В числе многочисленных примеров неоднозначного вклада британских лейбористов в мировую историю есть любопытный эпизод столетней давности, связанный с реанимацией и актуализацией «хазарского мифа».

В январе 1924-го именно единственный на тот момент представитель вигов в Палате общин полковник Томас Уильямс заявил о том, что современные евреи происходят не от «детей Израиля», а от хазар.
А потому, согласно Уильямсу, их национальный дом должен быть не в Палестине, а в Крыму и на юге России.

Тем самым британский парламентарий-лейборист пытался дезавуировать деятельность сионистов и их союзников, в том числе и в самой Британии.
И неудивительно, что хазарская тема достаточно быстро стала одним из главных антисионистских нарративов.

Но параллельно в Советском Союзе задумались (хотя и без публичных ссылок на хазар) о создании еврейской автономии как раз в Причерноморье.
Эту идею активно продвигал Юрий Ларин, тесть Николая Бухарина и один из основателей Госплана, возглавивший в 1925-м Общество землеустройство евреев-трудящихся (ОЗЕТ).
Правда, уже через три года «Крымский проект» уступил биробиджанскому. Произошло это на фоне резкого ухудшения взаимоотношений между Москвой и Лондоном, спровоцированного, в частности, революцией в Китае и советской поддержкой Гоминьдана.
В итоге «пробританская партия» в большевистском руководстве проиграла «проамериканской» во главе с Максимом Литвиновым. США поддержали советский «бросок на Восток», поставляя оборудование, необходимое еврейским поселенцам для освоения Приамурья.

Вполне возможно, что попытка уже в середине 40ых реанимировать «Крымский проект» стоила жизни активистам Еврейского антифашистского комитета (ЕАК).
Тем более, что разгон этой организации в 1948-м совпал по времени не только с провозглашением государства Израиль, но и с созданием НАТО. Последнее (в отличие от еврейского госстроительства) происходило при самом непосредственном участии британского министра иностранных дел Эрнеста Бевина, сторонника теории «еврейского коммунистического заговора» и тоже лейбориста.

Венгерское восстание 1956 года среди прочего обусловило пересадку СССР на «нефтяную иглу».

Лояльность «народных демократий» потребовала от Москвы более масштабных инвестиций. Если не «силовых», то сырьевых. Прежде всего – топливных.
Но новые угольные рекорды (к которому тяготел, в частности, Никита Хрущев) оказывались для советской экономики более сложной задачей, чем налаживание и наращивание нефтедобычи.
Чем и воспользовались нефтяные лоббисты во главе с новоиспеченным председателем Госплана Николаем Байбаковым и поддерживающими его Николаем Булганиным и Лазарем Кагановичем
.
Уже к 1964 году был построен и заработал нефтепровод «Дружба», по которому по которому нефть Урало-Поволжья транспортировалась в Венгрию (!), Чехословакию, Польшу и ГДР. Параллельно советские нефтяники занялись освоением месторождений Западной Сибири, также изначально призванных удовлетворить потребности стран соцлагеря.
По иронии судьбы кадаровский «гуляшный коммунизм» -- умеренно-либеральные экономические реформы, запущенные в 1968-м, -- не в последнюю очередь подпитывался сравнительно недорогой советской нефтью. В то же время в самом СССР «открытие вентиля» негативным образом отразилось на судьбе аналогичного собственного, косыгинского, проекта.

Виктор Орбан, несмотря на свою «правизну», явно не прочь использовать «ноу-хау» коммунистического предшественника.
Хотя, согласно наблюдению Дмирия Травина, Янош Кадар тоже был не оригинален, фактически реанимировав «политику качелей», которую в начале 40-х гг. проводили адмирал Хорти и его премьер-министр Миклош Каллаи, «выкраивая» себе пространство для маневра, не оспаривая при этом патронаж со стороны великой державы. Даром что тогда таким венгерским патроном была Германия, а в 60-80-ые годы XX века – Советский Союз.
Кроме того, и в кадаровском, и, тем более, в орбановском случаях важный нюанс вносили (и вносят) энергоносители.

