лоб, отвечал Василий Иванович, – однако не знаю когда».
«А может быть, нам лучше лететь на Марс пока добровольно записывают?» – задумчиво произнес Петька, и все закивали.
Решили послать Незнайку к Маску, чтобы узнать все поподробнее: когда улет и откуда, какие вещи брать и еще тысячи вопросов.
Когда Незнайка пошел за билетами, все дружно вздохнули. «Кто,думаете, победит?» – обвел взглядом собравшихся бесстрашный комдив.
Все дружно закричали «Незнайка!» и захлопали в ладоши.
А потом пришел воспитатель и выключил свет.
Пора было ложиться спать.
259.
Интересные наработки представили боярам дьяки из хозяйственного приказа. Они придумали методы обуздания инфляции без применения высокого процента для ссудного капитала. Для этого они предложили игру курсов валют.
Ну, например, если нехватка чего-нибудь в державе, то для пополнения дефицита и сдерживания цены этого того, чего не хватает, курс рубля завышается, и купцы везут товар по хорошим ценам.
А когда надо казну пополнить, то курс рубля понижается, и держатели валют с радостью продают валюту, и казна рушится от рублей.
Дьяки радовались и смеялись, рассказывая эту классную свою придумку. Потом отвечали на вопросы.
Боярин Сухостоев спросил дьяков, как будет обстоять дело в случае, если они упустят что/нибудь в своих расчетах или, допустим, ушлые экспортеры сами накупят товаров, привезут их, продадут и заплатят в казну, когда рубль будет дорогой.
Дьяки в ответ опять заржали и ответили, что таких умников они не знают, ибо сами такие, а другим не позволят. Ну и так далее.
Закончилась Дума, а бояре так и не поняли, сколько раз дьяки их на…ли. Решили собраться без них, а позвать дьяков из конкурирующего приказа.
Предвкушали веселье.
Интересные наработки представили боярам дьяки из хозяйственного приказа. Они придумали методы обуздания инфляции без применения высокого процента для ссудного капитала. Для этого они предложили игру курсов валют.
Ну, например, если нехватка чего-нибудь в державе, то для пополнения дефицита и сдерживания цены этого того, чего не хватает, курс рубля завышается, и купцы везут товар по хорошим ценам.
А когда надо казну пополнить, то курс рубля понижается, и держатели валют с радостью продают валюту, и казна рушится от рублей.
Дьяки радовались и смеялись, рассказывая эту классную свою придумку. Потом отвечали на вопросы.
Боярин Сухостоев спросил дьяков, как будет обстоять дело в случае, если они упустят что/нибудь в своих расчетах или, допустим, ушлые экспортеры сами накупят товаров, привезут их, продадут и заплатят в казну, когда рубль будет дорогой.
Дьяки в ответ опять заржали и ответили, что таких умников они не знают, ибо сами такие, а другим не позволят. Ну и так далее.
Закончилась Дума, а бояре так и не поняли, сколько раз дьяки их на…ли. Решили собраться без них, а позвать дьяков из конкурирующего приказа.
Предвкушали веселье.
260.
Меркель и Трюдо сидят на берегу Женевского озера.
Ну, натурально, кофе, бриоши, не то Монтре, не то Веве.
Тишина, покой, нежарко и при этом весна. Шарфы еще нужны, впрочем, и куртки тоже. Ну да неважно все это, когда не надо никуда спешить.
Анжела спрашивает Трюдо: «Как ты вот привыкала к жизни после отставки?» – после того как о погоде и природе уже поговорили.
«А что тут привыкать? Выспалась, потом еще, потом еще, и как-то само пошло. Надо скорость поменять и все. Джастин, ты еще молодой, может, вернется еще».
«Нет! – говорит ей канадец, – все, я больше не хочу».
«Ну это ты сейчас так говоришь. Все хотят вернуться. Цирковая лошадь не может пахать без зрителей».
Это ты ловко загнула Ангелика!» – восхитился Трюдо и хлопнул себя по коленке.
«А мог бы меня,» – подумала Меркель, глядя куда-то в сторону Эвиана.
«Ни за что! – прочитал ее мысли Джастин. – Лучше уж я в политику вернусь, чем вот это все. Воспоминания, байки и непонятные отношения».
«Да, – продолжала смотреть вдаль Меркель, – все-таки все мужики скоты. Так было и так будет. Традиционные ценности – что тут скажешь».
Меркель и Трюдо сидят на берегу Женевского озера.
Ну, натурально, кофе, бриоши, не то Монтре, не то Веве.
Тишина, покой, нежарко и при этом весна. Шарфы еще нужны, впрочем, и куртки тоже. Ну да неважно все это, когда не надо никуда спешить.
Анжела спрашивает Трюдо: «Как ты вот привыкала к жизни после отставки?» – после того как о погоде и природе уже поговорили.
«А что тут привыкать? Выспалась, потом еще, потом еще, и как-то само пошло. Надо скорость поменять и все. Джастин, ты еще молодой, может, вернется еще».
«Нет! – говорит ей канадец, – все, я больше не хочу».
«Ну это ты сейчас так говоришь. Все хотят вернуться. Цирковая лошадь не может пахать без зрителей».
