Прошёл год со смерти Константина Крылова. Не могу сказать, что хорошо знал его, но мне посчастливилось неоднократно видеть его вживую. Недавно дослушал его курс по философии, и, пожалуй, это лучшее, что я слышал об Аристотеле за долгое время. Кто бы ещё мог так просто и понятно объяснить любую тему? И кто может это сегодня?

В случае Крылова смерть пришла совсем невовремя. Увы, это не фигура речи, подобающая в такой ситуации, — это действительно так. Видно, что он мог написать в десять раз больше книг, прочесть в сто раз больше лекций, и ещё больше — плодотворно пообщаться и повлиять на многих людей. Конечно, "но и того, что было сделано..." и прочее, однако, досада и боль от этой утраты не становится меньше.

Мне будет очень не хватать этого человека.

В России N-word — это "русский". Правда, по другим причинам.

В 1990-м году следующие двадцать лет Джордж Буш объявил "декадами мозга" — двумя десятилетиями активного спонсирования различных нейроисследований. От них, конечно, ожидалось решение чисто прикладных вопросов — профилактика болезни Альцгеймера, лечение участившихся случаев депрессии и т.д. Однако, не только. Во время второй «декады мозга» на вступительной речи была произнесена следующая фраза: «Ещё 10 лет назад было бы чистой спекуляцией считать, что когда-нибудь станет возможным наблюдать за тем, как мыслит мозг». Достаточно очевидно, что у собравшихся там учёных были явные проблемы с концептуализацией: трудно себе представить, как при помощи магнитно-резонансной томографии можно увидеть саму мысль в её феноменальном измерении, а не сопутствующие ей физиологические процессы.

Очевидно, что между нейрохимическими процессами в моём мозге и моим же воспоминанием, скажем, о поездке в Калининград — в аэропорту шёл дождь, и темновато-зелёная листва, почти как в Петербурге, шелестела от капающей воды — есть определённая связь. Как только я выбираю вспомнить всё это, нейрофизиолог зафиксирует, как поочерёдно активируются области, отвечающие за долговременную и кратковременную память: из закромов памяти я вынимаю это воспоминание, чтобы оно стало доступно моему мысленному взору. Однако, как ни описывай учёный этот процесс, он будет иметь только половину картины: один из двух удивительно параллельных друг другу процессов, которые было бы трудно отождествить. С тем же успехом учёный может внимательно наблюдать, как при воспоминании учащается или замедляется сердечный пульс. Со времён Аристотеля, мало кому из учёных придёт в голову сопоставлять процесс припоминания и биение сердца. Но многие из них всё ещё делают нечто подобное, когда речь заходит о мозге.

Конечно, у этого есть некоторые причины. Как правило, во время мыслительного процесса сердце остаётся безучастным, равномерно сокращаясь и работая в обычном режиме; требуются какие-то серьёзные психосоматические реакции, вызванные целым комплексом испытанных мыслей, эмоций и чувств, чтобы сердце начало биться быстрее. Иное дело наш мозг: при его изучении быстро выясняется, что количество протекающих там процессов, параллельных мышлению, огромно. Соблазнительно сделать вывод, что мышление «находится» где-то в мозге, и такое заблуждение имело место: на протяжении долгого времени нейрофизиологи пытались найти «священный Грааль сознания» — то есть его расположение. Такие поиски, впрочем, не обернулись успехом: стало понятно, что мышление — или, если быть точным, параллельные ему процессы — распределены сразу во многих участках мозга, так что при акте мысли одновременно могут активироваться тысячи нейронов по всему мозгу сразу. Такая очевидная ошибка как поиск «места сознания», т.е. попытка обнаружить материальный субстрат самих его феноменов, вызвана рядом концептуальных несуразиц, напоминающих большой снежный ком.