После прекращения действия Варшавского договора и распада СССР Москва не могла претендовать на сохранение Венгрии в зоне своего геополитического влияния. Но энергетическая зависимость Будапешта сохранилась. Чему в немалой степени способствовало отсутствие у страны выходов к морю и удаленность от существующих и проектируемых путей доставки нероссийских углеводородов.
Тем показательнее, что именно из-за нефти Владимир Путин и Виктор Орбан сделали первый шаг «от ненависти до дружбы». Это произошло в 2011-м, когда вернувшийся в кресло премьера Орбан помешал переходу крупнейшего венгерского нефтегазового концерна MOL под контроль российского «Сургутнефтегаза».
«Мы сделали важный шаг на пути к сильной Венгрии, потому что ни одна страна не может быть сильной, если она полностью уязвима в части поставок энергоресурсов», -- заявил Орбан, инициировав привлечение средств МВФ для выкупа «сургутовской» доли.
Правда, «Сургутнефтегаз» заработал на перепродаже своего пакета MOL почти полмиллиарда евро. А Россия осталась главным поставщиком энергоносителей для Венгрии.

Похоже, сходным образом сыграть на двух (или даже больше, чем на двух) досках Орбан пытается и сейчас. Благо чем больше великих держав «отбрасывают тень на Венгрию», -- тем больше выгоды от арбитража между ними.
В этом смысле венгерского премьера в равной степени и правильно, и неправильно называть «протрамповским», «прокитайским» или «пророссийским». А самый худший сценарий для Будапешта (за исключением, конечно, ядерной эскалации) – «холодная война 2.0». Необходимость окончательного выбора блока и геополитического патрона.
Неслучайно, третий вопрос, который Орбан задал своему кремлевскому визави, касался дальнейшего развития отношений России с Западом.

Причем, как в позднесоветские времена, сегодня естественными союзниками венгерской «своей игры» оказываются отечественные нефтегазовые лоббисты. Теперь – из-за потребности в сохранении рынков сбыта, возможно, менее ёмких, но и менее придирчивых, чем капитализирующий собственную безальтернативность «Глобальный Юг».

Александра Галушку избрали председателем совета директоров тимченковского «Стройтрансгаза» буквально на следующий день после того, как Михаил Мишустин объявил о подписании концессии по строительству ВСМ «Москва — Санкт-Петербург».

Сложно предположить, что Геннадий Тимченко не хотел бы поучаствовать в этой многомиллиардной «стройке века».
Но также едва ли он такой один и с таким же уровнем связей.

Судя по «делу Тайчера», позиции Ротенбергов сейчас не настолько прочны, как прежде.
Но пока речь может идти скорее о добровольно-принудительном дисконтировании, нежели об окончательном лишении титула «главных подрядчиков всея Руси».
Иными словами, пока рано считать игру сделанной.

В этом смысле Галушка – дополнительный козырь Тимченко. С учётом близости дальневосточного экс-министра экс-министра к «партии Царьграда» во главе с Александром Дугиным и Константином Малофеевым.
Дело здесь не только и не столько в том, насколько влиятельны дугинско-малофеевские покровители.

Если допустить, что переход к политико-дипломатическому урегулированию украинского кризиса становится наиболее предпочтительным для Кремля сценарием, – неизбежно встаёт вопрос о необходимости (для сохранения внутриполитической стабильности) умиротворения той части общества и элит, которая придерживается максималистских позиций в отношении СВО.
А вклад «царьградовцев», их медийных и интеллектуальных ресурсов, в такую радикализацию сложно переоценить.
В свою очередь «Стройтрансгаз» может сыграть для Малофеева и его единомышленников «компенсирующую» роль, открывая широкие перспективы (самого разного рода), обусловленные участием тоже в очень важном для страны, но, на сей раз, сугубо «гражданском» проекте.

В «Падении империи» (Civil War), – «свежей» кино-антиутопии, которую сейчас называют чуть ли не пророческой в связи с покушением на Трампа, -- есть эпизод с неудачной попыткой сотрудницы Секретной службы предотвратить убийство президента, выступив в качестве парламентёра между ним и мятежными «Силами Запада».

В реальности (политической) Секретная служба выступила намного удачнее.
Оговоримся сразу – дело вовсе не в том, насколько эффективно она справилась с выполнением своих непосредственных обязанностей. Здесь как раз после стрельбы на субботнем митинге в Пенсильвании у многих возникают вполне резонные вопросы.
Но исходя из риторики основных «клиентов», -- и Трампа, и Байдена, -- именно Секретная служба оказывается чуть не главным гарантом сохранения гражданского мира.
Действующий президент возлагает на неё ответственность за жизнь своего политического противника. А тот фактически дезавуирует обвинения «казенных» телохранителей в некомпетентности, называя их работу «фантастической».

И если вероятность трамповского возвращения в Белый дом теперь стремительно возросла, то уход байденовской протеже Кимберли Читл с поста главы Секретной службы вовсе не предопределён.
По крайней мере, в этом случае поступок Крукса будет не настолько фатальным для демократов, как это могло показаться на первый взгляд.

