Сравнивая сегодняшнее противостояние России и Запада с эпохой «холодной войны», нельзя не заметить, насколько по-разному тогда и сейчас выглядит тема свободы. Тогда западный мир выглядел предпочтительнее по целому набору разных свобод: от свободы бизнеса до свободы слова. Разнообразие в политике, культуре, медиа, свобода перемещений, выбора рода занятий, право на частную жизнь в очень широком смысле и пределах. Советская же система контролировала человеческую жизнь и вмешивалась в неё довольно плотно, и переход на ту сторону вполне мог выглядеть как «выбрал свободу».

Сейчас же с тамошних флагов свобода куда-то исчезла. И не только с флагов. Об экономических свободах неудобно как-то даже и говорить; что до политических и особенно культурных, там за эти годы как-то сам собой вырос глобальный партком похлеще советского, и поди против него чего скажи. Их пропаганда, кстати, этот сдвиг зафиксировала — сейчас изгнание плохих русских из западного рая упаковывается скорее как ограничение доступа к потребительским благам и технологиям, но не как необходимое действие в борьбе за свободу против несвободы.

Можно долго спорить, где сейчас больше свобод — тут или там; как по мне, субъективно, так тут. Но намного важнее даже не фактическое состояние вещей, а ценностная рамка конфликта: «та сторона» даже и не пытается предложить себя в качестве оплота свободы в борьбе с тиранией. Наоборот, не брезгует вполне «сталинскими» по духу нарративами о коллективной ответственности всех российских граждан за «агрессию», то есть сводя дело к цивилизационному противостоянию, а не ценностному.

Мы, впрочем, тоже не торопимся подхватить выпавшее знамя; нет никакого дискурса, разворачивающего то, за какие именно свободы мы воюем. Вообще ничья тема. Странно, да?

Традиционная рубрика «субботний Никитин»

Ганзейский союз. Первые санкции

Экономические санкции и эмбарго как инструменты политического шантажа применялись западными странами еще во времена Ганзейского союза, возникшего в середине 12 века и объединившего свободные торговые города Северо-Западной Европы.

Формально Великий Новгород в Ганзейском союзе не состоял, но по заключенным с новгородцами договорам ганзейцы получали здесь право беспошлинной торговли. При этом все обслуживание ганзейских караванов осуществлялось исключительно новгородцами, и реализация товаров тоже шла только через новгородских купцов. Ганзейцев не всегда устраивали условия этих договоров, и они регулярно требовали их пересмотра в части предоставления особых льгот.

Опыт санкционного и даже военного давления на своих торговых партнеров у ганзейцев был солидный. Например, когда в норвежском Бергене ущемили интересы Ганзы, немцы ограничили поставку пшеницы, что вызвало голод в Норвегии, и, как следствие, привело к большей сговорчивости местного населения. Ганзейцы надеялись применить уже отработанную схему и по отношению к Великому Новгороду.

В 15 веке из-за периодических неурожаев на Руси новгородцы остались без зерна. Бедственным положением наших предков тут же воспользовалась Ганза, введя запрет на поставки в Великий Новгород пшеницы. Тем самым наши «западные партнеры» пытались повлиять на политическую и экономическую независимость нашего государства. Но предприимчивые новгородцы сумели произвести импортозамещение зерна, используя местные продукты, и тем самым сохранили государственный суверенитет. Позже новгородцы вводили ответные санкции - блокировали поставки воска и древесины в Европу.

После присоединения Новгорода к Москве новое государство постепенно формирует внутренний рынок, укрепляется торговля с Востоком, а торговля с Ганзой уходит на второй план. Лишившись русского рынка, Ганза постепенно утрачивает главенствующее торговое положение на Балтике, а в 17 веке союз и вовсе прекращает свое существование.

