Ещё раз. СССР был задачецентричным образованием, вне задачи невозможным как единое целое. А сегодняшние обвинения в «развале» — выглядят так, как будто задача это такое бла-бла на публику, а на самом деле там простой московский империализм. Но говорить так — значит повторять дословно профессиональных москвофобов от Киева до Вашингтона

И совсем уж на полях. Многолетние-бесплодные постсоветские поиски т.н. «национальной идеи» (на технократическом новоязе она теперь именуется «образ будущего»), ведущиеся по большей части людьми, к миру идей в целом равнодушными, есть не что иное, как судорожный поиск новой идеократической рамки (взамен упразднённой в 89-91 старой) для стягивания пространства воедино, предотвращения его распада на национально-феодальные уделы. Условно, чего-то такого, что делает «нас» — «нами», а не атомизированным набором «я, ты, он, она». Но именно в силу равнодушия искателей к миру идей как таковому, недоверия и презрения к любым сильным идеям, эти поиски обречены оставаться безрезультатными — ищут под фонарём, а не там, где потеряли. И эта проблема имеет «классовую» природу — для того, чтобы работать с идеями, нужно признать, условно говоря, «людей идеи» равноправными собеседниками «людей власти», а не обслуживающим персоналом в стиле «напиши мне то, что я ща продиктую, только умными словами». На это были физически неспособны ни бонзы Политбюро, ни олигархи 90-х, ни «государственники» нулевых, ни «технократы» новейших времён: при всех их различиях, в отношении к «умникам» они одинаковые. И в этом смысле мы, да, по-прежнему диктатура пролетариата. Только пролетариат чутка прибарахлился с тех пор.

У меня есть такая манера — использовать «рабочие гипотезы». То есть схемы, в которых я сам до конца не уверен, но до тех пор, пока не разберусь в вопросе подробнее, принимаю их за истину. И уже часто в жизни приходилось менять старую, проверенную схему на уточнённую, когда появляется возможность изучить тему получше.

Скажем, про механику процессов, приведших к краху СССР, у меня такая схема менялась много раз — в большинстве случаев после очередного разговора с человеком, близко стоявшим около какого-то важного процесса. Например, когда-то очень сильно уточнил картину долгий разговор с госплановцами — ещё живым в то время экс-главой Госплана Николаем Байбаковым и, конечно, Виталием Найшулем, здоровья ему.

Очень важный кусок паззла — то, как залихорадило Госплан ещё в середине 70-х, когда перестал сходиться межотраслевой баланс. И, самое главное, примерно тогда оказалось невозможным далее сохранять модель плановой экономики по сугубо аппаратным причинам — централизованное распределение между отраслями всё менее подчинялось логике плана и всё более являлось результатом борьбы ведомств за ресурсы на «административном рынке». Если по-простому, все забирали из «общего котла» не столько, сколько им надо для их плановых задач, а столько, сколько получалось взять. До смешного — каких-нибудь валенок для армии производилось раза в три больше, чем было нужно, потому что валенки — это дефицитный ресурс, который потом можно попробовать хитрым образом обменять по бартеру тоже на что-то ценное. Ну а если не срасталось — гнили на складах.

Можно это было «починить»? Можно. Но не в пространстве экономики. Просто начать сажать и расстреливать за завышение требований в заявках. Но в советском обществе, в том числе и в номенклатуре, после 1956 года прочно сформировался консенсус относительно неприемлемости всех этих «перегибов» в стиле «культа личности». В конце концов, речь же в большинстве случаев шла не о прямом воровстве — скорее о «запасливости» рачительных хозяев из числа «красных директоров», которым в их огромных подведомственных хозяйствах вечно чего-нибудь не хватало для их основных задач и нужны были свободные ресурсы для манёвра.

Но тем не менее, факт остаётся фактом: плановая командно-административная модель, созданная Сталиным, приказала долго жить ещё примерно в начале 70-х. На её месте возникло парадоксально-безумное нечто, которое Найшуль сотоварищи назвали в 74-м «административным рынком» — и оставалось только вопросом времени, когда этот «чёрный рынок» будет так или иначе легализован — и тем самым похоронен уже официально «социалистический строй».

«Застой», начавшийся как раз в ранних 70-х — это просто «подморозка» системы, которая, по сути, была готова к развалу уже тогда.