«Вместо Соединенных Штатов, которые полнятся бесконечными и бессмысленными парламентскими дебатами, напоминающими произведения Шекспира в пересказе идиотов, мы должны думать об «Эшелоне», секретной координации мировых разведывательных служб, как пути к окончательному становлению глобальной pax Americana».
Этот пассаж из «Штрауссианского момента» Питера Тиля – и наиболее яркая иллюстрация, и вполне точное объяснение/предсказание происходящего в и вокруг президентской кампании Трампа.

На фоне политизации Секретной службы, обусловленной субботним покушением, трамповским «вторым номером» становится Джеймс Вэнс, в недавнем прошлом -- деловой партнер и идейный сподвижник Тиля.
А параллельно Alphabet договаривается о покупке за $23 млрд израильского стартапа Wiz, специализирующегося на разработках в сфере кибербезопасности, в числе нынешних акционеров которого Марк Андрисен, также инвестировавший в венчурные проекты Вэнса.

Очевидно, совсем уже не гипотетическое второе президентство Трампа будет не про «консервативный» демонтаж «цифрового концлагеря», создаваемого либералами и китайскими коммуно-капиталистами, но про его (этого лагеря) переустройство.
Исходя из такой идеологической рамки, максимально критическое переосмысление Просвещения и Модерна не предполагает отказа от их «прогрессистского» бонуса. Всё дело в принципах распределения этой «технологической ренты».

Для воплощения в жизнь лозунга Make America Great Again такой подход едва ли не более продуктивен, чем «олдскульная» ставка на сланцевые бенефиты, ознаменовавшая первую трамповскую каденцию.
Тем более, что успешное масштабирование опыта Вэнса по использованию технологического (= постиндустриального) предпринимательства для решения проблемы безработицы в индустриальном «Ржавом поясе» существенно облегчает Трампу задачу «транзит-2028».

Но если «возвеличивание» Америки невозможно без одновременного «дисконтирования» Китая, рассчитывать, что «трампономика 2.0» будет более открытой, чем её предыдущая «версия» -- как минимум, неосмотрительно.
Деглобализация, деление на блоки, союзы и коалиции никуда не денется. Возможны лишь нюансы и коррективы при проведении линий геополитического и геоэкономического столкновения.
И в этом смысле перспективы России нельзя назвать обнадеживающими, даже если Трамп и Вэнс реализуют сурковскую идею «Великого Севера».

Чем больше такой «северный» мега-проект будет зависеть от уровня технологического развития своих участников – тем в большей степени влияние каждого из них будет определяться его «инновационностью».
И наоборот, неспособность вносить ощутимый технологический вклад обрекает аутсайдера на роль колонии/испытательного полигона.
Как избежать такой участи в отсутствие полноценной конкуренции с любыми зарубежными исследователями и разработчиками, да еще с «утечкой мозгов» в анамнезе и небезуспешными попытками наложить «традиционалистские» ограничения на инновации и научный поиск, -- пока не очень понятно.

С Александром Кибовским связано получение первой «худруковской лычки» Константином Богомоловым.
В мае 2019-го тот стал худруком Театра на Малой Бронной. И, тем самым, был уравнен в статусе с другим «режиссером-бунтарем» -- Кириллом Серебренниковым, которому Сергей Капков в 2012-м «даровал» Театр им Гоголя.
А затем, на фоне дела «Седьмой студии», возбуждение которого якобы не обошлось без участия Кибовского и закрытия «Гоголь-центра», которое точно не могло не быть санкционировано столичным департаментом культуры, Богомолов остался вне конкуренции.

Тем показательнее, что превращению уже самого Кибовского в фигуранта нового громкого «околокультурного» уголовного дела предшествовали новые эпатажные богомоловские шаги как театрального администратора.
А именно – тотальный пересмотр репертуара и смена называния Театра Романа Виктюка, в начале июня также переданного в управление Богомолову.

