Рассказик?

Серегины истории.

Первая

Я в семнадцать лет на гидрограф по блату служить попал.
Родственник у меня очень большой главврач, и, поскольку все болеют, может куда хочешь устроить.
А мне очень хотелось на гидрограф: белый пароход, маленький, уютненький, команда смешанная – пара офицеров, остальные все фазаны -- в смысле, гражданский народ, не тронутый присягой.
Командиром у нас был капитан второго ранга Гудков, знаменитый тем, что из имеемых сорока с лишним лет, он как минимум, двадцать посвятил ресторану «Гудок», что в городе Ломоносове при вокзале. То ли, ресторан в его честь, то ли, совпадение – пес его знает, но жил он в том же Ломоносове, откуда и наша гидрографическая экспедиция.
А старпомом у него был каплей с речным училищем – заканчивал он его когда-то, потом в пьяном угаре чего-то подписал и очнулся каплеем на гидрографе. То есть, кадриловку – училище военно-морское – не заканчивал, от чего где-то глубоко, в неистлевшем сознании, уважение имел.
А я совсем мальчонкой учился в чем-то, напоминающим ДОСАФ, на «друзей моря» и выпустили меня с корочками рулевого-сигнальщика, что позволило немедленно по прибытию на борт безо всяких правил ППСС – «Пароходы Плавают по Себе Сами» – поставить меня к рулю и вообще, чуть чего, назначать старшим.
Пришли мы в Либаву в 17.30 и встали на рейде на якорь. Кораблик – полторы тысячи тонн, сокращенный состав.
Командир в 18.00 вызывает к себе старпома, говорит ему: «У меня тут баба. Я убыл до утра. К восьми за мной катер» -- и с корабля долой.
Старпом собирает в кают-компании механика и прочих в 18.40, говорит им: «У меня тут баба» – и сваливает до семи утра, за ним катер.
Мех собирает всех в 19.00 и говорит: «Мужики! Начальники наши совсем обомлели. Бросили корабль. Я это так на самотек пустить не могу. Предлагаю следующее: тут в пяти километрах есть деревушка. Как стемнеет еще чуть-чуть, тихо снимемся, чтоб нас посты наблюдения и связи не засекли, и, с потушенными огнями, пойдем туда. Там есть бабы».
Сказано – сделано. Стемнело – мы линяем, подходим к деревеньке, а там пристань деревянненькая. Швартуемся, и все мгновенно пропадают. Только мотористы остаются – но те сразу спать – и я.
«Серега! – говорят мне. – Как сказал Козьма Прутков про флот, знаешь? Он сказал: «Бди и чувствуй!»
Остаешься за старшего во всем» – после чего все бегут на танцы, потом у них бабы, драки и все такое.
А я любил один на корабле оставаться. Красиво же вокруг, звезды, вода, лунная дорожка. Под все это, со вздохом, я открывал кандейку, жарил себе картошку и еще я любил икру трески пожарить и, чтоб она хрустящая, со свежим лучком, с хлебушком черным, с маслицем сливочным, а сверху чайком горяченьким это дело затопить, и потом уже сон – только бы до койки доползти.
Ночью все явились, с самого ранья снялись и пошли назад. В 6.30 привезли старпома. В 8.00 – приезжает командир.
А по правилам как? По правилам всех принимают с левого борта и только самых почетных – с правого. То есть, левый борт у нас весьма исхожен, а правый – нелюдим. А тут пьяный с вчерашнего старпом решил, от глубокого уважения, о наличии которого в закоулках оного сознания мы уже говорили, перед командиром прогнуться и встретил его с правого борта. Проорал «смирно!», доложил.
И тут, делая шаг в сторону с приложенной к фуражке рукой, чтоб пропустить командира, он скользит в чем-то и падает, продолжая это «что-то» на себя собирать.
А это «что-то» было совсем не что-то, а коровье говно.
Весь правый борт у нас им усеян.
Я-то способен понять командирское недоумение: как, посреди залива, и столько говна от коров?
Но меня удивляет механик, который подходит ко мне сзади и сквозь зубы говорит: «Ну, ты, Серега, даешь!»
Будто я это все насрал, ей Богу!

#покровский #литература

Рассказик?
* рассказу 40 лет, если что...

Вашингтон

Сегодня в кают-компании появился штурман Витя. Витя почти навсегда служит дежурным по гарнизону и на родном корабле появляется только отчасти. Как появляется, так, в отсутствии начальства, конечно, рассказывает истории.
-- Так! Поскольку вы все еще очень маленькие и ничего про жизнь не знаете, я вам сейчас расскажу про моего первого командира – Драго Вадима Иваныча.
Командир Драго с детства не ел морковь, и потому вырос не выше веника. А ум у него был быстрый, как плевок. И еще он хотел нанести ракетно-ядерный удар прямо от пирса по гнезду мирового империализма – он хотел поразить Вашингтон.
Так вот если где разговоры какие или намеки, или, не приведи Господь, политинформация о положении вещей, то он быстренько пробежится по всем странам, веером их обгадит и оставит себе на сладкое Вашингтон:
«А теперь, -- говорит, -- о гнезде! О Вашингтоне!!!» – и далее, подробнейшим образом, расстелив карту, обозначает курсы, позиции, время, место выхода в атаку, уклонение и зигзаги.
А глаза его светятся, грудь приподнимается и распирает, сам он летает.
Долго это длилось. Все мы сдавали зачеты по тактике лично ему, и все мы лучше всего были обучены главному: нанесению удара по Вашингтону.
В штабе эти его чудачества старались не замечать, но однажды он заступил оперативным дежурным и вдруг на докладе в 24 часа другому оперативному дежурному, который расположен ой как повыше, его понесло:
«А сейчас, -- говорит, -- я бы хотел вкратце изложить свои собственные соображения насчет нанесения ракетно-ядерного удара по оплоту мирового империализма!» -- «По… чему?!!» – спросили его, -- «По Вашингтону!!!»
И наверху наступил пиздец из Ганы!
И длился он ровно сорок пять минут, пока он излагал куда он нажмет и что он для этого повернет, а потом к нему ворвались специалисты по вырыванию позвоночника, выхватили у него из рук трубку, в которую он все говорил и говорил, и положили его портретом в пол, завязав в косынку.
Я его после в больнице навещал. Он там и главврача полностью убедил в своей правоте.

#литература #покровский

Рассказик?

Тифон

Капитан третьего ранга Забалуйко Александр Тихонович, уходя в запас с подводной лодки, не смог сразу порвать все нити, и потому свистнул «Тифон». А вы знаете что такое «Тифон»? Это невозможная на лодке зараза, на которую, кроме электричества, поступает еще и воздух среднего давления, и в надводном положении, при входе в базу, да и в тумане, можно такие звуки организовать -- просто все обосрутся.
Голос у «Тифона» низкий, но глубокий со скорбью и неожиданно сильный.
Александр Тихонович приспособил его в прихожей, сразу вправо от двери. Электричество подвел, а для того, чтоб воздух на него можно было, играючи, подавать, баллон приготовил, который сжатым воздухом предварительно набил.
Зачем он это все сделал, станет ясно несколькими строчками ниже, но, заметим в примечании, что если между двумя дверьми при входе в помещение такой незначительный тумблерок не повернуть, то при открытии второй двери в прихожую тебя поприветствует это чудовище – штаны точно стирать придется.
Александр Тихонович всегда тумблерок поворачивал. Отрепетован был: отрыл первую дверь, вошел, рука вправо -- тумблер погасил, открыл другую дверь, вошел, повернулся, закрыл все двери.
Дело в том, что часто, Александр Тихонович, и надолго жилище свое покидал. Жены у него не было давно, собаки тоже, зато теперь у него имелось страшилище.
И залез к нему вор. Открыл без особой суеты первую дверь, потом вторую и… и приключился «Тифон».
Вор не только обосрался и обоссался, у него еще сперва случился инсульт, а потом инфаркт.
Александр Тихонович его после в больнице посещал. Курагой выхаживал.