Сегодня Юрьев день, и, по стечению обстоятельств, дискуссия в ТГ о причинах гибели СССР заставила меня вспомнить судьбу моего родного дяди, младшего брата отца — дяди Юры. Он умер от инфаркта в 1989, когда мне было всего 11, но успел немного поучить меня дуговой сварке — я и сейчас держу дома сварочный аппарат и периодически освежаю навык. Он был высококвалифицированным сварщиком, хотя изначально профессию эту приобрёл в колонии, куда угодил по малолетке за драку. И уже потом повышал квалификацию, работая на разных стройках по всему СССР.

В конце 60-х на деньги, заработанные на этих самых стройках, он смог купить машину. Уже в середине 70-х ехал на ней в Крым, в отпуск. И, зазевавшись, сбил 12-летнюю девочку, выбежавшую на дорогу. Девочка отделалась синяками, её родители написали отказ от претензий — но на него, разумеется, завели дело — и, как «рецидивиста», посадили. Бабушка, пытаясь вытащить сына из тюрьмы, обошла все инстанции, пока не дошла до — бывшей «калининской» — приёмной Президиума Верховного Совета. И там «понимающий человек» отвёл её в сторонку и тихо объяснил, почему шансов на условный срок нет. «Он у вас сварщик — а по судам прошла негласная разнарядка, что нужны люди с рабочими профессиями. Так что извините, без шансов, будет сидеть, поработает на стройках коммунизма».

Работал он, будучи зэка, на строительстве БАМа. Уже потом с ненавистью рассказывал, как на построенные зэками объекты приезжали комсомольцы-добровольцы — фотографироваться с флагами-плакатами для центральных газет. Но это дело житейское, а всплыла эта история вот почему.

Во время дискуссий в Политбюро конца 60-х и начала 70-х одним из главных аргументов противников косыгинских «рыночных экспериментов» и прочего «социализма с человеческим лицом» по-венгерски/югославски был кризис советских мобилизационных механизмов. Людей, готовых ехать чёрт-те куда на «стройки коммунизма», невозможно было в нужном количестве набрать ни кнутом, ни пряником — не помогали ни партийные/комсомольские наборы, ни «распределения», ни баснословные по советским понятиям зарплаты. А представьте, говорили генералы советской промышленности, что будет, если мы вернём артели и разрешим частные предприятия. Тогда у людей появится возможность зарабатывать там, где они живут, и мы тогда вообще никого никуда не мобилизуем. Никакое «освоение целины», никакие «новые города в тайге» не получатся — забудьте. Венграм и югославам БАМ и Саяно-Шушенскую ГЭС строить не надо, а вот нам надо.

Более того, Многие сейчас обсуждают тот парадокс, что при Сталине доля частного сектора и вообще «рынка» в экономике была гораздо больше, чем при Хрущёве-Брежневе. Та же стройка — имеется в виду жилая — была до 1957 г. частной больше чем наполовину. Но у государства зато был гигантский резерв мобилизованной им дешёвой рабсилы для почти любых задач — собственно контингент ГУЛАГа. И парадокс для брежневского Политбюро состоял в том, что если бы «рыночные реформы» начались тогда, в конце 60-х, «партии и правительству»_неизбежно_ пришлось бы: либо снова сажать столько же, сколько сажали в 30-е — либо сворачивать «стройки коммунизма». А значит, и признавать поражение в гонке с США.

Ни строить новый ГУЛАГ, ни отказываться от «строек коммунизма» Брежнев сотоварищи были не готовы. А значит, вся «косыгинская» линия на постепенные рыночные реформы была, в конечном счёте, обречена на аппаратное поражение.

Короче, «кадры решают всё», или «вот тебе, бабушка, и Юрьев день».

К теме. Мой друг Евгений Примаков показал мне несколько лет назад записку своего деда, сделанную буквально ручкой в блокноте, с его анализом причин распада СССР. Публиковать не могу, но несколько мыслей оттуда важных использую в продолжении темы. Сегодня допишу вторую часть «рабочей модели».

В общем, с разрешения Евгения Александровича Примакова выкладываю фото короткой записки его деда, Евгения Максимовича Примакова, с анализом причин краха СССР — то, что он потом развернул в статью.

На полях. Почему этот анализ — причин краха СССР — настолько важен сейчас, и, может, даже более важен именно сейчас, чем двадцать лет назад или двадцать лет «вперёд»? Конечно, тема всплыла в связи с тридцатилетием Беловежских соглашений, но контекст — самый актуальный. СССР внешне выглядел неуязвимым и для внешних угроз и для внутренних, однако рухнул быстро, внезапно и неожиданно даже для своего главного, любимого врага. Сейчас они пытаются примазаться, их официальная ТЗ — что это они нас победили; и здешние диванные конспирологи тоже дуют в эту дудку — мол, проиграли мы Холодную Войну, их агентура здесь оказалась круче нашей агентуры там. Утверждаю: это имеет мало общего с правдой. Мы тогда сами себя победили.