Формально, этот его карьерный взлет состоялся уже после того, как Кибовский оставил руководство московской культурой. Но примечательно, что занял он этот пост в 2015-м, «переехав» из кресла главы департамента культурного наследия. И как раз как в этой своей предыдущей должности Кибовский курировал реставрацию здания, где был расположен Театр Романа Виктюка, – изначально ДК им Русакова, построенного в 1929-м по проекту Константина Мельникова.
Мэрией это начинание Кибовского было признано успешным, что в немалой степени обусловило его продвижение вверх в столичной административной иерархии. Эксперты-«архнадзоровцы» оценили реставрацию мельниковского детища менее позитивно, указывая, в частности, на то, что на бюджетные деньги был нанят «никому не известный архитектор», не имеющий опыта соответствующих работ.
При этом расчет на «театральную джентрификацию», взаимную капитализацию относительно «старого» виктюковского бренда и обновленного авангардного здания, похоже, не оправдался.
Не случайно теперь Богомолов позиционирует себя как кризис-менеджер, объясняя «репертуарное обнуление»,прежде всего, 45-50-процентной продажей билетов в марте-апреле-мае. Да и то, дескать, «достижение этого показателя буквально с "нагоном" зрителей в театр, скидками и просто "сбросом" билетов перед спектаклями».

Сложно предположить, что кто-то из влиятельных элитариев (и особенно – силовиков) сегодня станет мстить Кибовскому и Богомолову «за Виктюка».
Но вот желающие если не закрыть, то скорректировать богомоловский «неореакционный культуртрегерский проект», наверное, найдутся.
Тем более, что прецедент управления «культурной политикой» через «экономическую уголовку» уже создан, благодаря делу «Седьмой студии» и его инициаторам.

Глобальный сбой облачных сервисов, случившийся всего за пару дней до фактического окончания политической карьеры Джо Байдена, в равной степени может быть взят на вооружение и любителями теорий заговора, и сторонниками теорий технологической сингулярности.

Хотя причины и, что важнее, нетехнологические последствия сегодняшнего инцидента любопытным образом сближают, казалось бы, концептуально непримиримые позиции тех, кто в появлении любых «черных лебедей» непременно усматривает злой человеческий умысел, и теми, кто допускает буквализацию Deus ex machinа, в сегодняшнем случае.
«Точка сборки» здесь -- недавний байденовский пассаж про «Маска и его богатых дружков, которые пытаются купить выборы» в сочетании с технологически-предпринимательским опытом и связями трамповского кандидата в вице-президенты Джей Ди Вэнса.

И Маск, и Вэнс с его деловыми партнерами по своим взглядам скорее ближе к «неореакционерам».
«Только сочетание критики прогресса с осознанием того, что простая отмена невозможна, порождает неореакцию», -- так принципы этой идеологии один из её главных авторов Ник Лэнд.
И если для либералов и прогрессистов (= идеологическое ядро Демпартии США) новые технологии – едва ли не ключевой политико-экономический и социально-коммуникационный инструмент для продвижения «новой этики» и мультикультурализма, то «неореакционеры» пытаются использовать «цифру» и всё, что с ней связано, для достижения прямо противоположных целей.

Иными словами, «диктатура кода» останется при любом исходе выборов. Вопрос – лишь в её «цвете» и бенефициарах. Но теперь – еще и в том, как американские избиратели отреагируют на сегодняшнее падение крупнейших сервисов, без которых уже практически невозможно представить спокойную и размеренную жизнь обывателя.
В этом смысле показательно, что «виновница» инцидента -- компания CrowdStrike (обновление антивируса которой вызвало глобальный сбой в «облаках») в 2016 году расследовала обстоятельства «взлома» компьютеров национального комитета демократической партии США (DNC).
А её конкурента – израильский стартап Wiz – хочет купить Google за рекордные $23 млрд, тем самым создавая неплохие перспективы для кассирования нынешних акционеров, и в их числе -- деловых партнеров Вэнса.

Владислав Бакальчук «шагнул» в 90ые.
Тогда было принято «за стеной Кавказа» искать защиту от «M&A по-русски». Ну или варианты развернуть их в свою пользу.
Справедливости ради надо сказать, что и противоположная сторона, используя Russ в качестве «фронтящего» при заходе в Wildberries, тоже ушла не слишком далеко вперед.

Проблема в том, что на кону не сырьевая компания и даже не банк, чьи основные активы «в 6 часов вечера уходят домой».
Настоящая «платформенная», техноэкономическая, модель – это в принципе не про передел (изъятие, обособление), а про максимально широкий охват и объединение игроков из самых разных сфер, отраслей, стран.

Иными словами, если глобализация бизнеса WB, – не «разводящая база», исключительно для получения президентской визы, -- нынешние перипетии в духе «Варваров у ворот», вне зависимости от их исхода, пойдут только во вред изначальной идее.
Если же ни о чем другом, кроме «отжима актива», речи никогда не шло – намечающийся внутриэлитный конфликт, в силу ТТХ задействованной «тяжелой артиллерии», обещает обнулить любые ожидавшиеся бонусы инициаторов «платформенной мега-сделки».