#покровский #литература

Рассказик?

О НАУКЕ

Как у нас на флоте появляется наука? Наука у нас на флоте появляется всегда внезапно и непосредственно перед самым отходом, только нам отчаливать - а она тут как тут. Приезжает какой-нибудь ученый, бледный, с ящиком, подходит он к лодке и спрашивает у верхнего вахтенного:
- Можно, мой ящичек у вас здесь постоит?
Вахтенный жмет плечами и говорит:
- Ставьте...
Ученый ставит ящик рядом с вахтенным, а сам подходит к нашему переговорному устройству - "каштану" - и запрашивает у нашего центрального поста "добро" спуститься вниз, чтоб найти кого-нибудь для передачи ему этого заветного ящика, а в ящике - уникальный прибор (пять штук на Союз), который должен пойти в автономку. Пока ученый спускается вниз и ищет, кому передать уникальный ящик, вахтенные меняются, и новый вахтенный уже воспринимает ящик как что-то навсегда данное и принадлежащее пирсу. Первый вахтенный спускается вниз, а наверху появляется старпом.
- Это что? - спрашивает старпом у нового вахтенного, тыкая в ящик.
- Это?.. - вахтенный смотрит на ящик детскими глазами центра России.
- Да, да, это что?
- Это?..
- Это, это, - начинает проявлять нетерпенье старпом, - что это?!
- Это?.. - задумчиво спрашивает вахтенный и изучающе смотрит на ящик.
И тут старпом орет, потому что вся сырая масса грубых переживаний предпоходовой скачки, вся эта куча влажная тревог и волнений, весь этот груз последних дней, лежащий мохнатым комелем на отвислых плечах старпома, от этих неторопливых раздумий вахтенного вмиг ломает самую тонкую вещь на свете - хрупкий хребет старпомовского терпения.
- И-я-я! С-п-р-а-ш-и-в-а-ю, ч-т-о э-т-о з-а я-щ-и-к! - орет старпом, дергаясь совершенно всеми своими конечностями.
Вахтенный тут же пугается, лишается лица, языка, стыда и совести и стоит бестолочью. В глазах у него мертвенный ужас. Теперь из него ничего не выколотить.
А старпом фонтанирует, не остановить; он кричит, что Родина нарожала идиотов, и что все эти идиоты заполнили ему корабль по крейсерскую ватерлинию, и что у этих идиотов под носом можно мину подложить или что-нибудь им самим (идиотам) ампутировать, а они даже не шевельнутся, и что при необходимости можно даже самих этих идиотов выкрасть, завернув в во влажную ветошь.
- Тьма египетская! - орет старпом. - Чего ж тебя самого еще не завернули?! Чего тебя не украли еще, изумление?!
Потом он бьет несколько раз по ящику ногой и затем, схватив двух моряков, говорит им:
- Ну-ка, взяли эту хреновину и задвинули ее так, чтоб я ее больше никогда не видел!
Моряки берут (эту хреновину) и в соответствии о инструктажем задвигают: оттаскивают на торец пирса и - раз-два-три ("Тяжелая, гадость") - размахнувшись, бросают ее в воду.
А потом сколько возвышенной человеческой грусти, сколько остановившейся печали движения начинает наблюдаться на лице у того ученого, который вылез, наконец, за своим ящиком.
Силы моего мазка не хватает, чтоб описать эту боль человеческую и трагедию. Скажем, как классики: "Птица скорби Симург распластала над ним свои крылья!"

#покровский #литература

Рассказик?

Старпом зашел на ЦДП и с порога:
– Турчанский! Это ты закрыл зама в гальюне на болт на полчаса?
– Валерий Иванович, ну, почему сразу я?
– Потому! Если розыгрыши дурацкие – то это ты. Дали нам нового зама в автономку, и над человеком сразу издеваться начали? И первым должен быть Турчанский – как всегда.
– Поклеп! Я – никогда!
– А подметные боевые листки заму кто пишет?
– Я пишу обычные.
– Ага. «Вышла в море по охоте наша славная… пехоте».
– Ну, он же пошел с нами в море за очередным воинским званием.
– А кто приписки все время делает? «Раньше с нами от политотдела ходили только их продовольственные аттестаты. А теперь – целого человека дали». Ты?
– Я? Никогда!
– Как это «никогда»? А прошлому заму кто на шинель пониже спины повесил бирку «Не влезай, убьет!»?
– Это было три зама тому назад!
– И что с того?
– Ну, вы же знаете, что это не я. Ну, Валерий Иванович! Вы все время меня подозреваете. Вот в штабе флаг утром подняли вверх ногами – так сразу ко мне. Чуть чего – сразу ко мне.
– А кто давал телеграмму в Ленконцерт певцу Эдуарду Хилю? А? Который «Вы возьмите меня в море, моряки, я все вахты отстою на корабле»? А? Кто ему послал телеграмму: «Приезжай. Тчк. Отстоишь все вахты. Тчк. Целуем. Тчк. Северный флот. Тчк»?
– Ну… идея была моя, каюсь, но посылал-то не я – пультовики. Они коньяка накушались вусмерть – и пошли на почту. А я не пошел.
– А зама, рядом с пультом ГЭУ, тоже они же заперли на болт?
– Валерий Иванович, зам вот уже сорок суток ходит в гальюн с открытой дверью. Боится он, видимо, остаться наедине с унитазом – очень страшно нажимать на педаль – оттуда выскочить может что угодно. Ну… шел кто-то мимо и закрыл дверь.
– И на болт.
– На болт!
– Для надежности!
– Валерий Иванович, вот ей богу…
– Так! Я еще других мерзавцев расспрошу. И если окажется, что ты – берегись!
– Валерий Иванович, вы меня все время расстраиваете, отчего я впадаю в блуд и паскудство.
– Вот я до тебя доберусь… Я тебе покажу блуд и паскудство…
Старпом выходит. Турчанский на всякий случай минуты через две открывает дверь поста – чтоб просто удостовериться, что старпом ушел, закрывает со вздохом и, обращаясь к зеркалу медленно, изучая прыщики на лице:
– Нет ни в чем вам благодати… и с этим… со счастием у вас разлад… и прекрасны вы некстати… и милы вы… вашу мать… невпопад…

#покровский #субботнее #литература

Рассказик?