А вот «как» и «почему» — действительно важный вопрос. Есть такое обрыдлое банальное мо: «генералы всегда готовятся к прошедшей войне». Но это, тем не менее, полезное дело — разбирать прошлые войны. Да, Россия не СССР, и путинская система имеет мало общего с советской, даже при схожести некоторых внешних черт. Но риск снова, и уже окончательно, победить себя самим, на потеху всему остальному человечеству, у нас есть и сегодня. Во многом именно потому, что не сделали нужных выводов из случившегося в 85-91. Объявили это просто форс-мажором, «глобальной геополитической катастрофой», типа цунами — вот был СССР и сплыл, смыло. Но это не цунами, пришедшее откуда-то извне — это реактор, взорвавшийся внутри из-за серии ошибок, от проектировочных до эксплуатационных, и метафора Чернобыльской катастрофы в данном случае намного точнее, если уж говорить о катастрофах.

И та «рабочая модель», о которой я пишу — это попытка создать описание того, что это был за реактор, как именно он работал и почему в итоге взорвался.

Трудность этой работы, кстати, состоит в том, что СССР был на порядок более сложным, высокоорганизованным, современным и развитым политическим и хозяйственным образованием, чем нынешняя Россия. И задача понять его крушение, реконструировать механику произошедшего — в чём-то сродни попытке осмыслить катастрофу Бронзового века, вроде гибели Хеттского или Микенского царств, одно-два поколения спустя после «нашествия народов моря» сидя в пасторальном кишлаке возле руин того, что когда-то было дворцом Агамемнона или Хаттусили. Внешний антураж не должен никого обманывать — всё, что у нас есть и чем мы пользуемся, мы, сильно упрощая, купили за сырьё, разведанное при Сталине, обстроенное скважинами при Хрущёве и идущее по трубам, проложенным при Брежневе. А то, что у нас что-то пока ещё покупают, а не берут даром — заслуга главным образом Курчатова, Королёва и прочих создателей Бомбы и Ракеты. И именно поэтому нынешний официальный карго-культ «великого советского прошлого» подвинул (хотя и не вытеснил полностью) предшествовавший карго-культ «великого Запада» — само по себе большой прогресс уже то, что мы таки допетрили, откуда у нас берутся не блага как таковые, а возможности их получать. Но пора делать и следующие шаги в мышлении.

Давайте начнём сразу с острого. Всё это навязчивое зудение про «транзит» — это ж высказанное эвфемизмами «ну когда же, когда же, когда же Путин уже уйдёт, надоел уже сидеть». «Надоел», понятное дело, в первую очередь тем, чья профессия — борьба за ресурсы в политическом пространстве, которое он уже третий десяток лет «обнуляет» самим собой. Поэтому такой всплеск негатива в этой среде породили поправки, дающие ему право идти на новый срок — ну правда, ну сколько можно?

Между тем СССР стал разваливаться сразу после того, как ушло из власти, а частично и из жизни, «поколение победителей» — от Суслова и Устинова до Андропова и Громыко. И тогда пришли засидевшиеся на вторых ролях функционеры их системы — опять же не только один Горбачёв, но и Рыжков, Лигачёв, Лукьянов, Ельцин, наконец; и, несмотря на то, что вроде бы они знали систему от и до, так как выросли внутри неё и прожили в ней всю жизнь, оказались неспособны с нею справиться — она практически сразу пошла вразнос. Кто у нас сейчас на вторых ролях из тех, кто типа помоложе? Кто заменит Сечина, Патрушева, Шойгу, Лаврова, Миллера и прочих Ковальчуков-Чемезовых-Ротенбергов? Ну вот мы видели недавний съезд Едра — Медведев, Турчак… ну, все всё поняли. Мигель Диас-Канель на Кубе сейчас показывает нам ещё раз, на бис и для тех, кто забыл.