В этом коме, подобно зазеркалью, на подобные возражения возникает свой концептуальный ответ. Если с точки зрения феноменолога глупым является отождествление феноменов сознания и нейрофизиологических процессов, с позиций сторонника такого подхода глупостью является сама феноменология. Представление о сознании как неком не-физическом пространстве, где возникают и исчезают феноменальные переживания — это и есть концептуальная несуразица, возникшая как коллективная фантазия многих мыслителей и существующая по инерции; в случае сознания, история философии — это история ошибок и нелепостей, параноидального поклонения химерам обыденного языка. "Посмотрите на то, как много даёт нам наука: какое великое понимание окружающего мира она подарила нам! Если она не обнаруживает сознание, возможно, говорить о сознании — значит, переживать языковую болезнь".

Отсюда можно увидеть, что эти позиции асимметричны относительно друг друга. Реалисты в вопросах сознания готовы обсуждать его место в объективном мире с его возможным дополнением — анти-реалисты, или физикалисты, признают только объективный мир, и говорить о его дополнении не приходится. Поэтому сознание либо является концептуальной ошибкой и не существует (Деннет, Чёрчланд и др.), либо является концептуальной ошибкой и существует в виде иллюзии (Кит Фрэнкиш и др.). Для реалиста в вопросах сознания доступны три варианта: внешнего мира не существует, есть только сознание (Фихте, Беркли); внешний мир существует, онтологическая связь с ним проблематична — отсутствует (Лейбниц, "предустановленная гармония") или недоступна для непосредственного познания (Кант, Гуссерль, из современных — Колин МакГинн); наконец, внешний мир существует, и он, наряду с сознанием, является одним из регионов некоего общего онтологического поля (Шеллинг, Уайтхед, "нейтральный монизм" Рассела и др).

О том, почему физикализм — удел придурков, и рулит последний вариант реализма, поговорим в следующих постах.

До сих пор не могу понять, что такое фингербоксы. Судя по всему, это как "квалиа": ты понимаешь, что это такое, только если обладаешь им.

"Не смотря на то, что фингербокс может показаться относительно простым устройством, тем не менее все совершенно наоборот, будучи с виду простым, он более чем просто коробка с отверстием. Это чрезвычайно сложное устройство, содержащее тысячи отдельных деталей".

Подписчик сообщил, что "никаких фингербоксов нет", и это такой большой и долго длящийся пранк. Ну, знаете ли, про квалиа то же самое говорят.

Одним из элементов "трудной проблемы сознания" — которую можно сформулировать, спросив, "почему феноменальные переживания, или квалиа, вообще существуют? Как материальные объекты становятся сознательными?" — является такое свойство квалиа как привативность. Имеется в виду то, что феноменальные переживания не могут передаваться от одного сознания другому. Этому посвящено великое множество мысленных экспериментов, будь то "инверсированный спектр" (что если мой красный — это ваш синий?), заканчивая "нейроучёной Мэри" или аргументом "философского зомби" Д. Чалмерса: кто-то думает как человек, ведёт себя как человек, но, вопреки старой английской поговорке, человеком не является.

Для позитивных наук это самый настоящий скандал — ведь данные с необходимостью должны воспроизводиться! Нетрудно понять, что универсальность физических законов базируется на возможности интерсубъективной передачи эмпирических данных от одного учёного к другому. Даже когда учёный открывает закон в одиночестве, он всегда апеллирует к абстрактному коллеге, который, если речь идёт о научном знании, сможет легко понять суть открытия, повторив эмпирические ходы открывшего. В случае феноменальных переживаний о такой передаче говорить не приходится. Истовые сторонники науки вроде Д. Деннета или Пола Чёрчланда заверяют нас в том, что "нужно просто подождать", сдабривая свою уверенность сюжетами из научной фантастики: когда-нибудь наука-де разберётся и с этим. Но наука не может разобраться с тем, что даже не знает как исследовать! Да, порой открытия совершаются спонтанно, но все они основаны на фиксации приборами измеряемых данных, которых просто никто не ожидал. В данном же случае приборы бессильны — феномены сознания нельзя "пощупать", хоть бы и очень совершенным прибором.