Работа

«Вам платят за это деньги!» – было такое выражение. Я это много раз слышал. Подводники – это работа, и за нее платят деньги. Интересно, а если б не платили или платили мало, то пошел бы я в подводники? Наверное, пошел бы, потому что на берегу я служил целых четыре месяца – говно, скажу я вам, а не служба.
А тут – пурга. После подводной лодки совсем по-другому ценишь то, что находится на поверхности. Я люблю пургу. Идешь один в темноте полярной ночи, и на всем белом свете только вы двое: ты и пурга. Час, два, три. Как-то я шел восемь часов подряд – такие тут расстояния. Надо было идти из базы в базу.
А если мороз, то небо ясное, а потом по этому небу бежит северное сияние. Запрокинул голову и стоишь, потому что красиво.
А если ветер, то он тут такой, что на него можно ложиться. Ложишься грудью на ветер, и он тебя держит. Почему-то становится весело – тебя держит ветер.
А океан трещит. Акустики слушают океан, и он полон звуков. Киты поют, касатки переговариваются. Они и с лодкой разговаривают. Акустики говорят, что касатки все время задают лодке какие-то вопросы.
Они любят кататься на носу лодки, когда она идет в надводном положении. Это сельдевые касатки. Они кормятся сельдью, и никогда не нападают на теплокровных.
Оказывается, те касатки, что едят рыбу, никогда не общаются с теми, кто нападает на тюленей. У них даже разные языки, они не понимают друг друга.
То есть, есть хищники, а есть просто рыболовы – совсем, как у людей.
Дни мелькают, годы мелькают – под водой свое время. И с автономки всё никак не вернуться. Сняться отсеки, тревожно, я что-то ищу и не могу найти.
Почти тридцать лет прошло, а я все еще что-то ищу на подводной лодке.
Жен не было и мы с Саней жили вместе. У него квартира была двухкомнатная, и он мне предложил: «Пойдем, Саня, ко мне жить» – я и пошел, надо же где-то спать.
Капитану третьего ранга негде спать.
Никого же не интересует, где ты ночуешь, потому что в 8 часов утра ты должен стоять в строю выбритый и выспавшийся. И это очень ценно, если тебя пригласили ночевать.
Сначала приглашают тебя, а потом тебе перепадают ключи от какой-то квартиры – хозяева в отпуске, и ты приглашаешь ночевать другого бедолагу. Пришли ночью, попили чай, поглазели пять минут в телевизор и завалились по койкам – узкая, скрипучая раскладушка, но скрип соседа не раздражает, потому что должен же кто-то рядом с тобой в одной комнате дышать и сон наваливается сразу.
Есть ли у тебя своя собственная раскладушка? Это все, что у меня есть.
А утром – в шесть утра – вскочил и будто не спал, ничего не помнишь, подняли, не разбудили, бежишь и просыпаешься по дороге, и снег сечет лицо – ветер бросает в лицо снежную крошку. Она очень твердая, все лицо в царапинах.
На лодке начинается сумасшедший дом сразу: не знаешь, что будет через минуту, и куда ты сейчас полетишь. А все ради одного: мы должны выйти в море. От такой жизни многие сбегают, а мне бежать было некуда, я – флотский сирота, ни мамы на флоте, ни папы.
Тут у человека другие глаза – распахнутые, что ли, и, наверное, это потому, что бежать тебе некуда – все поменяются, а ты останешься на железе на десять лет.
Тут другие ценности – тут ценят участие: человек помогает человеку, человек не бросит человека. Упал – понесут на себе. Вовка ногу подвернул, и я его тащил до госпиталя. Три часа до поворота, а потом еще три после поворота.
После автономки нога подвернулась в ботинке. Распухла, и ботинок потом срезали. Он терпел, не орал. Мороз, а мы с ним взмокли, как мыши. Я потом на стул сел и обмяк весь – двинуться не могу, во всем теле свинец.
Или как мы снег сгребали в зоне. Только пришли с моря, все куда-то делись и тут: «Выделить экипаж на очистку снега», – а людей в экипаже – пятеро матросов и я, остальные разосланы в разные стороны. Вот мы и пошли чистить снег. Ты чистишь – а он идет

#литература #покровский #субботнее

Рассказ вне расписания.
В честь Дня России

Дедушка

По Красной Площади шли два капитана 1 ранга – Жернов и Попов. Жизнь была прекрасна, светило солнышко, а они – оба подводники и герои – только что получили Героев Советского Союза за поход подо льды, после чего они решили прогуляться по Красной Площади, чтобы унять в себе чувства.
Площадь была пуста – вот только навстречу им попался трясущийся от времени и прожитого дедушка генерал. Они ему отдали честь, как это принято на флоте, быстро и молодцевато – то есть, лапу к уху в одно мгновения – некоторые, но только не я, утверждают со стороны это похоже на сбивание на лету надоедливой мухи.
Они-то отдали, а вот дедушка-генерал – нет. Друзья развернулись и, догнав деда, обратились к нему со словами, мол, как же так, товарищ генерал, мы, подводники, моряки и герои Советского Союза, можно сказать, вам честь отдаем, а вот вы нам – таки нет.
– Стар я, сынки, вы уж меня простите, – сказал генерал, – не вижу я ни хрена, вроде бы было, но я не совсем был уверен. Так что еще раз прошу прощения.
После этого генерал затих – погрузился в воспоминания, наверное, но ненадолго.
– А знаете, как мы сделаем? – вдруг оживился генерал, и в глазах его появилась генеральская дуринка, то есть, мысль, – Вы еще раз пройдете мне навстречу, отдадите честь, а уж я вам тогда отдам по всей форме, потому что подготовлюсь.
Ну, на Красной Площади, повторим, почти никого – устроили представление. Генерал встал, выпрямился, а они отошли, развернулись и пошли ему навстречу – поравнялись и отдали честь, а он им:
– Э-э-э, нет, ребята, так не пойдет. Я стою по стойке «Смирно», а вы мимо прошмыгнули, и отмахнулись. Нет! Надо как положено, за три шага до меня перейти на строевой шаг, а потом с резким поворотом головы… – в общем, еще раз.
Еще раз и…
– Э-э-э, нет, ребята! Ну, что это за строевой шаг, вот как надо, – и генерал весь вдруг преобразился, даже помолодел и рубанул таким строевым шагом…
В этом месте рассказа капитан 1 ранга Жернов обычно делал остановку, мечтательно закатывал глаза, смотрел вдаль, улыбался чему своему, потаенному, и говорил:
– И ведь шесть раз нас тогда прогнал… старая сволочь.

#покровский #литература #субботнее

Рассказик?