В этом смысле я даже отчасти понимаю, зачем Володин в режиме шаманского заклинания повторяет на разные лады своё «есть Путин — есть Россия». Он аппаратный интуит и ему страшно. Как тогда в начале 80-х, так и сейчас в начале 20-х в нашей системе нет никаких страховочных механизмов, защищающих её от того, чтобы пойти вразнос, как только в кресла сядут пересидевшие в запасных «вторые номера», чей главный, натренированный годами скилл — быть тише воды и ниже травы при «первых номерах», кивать, лицемерить, произносить ритуальные формулы на камеру и потихоньку ныть друг другу по углам, как у нас всё не слава богу.

У этого слоя за последний десяток лет наверняка вызрела куча идей, как именно улучшить и исправить, но в то же время сохранить и приумножить — как оно было и у горбачёвского поколения. Как с внешним миром помириться, с которым мы так неудачно поругались (тогда — из-за Афгана, сейчас — из-за Украины). Как экономику наконец поднять, увеличив в ней «частную инициативу» и избавив от засилья неэффективности (тогда — бюрократии, сейчас — госкорпораций). Как дать больше самостоятельности и автономии на местах, дать возможность «самим решать» (тогда — союзным республикам, сейчас — российским регионам). Ну и, конечно, как победить коррупцию (на языке 80-х «взяточничество»), враньё пропаганды (тогда — «гласность», сейчас — «прозрачность» и «свобода слова»), отрыв власти от людей (тогда — «демократизация», сейчас, видимо, «конкурентность» или «честные выборы»). Они все, эти ребята, от клерков из АП до полковников и майоров из Второго управления, читали и смотрели Навального и во многом с ним согласны — но уверены, что реализовывать это всё на практике должны не враги, агенты и авантюристы, а люди из системы, опытные и понимающие.

Ну и очень ясно, «чо будет», когда они всё это начнут реализовывать на практике.

И моя «рабочая модель распада СССР» — она только один раз про историю. Другой раз — про сценарии. И про развилки. Условно говоря: есть ли вообще способ выпрыгнуть из очень неприятной колеи. Был ли тогда — и есть ли сейчас.

Итак, обещанная «рабочая модель» распада СССР. Понятно, что это огромный исторический процесс, который можно описывать множеством разных способов, но мой ключевой фокус — на потере управляемости. Действительно, Горбачёв под конец имел формально диктаторские полномочия, которых не было даже и у Сталина, а по жизни — «отдавай, жопа, ядерный чемоданчик»: по свидетельствам очевидцев, это ему прямо в лицо говорили, и не только на улицах, но и в Кремле. И можно бесконечно анализировать разные решения и действия, но, условно, что толку говорить, в ту ли сторону был повёрнут руль, если колёса давно уже его не слушались и ехали каждое в свою сторону?

Именно поэтому я взял за точку отсчёта момент, когда впервые «заглючило» центральный процессор советской экономики — Госплан; то есть примерно середину 1970-х.

Напомню вкратце. Период 1957-1968 — это период непрерывных внешнеполитических успехов и побед Советского Союза. Всемирный фестиваль молодёжи, запуск спутника, кубинская революция, Гагарин в космосе, примирение с Тито, позор США во Вьетнаме и много всего ещё вплоть до «красного мая» в Париже в том же 68-м. Эта череда достижений резко прервалась чехословацкими событиями — впервые явно обнаружилась слабость и уязвимость советской системы контроля в «соцлагере». Венгерские события 1956-го не давали такого эффекта — их вполне можно было списать на «дозачистку» остатков хортистского режима, всё-таки Венгрия была союзницей Гитлера, а не оккупированной им страной, и на медалях писали «за _освобождение_ Праги», но «за _взятие_ Будапешта». А с чехами вышло неудачно — впервые дали Западу повод говорить о «советском империализме», «доктрине ограниченного суверенитета» и т.д.

Второй удар, практически сразу — проигрыш лунной гонки в 1969-м. Мишин так и не смог адекватно заменить Королёва, ракета Н1 не взлетела, на Луне американцы оказались первыми, СССР утратил лидерство в космосе, королёвскую фирму пришлось отдавать на откуп его вечному оппоненту Глушко. До кучи, ещё и Гагарин разбился. Поражение произошло именно на поле борьбы двух инженерных культур — наши так и не сумели организовать эффективное взаимодействие более чем трёх сотен предприятий, работавших на проект Н1, хвалёная «командно-административная» система оказалась неспособна толком командовать и администрировать разбухшую отрасль. В то время как американцы выехали на своей старой, ещё XIX века, технологии — жёсткой стандартизации и регламентации продукции, обеспечивавшей совместную работу тысяч независимых частных подрядчиков. Об этом многие писали куда подробнее и компетентнее меня. Но в моей «рабочей модели» этот сюжет важен постольку, поскольку борьба двух «сверхдержав» описывалась в то время всё ещё хрущёвской формулой «мирного соревнования», где, по идее, победит та из систем, которая покажет бóльшую эффективность. Уверенность наших в том, что это будем мы, впервые оказалась сильно поколеблена.