Эдвард Люттвак в колонке для UnHerd тонко заметил, что Катар, где расположена крупнейшая в регионе американская военная база и куда частенько наведываются для деликатных переговоров «моссадлвские» топы, смог обеспечить безопасность Исмаилу Хании. А Иран, тотально (вроде бы) закрытый от «большого и малого сатаны», —нет.

При всей проницательности Люттвака всё же трудно предположить, что эта мысль не приходила в голову как сподвижникам Хании, так и всем тем, кто, в той или иной степени участвует в нынешней большой ближневосточной игре.
Что, конечно же, лишь подстегивает Иран «жёстко» ответить Израилю. Хотя абсолютно беспроигрышных ходов у Исламской республики в этой ситуации нет.
Любая эскалация пойдёт Тегерану в минус. Чего нельзя сказать о том же Катаре, который выиграет при любом исходе ирано-израильского противостояния.
Во-первых, выбирая между сохранностью жизни и капиталов, с одной стороны, и высокорискованными инвестициями в военно-медийный эпатаж, с другой, уцелевшие «хамасовские» лидеры скорее предочтут вернуться под опеку Дохи, нежели окончательно слиться с проиранской «осью сопротивления».
Во-вторых, чем больше Иран будет «эскалировать», снижая собственные шансы на смягчение санкционного режима, —тем сложнее ему будет осваивать «Южный Парс», что автоматически превращает Катар в безальтернативного разработчика этого крупнейшего газового месторождения.

А ведь до убийства Хании ситуация складывалось, наоборот, совсем не в пользу Дохи.
Разногласия между администрацией Байдена и правительством Нетаньяху и в немалой степени обусловленая ими нереализуемость силового решения «проблемы ХАМАС» позволила радикалам из Газы рассчитывать на участие в послевоенном обустройстве анклава.
Дополнительный и весомый козырь в этом плане Хания и его сподвижники получили от Китая, который как раз в двадцатых числах июля добился примирения «хамасовцев» с ФАТХ, —той палестинской политической силой, в чьё управление отдать сектор Газа, в принципе, готовы и Запад, и умеренные монархии Залива.
Но такой легализацией и «капитализацией» Пекин сделал ХАМАС ещё менее зависимым от Дохи. Точнее —наделил Ханию&Ко достаточными субъектностью и числом степеней свободы, чтобы выбирать себе патронов.
При том, что самому Пекину борьба между Катаром и Ираном за «хамасовский актив» только на руку. Как ещё один (наряду с энергоносителями, поставки которых стремятся контрактовать с Поднебесной и Тегеран, и Доха) элемент «разделения и властвования».

Практически в то же время иранские прокси попытались дисконтировать катарские бенефиты, на которые эмират рассчитывал в связи с фактическим обнулением (из-за войны) израильских газовых проектов на средиземноморском шельфе.
В мае эмир Катара Тамим бен Хамад Аль Тани в ходе визита на Кипр договорился об активизации энергетического сотрудничества с этим островным государства, которое совсем недавно рассматривалость как один из главных европейских потребителей газа с израильских месторождений. А уже через месяц «Хезболла» пригрозила ударом по Кипру в случае, если Израиль начнёт наземную операцию против неё в Ливане. При этом ХАМАС никак не стал корректировать риторрику своего шиитского партнёра по «оси», несмотря на весьма значительное кипрское участие в решении различных гуманитарных вопросов, касающихся Сектора Газа.
Теперь, после случившегося с их лидером в Тегеране, «хамасовцы», наверное, вспомнят об этом «нюансе» и более внимательно отнесутся к озабоченностям Кипра, в целом, а значит, —и к кипрским интересам Катара, в частности.

⬇️

⬆️

Разумеется, велик соблаз увязать весь этот катарско-иранский сюжет с выборами в США. Особенно, если учесть вполне логичную, в принципе, версию о стремлении Байдена купировать или хотя бы «заморозить» все наиболее острые мировые конфликты до его ухода из Белого дома. И в этом контексте —о давних связях Дохи с Демпартией США, точнее —с семейством Клинтонов, что делает «газовый эмират» едва ли не самым оптимальным претендентом на роль «ближневосточного катехона» и для Байдена, и для Харрис.

Но жизнь богаче этой схемы хотя бы потому, что с Катаром довольно плотно сотрудничает —и по бизнесу, и по вопросам ближневосточной политики —трамповский зять Джаред Кушнер.
Не зря же Люттвак даёт понять, что Катар умеет неплохо играть сразу на многих досках.

