Штирлиц и Скрипаль выпили по две бутылки водки.
Скрипаль упал и умер.

“Новичок», - подумал Штирлиц.

Машка-первоклашка

- Папочка, а мне завтра нужно рано вставать?
- Нет, доченька, не надо.
В 11 школе линейка начинается в 11 часов - это вполне себе логично. На душе тревожно и волнительно - завтра в первый класс!
Такое событие не может пройти мимо моих любимых родственников, оно буквально сбивает их с ног. Бабушка пришла на мероприятие в своей самой нарядной кофте, с большой сумкой овощей и фруктов, брат - с мягкой игрушкой под мышкой и в тельняшке, День знаний для него равен Дню ВДВ - это символично!
Школа безнадежно тонет в полевых и садовых цветах, которые всё прибывают и прибывают на площадь, яблоку негде упасть: белые банты и рубашки, счастливые друзья и родители; на крыльце школы - педагоги и почетные гости - все в ожидании торжественного начала.
Началось. Голос берет представитель областной Администрации, говорит лаконично и красочно; фальцетом, словами из песни группы Битлз эстафету подхватывает депутат городской думы - довольно смело и необычно; заключительное слово остается за директором школы - кто-то же должен внести ясность, вносит.
Звучит барабанная дробь, перед собравшимися появляются девушки с белоснежными барабанами на перевес, эффектно. Старшеклассники рассыпаются в танце, публика аплодирует стоя, мужчина, забравшийся на забор, громко и протяжно свистит.
Первый звонок - это всегда трогательно: женщины плачут, мужчинам что-то попало в глаз; ученики одиннадцатого класса, за ручку уводят первоклашек в школу, мою дочь сопровождает мальчик, похожий на Гарри Поттера. Звучит приятная музыка, публика медленно начинает расходиться; полиция аккуратно снимает мужчину с забора – как-никак праздник.

Орешкин, отмочивший сегодня «граждане, сдавайте валюту!», действовал сугубо по-чиновничьи. Дело в том, что бюджет по концу года свёрстан из расчета ₽63,9/$1. Признать девальвацию, значит, пересчитывать бюджет. А оно ему (им) надо?

Так что, граждане, баксы вы, конечно сдавайте, но в обмен не на рубли, а на евро. Как, уверен, давно уже сделал сам Орешкин. Он же не лох, как мы.

Надеюсь, все понимают, что принудительная конвертация долларовых вкладов в рубли по плану Костина-Кричевского - это не только гарантия получения своих средств (в рублях) вкладчиками, но и верный способ собрать необходимую сумму банком для расчетов по долларовым межбанковским кредитам? Не факт, что этот способ будет востребован, но как вариант уже одобрен.

Дом-то твой сгорел, мы все понимаем, но долг все же верни. Пусть, не завтра, пусть, вещами, но тем не менее.

Надежда

- Слушай, приходи к нам завтра на поэтический вечер, я тебя с Сашкой Клюквиным познакомлю! Вот такой вот парень! Надежда молодой русской литературы!
-  А кроме «надежды» кто ещё будет?
- Да все свои: один начинающий сатанист; один артист из местного драмкружка; граф Калиостро из Рязани с женой; пышный букет из юных, но ужасно талантливых поэтесс, «солнце на салатовый шторе»; ну и всё такое - остро, изящно и по-современному!
- Из меня поэт как из собачьего хвоста сито.
- Это почему же? Я слышал, ты очень даже недурно пишешь.
- Пишу, только я больше прозаик.
- Да можно и про кроликов, каждый по-своему с ума сходит. Долго еще будешь в стол писать?! Страна должна знать своих поэтов!
- Ладно. Где и во сколько?
- В 18.00 на Пивзаводе в цехе номер шесть, на проходной - пароль: любое стихотворение Ахматовой. Только учти - сторож любит, чтобы с выражением читали, с душой, халтуры не терпит; наши уже привыкли, декламируют, будьте любезны, ну и заодно уже разогретые проходят -сторож за хороший стишок пива всегда нальёт… Короче, жду! Да, и еще: старшая у нас - женщина строгая, но справедливая - опоздавших на дух не переносит, сразу ерша штрафного в зубы. Дисциплина, брат!
- Я как штык! 
-  У Пивзавода с финансами сейчас не очень, рассчитываются пока с нами фирменной продукцией; сам понимаешь, в таких условиях литература с колен встать никак не может. Правда, нами уже мясокомбинат заинтересовался, но пока ещё не точно.
-  Мне это как волку резеда, я непьющий вегетарианец. Как говорится, за идею готов работать. Главное только не опаздывать, а то не ровен час, потеряется моё светлое имя для мировой литературы, тогда одна надежда на Сашку Клюквина.