Из книги "В краю летающих собак":

Корабли

Корабли – это усилители, они усиливают человеческие души.
Когда человек строит корабль, часть души человека, переходит этому кораблю, и если корабль строит множество людей, то он от каждого что-то возьмет себе.
А потом корабль медленно отдаст людям накопленное. Надо только войти с кораблем в резонанс, и тогда начинает слышаться что-то живое в шуме вентиляторов, в рокоте двигателей, свисте лопаток турбин.
Сначала это пугающее, враждебное, а потом – свое, родное.
А пугает потом только тишина. Остановились механизмы, и наступила тишина звенящая.
Она входит в тебя сразу, пропитывает насквозь, заставляет услышать, как падают на палубу капли конденсата с подволока.
Кажется, что они падают с ужасным грохотом – кап-кап-кап.
Я до сих пор вскакиваю по ночам от того, что мне приснились падающие капли.
А еще мне снится, что я иду по подводной лодке – это самый крепкий сон.
А потом сниться, что ты бежишь по лодке – из отсека в отсек, скользишь по поручням, ныряешь в люки, и люди бегут за тобой, сотни людей, а за вами гонится вал воды. Вот тогда я во сне вскакиваю, бью рукой и ногой, ору. А потом понимаю – это был только сон.
Вода внутри лодки – начало ужаса. Но это ужас только сначала, а если ворвется вода, то человек уже не пугается, он действует, ему некогда.
Пугает бездействие, работа успокаивает. Особенно та, что повторяется изо дня в день на отработках по борьбе за живучесть – «Закрыта носовая переборочная дверь!»
Изо дня в день человек делает это: он закрывает переборочную дверь.
Он делает это сто тысяч раз, но однажды, при пожаре в отсеке, человек из отсека не сбежит. Он закроет переборочную дверь и останется в горящем отсеке, один на один с огнем.
Все делается только ради этого. Делается монотонно, автоматически.
Человек должен превратиться в автомат. Монотонность угнетает его плоть, его разум.
Но она оставляет ему рефлексы.
Ты должен многое делать рефлекторно, не задумываясь.
Так я сдавал на допуск к самостоятельному управлению боевой частью, сдавал устройство лодки. Капитан 1 ранга Колтон, принимающий у меня экзамен, ставил мне двойку только за то, что я замешкался: «Ты не должен думать, ты должен действовать!»
Тут учат действовать, не задумываясь. Задержка может дорого стоить. Вот поэтому каждый день одно и то же, в одну и ту же точку.
Эта монотонность должна пригодиться только один раз: чтобы спасти жизнь.
И не всегда свою – жизнь отсека.
Даже если действия совершенно бесполезны, моряк все равно будет действовать – его на это толкает не только инстинкт, но и корабль – кораблю не хочется умирать, вот они и борются вместе – человек и железо. Они заодно.
Друг без друга никак.
А как почувствовать, что ты с железом заодно? Очень просто. Взошел на корабль, и испытал прилив сил. Приложил ладонь к переборке – «Здравствуй, железо!» – и железо тебе ответило, бодрость дало. Примеры? Да, сколько угодно. На «Авроре» экскурсоводами работают старые моряки. Многим под восемьдесят и более. Они еле идут на работу, но стоит им взойти по трапу, как внутри корабля они уже преображаются – годы отступают и они летают по трапам.
У нас старпом каждый день здоровался с кораблем. Он говорил, что корабль теплый.
Когда он вышел на пенсию, он умер на следующий же день. Во сне. Потом все говорили, что это хорошая смерть.
Смерть может быть хорошей.
А на корабле смерть – это работа.
Тяжелая работа, и ее надо еще выполнить, прежде чем наступит она – смерть.
Для корабля почетна смерть в море. Быть может, поэтому старые корабли обрывают концы и тросы, если их ведут на утилизацию. Они умирают на волне – так сильна связь корабля и моря.
Все в этом мире имеет волновую природу, и надо просто быть на одной длине волны, и тогда тебя услышит корабль, а еще тебя услышит море.
Надо сказать: «Море, войди в меня и дай силы!» – и силы обязательно прибудет.

Продолжение далее 👇🏻

@bigarcticrace

#покровский #литература #субботнее

Начало тут

Старые моряки учили быть заодно с водой, стань ее частью – и тогда вода не тронет. Недаром капитаны на парусниках в бурю кричали волнам свои молитвы.
Все это действует, волна щадит, а гибнут те, кто боится погибнуть.
С гибнувшего «Комсомольца» люди сыпались за борт. Вода плюс четыре градуса, а им казалось, что они падали в кипяток – им было жарко. А потом они еще и плыли до одного единственного плота, вцепились за него и пели «Варяга».
Песня многим помогла выжить. Они ждали помощь несколько часов.
Даже если ты просто входишь в море с берега, входи без страха, тогда для моря ты свой, оно не обидит.
Оно живое. Достаточно только отплыть от берега на километр другой и оглянуться – ты будешь на горе, а берег будет впереди и внизу. Это поверхностное натяжение. Оно случается не только в пробирке. И это натяжение воды держит на себе всех – и людей, и корабли.
А я бы не смог служить на берегу. Я это понял сразу – не мое, сидеть в форме флотского офицера в береговой казарме. Уж лучше в море по 250 суток в году.
Корабль качает, подводная лодка выписывает восьмерку, прежде чем рухнуть в глубину, а потом из нее восстать. Подводная лодка плохой надводный корабль, и я – плохой моряк, я укачиваюсь. А что, это не было ясно с самого начала? Было ясно.
Меня выворачивает неделю, другую, я ничего не ем, почти не пью, в глазах круги – чертово море.
А потом – перестает выворачивать, ты привыкаешь и даже начинаешь есть. Говорят, что работа отвлекает. Врут. Даже если ты скалываешь лед с верхней палубы, то все равно тебя успевает вывернуть наизнанку. Колешь лед, как иступленный. Руки не держат, пальцы сами разжимаются и из них вываливается лом. Потом пальцы не держат даже карандаш, рука дрожит, не слушается.
Ну, и кому это надо? Что ты хочешь доказать?
Ничего не хочу доказать, просто на берегу я бы не усидел. Не смог бы. Пресно там все. Жизнь, как сухая армейская галета – ни вкуса, ни запаха. И слова не настоящие.
А настоящие слова – это когда слово с кровью.
Слово может быть только с кровью. На флоте любое слово пропитано кровью. Так нас учили. Нас так учили люди, которые говорили это все с улыбкой. Они почти шутили. Точнее, они говорили так, как будто они нас разыгрывали, подначивали.
И было непонятно: шутят они или говорят всерьез.
Но потом, через много лет, я стал замечать, что я говорю точно так же, как и они. Вроде бы ни о чем – вру, придумываю, шучу. И все этот тут же, на ходу.
Почему? Потому что эта жизнь, на берегу, несерьезная, ненастоящая, и она достойна только насмешки, шутки.
А настоящая жизнь – это только там, в море.
Там от напряжения ноют плечи, и судорога хватает мышцы.
Говорят, что надо уколоть мышцы иголкой, и судорога отпустит.
Чушь. Меня столько раз хватала судорога. Она выворачивала мышцы в море, далеко от берега. Боль жуткая, и никакая иголка не спасет. Судорогу можно только перетерпеть.
Надо просто плыть вперед. Я так и делал: плыл, и она уходила.
Все очень просто: корабль – это когда ты умеешь терпеть боль…

@bigarcticrace

#покровский #литература #субботнее

Рассказик?