Задержание Павла Дурова во Франции —из тех резких шагов, которые, будучи призванными предотвратить нежелательное для их инициаторов развитие событий, на деле лишь способствуют такому негативному исходу.

В попытках «старых» институтов защитить свою монополию (и если угодно —суверенитет) от посягательств со стороны нового техно-олигархата нет ничего неожиданного и противоестественного.
А очередной виток технического прогресса (равно как и большинство предыдущих) характеризуется достаточно серьёзными «сопутствующими» издержками, чтобы — под згидой борьбы за безопасность, с «цифровым концлагерем», против монополизма или дегуманизации и т.д. и т.п. — власти не имели поводов обусловить свой «силовой луддизм» необходимостью реагировать на соответсующие запросы общества или защиты его интересов.

Однако применительно к Франции и к Европе в целом ситуация усугубляется отсутствием у Старого Света собственных цифровых лидеров, , сопоставимых не только с тем же Telegram, Google, Alibaba или Uber, но даже с «Яндексом» или Wildberries.
Это не значит, что установление всё новых и новых барьеров для «опасных» «чужих» технологических решений и цифровых новшеств непременно приведёт к возвращению «колыбели цивилизации» в «тёмные века».
Логичнее ожидать более агрессивного проникновения на континент разработок и технологий, «заточенных» под более эффективное преодоление воздвигаемых европейскими правительствами стен.

Причём предположение , что эти «цифровые гунны» придут из Нового Света, будет не более обоснованным, чем ожидание их из Поднебесной.

Это не политика – это биополитика.

Эммануэль Макрон не особо лукавит, когда отвергает «политизированность» преследования Павла Дурова.
Действительно, если руководствоваться общепринятыми определениями, сегодняшнее преследование основателя Telegram во Франции связано с борьбой за власть гораздо меньше, чем, скажем, 20-летней давности «дело ЮКОСа» в России.
Дуров ни прямо, ни косвенно не участвовал в электоральных процессах, происходящих в Пятой республике. И не мог (да и едва ли хотел) конкурировать с основными французскими (да и любыми другими) политическими акторами. Но именно на их «поле».

Попытка не вмешаться в уже идущую игру, но начать абсолютно новую, свою, роднит дуровский кейс (при всей его технологической специфичности) с американским сюжетом второй половины 80ых, когда за финансовые махинации был осужден на 10 лет junk bond king Майкл Милкен.
Тот тоже находился вне политики (формально), помогая зарабатывать миллиарды спонсорам и демократов, и республиканцев.
Но для существующей системы он представлял едва ли не более серьезную угрозу, чем любой политический радикал, своими действиями ставя под сомнение монополию федеральной власти на создание денег.

Аналогии с телеграм-токенизацией здесь, конечно, неуместны. В «крипто-бунте» играет Дуров далеко не первую скрипку.
Зато в деле создания «агоры» вне «полиса» (любого и в самом широком определении) он весьма преуспел.
А ведь «пульт управления дискурсом» (даже при соблюдении всех писанных и неписанных норм, касающихся свободы слова) – столь же важный атрибут правящего класса, как и «ключи от кассы».

Дуров, как и Милкен, посягнул на один из «краеугольных камней» нынешнего мироустройства. Спровоцировав его бенефициаров перейти в «режим антиутопии» во избежание полного выхода ситуации из-под контроля.
Поэтому, несмотря на разницу «геополитических полюсов», действия страны, являющейся одним из олицетворений Запада, фактически поддержали такие восточные автократы, как Верховный лидер Ирана Хаменеи и белорусский президент Александр Лукашенко.

По той же причине представляется несколько поспешным говорить о «всеобщем кризисе глобализации». Если только не предполагать перехода «глобалистского проекта» в иное агрегатное состояние.
Иными словами, деление мира на военно-экономические блоки, которое ожидает Борис Межуев, будет осложнять и тормозить параллельная «перезагрузка» и глобализация конфликта «браминов» и «кшатриев», здесь – технологических предпринимателей, становящихся «цифровыми гуннами», и бюрократов/автократов, вынужденных объединиться для борьбы с общим «классовым» врагом.

Пелевин – деконструктор актуальной повестки.

Но именно поэтому подбор ключей к его моделированию представляется скорее занятным интеллектуальным упражнением, нежели невыполнимой задачей.
По той же причине анонс/тизер, формально призванный заинтриговать читателя, а не раскрыть авторский замысел, в пелевинском случае всё же позволяет допустить, какие резонансные события, произошедшие с момента написания (не издания) предыдущей книги, вдохновили ВПЗР на очередной сюжет.