Это ты ловко загнула Ангелика!» – восхитился Трюдо и хлопнул себя по коленке.
«А мог бы меня,» – подумала Меркель, глядя куда-то в сторону Эвиана.
«Ни за что! – прочитал ее мысли Джастин. – Лучше уж я в политику вернусь, чем вот это все. Воспоминания, байки и непонятные отношения».
«Да, – продолжала смотреть вдаль Меркель, – все-таки все мужики скоты. Так было и так будет. Традиционные ценности – что тут скажешь».
261.
Однажды Герцен посетил Боярскую думу и затем, гуляя по Воробьевым горам то ли с Огаревым, то ли с Пушкиным, все причитал «ну как же так, ну как же так». ОгаревоПушкин ему в ответ всегда говорил одно и то же: « Да вот так-с,милостивый государь».
Так они и гуляли и в дождь, и в холод, пока совсем Герцен не забыл лица бояр, когда они его спрашивали: А что ж вы считаете, мы произошли от рабов?»
А он им в ужасе: «Нет, нет я не настаиваю!» – и плакал.
В общем, бояре стерлись из памяти Герцена, но не забылись совсем. Он помнил о них подсознательно через века и потому дал это эпическое название своему творению - «Былое и Дума». Ну или как-то так. Его ПушкиноОгарев потом сильно укорял – типа идешь на поводу, испугался бояр.
А он только хмурился в ответ и шептал: «Уйди от меня Огарев, отстань от меня Пушкин».
В результате уехал от греха в Париж, чтобы только их не видеть, но, говорят, они и там ему являлись и все спрашивали: «Кто виноват?»
Однажды Герцен посетил Боярскую думу и затем, гуляя по Воробьевым горам то ли с Огаревым, то ли с Пушкиным, все причитал «ну как же так, ну как же так». ОгаревоПушкин ему в ответ всегда говорил одно и то же: « Да вот так-с,милостивый государь».
Так они и гуляли и в дождь, и в холод, пока совсем Герцен не забыл лица бояр, когда они его спрашивали: А что ж вы считаете, мы произошли от рабов?»
А он им в ужасе: «Нет, нет я не настаиваю!» – и плакал.
В общем, бояре стерлись из памяти Герцена, но не забылись совсем. Он помнил о них подсознательно через века и потому дал это эпическое название своему творению - «Былое и Дума». Ну или как-то так. Его ПушкиноОгарев потом сильно укорял – типа идешь на поводу, испугался бояр.
А он только хмурился в ответ и шептал: «Уйди от меня Огарев, отстань от меня Пушкин».
В результате уехал от греха в Париж, чтобы только их не видеть, но, говорят, они и там ему являлись и все спрашивали: «Кто виноват?»
262.
«Вот скажи мне, Сашка, – сказала Арина Родионовна, подавая сорванцу кружку и дожидаясь, когда сердцу его станет веселее, – почему крепостные называются душами? Они все живые люди пока не умрут».
«Вот именно, добрая няня, отвечал подобревший Александр Сергеевич, – они, пока живы, числятся за земной канцелярией, а как помрут – за небесной. И, чтобы не было разночтений, ввели сквозной учет. Так нам в гимназии говорили. Но, я думаю, все это от того, что у них ничего своего нет кроме души, вот поэтому они просто души».
«Но ведь это неправильно, – прошептала Арина Родионовна, – так же нельзя, девятнадцатый век на дворе».
«А ты не умничай, чай есть кому думать, и давай-ка принеси мне еще кружку, а то растеребила ты мне ее, она еще веселья хочет».
«Вот тебе лишь бы бухать, а о народе думать ты совсем не желаешь».
«Перестань ворчать, колдунья, я все слышу, а о крепостных мне думать: я их заложил, чтобы жениться. Так что я свободен, по крайней мере в этой части».
Когда няня вернулась с новой кружкой, Сашенька уже спал.
«Какой он все-таки милый!» – подумала старая няня.
«Вот скажи мне, Сашка, – сказала Арина Родионовна, подавая сорванцу кружку и дожидаясь, когда сердцу его станет веселее, – почему крепостные называются душами? Они все живые люди пока не умрут».
«Вот именно, добрая няня, отвечал подобревший Александр Сергеевич, – они, пока живы, числятся за земной канцелярией, а как помрут – за небесной. И, чтобы не было разночтений, ввели сквозной учет. Так нам в гимназии говорили. Но, я думаю, все это от того, что у них ничего своего нет кроме души, вот поэтому они просто души».
«Но ведь это неправильно, – прошептала Арина Родионовна, – так же нельзя, девятнадцатый век на дворе».
«А ты не умничай, чай есть кому думать, и давай-ка принеси мне еще кружку, а то растеребила ты мне ее, она еще веселья хочет».
«Вот тебе лишь бы бухать, а о народе думать ты совсем не желаешь».
«Перестань ворчать, колдунья, я все слышу, а о крепостных мне думать: я их заложил, чтобы жениться. Так что я свободен, по крайней мере в этой части».
Когда няня вернулась с новой кружкой, Сашенька уже спал.
«Какой он все-таки милый!» – подумала старая няня.