- Как в школе дела?
- Ну, хорошо.
- Чего делали сегодня?
- Чего-чего, рисовали.
- Ты мне совсем ничего не рассказываешь, отвечаешь односложно.
- Ну хорошо, ладно. Ева нарисовала Никите на одной щеке ромашку, а на другой - сердце.
- И все, что ли?
- Нет, ещё на лбу крупными буквами написала «МАМА».
- На рисовании?
- Нет, на математике.
- А Никита что?
- Задачу решал.
- Решил?
- Да.
- А учительница куда смотрела?
- На меня.
- Как?!
- Я отвлекала её. Папа, ну чего ты такой недогадливый.
- Я тоже в школе рисовал, не без этого: в тетрадях, в учебниках, на партах… Но на чужих лицах - это ведь ужасно неудобно, неуважительно и, в конце концов, негигиенично! Чему вас только в школе учат?! Всыпать бы вам по первое число! Интересно, где мой ремень... Ну а если подумать - какое яркое и необычное проявление детской любви, прямо до слёз трогательно...
- Папочка, знаешь, у моего соседа по парте Фёдора, очень большой и красивый лоб, так и хочется написать «ПАПА».
- Доченька, ты не стесняйся, пиши и рисуй себе на здоровье; подавлять в себе такие высокие и светлые чувства - это чистой воды преступление. Я дам тебе ручку с несмывающимися чернилами!

В моей биографии есть некоторые факты, которые, для общего же блага, приходится тщательнейшим образом скрывать.
Когда моей будущей жене случайно попался на глаза мой паспорт боксёра, она, печально вздохнув, сказала: «Ты убьешь меня в первую же брачную ночь, когда во сне будешь отрабатывать удары»; невинная девичья слеза покатилась по её юной, почти детской щеке.
Врать всегда нужно самозабвенно, и главное - побольше, побольше мелких деталей. Мне пришлось «сознаться», что паспорт поддельный, продемонстрировав отсутствие на его страницах водяных знаков, нечёткую гербовую печать и неразборчивую подпись Генерального секретаря Федерации бокса. Я так убедительно врал, что сам начал сомневаться в подлинности документа. С большим трудом мне удалось успокоить любимую, которая наконец перестала плакать и только изредка глубоко всхлипывала.
Только позже удалось установить, что это предубеждение и беспокойство своими корнями уходит к её матери. Мы решили сжечь проклятый документ, дабы не испытывать судьбу и не чинить преград для нашей свадьбы. Сказано-сделано. В тот самый момент, когда огонь доедал остатки страниц злосчастного документа, я почувствовал на себе её пристальный и, как мне тогда показалось, испепеляющий взгляд. «У тебя нос расплющен», - надтреснутым голосом сказала она. Я машинально схватился за переломанную в нескольких местах часть лица, участвующую в дыхании, и жалобно прогнусавил: «Меня брат часто бил в детстве, знаешь, такое иногда бывает между братьями, тем более, когда есть разница в возрасте и дома особо нечем заняться». Мой брат - хороший и добрый человек, но пришлось немного «подмочить» его безупречную репутацию. Я чувствовал, как один, казалось бы, безобидный обман начинает обрастать всё новым и новым враньём, превращаясь в большой, тяжелый словесный ком. «Не хотел тебе говорить - он и есть боксёр. Теперь это уже глупо скрывать: все доказательства - на моем лице», - сказал я с сожалением и крепко взял её за руку. «А почему у тебя такие разбитые костяшки на руках?» - недоверчиво пропищала она, вытаскивая, словно из тисков, свою маленькую ручку. Я начинал уже чувствовать себя Волком из Красной Шапочки Шарля Перро, не хватало только кружевного бабушкиного чепчика на голове, все остальное уже было. Я продолжал оправдываться ложью: «Понимаешь, брат, придавая моему лицу боксёрский вид, совсем упустил из вида мои музыкальные пальцы, а ты прекрасно знаешь, как я страшно не люблю дисгармонию, пришлось набивать кулаки об стенку».
Теперь, когда мы вдвоём и кто-нибудь откровенно грубит или имеет лицо, которое так и просит кирпича, в ответ приходиться лишь мило улыбаться, почесывая в кармане набитые кулаки.
«Насквозь промокшая» репутация моего брата стала причиной распада его брака: женщины – излишне коммуникабельные и мнительные создания. Ну а мне пришлось купить себе парабеллум.