#новгородика

Весь день сегодня тут. Не буду пока описывать впечатления, надо ещё их как-то собрать и структурировать. Но в целом скажу: надо ли проводить такие мероприятия во время СВО? Ответ: да, надо, и не для того, чтобы что-то там кому-то демонстрировать. Просто это самая очевидная точка синхронизации для всех, кто тем или иным образом в теме оружия и актуального опыта его применения. Рассказал многим знакомым в погонах и без про Дронницу, некоторые обещались приехать.

Недавно ко мне обратилась группа молодых интеллектуалов с предложением совместно учредить — а мне, в свою очередь, своим ветхозавѣтнымъ авторитетом осенить — новый мощный синк-тэнк по выработке Национальной Идеологии и Образа Будущего. Я тоже считал, что моим иррегулярным потугам в этой области недостаёт системности и твёрдого научного подхода, поэтому дал согласие.

Когда решали вопрос о названии, то путём множества креативных мозгоштурмов, эджайл-сессий, форсайтов-бэксайтов, хаотизационно-бездеятельностных игр и прочих актов кипения коллективного разума остановились на следующем, пусть несколько тяжеловесном, но достаточно ёмком и многое объясняющем нейминге:

"Научно-исследовательский институт мракобесия, обскурантизма и государственного управления (НИИМОГУ) при Клубе мужчин-бездельников".

Начиная с грядущих выходных и далее под брендом этого молодого, амбициозного и энергичного заведения будет публиковаться ряд набросков и исследований по самым актуальным вопросам неустанного поиска лучшими умами отечества Русской Идеи.

Следите за обновлениями.

Блин, ну почему, почему я раньше не читал этих стихов? Кейтлин Джонстон, Австралия.

Dissent is Russian, or haven’t you heard?
Dissent is Russian.
Peace activism is Russian.
Exposing war crimes is Russian.
Inconveniencing Democrats is Russian.
Tara Reade? Russian.
Julian Assange? Russian.
Jill Stein? Russian.
Tulsi Gabbard? Russian.
Russia? You bet your sweet ass that’s Russian.
Conspiracy theories are Russian.
Alternative media are Russian.
It’s Russian to ask questions.
It’s Russian to reveal objective facts.
It’s Russian to tell the truth.
Truth is Russian in an empire of lies.
If truth is Russian, I don’t want to be Australian.
If truth is Russian, you can call me Svetlana.
If truth is Russian, then I will ascend to the clouds
by climbing a Tolstoy novel,
kicking my feet out in front of me
with my bum low to the ground
balancing a bottle of vodka atop a fur hat
whilst shouting “Stallone was the bad guy in Rocky IV”
until my voice is hoarse.
If truth is Russian, then let’s all get Russian.
Get as Russian as possible.
Get aggressively Russian.
Get offensively Russian.
Get Russianly Russian.
Get so Russian it hurts.
Get so Russian they write Palmer Report articles about you.
Get so Russian that Rachel Maddow spits your name like it’s poison.
Get so Russian that Putin calls you and says tone it down.
Get so Russian that Khabib Nurmagomedov has nightmares about fighting you.
Camus said “The only way to deal with an unfree world
is to become so absolutely Russian
that your very existence is an act of rebellion,”
or something like that.
So get Russian, baby.
Fold your arms and get low on the dance floor.
Get low, shorty,
get low, low, low.
Get low,
get low,
and get Russian.

Итак, первая заметка в подборку проекта "Институт мракобесия и обскурантизма".

Пожалуй, одна из главных цивилизационных инноваций, которая и сделала в итоге Запад тем самым великим мировым Западом — критическое мышление. Декартовское cogito ergo sum помнят многие, но следующий логический шаг — dubito ergo cogito, сомневаюсь — значит мыслю. Европейская история прогресса мысли, науки, технологий — это в первую очередь история утверждения ценности сомнения, история опровержения устоявшихся догм, борьбы с общепринятыми табу. И, соответственно, история борьбы за право на иную точку зрения.