Открывается дверь, входит старпом со словами:
– Начхим на месте?
– Здесь я, Валерий Иванович!
– Так, Турчанский! – говорит старпом зловеще и закрывает дверь ЦДП.
– Валерий Иванович, вы меня нервируете.
– Лучше «товарищ капитан второго ранга» – это изменит ваш игривый тон.
– Да, товарищ капитан второго ранга!
– Кто сказал заму, что на нем «лица нет»?
– Валерий Иванович…
– Товарищ капитан второго ранга.
– Товарищ капитан второго ранга, я…
– Есть одна неприличная рифма на букву «я» - очень помогает. И еще: отпираться бесполезно, тебя уже все продали.
– Меня?
– Тебя.
– Ну, слава богу, Валерий Иванович, вы меня назвали на «ты», а то я уже начал глотать слюну и беспокоиться.
– Ты и «беспокоиться»?
– Что ж я не человек что ли?
– Ближе к телу. Что ты еще сказал заму?
– Ничего не сказал. Он подкрался к ЦДП, вошел без стука (совсем, как вы и иное начальство) и напугал меня и Александрова.
– И что?
– Ну… я и сказал: «Ой, Александр Александрович, как вы плохо выглядите».
– И всё?
– И всё. Лица не касался.
– После чего зам отправился к врачу, а тот ему поставил диагноз «прединсультное состояние». Теперь зам лежит, стонет и помирает вообще.
– Пошутил же я…
– А мы чуть человека не потеряли.
– Но не я же ставил диагноз, Валерий Иванович!
– Значит, так, Турчанский, твоим выходкам я кладу конец.
– Как-то не по-русски звучит «кладу конец» и все же хочется узнать размеры того, что вы кладете.
– Размеры? Ваше непрерывное сползание к панибратству, Павел Евсеевич…
– Я – Иванович.
– Не перебивать! Это не важно. Скажу, что Евсеич и будешь Евсеичем.
– Есть!
– Так вот всё закончится тем, что я прилюдно сниму с тебя, дурака, штаны и выпорю.
– Ремнем?
– Ремнем.
– Вопрос: а зама навестить можно?
– Нет, идиот! Я его хочу живым до берега дотянуть!
С этими словами старпом выходит.

#покровский #литература #субботнее

Рассказик?

ОРДЕН ХРЕНА ЛЫСОГО

Нашего комдива - контр-адмирала Артамонова - звали или Артемоном, или "генералом Кешей". И все из-за того, что при приеме задач от экипажей он вел себя в центральном посту по-генеральски: то есть как вахлак, то есть - лез во все дыры.
Он обожал отдавать команды, брать управление кораблем на себя и вмешиваться в дела штурманов, радистов, гидроакустиков, рулевых и трюмных.

Причем энергии у него было столько, что он успевал навредить всем одновременно.
А как данная ситуация трактуется нашим любимым Корабельным Уставом? Она трактуется так: "Не в свое - не лезь!"
Но тактично напомнить об этом адмиралу, то есть сказать во
всеуслышанье: "Куды ж вы лезете?", ни у кого язык не поворачивался.

Вышли мы однажды в море на сдачу задачи с нашим "генералом", и была у нас не жизнь, а дикий ужас. Когда Кеша в очередной раз полез к нашему боцману, у нас произошла заклинка вертикального руля, и наш обалдевший от всех этих издевательств подводный атомоход, пребывавший в надводном положении, принялся выписывать по воде концентрические окружности, немало удивляя уворачивавшиеся от него рыбацкие сейнеры и наблюдавшую за нашим
безобразием разведшхуну "Марианна".

Потом Кеша что-то гаркнул трюмным, и они тут же обнулили штурману лаг. И вот, когда на виду у всего мирового сообщества у нас обнулился лаг, в центральном появился наш штурман, милейший Кудинов Александр Александрович, лучший специалист, с отобранным за строптивость званием - "последователь лучшего специалиста военных лет".

У Александра Александровича была кличка "Давным-давно". Знаете гусарскую песню "Давным-давно, давным-давно, давн-ны-ым... давно"? Так вот, наш Александр Александрович, кратко - Ал Алыч, был трижды "давным-давно": давным-давно - капитаном третьего ранга, давным-давно - лысым и давным-давно - командиром штурманской боевой части, а с гусарами его роднила привычка в состоянии "вне себя" хватать что попало и кидаться в кого попало, но так как подчиненные не могли его вывести из себя, а начальство могло, то кидался он исключительно в начальство.
Это было настолько уникально, что начальство сразу как-то даже не соображало, что в него запустили, допустим, в торец предметом, а соображало только через несколько суток, когда Ал Алыч был уже далеко.
На этот раз он не нашел чем запустить, но зато он нашел что сказать:
- Какой... (и далее он сказал ровно двадцать семь слов, которые заканчиваются на "ак". Какие это слова? Ну, например, лошак, колпак,
конак...)
- Какой... - Ал Алыч позволил себе повториться, - мудак обнулил мне
лаг?!

У всего центрального на лицах сделалось выражение "проглотила Маша мячик", после чего все в центральном стали вспоминать, что они еще не сделали по суточному плану. Генерал Кеша побагровел, вскочил и заорал:
- Штурман! Вы что, рехнулись, что ли? Что вы себе позволяете? Да я
вас...

Не в силах выразить теснивших грудь чувств, комдив влетел в
штурманскую, увлекая за собой штурмана. Дверь штурманской с треском закрылась, и из-за нее тут же послышался визг, писк, топот ног, вой крокодила и звон разбиваемой посуды.

Продолжение 👇🏻

#субботнее #литература #покровский

Продолжение. Начало ☝🏻

Пока в штурманской крушили благородный хрусталь и жрали человечину, в центральном чутко прислушивались - кто кого. Корабль в это время плыл куда-то сам.

Наконец, дверь штурманской распахнулась настежь. Из нее с глазами надетого на кол филина выпорхнул комдив. Пока он летел до командирского кресла, у него с головы слетел редкий начес, образованный мученически уложенной прядью метровых волос, которые росли у комдива только в одном месте на голове - у левого уха.

Начес развалился, и волосы полетели вслед за комдивом по воздуху, как хвост дикой кобылицы.
Комдив домчался и в одно касание рухнул в кресло, обиженно скрипнув.
Волосы, успокоившись, свисли от левого уха до пола.
Штурман высунулся в дверь и заорал ему напоследок:
- Лы-ссс-ы-й Хрен!
На что комдив отреагировал тут же и так же лапидарно:
- От лысого слышу!

Кеша-генерал долго переживал этот случай. Но надо сказать, что,
несмотря на внешность охамевшего крестьянина-середняка, он не был лишен благородства. Когда Кудинова представили к ордену и документы оказались на столе у комдива, то сначала он завозился, закряхтел, сделал вид, будто тужится вспомнить, кто это такой - Кудинов, потом будто вспомнил:

- Да, да... неплохой специалист... неплохой... - и подписал, старательно выводя свою загогулину.
Но орден штурману так и не дали. Этот орден даже до флота не дошел, его где-то наверху свистнули. Так и остался наш штурман без ордена. И вот тогда-то в утешение, вместо ордена, комдив и снял с него ранее наложенное взыскание, то самое - "за хамское поведение со старшим по званию", а вся эта история получила у нас название: "награждение орденом Хрена Лысого".

#литература #покровский #субботнее

Рассказик?

УРА!

Главком в сопровождении сияющей свиты неторопливо вошел в столовую на праздничный обед.
Дежурный по столовой, в звании мичмана, двинулся ему навстречу. К этому он готовился всю ночь, постоянно бормоча вполголоса: "Товарищ Адмирал Флота Советского Союза, на первое приготовлен борщ по-флотски... Товарищ Адмирал Флота Советского Союза..." И вот он, час испытаний.