Другая среда

Колокол на Соборе Святых Петра и Павла пробил девятнадцать раз, луна дружески подмигнула Сашке Клюквину и сказала: «Санёк, это твой звездный час! Иди и покажи всем, чего ты действительно стоишь!». Сашка погрозил кулаком небесному светилу, ответственно почесал затылок и нехотя поплёлся в кальянную «Hookah Fresh» - сегодня вечером там состоится поэтический турнир между сообществом «Другая среда» и теми, кто нагло посмел бросить им вызов.
         Бережно прижимая к груди распухшую тетрадь со стихами и глупо улыбаясь, Сашка вполз в большой зал с высоким сводчатым потолком, стены которого были безжалостно выкрашены белой краской, а за барной стойкой мелькали угрюмые мужские лица. Да, это тебе не театральный буфет, точно не он.
            На сцене, играя поэтическими бицепсами, разминалась «Другая среда»; на мгновенье ему захотелось притвориться диваном. Свободных мест в зале не было, а пьяного толстяка в сером пальто в крупную ёлочку мотало, словно он был на палубе корабля, попавшего в сильный шторм; как потом выяснилось, это действительно был бывший моряк, а ныне - известный исполнитель эпизодических ролей, говоря проще - актёр, а ещё проще - массовка. Сашка быстро оценил и хорошо взвесил ситуацию и, поняв бесперспективность и травмоопасность возможной маскировки, подкатил к приятной женщине в очках, записывающей всех желающих «умереть» творческой смертью от языка «Другой среды» и получив в расстрельном списке почетный номер тринадцать, дрожа, как осиновый лист, стал дожидаться своей участи.
           Итак, начинаем! Маэстро, туш! В свете неоновых ламп, играя, словно плеткой, шнуром микрофона, появляется женщина в образе ведьмы. Рифмы, как летучие мыши, хлопая крыльями, разлетаются по залу и, не найдя выхода, с треском и писком обрушиваются на головы присутствующих; публика ликует, бурные аплодисменты. Пьяный актёр, умываясь горячими слезами, кричит «браво!». Это успех!
       Эстафетная палочка в виде микрофона переходит к мужчине в чёрном плаще с длинными шелковистыми волосам. Он, изящно изгибаясь, отборным пятистопным ямбом даёт подробный рецепт приготовления шарлотки из глаз любимой женщины; по залу прокатывается лёгкий ужас, женщины закрывают глаза руками, некоторые мужчины нерешительно хлопают. Пьяный актёр иступлено мычит и гладит шершавый бетонный пол.
         Заканчивает поэтический марафон мужчина, разговаривающий с неодушевленными предметами, среди его собеседников - площади, проспекты и улицы Санкт-Петербурга, а также бедная береза, которую он грозится убить, распилив на дрова. Пьяный актёр сладко храпит, тёплая слюна медленно вытекает на холодный бетон, образуя небольшую лужицу. Неодушевленные предметы бурно аплодируют.
           Первые пять соперников «Другой среды» были околдованы ведьмой, следующая пятерка отравлена шарлоткой, ещё двоих расплющило трагической смертью дерева, занимающего важное место в славянской культуре; Сашка Клюквин пал смертью храбрых. Товарищи, почтим его светлую память вставанием!

Дональд Джон Трамп нежно пощупал зуб белой акулы, скрытый от посторонних глаз под белоснежной рубашкой Бриони, и строгим голосом сказал: «К черту этих русских!» Золотые шторы с сапфировым кантом за его спиной слегка покачнулись, а на бронированные стекла овального кабинета прыснули первые капли дождя. На парчовом диване в удобной позе, покусывая края седых усов, сидел помощник президента по безопасности Джон Болтон и внимательно слушал. «Джони, - продолжал Трамп, опустив массивные локти на стол из английского дуба, изготовленный в конце 19 века по приказу Британского правительства, - Ты знаешь Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности?» Джони знал. «К черту этот Договор!» Бюст Мартина Лютера Кинга на каминной полке широко улыбнулся и одобрительно подмигнул сорок пятому президенту США. За окном вовсю цвела магнолия, посаженная по поручению 7-го президента США Эндрю Джексона в память о его дорогой супруге Рейчел.

