Специалист по энергетике Сергей Вакуленко, присоединившийся недавно к команде Фонда Карнеги за международный мир в качестве приглашённого научного сотрудника, изучил нефтяные доходы российского бюджета за прошедший год, и обнаружил, что упали они не только из-за санкций и бойкотов, но и из-за действий российских нефтяников. Санкции создали удобный предлог для манипуляций ценами и перевода нефтяных доходов за границу.

Одним из ключевых участников этой схемы стала «Роснефть», год за годом поглощавшая частные российские нефтяные компании. Её глава Сечин при этом утверждал, что частному капиталу нельзя доверять: мол, только государственный контроль и преданные, патриотичные управленцы вроде него заставят компании служить интересам страны и не допустят минимизации налоговых поступлений и сокрытия прибыли.

Год потребовался Китаю для того, чтобы более-менее внятно выступить с позицией по войне России против Украины. В годовщину российского вторжения Пекин опубликовал «мирный план» из 12 пунктов, заранее завысив ожидания обещаниями о чем-то помпезном. В реальности план многих разочаровал: в нем нет конкретики, формулировки расплывчатые и никого ни к чему не обязывающие, а некоторые пункты даже противоречат другим.

Зачем же это Китаю? Объясняет Александр Габуев (@agabuev). На самом деле Китай и не думает так глубоко вовлекаться в украинский конфликт. Этот «Мирный план» — это не дорожная карта, а документ, который позволит Пекину впредь отбиваться от обвинений в пассивности и неучастии в главном конфликте современности.

Москва, скорее всего, такому плану будет просто одобрительно кивать: «вот, хотя бы кто-то что-то предлагает, а к “миру” мы всегда были готовы». Киев и Запад, скорее всего, отнесутся к плану холодно или даже его отвергнут.

Такая реакция сторон и есть главная цель Китая. Отказ Запада их принять – это то, что Китай в дальнейшем будет использовать для улучшения своей глобальной позиции: Пекин стал единственной страной в Совете безопасности ООН, которая не участвует в конфликте (как Россия), не занимает стороны и не поставляет вооружения Украине (как США, Британия, Франция), а предлагает мирный путь. Но почему-то ее инициатива большинством отвергается.

Для стран глобального юга это, конечно, будет очередное доказательство того, что война в Украине – это прокси-конфликт между двумя державами, в котором США заинтересованы разрушить своего стратегического противника руками Киева и ценой сотен тысяч жизней. А Китай выйдет из ситуации с репутацией единственной «ответственной» великой державы, у которой есть план, но его никто не принимает. И не важно, что в этом плане нет конкретных шагов по решению вопроса — у Китая на это всегда найдется оправдание, вроде необходимости согласиться с первичным планом для дальнейшего разрешения.

Лукашенко пытается доказать всем, что изолировать его не удастся, партнеров в мире хватает. Но основная проблема тут уже не в том, что на него все ополчились, а в том, что к его маневрам потеряли всякий интерес.

<…>

Как никогда прежде широкой стала пропасть между внешнеполитическими амбициями Лукашенко, тем, как он видит свою роль в регионе, и нерелевантностью Минска в глазах тех, чье внимание он хочет вернуть.

В новой реальности интереса к Лукашенко и его дипломатическим потугам уже нет. На смену многолетним попыткам Запада хоть как-то притянуть к себе Беларусь, вопреки ее архаичному пророссийскому режиму, пришел отказ от нюансов и холодная жесткость военного времени.»


https://carnegieendowment.org/politika/89095

Не стало Глеба Павловского. Политолога, политтехнолога и публициста вспоминает главный редактор Carnegie Politika Александр Баунов. Одну из последних своих статей в июне прошлого года Павловский написал для Carnegie Politika — о том, как тяжело дадутся мирные переговоры в нынешней войне. Предлагаем также прочитать программный текст Глеба Олеговича для Carnegie.ru — о том, как семь предвыборных кампаний современной России сформировали нынешний режим. Соболезнования друзьям и близким.

Как человек, а не просто имя, Глеб Павловский возник для меня в первом десятилетии века, когда я услышал от друга, тоже филолога-классика, что старший коллега, заметный своей оригинальностью античник, променявший древность на какую-то современную политику, тяжело болен и что Павловский с ним самоотверженно возится и всеми способами помогает с лечением. Простая убедительность этого доброго дела в отношении общего знакомого словно бы уравновесила, если не перевесила для скептически настроенного рассказчика нахождение Глеба Павловского где-то в районе государства и его действующего руководства, которые в тот момент меня порой настораживали, а другу казались заведомо отвратительными.
 