- Товарищ адмирал, - мичман не узнал свой голос, - на первое
приготовлен...
Главком дослушал рапорт до конца; свита сочувственно заулыбалась, потому что мичман назвал главкома просто "адмиралом" и все. Это был страшный промах.
Главкому захотелось, чтоб мичман исправился на ходу и назвал бы, наконец, его полное воинское звание.

- Здравствуйте, товарищ мичман! - сказал главком.
- Здравия желаю, товарищ адмирал! - сказал мичман.
И снова промах.
Главком нахмурился и, демонстрируя безграничное терпение, поздоровался еще раз.
- Здравия! Желаю! Товарищ! Адмирал! - мичмана замкнуло.
- Однако, - подумал главком и, продолжая держать руку у головного убора, поздоровался в третий раз.

В воздухе повисло молчание. Мичман понял, что что-то не так, но он не знал что; на лице его шла упорная работа, шел поиск верного решения, и, пока он шел, здесь были все самые глубинные процессы рождения человеческой мысли.
Мичман исчерпался, он ничего не нашел.

- Ур-ра!!! - вдруг громко, но тонко завыл он, чуть приоткрыв искаженный страданием рот. - Ур-раа! Ур-ра!!!

Через полчаса он уже сидел в комнате отдыха вахты, привалившись к стенке и закрыв глаза, взмокший, безразличный, осунувшийся. Дрожь в коленях еще долго не унималась. Праздники покатились своим чередом.

#субботнее #литература #покровский

Рассказик?

Грусть

День Военно-морского флота – это, как осенний перелет птиц – волнение и грусть.
И еще воспоминания. О людях, конечно. Очень необычные были люди.
С некоторой чертовинкой в глазах. Теперь только созваниваемся. Далеко всех разбросало.

«Как вы там?» – «Нормально, держимся!» – это звонок в Днепропетровск.
Эти точно держатся. И они выдержат. Столько лет прошло, а до сих пор самый крепкий сон – это я иду по отсекам на подводной лодке, где мне знаком каждый механизм.

«Слушай, Саня, тут такая история: ты сегодня в наряд, потому что больше некому!» – я столько раз это слышал. А наряд я предчувствовал заранее – тянуло с утра под ложечкой, так что никакого удивления относительно испорченного выходного.

«Начхим! К береговому телефону!» – и это когда мы уже в автономку вышли.

И почему в БЧ связи у нас служили деревянные солдаты Урфина Джуса? Ну, почему из раза в раз одна и та же шутка?
А вот когда они в автономке вывесили свою телеграмму: «Министр обороны США вылетел на…» – и дальше многоточие, не успели принять – антенну залило, погрузились – так что так и вывесили. Вот тут-то уж мы повеселились, мы-то указали, куда это вылетел Министр обороны США, уж мы-то подсуетились – там мы целую петицию изобразили – листка не хватило.

Зам потом снял, потому что неудобно как-то: ночь, народ спешит насладиться последними новостями международной жизни, подходит, читает, потом ржание лошадиное, и главное – все тут же начинают дописывать – получается не один листок, а десять.

А с автономки приходим – пришвартовались и все на пирс. И жены вдалеке, за забором – не пускали их. Целовались через решетку. Я целовался именно так.
Десять лет с копейками на одном и том же железе. И мичманов своих всех помню, и матросов. Кто-то нашел мой телефон, позвонил. Кто-то не звонит – живет в другом царстве-государстве.
Леша Логвинов позвонил: «Михалыч, привет! Я из Брянска!» – хороший парень, и вообще, люди какие-то были всё больше хорошие, с правильными глазами.

На очередное поздравление я ответил, написал: «Семь футов под килтом!» – я ошибся, хотел написать «под килем». А мне ответили: «Вот это шутка!» – а я сначала даже не понял, где это я пошутил, а потом нашел опечатку.
Хорошие были ребята. Очень ценные люди-человеки, дай им Боже.

#покровский #литература

ФЛОТ ПО ЛИСТКАМ

МОРСКАЯ КУЛЬТУРА
(боевой листок)

Еще со времени Петра Первого начались складываться традиции русского флота. На собственных ошибках, неудачах, поражениях и победах учились моряки свято хранить и передавать из поколения в поколение все, чему научила их
морская стихия.
Во время Великой Отечественной войны традиции тоже получили свое дальнейшее развитие.
Но в восьмидесятые годы флотские традиции стали постепенно забывать, и даже такое понятие, как "морская культура", вызывает у многих удивление.
Не будем далеко ходить, возьмем наш экипаж. Согласно РБЖ, ПДУ должен носить каждый. Это твоя жизнь в минуту аварии независимо от того, кто ты. А зам командира по ПЧ почему-то это не выполняет, а ведь с него мы должны брать пример.
И еще один эпизод: старшина команды снабжения любит свистеть, на что ему старшие товарищи неоднократно делали замечания, но он на них не реагирует.
Акустическая культура - это часть морской культуры. Она складывалась годами, и раньше позором считалось громко ударить дверью или шумно играть в домино, а у нас это сплошь и рядом. Все это уменьшает скрытность корабля и мешает акустикам далеко слышать противника.
Матрос Сысин.

Ну где вы встретите вместе Петра Первого, традиции флота, Великую Отечественную, восьмидесятые годы, зама, свистящего интенданта, акустическую
культуру и скрытность корабля?
Только на флоте и только во флотском боевом листке. За что я и люблю
боевой листок. А какой язык! Читайте боевые листки. В них масса интересного.
Для тех, кто никогда не видел боевой листок, мы расскажем, что это такое. Боевой листок - это лист желтой плотной бумаги; сверху у него - в волнах плещется обрубок, изображающий подводную лодку, и изображает он ее так, чтоб невозможно было установить, какого же проекта эта подводная лодка.
У листка два эпиграфа: "За нашу советскую Родину" и "Из части не выносить".
Под эпиграфами - пустое поле, на котором личный состав от руки пишет все, что душа его пожелает. О чем пишут? Да обо всем. Например,

О "БДИТЕЛЬНОМ НЕСЕНИИ ВАХТЫ".

Товарищи!

Прошла половина боевой службы. За плечами у нас много хорошего.
Например, бдительное несение вахты. Мичман Зайделиц. (Далее следует рисунок, изображающий в вольной, кубической манере мичмана Зайделица. Под рисунком подпись: "В оставшееся время нужно более внимательно нести вахту, т. к. матчасть старая и в процессе беспрерывной работы совсем износилась".)

О "БОЕВОЙ УЧЕБЕ".

Товарищи подводники!

Прошло немало суток плавания. За это время те, кто пошел в свою первую боевую службу, поняли наконец, какая ответственность лежит на их плечах и за какое огромное количество техники они отвечают; те же, у кого это вторая или третья боевая служба, с чувством достоинства и гордости несут вахту, обслуживают системы и механизмы корабля и учат, как могут, своих младших товарищей. Через некоторое время у нас сдача экзаменов на классность. Как мы к ней подготовимся, такими мы и будем специалистами.

О "СВЯЗИ".