Предположу, что «Круть» -- литературная производная пригожинского мятежа и похода во власть Камалы Харрис.
Но, что называется, посмотрим, почитаем.

Вне зависимости от того, кто технически победил в вооруженном споре «дико-ягодных» хозяйствующих субъектов, перспектива стратегического проигрыша возникла перед всеми интересантами. Рассуждения про «рейдерский захват», «след Шакро», «психотехническое» давление на Бакальчук, «национализацию», «капитализм как абсолютное зло» -- совсем не тот разговор, который способен заинтересовать китайцев.

https://telegra.ph/Wildberries-kak-novyj-CHerkizon-09-20

Переоценивать Китай –так же недальновидно, как и недооценивать его.

Кейс Джека Ма –наглядное подтверждение, что Китай может ошибаться (а не только учиться на чужих «косяках»)
Даром, что эта ошибка – следствие роста, развития, а не стагнации.

Во-первых, такие ошибки (первого рода) могут быть опаснее. Выплёскивания с водой ребенка либо тотальное разрушение существующих институтов – такая себе альтернатива.
Поэтому у «мудрого ошибающегося» (каковым мы предполагаем Китай) не может не возникнуть потребность в пере- или, скорее, осмыслении новой технологической/«техноэкономической» реальности.
И первый шаг, как говорит тот же С.Б.Чернышёв, – обновление языка.
Здесь без Собеседника не обойтись.
У России был шанс стать таковым для Китая. Тоже стартует с низкой «базы», институты не настолько ригидны, как на Западе, уровень технооптимизма у населения пока достаточно высок, у элит в условиях санкций запрос на «выдумки» –тоже,

Но кейс Wildberries пока выглядит как ошибка второго рода.
Возможно, как раз из-за отсутствия нового языка.

https://yangx.top/EbuldinSkySpez/18611

Пока Татьяна Бакальчук вновь становится Татьяной Ким, бизнес активизирует использование факторинга для обхода санкций при международных расчетах.

С учетом стандартной комиссии платежного агента в 4-6% логично ожидать, что для конечного потребителя в России товар подорожает, в лучшем случае, на столько же.
Использование платформ – «горизонтально интегрированных финансово-торговых компаний» -- позволило бы решить проблему с расчетами с меньшими транзакционными издержками. А следовательно – и с меньшими посредническими комиссионными (либо вообще без таковых).
Но вместо перехода к новому «техноэкономическому» языку потенциальные основные акторы своё желание перемен «локализуют» возвращением прежних имён.

«Запирайте гаражи».
Грабить их никто не собирается (пока).
Но вот ценность их как неформальных «производственных площадок» стремительно дисконтируется.

Правительство, стремясь увеличить доходы «военного бюджета», заготовило, как минимум, два весьма болезненных удара по «гаражной экономике».

Один -- с подачи дружественной кабмину «Деловой России» инициируется лишение МСП льгот при уплате страховых взносов.
Декларируемая цель – «обеление» зарплат, поскольку в случае реализации предложений Алексея Репика его менее крупные коллеги по предпринимательскому цеху смогут сэкономить на отчислениях в Соцфонд лишь при зарплатах больше двух МРОТ, а не одного, как сейчас.
Реальная задача – оптимизировать бюджет Соцфонда на случай сокращения (так же обсуждаемого) трансфертов из федеральной казны.

Второй – Госдума в первом чтении принимает правительственный законопроект, обязывающий граждан регистрировать постройки на своих земельных участках.
Декларируемая цель – наведение порядка в дачно-коттеджной собственности
Реальная задача – увеличить налогооблагаемую базу по недвижимому имуществу, а также выявить «свечные заводики» и иные кустарные производства, заботливо припрятанные предприимчивыми садоводами.

В терминах недавних, соответственно, 60-летнего и 70-летнего юбиляров у «глубинного народа» опять задевают «основы выживания».
Понятно, что это – далеко не первая попытка избавить экономику от «серых зон» или хотя бы сократить их размеры. На благо казне и на радость управленцам-пуристам.
Но бесконечно ли число таких попыток и как каждая из них отражается на прочности существующей политэкономической системы?
Особенно, в условиях, когда шансы попасть в «новые крепостные» едва ли не выше шансов стать «новой элитой».

Не только канун еврейского Нового года или приближение годовщины «Черного шаббата» обусловили тайминг иранского удара по Израилю.
1 октября исполнилось 75 лет провозглашения КНР.

Пекин – не просто один из главных торговых партнеров подсанкционного Тегерана.
В известной степени Исламская республика обязана Китаю своим появлением.
Точнее – стремлению американских элит во главе с Рокфеллерами изменить глобальный геоэкономический расклад, превратив Китай в «мировую фабрику».