 Словно члену какого-нибудь христианского братства, которому рекомендовано не уходить из мира, а идти в него как можно дальше и выше ради торжества благой цели, мне, даже с небольшим личным опытом государственной службы, кажется понятным желание творить коллективное добро, пройдя поближе к рычагам общественной машины. Когда ты один из главных конструкторов, надежда на модернизацию и ответственность за работу машины могут удержать надолго, так что и не заметишь, что машина начнет использовать тебя. В таком положении сейчас многие тысячи. Но не Глеб Олегович, он заметил. 
 
Проход мыслителя через машинный зал дает особую, конструкторскую оптику, отличную и от опыта отставника (почти всегда банального, несмотря, казалось бы, на близость к тайне), журналиста, и университетского профессора. На выходе из машинного зала мы получили одного из самых оригинальных политических мыслителей, писавших по-русски, отличающихся и от тех, для кого политическая мысль — продолжение журналистики, и от тех, для кого она продолжение эрудиции. 
 
Ему очевидно не хватало русского языка политического анализа (этот язык и сейчас только формируется, словно грамматики молодых наций), и поэтому его тексты, немного гераклитовские, были поиском этого нежурналистского способа описывать современность. Осознавая отсутствие этого языка, знаменитый Павловский спокойно соглашался с редакторскими просьбами переписывать текст, бывало, и по два-три раза, внося ясность и освещая темные переходы. Многие важные мысли я услышал от него задолго до того, как они стали почти общим местом, в том числе и то, что отечественная система в ее нынешней форме — это машина эскалаций и она логическим образом примет форму войны. Многие из тех, кто сейчас уравнивает Россию и войну, в то время горячо отрицали бы то, что он со спокойной грустью предсказывал. В общении был просто приятным, спокойным, добрым и умным собеседником, который охотно отзывался, приходил, когда звали, и я ни разу не слышал, чтобы кого-то злословил. 
 
Вечная память, Глеб Олегович, и вечного мира. А недописанный последний текст, о котором договаривались, он теперь будет закончен не на бумаге, а в нашей жизни. Верю, что с вашим участием и с хорошим концом.

Ещё раз о китайском плане по урегулированию российско-украинской войны. На этот раз пишет Михаил Коростиков, но выводы примерно такие же: «Мирная, пускай и оторванная от жизни инициатива нужна Китаю для того, чтобы вернуться в большую международную политику после трёх лет борьбы с пандемией. В своём плане Пекин подаёт себя как альтернативный Европе и США полюс, не втянутый ни в какие конфликты и выступающий с твердых консервативных позиций. Изложенные в документе 12 пунктов никак не способны изменить ход российско-украинского противостояния, но зато напоминают остальным странам о том, что выбирать между Западом и Россией в этом споре совсем не обязательно».

Авиаэкспертка Анастасия Дагаева отвечает на главный вопрос, который напрашивается любому авиаэксперту: как российская авиация пережила санкции и что с ней будет дальше?

Ответ на самый распространённый вопрос: «Как российские авиакомпании продолжают летать, находясь уже год под санкциями?» — простой: потому что они долго и успешно были участниками международного авиарынка. За годы сотрудничества с западными партнерами российские перевозчики переняли навыки, процедуры, технологии и стандарты, закрепив их как эталонные.

Несколько лет российская авиация будет использовать то, что имеет, — прежде всего, оставшийся иностранный флот. Недавно правительство узаконило «каннибализацию» самолетов: авиакомпании могут снимать запчасти с одних лайнеров и устанавливать на другие. Расчёт такой, что к 2025 году из-за разборов в России останется лишь 70% парка иностранных самолетов.

В перспективе российская авиация не исчезнет, но всё больше будет вещью в себе. Избежать трудных времен не удастся. Отключение не только от поставок запчастей, но и от обмена опытом, трансфера знаний и вообще от полноценного отраслевого общения неизбежно будет сказываться.

В этом месяце должны начаться поставки газа из России в Казахстан и Узбекистан, об этом договорились министерства двух стран с "Газпромом". То есть предложенный Путиным осенью 2022-го "трехсторонний газовый союз", от которого открещивались Астана и Ташкент, все-таки воплощается в жизнь.