...Связь у нас на корабле играет немаловажную роль. Но как мы к ней относимся? Когда на боевом посту стараются удобнее расположить гарнитуру и растягивают ее до предела, то они даже не подозревают о том, что провода не выдерживают и рвутся самым обыкновенным образом. Есть такие представления, что если "каштан" не разговаривает, то нужно стучать гарнитурой до тех пор, пока она вообще не выйдет из строя.
Нет связи - лучше доложите в центральный, и пусть придет ответственное лицо...

Продолжение 👇🏻

#субботнее #литература #покровский

ФЛОТ ПО ЛИСТКАМ (продолжение)

Начало ☝🏻

О БУДУЩЕМ.

...впереди у нас ответственное мероприятие - возвращение в базу. К этому нужно готовиться. Ведь родная база нас будет встречать не цветами, а тяжелым бременем всевозможных нарядов и вахт. И для того, чтобы прийти, домой живыми, нужно выполнить всего одно требование: нужно бдительно нести вахту и своевременно устранять все неисправности...

О "ЗАКЛЮЧИТЕЛЬНОМ ЭТАПЕ ПЛАВАНИЯ".

...Очень заметно ухудшилось несение вахты на заключительном этапе. И вроде бы все методы использованы, чтобы как-то повысить бдительность, но
тщетно, и результаты последних дней - налицо...

И, НАКОНЕЦ, ОБ "ИТОГОВЫХ ПОЛИТЗАНЯТИЯХ".

Товарищи подводники!

Приближаются итоговые политзанятия! Осталось мало дней. В этот короткийпериод всем нужно потрудиться с максимальной отдачей. У многих не восстановлены все ленинские работы, не все еще записаны темы политзанятий.
Все это нужно восстановить в кратчайший срок, потому что скоро сдача экзаменов на классность, а там на политическую подготовку - особое внимание.
Это особенно касается молодых матросов. У них больше всего нюансов.

Не знаю, как вам, а мне боевой листок нравится. Специально так не напишешь. В нем живым языком говорит флот.

И ЕЩЕ О БОЕВОМ ЛИСТКЕ

В третьем отсеке на проходной палубе в специальной деревянной рамочке
висел боевой листок. Листок гласил:

Товарищи подводники!

Как вы знаете, в море неотъемлемыми источниками, потребностью нашей жизни являются системы и устройства, приборы и механизмы, обеспечивающие жизнедеятельность членов экипажа.
Это играет не последнюю роль в выполнении задач боевой службы. Сюда относятся: система пресной воды, камбуз, ДУК, гальюнное устройство, поддержание нормальных концентраций газового состава воздуха. Хотя. на первый взгляд эти вещи стали, за повседневностью их использования, чем-то само собой разумеющимся, но это неверно! Нельзя забывать, что это ключевые вопросы нашей настоящей жизни.
Хочется сказать по нашему третьему дивизиону. У нас в заведовании имеются гальюнные устройства. Да, именно устройства, которые сделаны с учетом многих факторов, влияющих на плавание п. л. Но, тем не менее, не исключены еще выкидывания в унитаз: заварки (чая) и, это самое страшное, бумаги и ветоши. Это накладывает неудобство, затруднение в продувании
гальюнов, а также не соблюдается элементарная человеческая культура: нередко бросается на палубу, и унитаз не смывается после использования.
Все это способствует антисанитарии, не говоря уже об уважении труда своих товарищей.

Матрос Папий.

Через сутки в нижнем углу появилась приписка: "Папий - ты козел". Еще через сутки зам заметил приписку и снял листок.

#субботнее #литература #покровский

Рассказик?
Давно не было )

Речь

Речь готовили долго. Считалось, что во время дружеского визита наших кораблей во французский город Марсель каждому придётся сказать речь. Приказали всем заранее её написать, и все написали. Потом всех вызвали куда надо и прочитали, что же они там написали. Потом каждому сказали, что это не речь, а откровение опившейся сивой кобылы и галиматья собачья. Всем приказали переписать этот бред, и каждый обложился журналами, газетами, обозрениями и переписал. Опять прочитали и сказали: «Товарищи! Ну так же нельзя!». После чего всех усадили за общий стол и продиктовали им то, что им надо говорить. Затем подсказали, как нужно говорить и когда нужно говорить. Сказали, что лучше не говорить, если за язык не тянут. Затем каждому внесли в речь индивидуальность на тот случай, если придётся говорить всем одновременно. Затем ещё раз всё проверили, окончательно всё, что надо, причесали, где надо подточили и заострили. Вспомнили и припустили красной нитью. Каждому сказали, чтоб он выучил свою речь наизусть. Предупредили, что проверят. Установили срок. Проверили. Сказали, что надо бы по‑чётче. Установили новый срок. Снова проверили и удостоверились, что всё идёт нормально. Потом каждому вложили речь в рот, то есть в карман, я хотел сказать, и поехали в город Марсель.

В городе Марселе оказалось, что все наши являются дорогими гостями мэра города Марселя, поэтому всех повезли в мэрию. Там был накрыт стол и на столе стояло всё, что положено: бутылки, бутылки, бутылки и закуска.

Слово взял мэр города Марселя. Он сказал, что он безмерно рад приветствовать на французской земле посланцев великого народа. После этого было предложено выпить. Все выпили.

Прошло два часа. Пили не переставая, потому что всё время вставал какой‑нибудь француз и говорил, что он рад безмерно. Потом все французы, как по команде, упали на стол и заснули. Во главе стола спал мэр города Марселя. За столом остались только наши. Они продолжали: собирались группами, поднимали бокалы, о чём‑то говорили, спорили…

В конце стола сидел седой капитан второго ранга из механиков. Красный, распаренный, он пил и ни с кем не спорил. Он смотрел перед собой и только рюмку к губам подносил. Как‑то незаметно для самого себя он залез во внутренний карман и выудил оттуда какую‑то бумажку. Это была речь. Механик удивился. Какое‑то время он смотрел в неё и ничего не понимал.

– …В то время, – начал читать он хорошо поставленным голосом, отчего все за столом притихли, – когда оба наши наро‑да‑а…

Механик выпучил глаза, он ничего не понимал, но читал:

– Оба… ну ладно… и‑дут, идут… и‑ик…

У него началась икота, которую он мужественно преодолевал:

– Идут они… родимые… и‑ккк!… в ис‑сстори‑ческий момент… и‑к….

Его икание становилось все более глубоким, наши за столами улыбались все шире:

– В этот момент… ик… всем нам хочется… ик… хочется нам, понимаешь… – Ики следовали уже сплошной чередой, улыбки за столом превратились в смех, смех – в хохот.

Мех остановился, улыбнулся, запил икоту из фужера и, глядя в бумажку, сказал мечтательно: «От сука, а?…».

#субботнее #литература #покровский

Рассказик?

Творог


Вы ещё не видели, каким творогом питают на береговом камбузе героя‑подводника, защитника святых рубежей? Если не успели до сих пор, то и смотреть не надо. «Оно» серого цвета, слипшееся. Привозится на камбуз в тридцатилитровых флягах. Открываешь крышку, а там сверху – трупная плесень. Разгребаешь её немножко (сильно не надо, а то смешается), а под ней – творог. Его и едим. Замешиваем со сгущёнкой (так его природный серый цвет не просматривается) и хрумкаем.

В кают‑компании старших офицеров у нас те же отруби, что и на всем камбузе, но только на тарелочках и со скатертями. Сейчас сядем ужинать. Я – дежурный по камбузу, мой старпом – дежурный по дивизии.