Вряд ли случайно свержение шиитскими радикалами иранского шаха в начале 1979 года практически совпало по времени с установлением американо-китайских дипотношений и визитом в США Дэн Сяопина.
Падению шахского режима в Иране в немалой степени способствовало сближение Вашингтона с Саудовской Аравией.
Но диверсификация «нефтяных ставок» на Ближнем Востоке (подготовленная «челночной дипломатией» Киссинджера) была скорее тактическим ходом.
В долгосрочной перспективе расчет делался на минимизацию Западом собственных энергозатрат (по крайней мере, промышленных) с переносом их на открывающиеся китайские производства.
С этой точки зрения США/Рокфеллерам было не так важно, останется ли у власти дружественный, прозападный иранский шах или его сменит кто-то более радикальный и антизападный. Лояльность главных «нефтяных житниц» становилась уже и китайской заботой.

Деглобализация предполагает принципиально иной подход.
А поскольку именно Китай остается наиболее последовательным и едва ли не единственным сторонником глобалистского проекта, реактивные (не в ракетном смысле) действия Ирана – скорее проблема для Поднебесной, нежели подарок к государственному празднику.
Особенно, если эскалация с Израилем продолжится и ее внутриполитические и социально-экономические издержки станут запредельными для режима аятолл.

Стремление Тегерана уничтожить еврейское государство – ключевой аргумент израильских политиков и дипломатов при объяснении экзистенциальности иранской угрозы.

Строго говоря, нигде в основополагающих документах Исламской республики не сказано о том, что Израиль не должен существовать.
Но аятолла Хомейни именно с сионистским проектом связывал «все наши беды», а также считал признание Израиля «катастрофой для мусульман и подрывом деятельности исламских правительств».
Отсюда, по мнению лидера шиитской революции, «единственный путь к освобождению Иерусалима — это […] вооруженный поход до полного уничтожения Израиля».

Конечно же, слова «вождя и учителя» никто в Иране не ставит и не собирается ставить под сомнение.
Другой вопрос -- как на отношение к Израилю влияет «политический люфт», образовавшийся в ходе формирования Исламской республики?
А именно сочетание шиитской версии «теологии освобождения» как идеологической основы с могущественным силовым аппаратом КСИР как управленческого каркаса.

На первый взгляд, ничего особо нового и парадоксального здесь нет.
Достаточно вспомнить, как скоро после большевистского переворота в России появились ЧК, Красная Армия – институты, доказывающие, что «революция […] чего-то стоит».
Но Владимир Ленин и его последователи никогда не «баловались демократий», достаточно быстро перейдя от диктатуры пролетариата к автократии. Что, помимо всего прочего, давало, например, возможность Иосифу Сталину достаточно регулярно проводить «обновление элит», включая силовые.

«Режим аятолл», будучи симбиозом теократии с вполне себе реальным народным представительством, затрудняет проведение масштабных «чисток». По крайней мере, единолично инициированных.
Как следствие – превращение КСИР в подобие ордена, «гвардию рахбара», чье влияние на первое лицо едва ли не сопоставимо с влиянием самого верховного лидера на этих своих главных силовиков.

Социально-религиозная революция, осуществленная шиитскими «низами» под руководством шиитского «брамина» Хомейни, привела в итоге к построению государства, де-факто контролируемого шиитскими «кшатриями».
Опять же, в самом по себе факте «кшатрианского» переформатирования исламского проекта нет ничего удивительного. Это скорее закономерно.
Иранский парадокс в другом –новая «военная аристократия» исламской республики может оставаться таковой лишь до тех пор, пока сохраняется конфронтация с Западом и жесткий санкционный режим, необходимость поисков обхода которого наделила КСИР дополнительными экономическими полномочиями, и как следствия – обеспечила дополнительные финансовые бенефиты.

А в таком случае все те беды, в которых, по мнению Хомейни, виноват Израиль, -- залог сохранения режима наибольшего благоприятствования КСИР.
Не будет врагов и санкций – потребность в жестком силовом каркасе для Ирана отпадает.
Поэтому именно КСИРовцы, в отличие от иранского президента Масуда Пезешкиана, настаивали на эскалационном, «ракетном», ответе Израилю.
Но по той же причине полное уничтожение еврейского государства вряд ли входит в реальные планы нынешних иранских «ястребов».

В отличие от вождя иранской исламской революции, ее «стражи» -- не «эсхатологи» и «теологи освобождения», но прагматики обогащения.