Осенний марафон

Если на свете есть справедливость, тогда я – попугай Сильвера.
День был тёплый и солнечный, мальчишки весело гоняли мяч, матери не спеша прогуливались с колясками, чайки, словно сделанные из каррарского мрамора, неподвижно сидели на косых блестящих крышах. Моё настроение было созвучно с пением птиц и шелестом падающей листвы, я чувствовал огромный физический и эмоциональный подъём, за спиной у меня росли крылья - я участник праздничного концерта «Осенний марафон» для прихожан и гостей Свято-Ильинского храма.
       Порядок был таков: в сжатые сроки собраны лучшие творческие люди нашего города и района - авторы и исполнители цыганских и иных романсов, поэты разных возрастов и школ, двумя словами - творческая интеллигенция. Сколько раз я приказывал себе писать стихи - всё тщетно - проза, проза и только проза. Я абсолютно уверен в том, что у прозы есть рифма, поэтому и дабы заслужить общественное признание, пришёл к организатору Мероприятия и заявился как участник. Всех пришедших попросили представиться, зазвучали громкие творческие псевдонимы; когда очередь дошла до меня, ничего лучше чем «чёрный пёс», я придумать не успел. Все пропели и продекламировали свои художественные номера, я последовал общему примеру. Женщина, похожая на Татьяну Буланову в молодости, подвела итоговую черту и тепло поблагодарив всех присутствующих, попрощалась с нами на несколько дней до начала мероприятия, аривидерчи.
         Назначенная дата. Концертный зал был полон, я с трудом протиснулся к «Булановой» и к несчастью для себя обнаружил, что меня нет в списках выступающих, даже намёка нет. «Слишком длинный», - спокойным голосом сказала «поп звезда», словно ничего и не произошло, кроме убийства одного из великих прозаиков - меня среди бела дня зарезали без ножа, причём совершенно хладнокровно. Я никогда не думал, что мой рост подведёт меня в такой важный и ответственный момент. Я поник и от волнения не мог подобрать нужных слов, из моего горла вырывались какие-то обрывки фраз и жалкие стоны. «Тряпка, - сказал я себе строго, - тряпка и больше ничего!». «У нас строгий регламент - пять минут на человека!» - продолжал «клон» известной певицы. Мне стало легче, речь вернулась, а вместе с ней и дар убеждения. «Ладно, выйдешь в конце, после женщины в чёрном пиджаке». Оставалось только ждать - я ждал.
          Концерт пролетел на одном дыхании: барды беспощадно сыпали веселые романсы, поэты серебряного возраста читали стихи по малюсеньким записным книжкам, одна из прихожанок попросила слово и прочла наизусть с выражением поэму Блока «Двенадцать»; прочно занял место на сцене лысый мужчина в очках, он в точности воспроизвёл Нью-Йоркский концерт Александра Розенбаума 1987 года. В общем, было очень-очень интересно. Лично мне понравилось выступление одного прозаика - он рассказал историю своей неразделенной детской любви, конечно, обыденно печальную и трогательную, но, думаю, каждый из присутствующих вспомнил в эти минуты о своих неудачах на любовном фронте - судя по длинной паузе в конце выступления, разбитых сердец в зале было достаточное количество, я по второму кругу задумчиво загибал пальцы, вспоминая женские имена из своего «списка».
        В зале зажегся яркий свет, заскрипели стулья, за спиной кто-то неприятно закашлял, я судорожно искал глазами женщину в чёрном пиджаке и почему-то не находил её. Прошло всего сорок минут, не больше; мне что-то попало в глаз и сквозь слезы я сначала не разобрал, кто именно стоит передо мной на сцене. Мелодично зашаркала швабра, фигура в черном, явно женская, закончила свое выступление, оставляя на полу влажные следы; я не разглядел, был ли это пиджак, да и какая разница - ведь сейчас мой выход! Пиастры, пиастры, пиастры ...