К власти тем временем прочно пришло «поколение победителей» — людей, чьё мышление было сформировано в первую очередь войной, а не революцией и не сталинскими 30-ми. Именно с этим было связано и сворачивание «оттепели», с её ключевым рефреном «почему так дорого заплатили за 45-й?», и формирование культа Великой Победы в том виде, в котором он дожил до наших дней. И с этим же — вползание в пресловутую «гонку вооружений»: люди типа Устинова, Гречко, да и самого Брежнева слишком хорошо помнили первые годы войны и больше всего боялись оказаться в положении Сталина осенью 1941-го, когда кадровая армия погибла, враг у стен Москвы, а сама возможность продолжать войну зависит от скорости мобилизации резервистов и помощи союзников ресурсами.

Здесь я впервые процитирую записку Е.М.Примакова о причинах гибели СССР, которую постил у себя в ТГ-канале: «вся страна работала на ВПК». Глазами моего отца, консультировавшего в то время союзное министерство коммунального хозяйства, это выглядело так: каждый раз, когда появлялась возможность выкроить ресурсы на строительство новых водопроводов или ремонт очистных сооружений канализации, на совещаниях в Госплане в последний момент появлялись люди Устинова и говорили «мы забираем всё». Типа, если враг снова дойдёт до Волги, канализация Волгограду будет уже не нужна. МКХ было 64-м из 65 союзных министерств в «рейтинге приоритетов» госплановской номенклатуры, и спорить с теми, кто стоял в нём под номером 1, конечно же, не могло.

При этом было очевидно, что всё это оружие вождям было нужно не для того, чтобы воевать, а наоборот — для того, чтобы НЕ воевать. Даже конфликт с маоистским Китаем — после событий на Даманском, где новейшими тогда «Градами» размолотили силы, превосходящие наши по численности раз в десять, если не больше, был сразу же свёрнут с максимальным политесом в сторону «китайских товарищей». Мысль о любой войне, даже со слабым противником и с хорошими шансами, была им неприятна — это хорошо видно даже по стенограмме обсуждения в Политбюро ввода войск в Афганистан в 1979-м, хоть там тогда и решились-таки, на беду себе, всё же повоевать.

Тезис о «мирном сосуществовании систем» загнал нас ещё в одну гонку с Западом, кроме «гонки вооружений» — и тоже проигранную. Это гонка борьбы за «качество жизни». Вожди включились в неё с азартом и удовольствием — при полной поддержке «молчаливого большинства» советского общества: после страшной для страны первой половины ХХ века всем, от генсека до последнего колхозника, хотелось в кои-то веки пожить по-человечески: чтобы и еды вдоволь, и обуться-одеться было во что, и жить чтобы не в землянке/бараке/избе, а в своей отдельной квартире с бытовыми удобствами. «Мы победим вас потому, что скоро будем жить лучше, чем вы» — лозунг исторически беспомощный, потому что во все времена бедные воинственные народы побеждали богатых и обленившихся, но зато очень своевременный с точки зрения чаяний каждого простого советского человека.

Увы, если в «гонке вооружений» у нас ещё были хоть какие-то шансы, то в гонке потребительских экономик шансов не было никаких — и вовсе не потому, что советская модель так уж «неэффективна». Хуже. Рост потребления всегда происходит неравномерно и всегда сопровождается ростом неравенства — возникает классовая пирамида, иерархия, основанная на доступе к наиболее дефицитным и востребованным благам. И если для Запада с его многовековыми институтами, основанными на неравенстве как привычном порядке вещей, это было ещё как-то терпимо, то для СССР, где в идеологическом фундаменте лежали лозунги всеобщего равенства, а в институционально-правовом — «диктатура пролетариата» — смерти подобно.