Однако, вернёмся к "привативности квалиа". Да, пожалуй, что Т. Нагель прав: изучив мозг летучей мыши от корки до корки (буквально), мы всё ещё не узнаем, каково быть летучей мышью. Но позволим себе в рамках мысленного эксперимента задаться вопросом: что если бы нам были доступны и её феноменальные переживания, т.е. квалиа? Позволит ли это сделать такие переживания воспроизводимыми и решить, наконец, проблему?

Представим, что каким-то невообразимым способом исследователю всё-таки удалось получить доступ к моему воспоминанию о поездке в Калининград. Например, теперь у него есть прибор, на который транслируется весь спектр моих переживаний в реальном времени, так что он и сам видит то, что вижу я. Тогда и он — используя упомянутый пример — тоже сможет насладиться визуальным переживанием зелёной калининградской листвы, шелестящей под дождём. Однако, будет ли это означать, что он получил доступ к моим феноменальным переживаниям? Иными словами, становится ли он в этот момент мной или просто копирует воспоминание и переживает его сам, так что мои квалиа, да и я сам оказываемся чем-то вроде надетых на учёного очков виртуальной реальности? По моему мнению, если при таком наблюдении он сохраняет индивидуальные границы своего сознания, наблюдение будет опосредованным, и верен второй вариант.

Вообразим себе ещё более странную ситуацию. Представим, что пытливый исследователь не только получил возможность считывать моё воспоминание о поездке в Калининград с видом от 1-го лица – теперь он буквально может соединить наши мозги. На первый взгляд кажется, что такое наблюдение является непосредственным: нет различных опосредующих наблюдение приборов, восприятия картинки на них через глаза и обработки данных нервной системой, однако остаётся ли здесь какая-либо форма опосредования, а именно – разница между моим сознанием и сознанием учёного? Иными словами — являемся ли мы в момент соединения наших мозгов единым сознанием или раздвоенным?

Если верно второе, то это никуда не годится: учёный по-прежнему будет копировать воспоминание. Всё, чего он добьётся, соединив наши мозги, так это сокращения числа посредников, однако ему придётся остановиться на последнем рубеже опосредования — границе между нашими "сознаниями", которые-то и являются субъектами переживания. Во втором же случае, т.е. когда наши сознания стали единым целым — не будем обсуждать здесь всё то недоумение, которое встретят два наших «я», слившись в одно — мы приходим... к самой обыкновенной ситуации переживания от 1-го лица, с которой каждый из нас сталкивается каждый день! Только теперь сознание одно, а носителей — двое. Занавес, аплодисменты.

Иными словами, преодоление такого свойства квалиа как "привативность" и его идеальное воспроизведение пытливым исследователем не проливают свет на то, как именно оно связано с телом и что это вообще такое. С тем же успехом он мог бы и лично приехать в Калининград, а затем, созерцая листву, отслеживать собственную мозговую активность. Кажется, это именно та ситуация, которую мы и так имеем на сегодняшний день. Не похоже, что это решает проблему.

Друзья, в 18:00 состоятся экспресс-чтения последних параграфов "Об истолковании" Аристотеля. Если прочтём быстро, и останется время, обсудим весь текст в целом. Присоединяйтесь!

Тексты:
английский / русский
p.s. Записи предыдущих чтений вскоре выложу на диск.

На фоне того, что происходит последнее время со стоицизмом — как же всё-таки приятно, что платоническая традиция остаётся в тени. Слабоумной городской буржуазии из неё попросту нечего взять, не за что зацепиться, а ведь это не менее практико-ориентированная философия. Мне трудно представить себе статью на Vice или Reddit "10 правил жизни Плотина" или вообразить лежащую на магазинной полке книгу "Неоплатонизм для чайников". И это хорошо.

Очередная встреча читательского клуба пройдет сегодня в 18:00. Мы начнём читать "Категории" Аристотеля — хорошая возможность присоединиться! Чтения, как и раньше, пройдут прямо здесь.