Лично я творог не ем. Я тут вообще ничего не ем. Достаточно простоять сутки на камбузе, чтоб надолго потерять интерес к творогу, сметане, к первому, ко второму. На камбузе можно есть только компот. Он из сухофруктов. Там разве что только червячок какой‑нибудь сдохший плавает, или, на худой конец, вестовой рукавом в лагун залезет, но в остальном отношении в компоте – стерильная чистота.

– Я буду только творог, – говорит мой старпом, потирая руки.

Никогда не видел, чтоб на одном лице было написано столько эмоций сразу. У моего старпома на лице сейчас и терзающее душу ожидание, и радость встречи, и умеренная жадность. А в движениях‑то какая суетливая готовность. И всё из‑за творога. Он никогда не стоял по камбузу, вот и хочет съесть. Может, предупредить этого носорога помягче? Не враг всё‑таки, а родной старпом.

– Александр Тихоныч, – говорю я с постным лицом, наблюдая, как он всё накладывает и накладывает, – говорят, в таких количествах творог вреден.

– Свис‑тя‑а‑т, – радуется он, уродуя на тарелке только что возведенную башню, – творог – это хорошо!

– А вот я читал…

– Че‑пу‑ха‑а…

Старпом поглощает творог, растянув до упора пасть. Вот обормот! Этот на халяву сожрет даже то, что собака не станет есть.

Назавтра старпом пропал. Подменился на дежурстве и пропал. Трое суток его несло, как реактивный лайнер. Лило, как в Африке в период дождей. Пил только чаек. Чайком они питались: выпьют глоточек – и потрусили скучать на насест.

– Я буду только творог, – слышу я в следующее своё дежурство. Оборачиваюсь – наш помощник. Этого только не хватало. Неужели он не знает про старпома? Точно, он тогда в море пропадал. Я никогда не скатываюсь до панибратства с начальством, но данный случай особый.

– Виктор Николаевич, – говорю я с большим чувством, – вы всегда были для меня примером в исполнении своего служебного долга.

– А что такое? – настораживается он.

– Светлая память о вас навсегда останется в наших сердцах, – говорю я и горестно замолкаю. Приятно, чёрт побери, сознавать, что ты вызвал тень мысли на лице начальства.

– Об этом твороге, – замечаю я тонко, – я могу часами рассказывать одну очень грустную историю.

– Ну‑у нет! – говорит помощник. – Только после того, как я поем. Не порть аппетит. Это у меня единственная положительная эмоция.

Так я ему и не рассказал. Жаль было прерывать. Как всё‑таки группа командования у нас однородна. Утром он нашёл меня по телефону.

– Сво‑лочь! – сказал он мне. – Звоню тебе из туалета. Чай пью по твоей милости.

– Роковое совпадение… – начинаю я.

– Заткнись, – говорит он, – с утра сифоню. Мчался на горшок, как раненый олень, не разбирая дороги. И не известно ещё, сколько так просижу.

– Известно, – сказал я как можно печальней, – вот это как раз известно. По опыту старпома – трое суток. Сказочная жизнь.

#субботнее #литература #покровский

Канун Нового года и новогодние праздники...
В эти дни в сфере российской индустрии отдыха на воде уже и ещё мало что произойдет.

Но это хорошее время для рассказов, баек и историй за столом, у камина или в кают-компании.

Пожалуй, пока каникулы - сделаю несколько постов с такими рассказами. Тем более, что практика уже есть - я публиковал морские рассказы #покровский , отчёт о плавании #титов

В ближайшее время порадую вас рассказами хорошего человека, джентльмена, яхтсмена м писателя из Санкт-Петербурга Александра Уткина #уткин

Кроме того, планирую публикацию отчёта о плавании российских яхтсменов из Новороссийска в Мармарис с рекомендациями.
Коллеги изложили свое мнение относительно прохода турецких проливов и в чем-то оппонируют (по-дружески!) Роману Титову

В продолжение этого

...вместо предисловия
почти меморандум
[от Александра Уткина ☝🏻]

Вам никто никогда не скажет зачем он ходит в море? Все давно уже знают, что
море — это не белые шорты, оливки с мартини и бирюзовая вода за бортом.
Никто до конца не знает - что он там ищет и находит? Романтика, или преодоление себя, или борьба со стихией‌, или еще что? Радость в процессе?
Или в возвращении домой?

Да, конечно - закаты, рассветы, дельфины, новые марины. А в середине всего этого - много моря, и мало берегов. В середине этого - волна и ветер. Самое нелепое, находясь, где-то в середине всего этого, крутить головой по сторонам и думать: "Зачем?".

Еще есть момент – ты не можешь остановиться и сойти. И дело не только в ответственности перед командой. Просто вокруг вода. Туда мили, сюда мили.
А ты рубишься куда-то вперед, и никаких мыслей в твоей голове, кроме " ....да
все нормально, еще немного....".

Над кем-то низкое балтийское небо, над кем-то Южный крест, кто-то листает лоцию Черного моря, но все вместе мы режем зачастую холодные, неприветливые волны. У нас скромный, почти аскетичный быт, и все что есть у нас – это проверенная матчасть и надежные руки экипажа.

Все, что нас объединяет – это несколько квадратных метров паруса и желание что-то доказать себе...
Или другим?

Мы спорим, и не воюем друг с другом. Мы спорим, и воюем лишь с собой, с
собственной ленью, ветром и волной. За облаками и туманами наша путеводная звезда.

Для нас весь ветер разный. Мы чувствуем его направление и силу — носом и щекой. Мы читаем облака в небе, как открытую книгу. А солнечный диск на
закате или рассвете, запросто дает ответы по погоде на ближайшие сутки.

Нам известны все паруса по названиям, и по применению на всех существующих
судах. И на несуществующих тоже. В какой ветер ставить, для какого курса, как их убирать, и как берутся рифы. Как добиться максимальной скорости, как глиссировать на волне.

Нам известны все морские и речные знаки, лоции и навигации. Все диапазоны
раций, на каких частотах и волнах, какие переговоры вести. И даже если
сломаются все GPS мира, даже если перестанут работать все спутниковые
станции – мы все равно сумеем провести свою яхту через любой пролив, в
любую погоду, и в любое время суток.

Мы знаем, что такое невязка, и как учитывать девиацию. Как проложить маршрут на карте, и как привязаться к точке по звездам, и почему нужен хронометр.

Нас можно разбудить ночью, или днем, в любом состоянии — а мы все равно без ошибки назовем все морские, и гоночные флаги, и расшифровку их сочетаний. А азбуку Морзе сможем отстучать любой рукой даже не просыпаясь.
Нам известно, как спасать утопающих, как подходить и брать их на борт во
время шторма.

Нам известны все МПСС и ППС, правила спортивной и честной борьбы. Но еще
больше нам известны понятия чести и совести. И никакая железная бляшка,
какого бы цвета она не была, не заставит нас поступиться этим....

....И потом, уже где-то дома, с друзьями, проглядывая ролики в интернете,
тебе задают вопрос:
- А люди выдерживают?
Ты пожимаешь плечами:
- Люди да, матчасть ломается.

@bigarcticrace

#литература #уткин