«Главная задача партии и правительства — постоянное удовлетворение всевозрастающих потребностей трудящихся» — изрёк Леонид Ильич на XXIII съезде КПСС. Но удовлетворить эти потребности всем сразу и поровну неспособна по определению никакая экономика и никакая система, в том числе и советская. Поставив этот приоритет во главу угла, вожди обрекли советское общество на жизнь в фильме «Гараж» — вечную склоку всех со всеми по поводу того, кому и сколько «положено» и кому и чего «недодали». Раннесоветская романтическая аскеза героев-ниспровергателей-первооткрывателей сразу же вышла из моды; целью жизни у миллионов советских семей стали «новые Жигули», «цветной телевизор» и «югославская стенка», и все сразу же почувствовали себя обделёнными — особенно советские «звёзды», будь то певцы, актёры, спортсмены и даже учёные: все те, кто имели возможность сравнивать свой уровень жизни с уровнем жизни «звёзд» западных. Пропаганда была бессильна объяснить, что «там» благополучие одних — оборотная сторона нищенства других, борющихся за существование; все соизмеряли свою жизнь с жизнью «таких же, как они».

Ну и, конечно, в условиях «железного занавеса» самыми дефицитными и самыми желанными из всех благ автоматически становились именно те, которые недоступны по эту его сторону. А королями жизни, в свою очередь, оказывались те люди, кто имеет возможность «доставать» эти блага «там». Есть распространённое утверждение, что Запад победил СССР джинсами, «мальборо» и пепси-колой; на самом деле, конечно, сами же советские вожди на уровне деклараций — и их семьи на уровне личного примера — приучили всё советское общество всего этого вожделеть. Коммунизм понимался теперь не как общество всеобщей справедливости — но как общество всеобщего благоденствия.

На управленческом уровне установка приоритета на «потребности трудящихся» сразу же породила острый конфликт целеполагания. СССР после трёх больших войн и нескольких периодов межвоенной и послевоенной штурмовщины всё ещё находился в аховом состоянии с точки зрения своей производственной базы — и отчаянно нуждался в инвестициях в модернизацию существующих производств и создание новых. Задел, созданный ещё индустриализацией 30-х, и сильно подорванный последней войной, когда большинство производств в наиболее развитой европейской части страны были или разрушены, или эвакуированы «в снег» в условиях военного времени, подходил к концу. И каждый раз вставал вопрос выбора, что важнее производить — новые станки для производств, новые танки для армии или новые стиральные машинки для потребителей.

А также, год от года всё острее — чем кормить всех этих трудящихся, с учётом того, что баланс сельского и городского населения радикально сдвинулся в пользу последнего буквально в считанные десятилетия. В царской России двадцать крестьян кормили одного горожанина — к концу 1960-х пропорция начала превращаться в «один к двум». Это не было бы проблемой с учётом такого количества земли в стране и уже идущей по всему миру технологической революции в агроиндустрии. Но модернизация сельского хозяйства также требовала гигантских ресурсов — денежных, управленческих, временных. Поэтому в предыдущий веер альтернатив — к станкам, танкам и стиральным машинкам нужно добавить ещё и комбайны.

И здесь также критически сказалось отставание СССР в технологиях — на сей раз финансовых. Западная модель фондового и венчурного капитализма основывается, если по-простому, на хитром способе брать инвестиционные ресурсы в долг у самих себя, но из будущего, а также на превращении любых накоплений одновременно и в инвестиционный инструмент — при том, что они одновременно сохраняют и свою изначальную функцию накоплений тоже. Наши тогдашние управленцы даже не поняли бы, о чём вообще речь — поэтому единственная доступная им логика состояла в том, чтобы ради инвестиций залезать всё глубже в долги. И СССР постепенно начинал становиться крупным мировым должником — акулы мирового капитализма с удовольствием давали в долг своим заклятым «геополитическим противникам», понимая, насколько это выгодное для них вложение. Ведь долг — это теперь знает каждый из нас, бравший хотя бы потребительский кредит на новый телефон — это ещё и великолепный инструмент управления должником со стороны кредитора. Под занавес Горбачёв брал на Западе в долг уже не ради инвестиций в обновление производств — а для того, чтобы на эти деньги купить продуктов и заполнить хоть чем-нибудь пустые полки магазинов: грустный и стыдный финал.

Но, возвращаясь к началу 70-х, когда до такого ещё было далеко (целых два десятка лет!), конфликт целеполагания привёл к фатальным последствиям в структуре управления в СССР. Не будучи разрешённым концептуально на верхнем уровне, т.е. на уровне ранжирования приоритетов, он породил ситуацию перманентной ведомственной грызни за дефицитные ресурсы. При том, что и у «оборонки», и у тяжёлой промышленности (станкостроения), и у лёгкой промышленности (производство товаров народного потребления), и у сельского хозяйства была как бы «своя правда». Но по факту именно этот конфликт убил единство логики плановой экономики, породив вместо неё тот самый «административный рынок», который так блестяще описывает Найшуль: каждая отрасль, каждая республика, каждый последний обком старался брать из центра не столько, сколько нужно, а столько, сколько получится — чтобы потом «расторговывать» излишки посредством бартерных схем.