Не могу понять, в какой момент и с какой именно водой выплеснули этого ребёнка. Сегодня право на сомнение, и уж тем более право на иную точку зрения совершенно точно не входит в корпус фундаментальных прав человека, которые подлежат защите. Cancel culture — это в своём роде апофеоз отказа от признания за сомнением и альтернативой права на существование. Есть единственная истина; все, кто её не принимают, больше не уважаемые оппоненты и даже не смертельные враги — их просто нет, или по крайней мере не должно быть.

Эта скрепа, будучи выдернутой, потянула за собой многие другие. Демократия, многопартийность, свобода слова, разделение властей, право на защиту в суде... всё это становится фикцией или декорацией, как только право на сомнение исчезает из числа базовых ценностей. И, соответственно, довольно легко профанируются, проституируются, превращаются в собственную противоположность.

Когда ты это видишь, становится легче понять, в чём, собственно, ценность "многополярности". Пока она существует, homo dubius тоже возможен, ему необязательно уходить в гетто, как средневековым алхимикам, спасавшимся от инквизиции. Но как только полюс один — всё, наступает infallibilitas — та самая "непогрешимость", главное, обо что случился тысячу лет назад церковный раскол.

Меня тут закидали в личку возмущёнными воплями об откровенно сексистском характере проекта НИИМОГУ при КМБ. Дабы развеять столь гнусные домыслы, представлю рассуждение о правильном православном битье жены по Домострою.

Начну с практического. Много лет назад был у меня один диалог с представителем криминального мира в одном далёком сибирском городе. Человек был "положенцем", то есть выше, чем "смотрящий", но ниже, чем "вор в законе"; по смыслу — такой надсмотрщик или куратор, назначаемый вором на регион, где своего вора нет, чтобы следить за соблюдением "понятий". Разговор был, в частности, о том, как в их системе устроена "молодёжная политика" — то есть подбор, обучение и продвижение "перспективных кадров", а равно и продвижение в молодёжной среде, так сказать, "ценностей сообщества", то есть того самого пресловутого АУЕ. Мой собеседник строил свою позицию на том, что неотъемлемым и обязательным элементом "понятийного" воспитания является регулярное физическое насилие над воспитуемыми — без этого, он был твёрдо убеждён, никакое обучение никогда не даст своих плодов. Кроме того, насилие важно ещё и в том смысле, что оно создаёт и укрепляет иерархию — которая возникает как таковая не тогда, когда бьют, а ровно тогда, когда бить уже не нужно — послушание и уважение проявляется само, без битья.

Практической целью моего общения, однако, была ситуация в тюрьмах на Юге и Кавказе, которую я и хотел обсудить с человеком понимающим, но неангажированным. А там в те времена происходила тихая революция — "понятия" повсеместно сдавали позиции шариату в его радикальной версии. Насилие показало свои пределы — шейхи говорили матёрым криминальным авторитетам: "ваш закон от людей, а наш от Аллаха", не ломались ни под какими пытками и умирали с улыбкой на устах. И воры — в нарушение всех своих установлений — разными способами сигналили "кумовьям" о том, что им срочно нужна помощь, потому что почва буквально уходит из-под ног. Две антисистемы — старая и новая — сошлись в конфликте, и новая показала своё превосходство над старой.

И положенец признал: да, проблема есть. В старые, советские времена, религия как-то в какой-то степени была в ходу в их мире, но по мере того, как церковь срасталась с государством уже в новые времена, иметь дело с попами становилось всё более "западло", а без попов как-то и вера куда-то делась, остались лишь те самые "человеческие" законы-понятия.

При чём тут битьё жён? А при том, что любая иерархия, не имеющая собственного "неба", рано или поздно обнаруживает себя держащейся на одном лишь насилии, которое в конечном счёте делегитимируется. В этом смысле тезис "если Бога нет, то всё позволено" оборачивается своей противоположностью: если Бога нет, то и битьё жены есть не утверждение установленной Им иерархии, а всего лишь грязное "домашнее насилие". Бить жену можно только при условии, если Бог, во-первых, есть (то есть оба в браке это признают и сам брак Его именем), а во-вторых, именно от Него у мужа и есть это право, в том числе и с ограничениями.