Тексты:
английский / русский

Многочисленные учения 19-20вв. пытались убедить нас в том, что сознание это "симптом", "след" или даже "отходы" тела. Однако, вполне вероятно, что это тело и вообще всё телесно-материальное является таким симптомом, следом и отходами.

Согласно многим философам (см. Nagel 1961, The Structure of Science), главной метафизической установкой современной науки является физикализм — представление о том, что всё существующее физично, а физично всё то, что в принципе изучаемо физикой. Сюда примыкают и остальные естественные науки, вроде бы сводимые к физике (например, биология). Однако, эта установка является проблематичной сразу по двум причинам.

Во-первых, не ясно, о какой физике идёт речь? С этим вопросом связана т.н. дилемма Хемпела, её можно сформулировать так — говорим ли мы о физике a priori или a posteriori? Априорно понятая физика — это завершённая теория всего; идеальная наука, которой больше нечего изучать. Наоборот, физика, понятая апостериорно, отсылает нас к её состоянию на сегодняшний день. Отсюда понятно, что и физикализм может быть понят двояким способам. В обоих случаях мы заходим в тупик: априорный физикализм совершенно тёмен, ведь мы не знаем, какой будет идеальная физика будущего. Нет никаких гарантий, что эта физика не будет говорить об ангелах, телепатии, жизни после смерти, Боге и т.д; апостериорный физикализм тёмен по схожим причинам, поскольку физика развивается в потоке всё новых и новых опытных данных.

Во-вторых, и это более важно, — есть нечто такое, что современной физикой не изучается в принципе. Если ей доступно всё, что обладает количественной (quantitative) природой, то существует целое множество феноменов, природа которых является качественной (qualitative). Мне уже доводилось писать о том, что разделение вещей на физические / не-физические произошло во времена Галилея, когда был создан сам проект математизированного естествознания. В материальных объектах Галилей усматривал четыре основных характеристики: размер, форму, местоположение и движение. Однако, всё то, восприятие чего носит качественный, не сосчитываемый характер, исключалось из физического описания. К примеру, если я срываю с дерева яблоко и хочу его изучить, в рамках Галилеевской физики я буду говорить о его размере (большое), форме (круглое), местоположении (в моей руке) и движении (моя рука двигается или роняет его, так что оно падает на землю). Однако, как физический объект, яблоко не обладает зелёным цветом, у него нет характерного кисло-сладкого вкуса и запаха и т.д. Подобным свойствам сам Галилей отводил место в нашей душе. Со временем про душу на Западе благополучно забыли, но едва ли можно забыть про то, что у яблока есть цвет, вкус и запах — эти свойства никуда не деваются вне зависимости от наших теологических представлений.

Как нетрудно догадаться, сознание как раз и является тем местом, где реализуются качественные свойства объектов. Качественной природой обладают не только чувственные переживания, но и вообще мысли, операции логики, эмоции и идеальные объекты. Что всё это носит именно качественный, не поддающийся счёту характер, легко показать на простом примере. Представим, что мы попробовали сорванное яблоко на вкус, и оно нам не нравится. Эта «нравимость» является качественным свойством. Тот факт, что язык позволяет говорить нам «немного нравится» или «сильно не нравится», не должен вводить нас в заблуждение. Случись нам выстроить некую шкалу, нижнее значение которой будет определено как «абсолютно не нравится», а верхнее — «абсолютно нравится», расположив большое количество переходных характеристик («почти абсолютно не нравится», «очень сильно не нравится» и т.д.), мы по-прежнему не смогли бы обнаружить никакого численного соотношения. Например, можно сказать, что «сильно нравится» это «больше», чем «в принципе нравится», однако эти характеристики нельзя как-либо сосчитать или сравнить, положив на воображаемые чаши весов.

Отсюда мы можем сделать вывод, что на сегодняшний день с понятием «физического» что-то определённо не так. Если физическое = изучаемое количественными методами физики, то либо физическим является далеко не всё, либо само наше понимание физического ограничено. Оставленная в современном виде, физика никогда не сможет найти и как-то зарегистрировать феноменальное сознание, и «трудная проблема» так и не найдёт решения.