И в результате уже к середине 70-х — впервые со времён ещё первых сталинских пятилеток — перестал сходиться тот самый «межотраслевой баланс». Госплан залихорадило. Именно в этот драматический момент закончилась эра Косыгина, который до последнего пытался удержать единство управленческой логики системы, в том числе и посредством амбициозных проектов её «автоматизации» — тот самый несостоявшийся «советский интернет», о котором столько пишут в последнее время. И началась эпоха эффективных лоббистов — где, конечно, всё более значимую роль стали играть вожди нацреспублик, все эти Кунаевы, Рашидовы и Алиевы, умевшие с выгодой для себя топить «дорогого Леонида Ильича» (тоже когда-то бывшего вождём нацреспублики и в этом смысле «своего» для них) в потоках лести и сахарного сиропа. Здесь я снова обращусь к записке Примакова: «впервые за всю историю Политбюро его большинство составляли руководители союзных республик» — это то, к чему привёл данный процесс уже при Горбачёве.

Почему я выбрал именно госплановский кризис середины 70-х как точку отсчёта для начала распада СССР? См.выше — последовательность того, как терялась управляемость. Современные люди уже мало понимают, как была устроена советская система, и им приходится объяснять это на языке метафор из сегодняшнего мира. Госплан — это, образно и очень приблизительно говоря, своеобразный аналог фондовой биржи — ключевая «точка сборки» для всех перспективных проектов, ресурсов под них, интересов и оценки их стоимости и значимости для экономики. В этом смысле кризис в Госплане — это для СССР как биржевой кризис на Западе, вроде известного обвала 2008 года. Аналогия грубая, но всё же достаточная для того, чтобы сделать ключевой вывод: примерно с этого момента управляемость процессом развития экономики со стороны советского руководства была потеряна. Всё остальное — политическое управление, силовое, финансовое, кадровое — пока ещё прочно в его руках, но счётчик уже включён. «С реактором что-то не так».

И здесь мы перемещаемся во вторую половину 70-х — когда это уже случилось. Что происходит с системой?

У начавшегося процесса — резкого усиления роли и влияния ведомственных и республиканских лоббистов — появляется сразу несколько мощных внутрисистемных «оппозиций».

Во-первых, это «службы», главным образом КГБ. Он — комитет — на тот момент аппаратно достаточно слаб (будущее возвышение Андропова — это 1980-83). Комитетчиков откровенно не любят все, и в первую очередь в самой номенклатуре — не только в контексте памяти о сталинских чистках, но и по итогам последующих дворцовых переворотов: от разгрома команды Берии в 1953-м до разгрома команды Шелепина-Семичастного в 1965-67. Сам же комитет, в свою очередь, в силу, во-первых, гораздо большей, чем у партаппарата, информированности о реальных процессах в стране, а во-вторых, довольно высокого интеллектуального уровня своих сотрудников — и «разведчиков», имеющих доступ к информационному полю Запада, и «внутриполитического» блока, работающего с протестной средой внутри страны — был уже тогда гнездом полудиссидентских настроений. И в особенности у них нарастал зуб на региональную партноменклатуру, которая с упоением пользовалась привилегиями своего положения и вовсю уже начинала мутить свои коррупционные мутки. Службисты собирали досье-«папочки» на всех и ждали момента, когда их можно будет пустить в ход. Но не только это. В кабинетах Лубянки зрели свои оригинальные проекты экономических и политических реформ — и тамошние генералы не стеснялись привлекать для этого самых разных интеллектуалов, в том числе и из подведомственного «контингента». С некоторыми из участников — и проектов — мне потом довелось познакомиться лично.

Во-вторых, это научно-академическая среда, в очень широком смысле. Лишившись патрона в лице Косыгина, они, однако, не утратили амбиции всё-таки «переделать всё по уму». Именно там берут своё начало все будущие перестроечные гуру-экономисты, от Абалкина и Аганбегяна до Шаталина и Явлинского; именно там изначально рождаются все те идеи, которые будут потом сформулированы участниками семинара в Змеиной Горке и лягут в основу всех «пакетов экономических реформ». Перестроечный анекдот про то, что у Рейгана сто советников, один из них агент КГБ, но неизвестно кто, а у Горбачёва сто экономистов, один из них умный, но неизвестно кто — выплеснувшийся наружу накал тех ещё споров в научных кабинетах. Основная ось полемики — между «плановиками» и «рыночниками», но и тех и других объединяло понимание, что с системой явно начало происходить что-то не то.