Ну а когда в семье нет иерархии — то понятно же, что на следующем шаге нет и никакой семьи. Есть только "временный союз", обречённый рано или поздно на распад. Единственный вариант её как-то сохранить — перенести насилие в область нефизическую, то есть "психологическую". И тем самым установить матриархат, ибо на этом фронте женщина априори сильнее, ровно так же, как и мужчина на физическом. Что мы и имеем на практике. Но максимум бунта, который мужчина может себе позволить — он попросту сбегает, на время или насовсем.

Сижу на круглом столе «Армия и общество» на форуме Армия. Слушаю докладчиков. Составляю в уме список того, чего у нас нет и без чего нам обязательно и всенепременно каюк. На первые места поставил торжественно Идеологию и Образ Будущего, но дальше уже штук двадцать аналогичного формата дефицитов себе выписал из речей, а всё новые и новые называют. Ох, пропал дом

Пока сидел и слушал доклады на круглом столе про информационные войны на форуме Армия, нарисовал вот такую картинку. Называется «Генерал-лейтенант Конашенков вызывает дух Юрия Левитана, чтобы тот помог ему совершенствоваться в ораторском искусстве».

традиционное субботнее

Как связаны Нобелевская премия и Город трудовой доблести Боровичи?

На первый взгляд может показаться, что никак. И вряд ли лауреаты престижной премии, оказавшись на красной дорожке, задумываются о том, что если бы 165 лет назад семья Нобелей не построила в новгородской губернии, а именно в Боровичах, первый в России завод по производству огнеупорных изделий, то не было бы и их самих, этих нобелевских лауреатов. Как не было бы и знаменитого состояния Нобелей.
Впрочем, давайте по порядку.

Эммануил Нобель, отец основателя Нобелевской премии, в Швеции считался неудачником. Как это часто бывает у изобретателей, его идеи не находили должного отклика. Да и все начатые дела вели в глубокую долговую яму. Спасаясь от кредиторов, Нобель-старший уезжает в Россию. Здесь дела изобретателя постепенно идут в гору, а наша страна становится второй Родиной знаменитого семейства.

Начинается Крымская война. Если помните, тогда против России ополчились все западные страны, опасаясь ее влияния на востоке. Они же ввели торговые санкции. Как результат санкций Запада – острый дефицит так необходимых для отечественной оборонки огнеупоров. Их до этого поставляли наши «британские партнеры». Эту проблему сумела в кратчайшие сроки решить фирма «Нобель и сыновья». Узнав, что возле уездного города Боровичи Новгородской губернии обнаружены огромные запасы огнеупорной глины и бурого угля, Эммануил Нобель направил в Боровичи старшего сына. За два года здесь строится современное, хорошо оснащенное предприятие по производству «огнепостоянного» кирпича.

По сути, весь «нобелевский» бизнес состоялся в России, и призовой фонд Нобелевской премии начался именно с русского капитала. А завод в Боровичах был предтечей дальнейших успехов предпринимателей Нобелей.

Вот такие пироги кирпичи!

#новгородика

Дарья Дугина. Такой её запомню. Три дня назад были вместе в эфире у Руслана Осташко. В гримёрке я сделал комплимент её «мундиру» — она сказала, что несколько часов выбирала, во что одеться на форум, чтобы выглядеть соответствующе и в то же время не слиться с бронетехникой )) Я тогда ещё подумал про себя: всё-таки одно дело, когда женщина наряжается для мужских глаз, и совсем другое — когда дочь хочет, чтобы её образом гордился отец… Александр Гельевич! Просто скажите, чем помочь, контакты мои Вы знаете.

Интересно, что никто из комментаторов не вспомнил весеннюю статью польского премьера Моравецкого в Гардиан, где он провозглашал задачу «уничтожить идеологию русского мира». А, между прочим, там всё довольно прямым текстом сказано.