Для стран Центральной Азии газовое сближение с Москвой несет и выгоды, и риски. С одной стороны, регулярные поставки обеспечат экономический рост, успокоят общество и позволят решить проблемы с Китаем. С другой — благодаря поставкам газа у России расширится и без того широкий набор инструментов влияния на Центральную Азию. Казахстану и Узбекистану будет сложнее проводить многовекторную внешнюю политику, а вопрос отдаления от России придется отложить на неопределенный срок.

@carnegiepolitika
https://carnegieendowment.org/politika/89139

Спустя год после начала войны в Украине российские элиты — высокопоставленные чиновники и бизнесмены — не смогли ни полюбить спецоперацию, ни заставить себя громко высказаться против. Среди них по-прежнему почти нет тех, кто бы искренне разделял цели Владимира Путина в войне. О положении и настроениях элит рассказывает Александра Прокопенко.

Как выяснилось в 2022 году, связать свою карьеру с государством — пойти на госслужбу либо работать в госбизнесе — оказалось значительно проще, чем расстаться с ним. Уволиться смогли немногие: готовность к моральным компромиссам, бюрократические проволочки, а также растущий страх перед спецслужбами и неизвестностью способствуют национализации российской элиты. Впрочем, сплачиваться вокруг Путина и участвовать в патриотическом угаре она тоже не торопится. Те, кому есть что терять, предпочитают спрятаться и замолчать.

У власти нет иллюзий, что все молчуны обязательно «путинские». Поэтому идет кампания по локализации элит в границах России. Части госслужащих и сотрудников госкорпораций приказали сдать загранпаспорта. Федеральным и региональным чиновникам, а также представителям госструктур запретили выезжать из России на новогодние праздники.

Заверения Путина, что преследовать несогласных с войной не будут, не способны рассеять страх элит перед вероятной волной репрессий. И бизнесмены, и чиновники ожидают, что в 2023 году начнется выявление нелояльных и показательные наказания.

Отсутствие внятного механизма выхода из-под санкций (судебного или административного) или хотя бы диалога на эту тему заставляет российскую элиту окапываться внутри страны. «По крайней мере, за 20 лет научились хотя бы примерно понимать, чего ждать от Начальника (одно из прозвищ Путина) и его камарильи. А куда я уеду под санкциями? Как их снимать, не говорят ни регуляторы, ни адвокаты. Здесь хотя бы понятнее», — говорит федеральный чиновник.

«Не просто куратор публичной политики в узком понимании. Он контролирует губернаторов, взаимодействует с лояльными власти деятелями искусства, становится учителем учителей и наставником наставников, принимая решения в сфере образования и воспитания». Про кого это? Конечно, про Сергея Кириенко, человека, который смог значительно усилить свой политический вес во время войны. О том, как Кириенко завоевывает сферы влияния (и президентское ухо) рассказывает Андрей Перцев.

«Это война самого Ничто. Её идеологические элементы нейтрализуют друг друга. Там ничего нет внутри. Поэтому это война не за что-то: завоюем-де и начнём жить. Нет, это война как способ существования. Уничтожение — это и есть способ существования Ничто». Так пишет философ Анатолий Ахутин в своём эссе из сборника «Перед лицом катастрофы», а Андрей Архангельский пишет о самом сборнике на Carnegie Politika:

«Авторы Мария Майофис и Илья Кукулин отмечают, что отсутствие идеологии у путинского режима заменяется повсеместным моральным разложением. Пропаганда погружает российское общество в состояние “эмпрессии” (авторский неологизм) — смеси “сочувствия” к системе, в которой все позволено, и “агрессии”, направленной на уничтожение всего, что может нарушить эту систему.

Этим словом также удачно описывается и феномен самой российской пропаганды, которая не просто утверждает насилие, но и хочет, чтобы это насилие полюбили. В этом — своеобразие нынешней катастрофы: насилие, которое рассчитывает на признание, понимание, на сочувствие к себе!

Путинский режим долгое время заколдовывал настоящее, блокировал прошлое и будущее, погрузив нас в некое безвременье. Это безвременье закончилось — вопреки собственному желанию, режим сам выплеснул нас и себя в реальность, в Историю. Описывая эту новую реальность, мы тем самым возвращаем ее себе — в этом, пожалуй, также состоит безусловная польза сборника».

Санкционная стратегия западных правительств строилась снизу вверх, суд выстраивает свою — сверху вниз.  .. Когда-то Путин, стоявший выше санкций, наблюдал, что будет с подпавшими под них людьми из его окружения. Теперь окружение наблюдает, что будет с ним….