В-третьих, это «русские» руководители партии, тоже в оочень широком смысле. К ним, в частности, можно отнести и секретаря Томского обкома Лигачёва, и секретаря Свердловского обкома Ельцина, и секретаря Ленинградского горкома Романова, и даже секретаря Ставропольского крайкома Горбачёва. Будучи заведомыми аутсайдерами лоббистской борьбы за ресурсы и внимание вождей Политбюро, и сталкиваясь с растущим валом трудностей в управлении своими регионами, они, конечно, тоже становились каждый по-своему реваншистами. Та знаменитая фраза, которую писатель Распутин сказал на съезде в 1990-м — «может, России тоже отделиться?» — вполне могла появиться в голове любого из них ещё тогда, в конце 70-х, когда их голос не значил почти ничего в сравнении с голосом какого-нибудь Щербицкого или Машерова. И это не только про голос — это ещё и про то, «куда», «сколько» и «почему».

Во всём этом субстрате варились разные идеи, но генеральное направление было одно: всё пошло вкось, нужны срочные усилия по выправлению ситуации. Оставалось одно: дождаться, пока «победители» оставят свои посты.

Собрал сегодняшние посты в один лонгрид https://chadayev.ru/blog/2021/12/10/raspad-sssr-rabochaya-model/

Вот наткнулся на момент в книжке Горбачёва «Перестройка и новое мышление»: «Недавно я беседовал с выдающимся латиноамериканским писателем Габриэлем Гарсиа Маркесом. Это — глубочайший ум. Кругозор его мышления глобален: достаточно прочитать хотя бы одну из его книг, чтобы убедиться в этом. Так вот оказалось, что, говоря о перестройке в Советском Союзе, можно углубляться в любую международную и социальную проблему современности. Ибо весь мир нуждается в перестройке, то есть в качественном изменении, прогрессивном развитии. Мнение такого человека много значит. Значит, то, что мы затеяли у себя, может пойти на пользу и другим народам». Хочу теперь поподробнее размотать этот ход — как именно и в каком смысле «прорабы перестройки» надеялись сделать её не внутрисоюзным, а всемирным процессом. Конечно, мы и так знаем, что это смешная амбиция и ничего из этого не получилось, но сам ход мысли очень интересный.

И сюда же в копилку. Случайно наткнулся тут на недавнее интервью киевской журналистки Сони Кошкиной с константинопольским патриархом Варфоломеем. В котором Варфоломей отгружает тонну презрения в адрес русской церкви и её амбиций видеть себя главной из православных церквей. Типа, эти русские с чего-то решили, что они первые, но они — пятые, так было всегда и так будет до второго пришествия; мы им и всем остальным дали когда-то свет истины, мы же и будем решать, где у кого каноническая территория.

Внезапно у меня срослось. Примерно так же ведь критиковали СССР всё время его существования западные политики и интеллектуалы, в том числе и особенно марксисты (например, франкфуртская школа). Логика была такая: даже если Маркс был прав и человечество действительно движется от капитализма к социализму и коммунизму — с чего вам, русским, взбрело в голову, что вы имеете какое-то право на лидерство в этом процессе? Ваш советский коммунизм — это подделка, карикатура, гулаг и стыдоба стыдная, а вы сами — отсталая периферия мира; вот и сидите себе тихо у себя в лесу и ждите, пока мы тут решим, как надо правильно историю вперёд двигать и справедливое общество будущего строить. Кто вы вообще такие?

И, похоже, убедили-таки. Сегодня у нас почти не осталось желающих и чувствующих себя вправе возглавлять процесс движения человечества куда бы то ни было. Наоборот, базовая установка — сидеть и слушать, что там умные люди нарешали в своих Нью-Йорках, Лондонах, Брюсселях, Константинополях и даже, кажется, Пекинах и Эр-Риядах. А потом пытаться соответствовать инструкциям, полученным из какого-нибудь из этих «обкомов».

Обидно, если окажется, что Михаил Сергеевич Горбачёв и патриарх Кирилл были последними из таких могикан.