Я, как и Даша Дугина, тоже был в пятницу на круглом столе «Армия и общество. Технология ментальных войн». Но, в отличие от неё, с докладом выступать не стал, хотя его и подготовил — решил, что называется, не нагнетать. Думал выложить после. Со вчерашнего вечера спрашивал себя — уместно ли теперь, учитывая контекст. Но, думаю, в любом случае «это должно быть сказано».

1. Словосочетание "информационная война" навязло в зубах, его употребляют к месту и не к месту, но никто не дал чётких дефиниций — каково место войны "информационной" в ряду других войн — как собственно вооружённого противостояния, то есть войны в классическом понимании, так и иных "невоенных" линий конфликта — торговой, технологической, дипломатической и т.д.
2. Тот взгляд на информационную войну, который предлагаю я, будет взглядом из плоскости внутренней политики. Он основан на утверждении, что в войне сталкиваются не столько армии, сколько общественные системы, и при относительном паритете средств человекоубийства ключевым вопросом становится способность общества вести войну, выдерживать её тяготы, мобилизовывать для победы кадры, ресурсы, технологии, мозги и всё остальное, что нужно, а также обеспечивать необходимое качество координации и управления как фронтом, так и тылом.
3. Следующий банальный тезис — человек есть самое уязвимое звено любой машины, и в том числе военной машины. В развитии хакерских технологий в какой-то момент произошёл интересный поворот: оказалось, что гораздо проще и дешевле вместо того, чтобы ломать сложные системы защиты, попросту выяснить все необходимые явки-пароли у их носителя — сейчас это называется human hacking. Аналогичным образом вместо того, чтобы уничтожать боевую технику, гораздо проще и дешевле сделать небоеспособным того, кто ею управляет. Как именно — насыпать пургена ему в суп или промыть ему мозги таким образом, чтобы его вдруг обуял толстовский пацифизм — это уже дело техники, главное правильно поставить задачу.
4. Если мы посмотрим на современного цивилизованного человека как на боевую единицу, то мы поймём, что его относительная боеспособность в сравнении с людьми прошлого невелика. У него слабое здоровье, он чувствителен бытовому комфорту, плохо переносит боль и тем более увечья, наконец, он крайне нестабилен эмоционально и весьма зависим от "информационного фона". И вдобавок ему вообще совершенно не за что умирать — его жизнь для него ценнее любых, каких угодно общественных абстракций родового, религиозного или идеологического характера. Превосходство (в т.ч. военное) более развитых стран и культур над отсталыми держится на технологиях и способности их применять, а не на качестве "человеческого материала". Но как только существующего пакета технологий оказывается недостаточно, случается Афганистан-2021.
5. Драма любой цивилизации, начиная с античного Рима: технологии прогрессируют, но сами люди "внутри" всё хуже как воины и как участники войны, даже в «гражданском» статусе. Выходом из положения каждый раз оказывается дикарь, превращённый в наёмника для охраны и продвижения лимесов, но рано или поздно эти вооружённые современными средствами войны дикари рушат империю извне либо изнутри. У них есть то, чего нет у жителей имперского ядра — презрение к смерти, своей и чужой.
6. Много говорят о каких-то новых, современных технологиях информационно-психологической борьбы. Но есть одна очень и очень старая — террор. Чаще всего к нему прибегает именно та сторона, которая слабее на поле боя — так сказать, в порядке компенсации. Мы это видели на примере Чечни уже на нашей памяти, а американцы... ну, понятно. Логика террора — удар по тылу, его функция — сеять страх среди находящихся там мирных обывателей, а дальше дело рупоров пропаганды — объяснять им, что их власть и военное руководство виновны в том, что им теперь страшно.
7. Не хочу показаться Кассандрой, но в ближайшее время нас ждёт резкий рост уже не диверсионных, а напрямую террористических действий со стороны противника. И каждый новый такой удар будет сопровождаться одним и тем же рефреном: вы же не протестовали против СВО? — получайте. Именно туда сейчас ведёт колея — идея запрета виз для всех русских, без разделения на "хороших" и "плохих", "мирных" и "немирных" это первый шаг. Дальше — Норд-Ост, Беслан, Каширка. Двадцать лет назад мы показали довольно высокий уровень способности с этим справиться, но с тех пор прошло два десятка мирных лет.