У ордера МУС пока не будет прямых юридических последствий, но уже наступают дипломатические.. Испытывая дефицит легитимности внутри, авторитарный режим восполняет его через международные отношения.. Ордер МУС наносит по этой внешнеполитической легитимации еще один удар..

Про внутренние и внешние стороны ордера Международного суда https://carnegieendowment.org/politika/89313

Мартовские события в Грузии сбили с толку многих, кто недостаточно внимательно следил за политической ситуацией в стране в последние годы. Грузию привыкли считать одной из немногих демократий на постсоветском пространстве, но действия правящей партии однозначно указывают на путь к авторитаризму. Грузия укрывает несчётное количество украинских беженцев и Россиян, уехавших из-за своей антивоенной позиции или мобилизации, но критики правящей партии называют её пророссийской. Грузинские эксперты Корнелий Какачия и Бидзина Лебанидзе объясняют, что происходит.

Авторитарные и антиевропейские тенденции в Грузии связаны с внутриполитическими конфликтами в стране. Грузинская внутренняя политика сейчас строится вокруг противостояния правящего режима, озабоченного прежде всего собственным выживанием, и раздробленной, но рвущейся к власти оппозиции. А между ними оказалось гражданское общество, которое стремится в Европу и требует реформ. Пытаясь взять его под контроль, «Грузинская мечта» и разработала скандальный законопроект об иноагентах. Второй мишенью были независимые СМИ.

Многие обвиняют «Грузинскую мечту» и ее основателя миллиардера Бидзину Иванишвили в том, что они намеренно пытаются вернуть страну в орбиту российского влияния. Но, вероятно, у правящей партии есть и другой мотив — укрепить свой авторитарный контроль над страной.

От планов интеграции в ЕС нынешнее руководство Грузии не отказывается, но пытается достичь этой цели на своих условиях — так, чтобы не подставить под угрозу свою власть. Россия такому подходу только рада. Но с ним никогда не согласится ни грузинское общество, ни Евросоюз.

Москва явно рада противоречиям между Грузией и Западом, к которым привели действия «Грузинской мечты». Кремль понимает: чем более авторитарной страной становится Грузия, тем сильнее она будет дрейфовать от Брюсселя к Москве.

Завершился визит председателя КНР Си Цзиньпина в Россию. За эти дни сложился консенсус об отношениях Пекина и Москвы, что война спровоцировала жёсткую зависимость последней от первого. Но правильнее было бы это назвать созависимостью, считает Михаил Коростиков.

Для главы КНР нынешний визит — первый двусторонний после переизбрания на новый срок главой Компартии в октябре прошлого года. Этот знак внимания особенно важен в свете окончательной криминализации российского руководства Гаагским судом накануне приезда Си и подчеркивает окончательный цивилизационный разрыв Кремля с Европой. Сотрудничество Москвы с Пекином, наоборот, впервые в истории становится по-настоящему тесным — настолько, что существенным образом изменит облик России уже в ближайшие годы.

Для Си Цзиньпина Россия сегодня — гигантская лаборатория, где власть проводит довольно успешный эксперимент по насильственному и противоестественному разъединению с западной экономикой, промышленностью, культурой и финансовым сектором. Это знание важно для Пекина потому, что похожий процесс отсоединения от Запада, пускай более медленный и менее масштабный, идёт в самом Китае. В нормальной ситуации Китай вынужден был бы приспосабливаться к ограничениям самостоятельно, но политика России дала Пекину уникальную возможность увидеть свою судьбу заранее и подготовиться к ней

Для Москвы новый формат взаимоотношений России и Китая одновременно и проще, и сложнее, чем довоенный. С одной стороны, зависимость от Пекина очевидным образом возрастает и в экономической, и в политической плоскости. С другой — по мере неизбежного углубления конфронтации Китая с США и ЕС у Пекина тоже снижается количество вариантов.

Россия — безальтернативный партнер в том, что касается ресурсов, которых Китаю может критически не хватить в случае эскалации его противостояния с Западом. Аналогичное предложение сырья есть в Африке и Латинской Америке, но туда нужно сначала доплыть, а китайский флот как минимум в ближайшие 15–20 лет будет существенно уступать американскому.

Но и недооценивать зависимость от Китая России тоже не стоит. Тут показательным примером может послужить зерновая сделка и то, как Турция и Китай Россию из неё вытеснили. О том, как это происходило, рассказала Александра Прокопенко.