Физикализм бывает редуктивный и не-редуктивный. Первый, грубо говоря, сводится к следующему: если всё существующее физично (1), физичное это то, что изучается физикой как первичная реальность (2), а физикой как первичная реальность изучаются фундаментальные частицы (3), то всё — это фундаментальные частицы. Стало быть, если что-то не является фундаментальными частицами, оно не физично, а если оно не физично, оно не существует. Если принять, что всё состоит из ф. частиц, всё равно остаётся вопрос, что это за конгломераты, которые возникают из них, и почему у них, например, есть свои законы — например, различие между ньютоновской и квантовой механикой. Конгломераты частиц, «макрообъекты», имеют несколько иные свойства, чем сами частицы, из которых они состоят. Поэтому, как правило, степень редуктивности как-то смягчается :)

Так, существует понятие супервентности. Супервентность — это свойство двух систем, при котором ни одно изменение в первой системе не проходит бесследно для второй. Например, когда вы смотрите в зеркало, любое ваше движение, при прочих равных, тут же повторяется зеркальным отражением. В таком случае говорится, что отражение супервентно на том, что оно отражает. Супервентный физикализм, стало быть, утверждает, что часть "всего" является ф. частицами, а остальная на них супервентна. Рассмотрим эту позицию ещё на одном примере.

Взгляните на этот точечный рисунок цветка. Можно сказать, что силуэт цветка супервентен на наборе своих точек. Случись нам поменять часть точек в области лепестка, силуэт лепестка также изменится. Если же мы совсем уберём эти точки, силуэт и вовсе исчезнет. Поэтому рисунок существует до тех пор, пока существуют точки, он формируется этими точками. Можно сказать, что мы складываем этот рисунок из точек, хотя на самом деле кроме точек здесь ничего нет. Если достаточно долго рассматривать точки рисунка, можно даже перестать видеть на нём цветок. Возвращаясь к супервентному физикализму, такими «точками» являются фундаментальные частицы, «силуэтами» — макрообъекты. Растущий в клумбе цветок на самом деле является набором фундаментальных частиц, как макрообъект он супервентен на них. Ни одно изменение на атомарном уровне не проходит бесследно для самого цветка. Если каким-то образом молекулы, служащие материалом для цветка, изменят свою структуру или состав, цветок так же изменится. Если же частицы, входящие в состав цветка и вовсе исчезнут — например, на лужайке случится гравитационная аномалия, и молекулярный состав замечательного, красивого тюльпана разлетится в разные стороны — сущность, именуемая цветком, и вовсе исчезнет: он будет дезинтегрирован.

Прогуливаясь со своим другом — супервентным физикалистом, одетым в футболку «I fucking love science» — вы можете спросить, глядя на цветок:

— Что это такое?
— Это набор фундаментальных частиц.
— Но я вижу это как тюльпан.
— Так это же просто супервентное свойство этих частиц, так что это не важно! Существуют-то только частицы! Ха-ха-ха!

Благополучно отправив друга домой смотреть очередную серию «Рика и Морти», вы, полные мыслей, остались у тюльпана. Почему же существуют только частицы, но не состоящий из них цветок? И нельзя ли сказать, что супервентность работает в обе стороны? Не правда ли, что, изменив положение цветка, — сорвав его с клумбы или оторвав один лепесток — мы произведём изменения и в составе его фундаментальных частиц?

Предположим, что сознание, если оно физично в широком смысле, супервентно на наборе частиц, которые его образуют. Но ведь и эти частицы супервентны на сознании! Ни одно изменение в сознании не проходит бесследно для его носителя. Из свойства супервентности двух систем нельзя сделать перехода к редукции одной системы к другой. Удивительный паралеллизм, свойственный феномену тюльпана в моём сознании и протекающим в этот момент нейрофизиологическим процессам, свидетельствует лишь о том, что оба явления — это два аспекта чего-то одного: присутствия тюльпана в моём опыте. Редукция к одному из них невозможна не только логически, но и хронологически.