В комментах к предыдущему посту про терроризм спрашивают — а делать-то что?

Я не являюсь специалистом в "прикладном" антитерроре. Но вот в информационном — кое-что понимаю. В начале нулевых я тренировал аналитиков именно на терактах, которые тогда были нередки: сажал их на ленты и показывал, как работает инфопоток. В том числе, кстати, и в Чечне, где я тоже поработал по этому профилю в своё время.

В связи с этим — немного теории; самопальной, естественно, из обобщения тогдашнего опыта.

Первое. Основной механизм "публичного" теракта — это мегафон боли. Непосредственно в ситуации оказываются десятки, сотни, в крайнем случае тысячи; но задача медиатеррора крайне быстро сделать так, чтобы миллионы и миллионы почувствовали себя в небезопасности, тоже в каком-то смысле ощутили себя его жертвами. Для этого террористу требуется максимальная медийность — и первое, что обычно начинают выторговывать захватившие заложников это доступ к телекамерам. Существующие средства коммуникации работают как опиатный рецептор в нервной системе: посылают сигнал боли, который вирусно ретранслируется и заглушает все прочие сигналы, переключая фокус внимания на себя.

Второе. Ключевое поле борьбы в информационном пространстве вокруг теракта — это поле интерпретаций и оценок; аудитория неосознанно ищет наиболее удачные формулы, "как понимать" происходящее. Но для того, чтобы в ней можно было участвовать, нужно давать сначала факты и подробности. Тот, кто даёт факты, захватывает внимание, и, подавая и объясняя их под определённым углом, может влиять на настрой аудитории. Именно поэтому так важна оперативная работа официальных пресс-служб, которые должны регулярно кормить эфир подробностями, примерно любыми, но создающими ощущение максимальной близости к первоисточнику информации и компетентности в понимании происходящего.

Третье. В какой-то момент, который важно не пропустить, происходит насыщение фактурой и фаза меняется — социум входит в режим выработки консенсусной реакции. И вот здесь ключевая роль — у статусных спикеров: известных людей, экспертов, медиазвёзд, кого угодно: их функция скорее в том, чтобы сформулировать за свою референтную группу то, как она решила воспринимать случившееся и какие выводы сделала для себя.

Это похоже на реку с берегами, на которых стоят те или иные конструкции. Их регулярно смывает потоком фактов, но те из них, которые окажутся более устойчивыми, останутся, когда поток схлынет. При этом некоторые стоят там заранее, а некоторые спешно возводятся прямо в процессе "наводнения". Берегов всегда два в том смысле, что на одном условные "наши", а на другом "враги". Но и те, и другие борются не друг с другом, а как бы каждый за себя, за свою картину мира — насколько она окажется прочна и устойчива к атаке этого цунами.

Если вкратце, то нужно какое-то количество людей, натренированных не терять голову и не поддаваться эмоциям в такой ситуации. И в то же время понимающих, что абсолютное большинство публики, включая и VIP-публику, её как раз-таки с гарантией потеряют. И способных общаться с аудиторией в такие моменты ровно так, как психотерапевт общается с больным в моменты обострения. Поверьте, с противоположной стороны такие тоже есть, и немало. Вопрос же в том, что останется в итоге. Те же взрывы домов в Москве могли качнуть ситуацию куда угодно — и то, что она тогда в итоге вылилась в рост поддержки премьера Путина и операции в Чечне это скорее чудо, чем чьё-то достижение. Хотя "та сторона", разумеется, и в этой ситуации будет рассказывать о циничной операции спецслужб — это тоже, так сказать, её работа.