Сравнительно недавно, летом прошлого года, заключение зерновой сделки воспринималось как большая победа мировой дипломатии. Теперь же её продлили на совсем не выгодных для России условиях. Ключевую роль тут сыграла Турция, но в сохранении сделки заинтересован и главный партнёр России — Китай. Реализация зерновой инициативы значится девятым пунктом китайского мирного плана по российско-украинскому урегулированию. Помимо того, что Китай — один из главных покупателей украинского зерна, сделка хорошо вписывается в логику инициативы по сотрудничеству в области глобальной продовольственной безопасности, которую Пекин выдвинул в прошлом году в рамках G20.

В целом же Кремль заключал зерновую сделку, когда положение российской армии в Украине было значительно лучше, чем сейчас, а в казну продолжали поступать сверхдоходы от торговли энергоресурсами. Тогда Москва чувствовала себя хозяйкой положения и рассчитывала, что зерновая инициатива станет ещё одним рычагом давления на Запад. Однако реальность сложилась иначе. Россия не смогла толком воспользоваться положением, недооценив изменившийся баланс сил. Сейчас партнёры Москвы по сделке нужны ей куда больше, чем она им, а при таких вводных сложно оказывать на кого-то давление.

В начале марта Путин лично встретился с сыном Рамзана Кадырова, 17-летним Ахматом. Примерно в тех же декорациях и, возможно, в тех же выражениях 19 лет назад Путин описывал 28-летнему Рамзану жизненный путь его отца — Ахмата Кадырова. Значит ли это, что в Чечне приближается передача власти?

Вадим Дубнов считает, что у Кадырова нет никаких причин уходить, а у Кремля — его менять. Кадырову не надо быть первым среди равных. Ему надо поддерживать имидж человека на особом положении. Постепенно оно становилось не таким уж особым, но потребности это не отменяло: уникальные отношения с Кремлем оставались чем-то вроде родового герба. И этого Кадырову было вполне достаточно, потому что на самом деле его амбиции простираются вовсе не так далеко, как иногда может показаться под впечатлением от его речей.

Так что назначать 17-летнего парня преемником никто не собирался. Скорее наоборот, это укрепление позиций самого Кадырова путём фактического признания его семейно-политического клана.

В последнее время русская литература часто оказывается полем если не боя, то раздора. Один из недавних шумных литературных споров был вызван статьей американской писательницы Элиф Батуман в «Нью-Йоркере», где она скорее демонстративно, чем последовательно применяет к «главным» русским текстам деколониальную оптику, вскрывая гнездящуюся в них имперскость. Текст вызвал в среде российской читающей публики эмоции, которые вернее всего можно описать словом «обида».

Для всех, кто любит русскую литературу, всё это чрезвычайно болезненно. Из этой боли вырос ответный консенсус — путинская власть апроприирует великую русскую литературу, часто делая ее знаменем своих преступлений, «перетягивая» на свою сторону мертвых писателей, которые — из могилы — не могут этому противостоять. Литературовед Анна Наринская спорит с этим консенсусом.

Проблема постсоветской российской интеллигенции, пишет Наринская, состоит в том, что «советская травма», вызывающая отторжение идеологического взгляда на искусство, мешает людям участвовать в разговоре о том, как детали и идеи времени, когда эти книги были написаны, работают в современном контексте. В итоге русские классические тексты не получили никакого заметного и последовательного этического (в том числе постколониального) комментария.

Как современный астроном знает, о чем говорят античные трактаты, у нас есть своё знание того, о чем говорят великие романы. Рассуждая о них, мы не можем становиться вивисекторами, но и не должны быть ослеплены страстным поклонением. Эта, казалось бы, простая формулировка никогда не была последовательно проведена нами в жизнь. А ведь в течение 20 лет после распада Советского Союза такая работа была вполне возможна.

В отношениях Беларуси и России размещение ядерного оружия у нас в стране мало что принципиально меняет. Оба режима давно прошли ту точку, где Путин мог бы позволить какие-то неподконтрольные политические перемены в Беларуси.

В этом смысле размещение ядерного оружия — еще одна причина для Кремля держать на плаву белорусский военный плацдарм под руководством Лукашенко, но таких причин было достаточно и без этого.

А вот что меняется, так это долгосрочные шансы Беларуси попасть на стол переговоров. Причем - не сесть за него, а именно стать темой обсуждения. Разумеется, я пишу о таком развитии событий, когда Путин не ограничится шантажом или краткосрочным ввозом в Беларусь небольшого числа боеголовок, а о таком, когда в нашей стране действительно появится полноценная постоянная база с российским ядерным оружием.

