Forwarded from Светлана Пикта (П. С.)
Не знаю, со мной это - или какой-то кадр из фильма, такого, что никогда никто не снимет, но вот я сижу на стуле возле койки лёгкого раненого, согнувшись от резкой душевной боли, рыдая в обе ладони, а передо мной на коленях стоит боец, бледнея, обливаясь холодным потом, умоляет шёпотом :
- Пожалуйста, не плачь, я не так выразился, я не то хотел сказать.
Меня привели к нему, когда я вспомнила, что у меня вообще-то редакционное задание, что хватит "пропускать через себя", пора заниматься своими прямыми обязанностями.
- Вот здесь рядом боец после вчерашнего военного ДТП. Лёгкий.
Я с радостью побежала к нему. Во-первых второго пострадавшего, его товарища, я вчера мыла и поила через трубочку в реанимации, а значит могу сообщить радостные вести. Во-вторых я же мечтала взять интервью у героев, которые вывозят на своих плечах весь под-Авдеевский ужас.
Меня встречает очень вежливый, красивый мужчина. У него гематома и сильный кровоподтёк на глазу, сильное растяжение связок в районе плеча, отчего он не может поднять руку. Охотно рассказывает, как они уворачивались от дронов и вот в результате аварии попали сюда, но по поводу интервью говорит сразу:
- Я себе не враг, я вам интервью не дам. Мы можем просто пообщаться.
И дальше мой герой торопливо вываливает на меня все неолиберальные паттерны, не пропуская ни один, (про "полезли в чужое государство", тоже, конечно) добавляя к этому всему сермяжную солдатскую жесть, которая ему, мобилизованному из Питера банковскому работнику, конечно, снилась в гробу в белых тапках.
Не помню на какой именно фразе меня подкосило окончательно, но дальше был мой недолгий монолог, вся суть которого свелась к упрекам, что герою плевать на русских, в частности - на меня, монолог, который возможен только здесь, когда каждый тебе - брат, монолог, который я так и не смогла закончить из-за рекой полившихся слëз.
А дальше - вот этот весь Достоевский, со слезами, взаимными мольбами простить, утиранием слез, Христом, и всем тем, что со стороны, наверно, кажется, безумием.
Напоследок и он расплакался, конечно, по-мужски, одной единственной слезой из здорового глаза. Я её вытерла, погладила его по мокрой от холодного пота голове.
Когда кое-как успокоились, почувствовали оба облегчение. И он от своего озлобления, и я, от своей усталости.
Вечером ещё раз встретились, поговорили спокойно, как хорошие друзья. А потом, когда я в красках рассказала это в нашей "сестринской", маленькая хрупкая Птичка (так мы её назвали), Женечка, сказала мне:
- Я знаю его. Он мне сказал, что "главное в жизни это ощущения", и я сразу в нём разочаровалась...
А я лежу сейчас и думаю: нет, не ощущения у него главное. Просто от злости так сказал, чтобы вылить на кого-то свою накопившуюся горечь...
А о Птичке я расскажу в следующий раз
- Пожалуйста, не плачь, я не так выразился, я не то хотел сказать.
Меня привели к нему, когда я вспомнила, что у меня вообще-то редакционное задание, что хватит "пропускать через себя", пора заниматься своими прямыми обязанностями.
- Вот здесь рядом боец после вчерашнего военного ДТП. Лёгкий.
Я с радостью побежала к нему. Во-первых второго пострадавшего, его товарища, я вчера мыла и поила через трубочку в реанимации, а значит могу сообщить радостные вести. Во-вторых я же мечтала взять интервью у героев, которые вывозят на своих плечах весь под-Авдеевский ужас.
Меня встречает очень вежливый, красивый мужчина. У него гематома и сильный кровоподтёк на глазу, сильное растяжение связок в районе плеча, отчего он не может поднять руку. Охотно рассказывает, как они уворачивались от дронов и вот в результате аварии попали сюда, но по поводу интервью говорит сразу:
- Я себе не враг, я вам интервью не дам. Мы можем просто пообщаться.
И дальше мой герой торопливо вываливает на меня все неолиберальные паттерны, не пропуская ни один, (про "полезли в чужое государство", тоже, конечно) добавляя к этому всему сермяжную солдатскую жесть, которая ему, мобилизованному из Питера банковскому работнику, конечно, снилась в гробу в белых тапках.
Не помню на какой именно фразе меня подкосило окончательно, но дальше был мой недолгий монолог, вся суть которого свелась к упрекам, что герою плевать на русских, в частности - на меня, монолог, который возможен только здесь, когда каждый тебе - брат, монолог, который я так и не смогла закончить из-за рекой полившихся слëз.
А дальше - вот этот весь Достоевский, со слезами, взаимными мольбами простить, утиранием слез, Христом, и всем тем, что со стороны, наверно, кажется, безумием.
Напоследок и он расплакался, конечно, по-мужски, одной единственной слезой из здорового глаза. Я её вытерла, погладила его по мокрой от холодного пота голове.
Когда кое-как успокоились, почувствовали оба облегчение. И он от своего озлобления, и я, от своей усталости.
Вечером ещё раз встретились, поговорили спокойно, как хорошие друзья. А потом, когда я в красках рассказала это в нашей "сестринской", маленькая хрупкая Птичка (так мы её назвали), Женечка, сказала мне:
- Я знаю его. Он мне сказал, что "главное в жизни это ощущения", и я сразу в нём разочаровалась...
А я лежу сейчас и думаю: нет, не ощущения у него главное. Просто от злости так сказал, чтобы вылить на кого-то свою накопившуюся горечь...
А о Птичке я расскажу в следующий раз
Telegram
Пикта🔥Z🔥
- Куда ты столько набираешь? Этой водой ты можешь сама вымыться вся и косу ещё свою вымыть. Отливай! - журит меня мой "инструктор", санитарка Ирина.
Вода на всю огромную больницу носится вручную санитарами, дворниками и волонтёрами. Набираются огромные…
Вода на всю огромную больницу носится вручную санитарами, дворниками и волонтёрами. Набираются огромные…