Пока Беларусь оставалась лишь коридором для сухопутных войск РФ, полигоном для их тренировок и давала аэродромы для базирования небольшого числа российских самолетов, можно было допустить, что эти эпизоды соучастия в войне останутся ниже радаров тех, кто будет когда-то договариваться о мире.

Но теперь, даже если переговоры о новой архитектуре европейской безопасности пройдут уже после ухода Путина и Лукашенко из власти, сложно будет не обратить внимание на ядерное оружие в паре сотен километров от Киева и трех столиц стран НАТО.

Теперь Запад и Украина с большей вероятностью будут требовать демилитаризировать Беларусь как минимум к довоенному уровню.

Подробнее - в новом тексте на Карнеги с фокусом на внешнюю политику (в отличие от вчерашней колонки на Зеркале).

Нет сомнений, что публикация этого разговора оказала мощное влияние на психологическое состояние российской элиты. Одни испытали чувство удовлетворения от того, что все это наконец прозвучало публично — причем из уст «своих», патриотических.

Для других это станет тревожным звоночком: сама по себе утечка лишний указывает, насколько уязвимо положение российской элиты, которую прослушивают не только родные спецслужбы, но потенциально — и украинские, и западные.

Этот разговор также станет громким сигналом российским чекистам, что им надо внимательнее присматривать за своими подопечными — чаще прислушиваться к доносам и подозревать любого в неблагонадежности даже без веских на то оснований. В этом плане слив укрепит силовой вектор развития страны, что особенно сильно почувствуют на себе элитные группы риска — бывшие системные либералы (Набиуллина, Кудрин), связанный с Западом бизнес, аполитичные технократы (Мишустина и Собянина только ленивый не подозревал в том, что они сторонники мира), а также деятели культуры.

https://carnegieendowment.org/politika/89399

Подкаст Александра Баунова вернулся с новым названием: теперь помимо канала @baunovhaus есть ещё и «Бауновкаст». Гостями нового выпуска стали Александра Прокопенко, приглашенный сотрудник Немецкого совета по международным делам и бывший советник Банка России, и Фарида Рустамова, независимая журналистка и ведущая блога и рассылки Faridaily (@faridaily24).

А поговорили о том, как изменилось положение и настроения российских элит с начала полномасштабного российского вторжения в Украину. О чём свидетельствует попавший в сеть предполагаемый разговор продюсера Иосифа Пригожина и экс-сенатора Фархада Ахмедова? Будет ли власть наказывать элиты за нелояльность? Есть ли конфликт между старыми и новыми элитами?

Слушайте на Carnegie Politika или на удобной вам платформе с подкастами: Apple, Google, Spotify, Amazon или любой другой через RSS.

Разговоры и споры о предполагаемой демократизации Казахстана ведутся уже давно. Помочь разобраться в том, стал ли Казахстан более демократичным после прошедших недавно выборов, мы попросили Газиза Абишева (@gaziz1984).

В разгар избирательной кампании действительно казалось, что бурлящая партийная жизнь — явный признак демократизации. Независимые и провластные кандидаты активно встречались с избирателями, продумывали свои программы и пиар-стратегии, дебатировали с другими кандидатами в телеэфире. А общество с интересом следило за скандалами вокруг политиков.

Ощущение невиданной ранее свободы усиливало и то, что в ходе кампании публично обсуждались даже чувствительные вопросы. Например, «Ауыл» построила кампанию вокруг языковой политики и национальной идентичности, а также улучшения жизни в селах.

Однако, пишет Абишев, ход голосования и его итоги показывают, что скорость этого движения к демократизации не стоит преувеличивать. По традиции и в этот раз не обошлось без фальсификаций (наблюдатели зафиксировали вбросы на нескольких участках) и использования административного ресурса (о чем заявляли наблюдатели от ОБСЕ). В итоге у правящей партии оказалось как минимум 63 мандата из 98, что позволит ей самостоятельно принимать ключевые решения и преодолевать вето Сената (если такое вдруг случится). Остальные места в парламенте распределились среди провластных псевдо-оппозиционных партий.

В общем, на этих выборах руководству Казахстана удалось выполнить главную задачу — потесниться, но сохранить полный контроль над парламентом. Формально можно заявить о демократизации: в парламенте теперь шесть партий вместо трех, треть депутатов пришли из одномандатных округов, гендерные квоты соблюдаются. Но фактически баланс сил не изменился.